Его глаза проникали за внешние оболочки, а обостренные чувства не упускали ничего из тех сцен, что разворачивались перед ним. За всеми этими иерархиями, должностями, ролями, правилами, языками, намеками он оказался среди мужчин и женщин, маленьких существ, которые, как и он, барахтались в этой жизни и чаще всего, ценой огромных усилий, находили в ней свое место. В приступе внезапного благодушия все они показались Николя трогательными, немного наивными, суетящимися существами, которые вот-вот собьются с пути, — детьми.
— Скоро нам очень понадобится человек типа Кезанна.
— Ему только что предъявили обвинение.
Наверняка под этими рубашками Paul Smith, под костюмами от Lagerfeld бились живые сердца. Этих людей, вопреки их воле втянутых в водоворот, сама мысль о соревновании скорее пугала, нежели подстегивала. Справа от Броатье сидел высокий человек с крестьянским лицом, у которого так и хотелось купить молока и яиц; чтобы отдавать приказы, ему приходилось входить в роль. Рядом с Николя сидела круглолицая блондинка — исполнительный директор; многие говорили о ней как об убийце, но за последние несколько минут Николя увидел в ней другое. Он представлял, как она молится Богу, а потом, когда судьба на нее ополчилась, полностью отдается на Его волю, — духовная жизнь порой вступает в противоречие с карьерными соображениями.
— Вот увидите, они нам устроят то же, что и British Airways.
И тут проснулся сотрудник, которого взяли на работу за прекрасное знание японского языка и связи в Токио — он читал Кавабату в оригинале, смотрел фильмы Озу без субтитров и мог бы научить остальных навыкам дзен-буддизма.
— Месье Мейер, что вы думаете о документации Lancero?
«Ты должен быть тем, кого зовут Люгань, тебе поручают создавать имиджи целых стран, которым нужно поправить свои дела перед лицом Запада. Ты единственный, кто берет этот странный томатный суп в автомате, выдающем напитки. Хотя, впрочем, не единственный, есть еще Лоран, который чинит ксероксы. Кто знает, может, между вами есть еще что-то общее, может, вы станете лучшими друзьями, не разлей вода и будете семьями выбираться по выходным на шашлыки. Все возможно, и ничто не известно заранее».
— Как обстоят дела у Vila? — произнес Броатье. Все взгляды обратились к Николя, и неожиданная тишина вывела его из задумчивости. Броатье произнес «дела» слегка насмешливо, чтобы снять напряжение — на его вкус, ситуация становилась слишком драматичной. Бардан бросился в бой, Николя отрешенно слушал, как он разыгрывает свой спектакль. По венам текла водка, и он спокойно созерцал окружающих. Он смотрел на них не как на вояк, какими они хотели казаться, — офицеры на театре военных действий, подвергающие опасности свою жизнь. Он не смотрел на них как на людей, которые выплескивают свою природную агрессию на работе. Он не смотрел на них как на стратегов, готовых дать отпор современным врагам, гораздо более коварным, чем прежние, потому что они наступают втихаря. Он смотрел на них как на детей, играющих в любимую детскую игру — в войнушку.
— Я могу сделать так, будто этого факса не было, — заключил Бардан. — Я исправляю ошибку во второй раз, но он будет последним.
Он благопристойно не стал указывать пальцем, но все служащие снова повернулись к Николя, ожидая, что этот несчастный наконец публично покается в своевольничанье. Он сказал первое, что пришло ему в голову:
— Если это уже второй раз, когда вы исправляете ошибку, месье Бардан, то он несомненно станет последним.
Последовавшему молчанию не обучали в экономических институтах. Это было «око за око», произнесенное мелкой сошкой. Проклятие обреченного с высоты эшафота. Если мгновением раньше Николя мог выйти из передряги, публично покаявшись, то на этот раз шеф потребует его головы на блюде.
Самый молодой из участников скромно поднял руку, чтобы взять слово, — недавно принятый на работу по настоянию Броатье художественный директор.
— Как раз перед нашей встречей я разговаривал с коммерческим директором Vila, похоже, идея алого цвета им понравилась.
Николя больше не слушал, обрадовавшись, что говорит кто-то другой. Броатье передали новый макет проекта.
— С этим шрифтом он сразу становится… неожиданным и внушающим доверие одновременно.
Сидящие за столом казались абсолютно согласными с этим определением — «неожиданным и внушающим доверие одновременно».
— Вероятно, — добавил он, — нам следует доверить это дело месье…
— Гредзински, — подсказала Алиса.
Николя кивнул, и это стало сигналом к окончанию совещания. Он вышел первым, во что бы то ни стало стараясь не встречаться глазами с Барданом. В лифте он подумал о миллионах солдат, лежащих в земле, с тех пор как человек изобрел войну. За всю историю человечества только горстка людей пошла на фронт, остальные всю жизнь ждали, когда что-нибудь произойдет. Николя поклялся себе, что никогда больше не будет одним из них.
— Женщина, которая сидела вчера рядом со мной, вот здесь, вино пила, в одиночестве.
Бармен «Линна», задумавшись, замер с шейкером в руке. Николя быстро надоели разглагольствования Маркеши за аперитивом, и он первым покинул клуб, направившись на улицу Фонтен, все еще переживая по поводу своей вчерашней неловкости.
— Она вон за тем столиком, в глубине зала, справа. Присутствие Лорен в ночном баре два вечера подряд больше говорило о ее образе жизни, чем все вопросы на личные темы, которых она так упорно избегала. Он залпом выпил рюмку водки, не распробовав ее, не дав нёбу и вкусовым сосочкам насладиться. Беспокойные люди никогда не научатся смаковать. Молекула этилового спирта, или этанола, или СН3 СН2 ОН, едва успела войти в его жизнь. Он обращался с ней, как с игрушкой, которой надо наиграться, пока не сломалась. На дне стакана он наконец нашел то, что искал, — жидкую, прозрачную смелость.
— Мне не важно, кто вы, просто хочу выпить с вами. Ее светлые глаза уже приняли предложение, но сама Лорен помариновала его еще минуту, прежде чем предложить присесть. Он дал себе слово выражаться предельно ясно, чтобы избежать вчерашних недоразумений.
— Проснулись с трудом?
— Я последовал вашему совету — выпил пива, а потом все пошло как по маслу. У меня странное ощущение, что я прожил целых три дня вместо одного.
— Вы всегда верите всему, что слышите в барах?
— Я наконец понял то, что другие знали всю жизнь: в яде содержится лекарство, и наоборот. Самое ужасное — это мрачные взгляды коллег.
— Не только они вас осудят, не забывайте о друзьях и родственниках, а главное — о детях.
«Не делай поспешных выводов, что у нее есть семья и дети».
— Не стоит на них за это обижаться, — добавила она. — Те, кто вас любит, беспокоятся, что вы пьете, а те, кому на вас наплевать, успокоятся.
— Успокоятся?
— Тем несчастным, чья жизнь сера и скучна, кому некого любить, не о чем думать, нечего дать окружающим, остается последнее развлечение — пороки других. Увидев, что вы пьете, они успокоятся — сами они еще не пали так низко.
Он не сформулировал это так четко и ясно, но подумал именно так, глядя на Мерго, который застукал его сегодня утром с банкой пива в руке.
— Другой совет, но уж этому следуйте обязательно: что бы вы ни делали, не выставляйте это напоказ. Не потому, что стыдно, а просто чтобы не доставлять им удовольствия.
В разговоре с Лорен все казалось возможным, любая экстравагантность. В его жизни не хватало именно такой фантазии, как не хватало ему живительной силы, которую он нашел в рюмке водки.
Случайности и маленькие радости разговора — пустяки перемежались серьезным, одна история сменяла другую, и Николя отдался на волю этого бесшабашного серпантина, не опасаясь больше указателей «личная жизнь». Через пару часов он к слову упомянул свою коллегу Сесиль, которая «способна нарисовать в разрезе метро Шатле со всеми входами и выходами», и возвел ее в ранг «гения промышленных чертежей». Лорен уцепилась за слово «гений», которое, по ее мнению, стоило использовать гораздо аккуратнее. Они оба начали вращение по орбите вокруг идеи гениев, и разговор обрел второе дыхание.
— Гении — это моя страсть. У меня их целая коллекция.
— Что вы имеете в виду?
— У меня их целый книжный шкаф. Я забочусь о них, охочусь за тем, чего о них не знаю, иногда нахожу новых, но довольно редко.
— А кого вы подразумеваете под столь категоричным словом «гений»?
— Это не личное мнение, я руководствуюсь энциклопедией. Я имею в виду знаменитостей, не вызывающих сомнений, — Моцарт, Шекспир, Леонардо, ну и все остальные вне подозрений, те, перед которыми мы вынуждены преклоняться. Я прочла все, что можно по этому вопросу, не специальную литературу, а так — биографии, науч-поп… я слежу за их развитием, читаю про разные периоды их жизни, собираю всякие истории про них, которые потом впариваю своим знакомым.
— И давно вы этим занимаетесь?
— Начала, когда мне было лет четырнадцать — шестнадцать. А так как я ни творец, ни ученый, то не боюсь отбрасываемой ими тени. К тому же меня интригует раннее развитие, талант, доведенный до крайности, возможность бесконечной работы. Каждый из них — это реванш общей лени, всемирной снисходительности. Это заслоны для самодовольства и презрения к другим. Каждый из них подвигает меня посмотреть на себя со стороны, понять свои пределы и принять их.
Николя слушал ее, скрестив руки на груди и уставившись в одну точку. Он восхищался ее способностью говорить о себе и ничего не рассказать о своей жизни (все, что он узнал походя, — у нее есть книжный шкаф и знакомые), но говорить при этом сердцем, рассказывать о том, что ее волнует.
— Лорен, я плачу за ваш следующий бокал, если вы расскажете мне какую-нибудь из жемчужин своей коллекции.
— Какой вы смешной, — развеселилась она. — Это может занять много времени.
Николя заказал еще водки и бокал белого сансерра:
— У меня вся ночь впереди.
Они уже счастливо избежали многих подводных камней, но это мгновение было самым приятным — каждый чувствовал, что в эту минуту собеседник не желает оказаться в другом месте.
— Выбирайте сами из моей коллекции, у меня нет предпочтений. Шекспир? Бетховен? Паскаль? Микеланджело?
У него была вся ночь, но и ее не хватит.
ТЬЕРИ БЛЕН
Надин беспокоилась по поводу бессонницы Тьери. Он рассказывал невесть что, и это невесть что звучало гораздо правдоподобнее, чем истина. А истина была настолько безумна, так непросто было признаться в этом, она походила на плохую шутку или сонный бред, рассеивающийся с первыми лучами солнца: «Завтра утром я встречаюсь с Родье, чтобы начать слежку".
Чего? Слежку? Все эти слежки существуют только в грошовых детективных романах, дешевых американских фильмах да в фантазиях параноиков, но в реальной жизни?.. Часам к четырем утра Блен спустился на землю, в свой мирок ремесленника, который живет там, где за людьми не следят на улице. А существовал ли в реальности тот, другой мир? Обращались ли ко всяким Родье мужчины и женщины, чтобы узнать секреты других мужчин и других женщин? В окружении Тьери не было никого, кто хоть раз обращался бы к услугам частного детектива, ни разу ни один из его знакомых не упомянул не только что он обращался в агентство, но и его друг, друг его друга… В 4.20 он почувствовал себя жертвой фарса, причем заблуждался он один. «Не беспокойтесь, я там буду», — сказал ему Родье. Это была одна из самых тревожных фраз, которые Тьери слышал за всю свою жизнь. Он прижался к спине Надин, слегка коснулся губами ее затылка, положил руки ей на бедра… и, однако никто, никакая пара в мире, не были дальше друг от друга, чем эти двое. Надин простила бы его, если бы он проиграл все их сэкономленные деньги в покер, переспал бы с ее лучшей подругой, публично высмеял бы ее фотографии, но как простить то, что он исключил ее из своей жизни, из своей мечты, которая становилась реальностью?
— Ты встаешь?.. Уже?
— Чем ворочаться без сна, лучше схожу в мастерскую, у меня там куча работы накопилась.
— Поцелуй меня.
Они поцеловались неожиданно нежно. За эти несколько секунд он чуть не лег обратно к ней и не забыл все это безумие.
Метро в семь утра. Тишина, позевывание, полузакрытые глаза. Солнце едва показалось, когда он вышел на станции «Сен-Жермен». Он приехал на десять минут раньше. Родье был уже тут, сидел в своем синем «фольксвагене», припаркованном напротив дома номер 70 по улице Ренн. Блен протиснулся на пассажирское место, они молча обменялись рукопожатием. Внутри было чисто, впереди — аккуратно, на заднем сиденье громоздились журналы и начатые пачки печенья. Родье был одет так же, как накануне — бежевые брюки и черная кожаная куртка. Его улыбка была как у священника — сдержанная и успокаивающая.
— Перед семидесятым домом нет кафе. Придется сидеть в машине, пока он не выйдет.
— Кто?
Родье достал из потертого кожаного портфеля ксерокс фотографии, на которой парень лет двадцати улыбался в объектив на фоне моря.
— Это самая последняя фотография, которая нашлась у его родителей. Его зовут Тома, он живет тут в мансарде. Не ходит на лекции и не подает признаков жизни. Его родители убеждены, что он вступил в секту или что он гомосексуалист, кажется, для них это практически одно и то же… Они хотят знать, куда он ходит, как проводит время.
— Уверены, что он там, наверху?
— Нет. Официально наблюдение начинается в семь тридцать и заканчивается в десять, если четко установлено, что он провел ночь в другом месте. И с согласия отца мы начинаем все снова на следующий день. Никогда не забывайте оговорить часы с клиентом, чтобы он не терял зря деньги, а вы — свое время. Если же мы увидим, как он выходит, мы следуем за ним, если придется — весь день и, может быть, часть ночи. Я беру триста франков за час слежки.
Тьери побоялся вынуть блокнот, чтобы не сойти за слишком усердного стажера, который только и думает о том, как бы набрать побольше баллов. Родье достал кляссер с дисками.
— Я предпочитаю классическую музыку, это помогает. Сейчас больше всего подойдет Вивальди.
Наконец рассвело. Пара старичков вывела на прогулку собаку, в некоторых окнах подняли железные ставни, фонари погасли, и свет вдруг стал из красного голубым. Блен посмотрел на себя в зеркало заднего вида, оттуда на него глядел заговорщик, голова втянута в плечи. С тех пор как он сел в эту машину, он смотрел на всех людей по-другому, все они что-то скрывали, взять хотя бы эту даму, которая катила перед собой тележку задолго до открытия магазинов. Остался ли мир тем же, что и десять минут назад?
— Как следить за кем-то?
— Это довольно просто и одновременно очень сложно, и как во всем, учат только практика и долгий опыт. Первые несколько раз, когда я следил за кем-то, я ужасно боялся, что меня обнаружат, мне казалось, что я похож на вора или полицейского. Потом ощущение остроты притупилось, я выхожу на работу спустя рукава, и в этом есть свое преимущество — я ни на кого больше не похож. Я стал невидимым или, скорее, прозрачным, человек улицы, некто, сливающийся со стенами. Я никто. Иногда человек, за которым я следил, заходил в кафе, и я заказывал пиво у стойки прямо бок о бок с ним, а он ничего не замечал. Меня забывают, потому что я сам забываю, что я делаю в этот момент. Чтобы добиться этой отвлеченности, надо искупаться в адреналине, облиться потом, загубить тысячу дел, упустить сотни людей в метро и потратить кучу времени, терпеливо дожидаясь в неправильном месте в неудачное время.
— В том, что я читал обо всем этом, довольно часто упоминается интуиция.
— Зависит от того, что вы понимаете под словом «интуиция». Могу только сказать, что если я долго буду следить за женщиной, в какой-то момент я смогу только по походке определить, что она идет на свидание с любовником.
Блен с некоторым облегчением вцепился за этот пример и засыпал детектива вопросами об интуиции, предвосхищении событий, всем том, что его так увлекало, но Родье прервал его тираду:
— Я тут недалеко приметил фаст-фуд, кофе, должно быть, омерзительный, но мне хочется чего-нибудь горячего. Вам что-нибудь взять?
— Вы что, хотите меня тут одного оставить? Давайте лучше я схожу.
— Мне надо немного размять ноги, к тому же это всего пара минут.
— А если он как раз выйдет?!
— Импровизируйте.
Родье хлопнул дверцей и завернул за угол. Вот сволочь! Теперь все ясно, ему нужен был козел отпущения, чтобы позабавиться напоследок. Подонок Родье!
Блен впервые в жизни сидел в засаде.
Как и следовало ожидать, дверь дома номер семьдесят открылась.
На пороге появился консьерж, огляделся по сторонам. Блен сполз на сиденье, постаравшись принять независимый вид. Консьерж забрал ящики из-под мусора. Появился Родье с пластиковыми стаканчиками.
— Вот ваш кофе, сливки и сахар отдельно.
— Больше никогда так не делайте!
— Мы вообще не уверены, что он там, — ответил Родье, вглядываясь в верхние окна здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Скоро нам очень понадобится человек типа Кезанна.
— Ему только что предъявили обвинение.
Наверняка под этими рубашками Paul Smith, под костюмами от Lagerfeld бились живые сердца. Этих людей, вопреки их воле втянутых в водоворот, сама мысль о соревновании скорее пугала, нежели подстегивала. Справа от Броатье сидел высокий человек с крестьянским лицом, у которого так и хотелось купить молока и яиц; чтобы отдавать приказы, ему приходилось входить в роль. Рядом с Николя сидела круглолицая блондинка — исполнительный директор; многие говорили о ней как об убийце, но за последние несколько минут Николя увидел в ней другое. Он представлял, как она молится Богу, а потом, когда судьба на нее ополчилась, полностью отдается на Его волю, — духовная жизнь порой вступает в противоречие с карьерными соображениями.
— Вот увидите, они нам устроят то же, что и British Airways.
И тут проснулся сотрудник, которого взяли на работу за прекрасное знание японского языка и связи в Токио — он читал Кавабату в оригинале, смотрел фильмы Озу без субтитров и мог бы научить остальных навыкам дзен-буддизма.
— Месье Мейер, что вы думаете о документации Lancero?
«Ты должен быть тем, кого зовут Люгань, тебе поручают создавать имиджи целых стран, которым нужно поправить свои дела перед лицом Запада. Ты единственный, кто берет этот странный томатный суп в автомате, выдающем напитки. Хотя, впрочем, не единственный, есть еще Лоран, который чинит ксероксы. Кто знает, может, между вами есть еще что-то общее, может, вы станете лучшими друзьями, не разлей вода и будете семьями выбираться по выходным на шашлыки. Все возможно, и ничто не известно заранее».
— Как обстоят дела у Vila? — произнес Броатье. Все взгляды обратились к Николя, и неожиданная тишина вывела его из задумчивости. Броатье произнес «дела» слегка насмешливо, чтобы снять напряжение — на его вкус, ситуация становилась слишком драматичной. Бардан бросился в бой, Николя отрешенно слушал, как он разыгрывает свой спектакль. По венам текла водка, и он спокойно созерцал окружающих. Он смотрел на них не как на вояк, какими они хотели казаться, — офицеры на театре военных действий, подвергающие опасности свою жизнь. Он не смотрел на них как на людей, которые выплескивают свою природную агрессию на работе. Он не смотрел на них как на стратегов, готовых дать отпор современным врагам, гораздо более коварным, чем прежние, потому что они наступают втихаря. Он смотрел на них как на детей, играющих в любимую детскую игру — в войнушку.
— Я могу сделать так, будто этого факса не было, — заключил Бардан. — Я исправляю ошибку во второй раз, но он будет последним.
Он благопристойно не стал указывать пальцем, но все служащие снова повернулись к Николя, ожидая, что этот несчастный наконец публично покается в своевольничанье. Он сказал первое, что пришло ему в голову:
— Если это уже второй раз, когда вы исправляете ошибку, месье Бардан, то он несомненно станет последним.
Последовавшему молчанию не обучали в экономических институтах. Это было «око за око», произнесенное мелкой сошкой. Проклятие обреченного с высоты эшафота. Если мгновением раньше Николя мог выйти из передряги, публично покаявшись, то на этот раз шеф потребует его головы на блюде.
Самый молодой из участников скромно поднял руку, чтобы взять слово, — недавно принятый на работу по настоянию Броатье художественный директор.
— Как раз перед нашей встречей я разговаривал с коммерческим директором Vila, похоже, идея алого цвета им понравилась.
Николя больше не слушал, обрадовавшись, что говорит кто-то другой. Броатье передали новый макет проекта.
— С этим шрифтом он сразу становится… неожиданным и внушающим доверие одновременно.
Сидящие за столом казались абсолютно согласными с этим определением — «неожиданным и внушающим доверие одновременно».
— Вероятно, — добавил он, — нам следует доверить это дело месье…
— Гредзински, — подсказала Алиса.
Николя кивнул, и это стало сигналом к окончанию совещания. Он вышел первым, во что бы то ни стало стараясь не встречаться глазами с Барданом. В лифте он подумал о миллионах солдат, лежащих в земле, с тех пор как человек изобрел войну. За всю историю человечества только горстка людей пошла на фронт, остальные всю жизнь ждали, когда что-нибудь произойдет. Николя поклялся себе, что никогда больше не будет одним из них.
— Женщина, которая сидела вчера рядом со мной, вот здесь, вино пила, в одиночестве.
Бармен «Линна», задумавшись, замер с шейкером в руке. Николя быстро надоели разглагольствования Маркеши за аперитивом, и он первым покинул клуб, направившись на улицу Фонтен, все еще переживая по поводу своей вчерашней неловкости.
— Она вон за тем столиком, в глубине зала, справа. Присутствие Лорен в ночном баре два вечера подряд больше говорило о ее образе жизни, чем все вопросы на личные темы, которых она так упорно избегала. Он залпом выпил рюмку водки, не распробовав ее, не дав нёбу и вкусовым сосочкам насладиться. Беспокойные люди никогда не научатся смаковать. Молекула этилового спирта, или этанола, или СН3 СН2 ОН, едва успела войти в его жизнь. Он обращался с ней, как с игрушкой, которой надо наиграться, пока не сломалась. На дне стакана он наконец нашел то, что искал, — жидкую, прозрачную смелость.
— Мне не важно, кто вы, просто хочу выпить с вами. Ее светлые глаза уже приняли предложение, но сама Лорен помариновала его еще минуту, прежде чем предложить присесть. Он дал себе слово выражаться предельно ясно, чтобы избежать вчерашних недоразумений.
— Проснулись с трудом?
— Я последовал вашему совету — выпил пива, а потом все пошло как по маслу. У меня странное ощущение, что я прожил целых три дня вместо одного.
— Вы всегда верите всему, что слышите в барах?
— Я наконец понял то, что другие знали всю жизнь: в яде содержится лекарство, и наоборот. Самое ужасное — это мрачные взгляды коллег.
— Не только они вас осудят, не забывайте о друзьях и родственниках, а главное — о детях.
«Не делай поспешных выводов, что у нее есть семья и дети».
— Не стоит на них за это обижаться, — добавила она. — Те, кто вас любит, беспокоятся, что вы пьете, а те, кому на вас наплевать, успокоятся.
— Успокоятся?
— Тем несчастным, чья жизнь сера и скучна, кому некого любить, не о чем думать, нечего дать окружающим, остается последнее развлечение — пороки других. Увидев, что вы пьете, они успокоятся — сами они еще не пали так низко.
Он не сформулировал это так четко и ясно, но подумал именно так, глядя на Мерго, который застукал его сегодня утром с банкой пива в руке.
— Другой совет, но уж этому следуйте обязательно: что бы вы ни делали, не выставляйте это напоказ. Не потому, что стыдно, а просто чтобы не доставлять им удовольствия.
В разговоре с Лорен все казалось возможным, любая экстравагантность. В его жизни не хватало именно такой фантазии, как не хватало ему живительной силы, которую он нашел в рюмке водки.
Случайности и маленькие радости разговора — пустяки перемежались серьезным, одна история сменяла другую, и Николя отдался на волю этого бесшабашного серпантина, не опасаясь больше указателей «личная жизнь». Через пару часов он к слову упомянул свою коллегу Сесиль, которая «способна нарисовать в разрезе метро Шатле со всеми входами и выходами», и возвел ее в ранг «гения промышленных чертежей». Лорен уцепилась за слово «гений», которое, по ее мнению, стоило использовать гораздо аккуратнее. Они оба начали вращение по орбите вокруг идеи гениев, и разговор обрел второе дыхание.
— Гении — это моя страсть. У меня их целая коллекция.
— Что вы имеете в виду?
— У меня их целый книжный шкаф. Я забочусь о них, охочусь за тем, чего о них не знаю, иногда нахожу новых, но довольно редко.
— А кого вы подразумеваете под столь категоричным словом «гений»?
— Это не личное мнение, я руководствуюсь энциклопедией. Я имею в виду знаменитостей, не вызывающих сомнений, — Моцарт, Шекспир, Леонардо, ну и все остальные вне подозрений, те, перед которыми мы вынуждены преклоняться. Я прочла все, что можно по этому вопросу, не специальную литературу, а так — биографии, науч-поп… я слежу за их развитием, читаю про разные периоды их жизни, собираю всякие истории про них, которые потом впариваю своим знакомым.
— И давно вы этим занимаетесь?
— Начала, когда мне было лет четырнадцать — шестнадцать. А так как я ни творец, ни ученый, то не боюсь отбрасываемой ими тени. К тому же меня интригует раннее развитие, талант, доведенный до крайности, возможность бесконечной работы. Каждый из них — это реванш общей лени, всемирной снисходительности. Это заслоны для самодовольства и презрения к другим. Каждый из них подвигает меня посмотреть на себя со стороны, понять свои пределы и принять их.
Николя слушал ее, скрестив руки на груди и уставившись в одну точку. Он восхищался ее способностью говорить о себе и ничего не рассказать о своей жизни (все, что он узнал походя, — у нее есть книжный шкаф и знакомые), но говорить при этом сердцем, рассказывать о том, что ее волнует.
— Лорен, я плачу за ваш следующий бокал, если вы расскажете мне какую-нибудь из жемчужин своей коллекции.
— Какой вы смешной, — развеселилась она. — Это может занять много времени.
Николя заказал еще водки и бокал белого сансерра:
— У меня вся ночь впереди.
Они уже счастливо избежали многих подводных камней, но это мгновение было самым приятным — каждый чувствовал, что в эту минуту собеседник не желает оказаться в другом месте.
— Выбирайте сами из моей коллекции, у меня нет предпочтений. Шекспир? Бетховен? Паскаль? Микеланджело?
У него была вся ночь, но и ее не хватит.
ТЬЕРИ БЛЕН
Надин беспокоилась по поводу бессонницы Тьери. Он рассказывал невесть что, и это невесть что звучало гораздо правдоподобнее, чем истина. А истина была настолько безумна, так непросто было признаться в этом, она походила на плохую шутку или сонный бред, рассеивающийся с первыми лучами солнца: «Завтра утром я встречаюсь с Родье, чтобы начать слежку".
Чего? Слежку? Все эти слежки существуют только в грошовых детективных романах, дешевых американских фильмах да в фантазиях параноиков, но в реальной жизни?.. Часам к четырем утра Блен спустился на землю, в свой мирок ремесленника, который живет там, где за людьми не следят на улице. А существовал ли в реальности тот, другой мир? Обращались ли ко всяким Родье мужчины и женщины, чтобы узнать секреты других мужчин и других женщин? В окружении Тьери не было никого, кто хоть раз обращался бы к услугам частного детектива, ни разу ни один из его знакомых не упомянул не только что он обращался в агентство, но и его друг, друг его друга… В 4.20 он почувствовал себя жертвой фарса, причем заблуждался он один. «Не беспокойтесь, я там буду», — сказал ему Родье. Это была одна из самых тревожных фраз, которые Тьери слышал за всю свою жизнь. Он прижался к спине Надин, слегка коснулся губами ее затылка, положил руки ей на бедра… и, однако никто, никакая пара в мире, не были дальше друг от друга, чем эти двое. Надин простила бы его, если бы он проиграл все их сэкономленные деньги в покер, переспал бы с ее лучшей подругой, публично высмеял бы ее фотографии, но как простить то, что он исключил ее из своей жизни, из своей мечты, которая становилась реальностью?
— Ты встаешь?.. Уже?
— Чем ворочаться без сна, лучше схожу в мастерскую, у меня там куча работы накопилась.
— Поцелуй меня.
Они поцеловались неожиданно нежно. За эти несколько секунд он чуть не лег обратно к ней и не забыл все это безумие.
Метро в семь утра. Тишина, позевывание, полузакрытые глаза. Солнце едва показалось, когда он вышел на станции «Сен-Жермен». Он приехал на десять минут раньше. Родье был уже тут, сидел в своем синем «фольксвагене», припаркованном напротив дома номер 70 по улице Ренн. Блен протиснулся на пассажирское место, они молча обменялись рукопожатием. Внутри было чисто, впереди — аккуратно, на заднем сиденье громоздились журналы и начатые пачки печенья. Родье был одет так же, как накануне — бежевые брюки и черная кожаная куртка. Его улыбка была как у священника — сдержанная и успокаивающая.
— Перед семидесятым домом нет кафе. Придется сидеть в машине, пока он не выйдет.
— Кто?
Родье достал из потертого кожаного портфеля ксерокс фотографии, на которой парень лет двадцати улыбался в объектив на фоне моря.
— Это самая последняя фотография, которая нашлась у его родителей. Его зовут Тома, он живет тут в мансарде. Не ходит на лекции и не подает признаков жизни. Его родители убеждены, что он вступил в секту или что он гомосексуалист, кажется, для них это практически одно и то же… Они хотят знать, куда он ходит, как проводит время.
— Уверены, что он там, наверху?
— Нет. Официально наблюдение начинается в семь тридцать и заканчивается в десять, если четко установлено, что он провел ночь в другом месте. И с согласия отца мы начинаем все снова на следующий день. Никогда не забывайте оговорить часы с клиентом, чтобы он не терял зря деньги, а вы — свое время. Если же мы увидим, как он выходит, мы следуем за ним, если придется — весь день и, может быть, часть ночи. Я беру триста франков за час слежки.
Тьери побоялся вынуть блокнот, чтобы не сойти за слишком усердного стажера, который только и думает о том, как бы набрать побольше баллов. Родье достал кляссер с дисками.
— Я предпочитаю классическую музыку, это помогает. Сейчас больше всего подойдет Вивальди.
Наконец рассвело. Пара старичков вывела на прогулку собаку, в некоторых окнах подняли железные ставни, фонари погасли, и свет вдруг стал из красного голубым. Блен посмотрел на себя в зеркало заднего вида, оттуда на него глядел заговорщик, голова втянута в плечи. С тех пор как он сел в эту машину, он смотрел на всех людей по-другому, все они что-то скрывали, взять хотя бы эту даму, которая катила перед собой тележку задолго до открытия магазинов. Остался ли мир тем же, что и десять минут назад?
— Как следить за кем-то?
— Это довольно просто и одновременно очень сложно, и как во всем, учат только практика и долгий опыт. Первые несколько раз, когда я следил за кем-то, я ужасно боялся, что меня обнаружат, мне казалось, что я похож на вора или полицейского. Потом ощущение остроты притупилось, я выхожу на работу спустя рукава, и в этом есть свое преимущество — я ни на кого больше не похож. Я стал невидимым или, скорее, прозрачным, человек улицы, некто, сливающийся со стенами. Я никто. Иногда человек, за которым я следил, заходил в кафе, и я заказывал пиво у стойки прямо бок о бок с ним, а он ничего не замечал. Меня забывают, потому что я сам забываю, что я делаю в этот момент. Чтобы добиться этой отвлеченности, надо искупаться в адреналине, облиться потом, загубить тысячу дел, упустить сотни людей в метро и потратить кучу времени, терпеливо дожидаясь в неправильном месте в неудачное время.
— В том, что я читал обо всем этом, довольно часто упоминается интуиция.
— Зависит от того, что вы понимаете под словом «интуиция». Могу только сказать, что если я долго буду следить за женщиной, в какой-то момент я смогу только по походке определить, что она идет на свидание с любовником.
Блен с некоторым облегчением вцепился за этот пример и засыпал детектива вопросами об интуиции, предвосхищении событий, всем том, что его так увлекало, но Родье прервал его тираду:
— Я тут недалеко приметил фаст-фуд, кофе, должно быть, омерзительный, но мне хочется чего-нибудь горячего. Вам что-нибудь взять?
— Вы что, хотите меня тут одного оставить? Давайте лучше я схожу.
— Мне надо немного размять ноги, к тому же это всего пара минут.
— А если он как раз выйдет?!
— Импровизируйте.
Родье хлопнул дверцей и завернул за угол. Вот сволочь! Теперь все ясно, ему нужен был козел отпущения, чтобы позабавиться напоследок. Подонок Родье!
Блен впервые в жизни сидел в засаде.
Как и следовало ожидать, дверь дома номер семьдесят открылась.
На пороге появился консьерж, огляделся по сторонам. Блен сполз на сиденье, постаравшись принять независимый вид. Консьерж забрал ящики из-под мусора. Появился Родье с пластиковыми стаканчиками.
— Вот ваш кофе, сливки и сахар отдельно.
— Больше никогда так не делайте!
— Мы вообще не уверены, что он там, — ответил Родье, вглядываясь в верхние окна здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27