Не подлежало сомнению, что он захватил власть по заданию этой секты и использует свое господство в духе соответствующего языческого учения. Возведение беспутного необразованного бывшего ученика садовника Варнавы в сан епископа, а затем архиепископа, есть не что иное, как издевательство над духовенством со стороны какого-то грубого сектанта, ведь старец сам тогда сказал:
— Высокомерные и ученые мужи, и епископы придут в ярость, когда среди них появится крестьянин, но я плюю на них!
Манера Распутина повсюду отрицательно высказываться о самом высоком духовенстве, то, что он называл архиепископа Владимира не иначе, как «болваном», могла служить достаточно убедительным доказательством его принадлежности к «хлыстам». А тем более его греховное учение, его проповеди о спасении в чувственном разврате! Только проклятый Богом язычник решился бы на подобные речи и поступки.
Какой позор для России, что это государство, бывшее когда-то оплотом православия, оказалось во власти представителя мрачной дурной секты «хлыстов»! А как гнусно использовал Распутин любую возможность, чтобы выразить аристократам свое презрение! Изгнание обер-прокурора Самарина, бывшего предводителя московского дворянства, означало лишь первый удар: опьяненный победой, Григорий с этого времени при каждом удобном случае позволял себе отпускать самые возмутительные замечания в адрес аристократии и ее достойных представителей; вот совсем недавно он выразился:
— Наши аристократы все время кричат: «Война до победного конца!» А сами гуляют по Москве и Петербургу, тогда как мужики на фронте истекают кровью! В окопы их!
Огромное влияние Распутина на царскую чету сильно взбудоражило всех приверженцев царя в столице, так как в этом видели большую опасность для сохранения монархии вообще. До чего дойдет Россия, если всемогущий царь позволил руководить собой простому крестьянину?
Князь Юсупов слышал также и о попытках окружения английского посла сэра Бьюконена противостоять влиянию Распутина; к этому окружению принадлежали некоторые члены царской семьи, они собирались воздействовать на императора, освободить его из-под влияния Распутина и заставить проводить политику в соответствии с собственными намерениями. Но царь Николай воспринял эти попытки, как и прежние: поначалу он любезно слушал, затем становился все более холодным и замкнутым и в конце концов совершенно явно выражал свой отказ. Как бы часто ему и императрице ни жаловались на образ жизни Григория, всегда слышали один и тот же ответ: «Его преследуют, потому что мы его любим!» В действительности оказывалось, что этот крестьянин, официально считавшийся при дворе всего лишь «зажигающим лампы», на деле был российским государем.
Не раз рассказывали, что твердое положение Распутина при дворе было следствием неоднократного повторения угрозы в виде предсказания: «Пока я живу, будет жить и царская семья, но с моей смертью погибнут и они!» Царица, да и царь, как все говорили, верили этому предсказанию и гнали любую мысль о разлуке со своим «другом».
Такая крепкая привязанность царской четы к Распутину в глазах националистически настроенного дворянства выглядела подозрительной, так как все чаще повторялись намеки, что Григорий Ефимович — немецкий шпион. Правда, цензура не пропускала в газеты ни одного слова на эту тему, но время от времени в правых газетах появлялись намеки, всеми понимаемые и повсюду язвительно комментируемые. Так однажды в «Невском времени» говорилось, что весеннее наступление русской армии застряло в «распутице». Цензор не увидел двойного смысла в этом выражении, но любой житель Петербурга понял, что имелось в виду.
Конечно, многое в рассказах о Распутине специально преувеличивалось или просто выдумывалось, но князь Юсупов радовался любому сообщению, выставлявшему старца предателем и государственным преступником. Так как князь, умирая от страшной скуки, решил убить Распутина, теперь он во всех сплетнях, пасквилях на «друга» находил оправдание своему решению. Потому что тот, кто решился на преднамеренное убийство, не будет слишком привередлив в выборе «высоких мотивов». Князя вполне удовлетворяли светские сплетни.
Конечно, Распутин был не первым в России, оказавшим духовное влияние на государя; так же не он первый позволял подкупать себя, устраивал оргии и занимался назначением и устранением министров, руководствуясь больше личным впечатлением, чем деловыми качествами. Григорий Ефимович в своих ошибках был похож на большинство людей, и до и после него имевших влияние на судьбу Российской империи. Тем не менее князю Феликсу было нетрудно убедить себя в том, что Распутин один виноват во всех несчастиях и что убийство этого человека не только возбуждающе подействует на его расслабленные нервы, но и будет национальным подвигом, освобождением царя и Российской империи от роковых «темных сил».
Юсупов и сам уверовал в оправдание, которое вывел из светских сплетен, он так искренне верил, как только убийца из-за угла может верить в благородство своего преступления «по высоким мотивам». Тем самым были преодолены последние сомнения, и теперь он мог заняться необходимыми приготовлениями для осуществления задуманного.
* * * *
Военные действия уже давно развивались неблагоприятно для России, поражения следовали одно за другим, настроение народа заметно упало, и правые радикалы были в полном отчаянии. Любой ценой нужно было найти виновника, на которого можно было бы свалить ответственность за крушение великих планов. Особой заслугой помещика и депутата Думы Пуришкевича было то, что ему удалось своевременно найти козла отпущения. После того как его надежды на кресло министра потерпели неудачу, он при всякой удобной возможности винил в тяжелом положении, военных провалах и угрозе развала всего управленческого аппарата одного лишь Распутина. Пуришкевич был талантливым оратором, его яростные нападки на старца произвели в Думе и в кругах общественности значительное впечатление.
Когда князь Юсупов в конце 1916 года прочитал одну из особенно сильных речей Пуришкевича, он тут же понял, что этот депутат Думы именно тот человек, вместе с которым он может осуществить свой благородный план по освобождению России от «темных сил».
Пуришкевич работал в российском Красном Кресте и имел в собственном распоряжении санитарный поезд, обычно находившийся на вокзале в Петербурге. В одном из вагонов Пуришкевич устроил свою канцелярию. Именно там отыскал его князь Юсупов и изложил ему свой план убийства Распутина. Пуришкевич тут же выразил свое восхищение и предложил князю свою деятельную помощь.
Уже в тот же вечер состоялось повторное обсуждение. Князь Феликс хотел привлечь к такому великому патриотическому делу и своего друга, великого князя Дмитрия Павловича, представляя себе, какое приятное возбуждение доставит осуществление такого убийства великому князю, который так же, как и он, был без ума от «Дориана Грея» Оскара Уайльда и других подобных произведений. Итак, он предложил депутату сделать Дмитрия Павловича участником заговора, и оба вскоре сошлись на том, что действительно это очень желательно. А именно, члены императорского дома по закону подчинялись не соответствующим органам власти, а только самому царю. Эта неприкосновенность распространялась также и на остальных участников подсудного дела, в котором было замешано царственное лицо. Включив в заговор великого князя, Юсупов и Пуришкевич впредь оберегали себя от какого-либо серьезного преследования со стороны полиции и суда.
Но депутат Думы, будучи убежденным монархистом, был в восторге от одного уже предположения участия члена императорской фамилии в насильственной ликвидации «вредителя» Распутина; тем самым, большая часть ожидаемой патриотической славы приходилась на долю царской семьи.
После принятия окончательного решения о привлечении великого князя, Пуришкевич предложил в качестве еще одного участника своего ассистента в санитарном поезде, польского врача Лазоверта, и, в частности, поручить ему приготовление необходимого яда; кроме того, в заговоре должны были участвовать кавалерийский офицер Сухотин и камердинер Юсупова Нефедов.
Привлечение элегантного великого князя Дмитрия оказалось легко и просто: после того как было отменено крепостное право и в России установились западные гуманные законы, у русского великого князя действительно почти не осталось возможности немного пощекотать себе нервы. Охота не могла больше доставить длительного наслаждения; поэтому было неудивительно, что Дмитрий с радостью ухватился за возможность как-нибудь «упокоить» человека. Поскольку весь план был продуман Феликсом Феликсовичем, а великий князь всегда слепо следовал тому, что его друг находил нужным, он тут же изъявил готовность принять участие в этом деле; и, наконец, ведь это был патриотический поступок.
* * * *
План убийства Распутина Юсупов прежде построил на доверчивости Муни Головиной и ее матери. Феликс Феликсович прекрасно знал, как сильно расстраивались Головины, когда он нелюбезно обращался с почитаемым ими отцом Григорием; ведь старец с самого начала отнесся к своему «маленькому другу» с искренней и сердечной симпатией. В течение последних лет Муня довольно часто пыталась сблизить Юсупова и Распутина, и Григорий неоднократно просил ее пригласить князя.
Феликс снова вспомнил о явной любви, которую питал к нему старец, и о привязанности Муни — все это должно было помочь ему заманить свою жертву в ловушку. Конечно, в определенные моменты Юсупов не мог подавить в себе неприятное чувство, что совсем неблагородно в такой степени злоупотреблять доверием этой милой девушки и с ее помощью коварно напасть на ничего не подозревающего человека, и злодейски убить его. Но подобные сомнения каждый раз отступали перед убежденностью, что это убийство совершается по «высоким» и «патриотическим» мотивам и что возвышенная цель оправдывает любые низменные средства.
Нервы этого благородного юноши, страстно упивавшегося «декадентской литературой», уже сейчас тонко щекотало сладострастное предчувствие наслаждения этим коварным замыслом. Простое, грубое нападение было не по вкусу этому изнеженному молодому человеку. Преступление, отвечающее его требованиям, должно было быть задумано с особым коварством и хитростью. Необходимо было также при проведении убийства проявить утонченный вкус, и этим выгодно выделиться из множества менее культурных, неэстетичных убийц.
Следуя замыслу, князь Юсупов приложил усилия, чтобы с помощью доверчивой Муни Головиной сблизиться с Распутиным. Остальные участники заговора должны были тем временем подготовить техническую сторону: позаботиться о яде и подыскать тяжелые цепи, которыми после осуществления убийства нужно будет обмотать тело Распутина, прежде чем опустить в воды Невы.
Раньше Феликс сильно сократил свои посещения семьи Головиных, теперь же он использовал первую возможность, чтобы снова появиться у них и незаметно присмотреться к старцу. Он позволил себе сделать некоторые замечания, из которых следовало, что он совсем не прочь снова встретиться с Распутиным, что все, что рассказали ему Муня и ее мать, создало у него впечатление о Григории Ефимовиче, как о достойном почитания, почти святом человеке.
Уже через несколько дней после того, как Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий приняли окончательное решение об убийстве, Муня позвонила князю и попросила прийти к ним на следующий день к чаю, на котором будет Распутин. На мгновение Феликс даже испугался легкости, с которой, казалось, осуществлялся его план, доверчивости Муни, в салоне которой старец будет предоставлен своему убийце. Конечно, князь, поддерживаемый своими крайне «патриотическими» мотивами, почти сразу преодолел этот легкий приступ слабости и ответил, что охотно придет.
Когда на следующий день он вошел в салон Головиных, то нашел мать и дочь в радостном возбуждении, так как предстоящая встреча князя с Распутиным была для обеих женщин поистине торжественным событием. Вскоре появился и старец. Когда он заметил Феликса, лицо его расплылось в улыбке, он поспешил к князю и обнял его. Накануне собственного убийства, обычно такой недоверчивый Григорий Ефимович делал то, что в другом случае никогда бы не позволил себе: он просто увивался вокруг Феликса, осыпал неловкими доказательствами любви и пытался привлечь к себе совершенно особенной сердечностью и добротой. Он не чувствовал, что «маленький друг» хладнокровно лицемерит, и искренне радовался внешним проявлениям симпатии со стороны князя.
И если Феликс теперь вел себя так, будто он был приятно тронут приветливостью Распутина, то на деле он ощущал к этому мужику то же самое отвращение, что и прежде. И то, как Григорий Ефимович говорил с обеими женщинами, и то, как ласкал их, вызывало глухую ярость, а этот отвратительный отеческий тон, которым Распутин осмеливался обращаться к самому князю, эти полные участия вопросы типа: «Когда Феликс собирается отправиться на фронт?», эти высокомерные высказывания о дворе, об уважаемых дворянах, духовных лицах, министрах и депутатах парламента!
— Стоит мне только ударить кулаком по столу, — хвастался он, — и все будет так, как я хочу! Это единственно верный способ, чтобы справиться с вашими аристократами! Они не могут пережить, что я в грязных сапогах вхожу во дворец. Они слишком горды, а гордость — есть начало всех наших грехов! Тот, кто хочет предстать перед лицом Божиим, должен сначала унизить себя!
Юсупов всеми силами старался скрыть свой гнев. И ради героического поступка он мило улыбался старцу и позволял ему ласкать себя. Он чувствовал, что каждое объятие, каждое сердечное слово приближали его к цели. Ради этого он все глубже втирался в доверие к своей жертве.
Не успел Распутин, вызванный по телефону, попрощаться, как князь уже договорился с ним и Муней о следующей встрече, чтобы как можно скорее продолжить беседу. Уже на следующее утро Муня снова позвонила своему «маленькому другу» и от имени Распутина попросила его в следующий раз принести свою гитару, ведь отец Григорий прознал, что Феликс так замечательно поет цыганские романсы. В этот момент Юсупов решил, что невидимые силы поддерживают его; его тонкая интуиция, такая восприимчивая к изощренной хитрости, немедленно подсказала ему, какое оружие он получает благодаря случаю.
Было хорошо известно, что нет более простого способа завоевать любовь Распутина, чем музыка, игра на гитаре и цыганские романсы. Григорий Ефимович, этот грубый сибирский варвар, этот первобытный степной человек имел поистине забавную слабость к танцам, пению и музыке, и как бы до этого он ни был тверд, он смягчался при звуках струн и красивого голоса. Юсупову рассказывали о той сцене в «Вилле Роде», когда тучному Хвостову только благодаря своему басу удалось в мгновение ока преодолеть враждебность старца, некогда очень обиженного им.
То, что Юсупова просили петь под гитару Распутину цыганские романсы, давало, как он ясно понимал, возможность сократить кропотливую работу многих недель и месяцев и в кратчайшее время достичь цели. И если у старца еще было какое-то недоверие, то его легче всего было преодолеть с помощью музыки и пения. Итак, в тот вечер князь Юсупов схватил гитару, как какой-нибудь злодей хватает оружие, и отправился в дом Головиных на Зимней канавке, где его уже нетерпеливо ожидали ни о чем не догадывавшийся старец, доверчивая Муня и ее столь же доверчивая мать.
После того, как все расселись вокруг стола, Распутин поцеловал милую Муню, затем осведомился, принес ли Юсупов инструмент, и когда тот согласно кивнул, попросил что-нибудь сыграть и спеть. Феликс, только взглянув на этого веселого мужика, задрожал от внутреннего отвращения, но мило улыбнулся, взял в руки гитару и начал исполнять цыганские романсы. Григорий Ефимович слушал, удобно расположившись в кресле, с выражением детского счастья и умиления на морщинистом лице. Он хотел слушать еще и еще, и Юсупов без устали играл то веселые, то грустные мотивы, перебирал ухоженными тонкими пальцами струны гитары.
* * * *
Утром 16 декабря князь Феликс отправился в свой дворец на Мойке, чтобы сделать последние приготовления к убийству старца, которое должно было состояться в этот вечер. Игра на гитаре сделала свое дело, и Юсупов сумел полностью втереться в доверие к Распутину. После того вечера, когда он у Головиных в первый раз пел и играл для Григория Ефимовича, тот стал относиться к нему, как к самому преданному другу; Феликс часто навещал его на Гороховой, и старец был неподдельно счастлив. Казалось, любовь совершенно ослепила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Высокомерные и ученые мужи, и епископы придут в ярость, когда среди них появится крестьянин, но я плюю на них!
Манера Распутина повсюду отрицательно высказываться о самом высоком духовенстве, то, что он называл архиепископа Владимира не иначе, как «болваном», могла служить достаточно убедительным доказательством его принадлежности к «хлыстам». А тем более его греховное учение, его проповеди о спасении в чувственном разврате! Только проклятый Богом язычник решился бы на подобные речи и поступки.
Какой позор для России, что это государство, бывшее когда-то оплотом православия, оказалось во власти представителя мрачной дурной секты «хлыстов»! А как гнусно использовал Распутин любую возможность, чтобы выразить аристократам свое презрение! Изгнание обер-прокурора Самарина, бывшего предводителя московского дворянства, означало лишь первый удар: опьяненный победой, Григорий с этого времени при каждом удобном случае позволял себе отпускать самые возмутительные замечания в адрес аристократии и ее достойных представителей; вот совсем недавно он выразился:
— Наши аристократы все время кричат: «Война до победного конца!» А сами гуляют по Москве и Петербургу, тогда как мужики на фронте истекают кровью! В окопы их!
Огромное влияние Распутина на царскую чету сильно взбудоражило всех приверженцев царя в столице, так как в этом видели большую опасность для сохранения монархии вообще. До чего дойдет Россия, если всемогущий царь позволил руководить собой простому крестьянину?
Князь Юсупов слышал также и о попытках окружения английского посла сэра Бьюконена противостоять влиянию Распутина; к этому окружению принадлежали некоторые члены царской семьи, они собирались воздействовать на императора, освободить его из-под влияния Распутина и заставить проводить политику в соответствии с собственными намерениями. Но царь Николай воспринял эти попытки, как и прежние: поначалу он любезно слушал, затем становился все более холодным и замкнутым и в конце концов совершенно явно выражал свой отказ. Как бы часто ему и императрице ни жаловались на образ жизни Григория, всегда слышали один и тот же ответ: «Его преследуют, потому что мы его любим!» В действительности оказывалось, что этот крестьянин, официально считавшийся при дворе всего лишь «зажигающим лампы», на деле был российским государем.
Не раз рассказывали, что твердое положение Распутина при дворе было следствием неоднократного повторения угрозы в виде предсказания: «Пока я живу, будет жить и царская семья, но с моей смертью погибнут и они!» Царица, да и царь, как все говорили, верили этому предсказанию и гнали любую мысль о разлуке со своим «другом».
Такая крепкая привязанность царской четы к Распутину в глазах националистически настроенного дворянства выглядела подозрительной, так как все чаще повторялись намеки, что Григорий Ефимович — немецкий шпион. Правда, цензура не пропускала в газеты ни одного слова на эту тему, но время от времени в правых газетах появлялись намеки, всеми понимаемые и повсюду язвительно комментируемые. Так однажды в «Невском времени» говорилось, что весеннее наступление русской армии застряло в «распутице». Цензор не увидел двойного смысла в этом выражении, но любой житель Петербурга понял, что имелось в виду.
Конечно, многое в рассказах о Распутине специально преувеличивалось или просто выдумывалось, но князь Юсупов радовался любому сообщению, выставлявшему старца предателем и государственным преступником. Так как князь, умирая от страшной скуки, решил убить Распутина, теперь он во всех сплетнях, пасквилях на «друга» находил оправдание своему решению. Потому что тот, кто решился на преднамеренное убийство, не будет слишком привередлив в выборе «высоких мотивов». Князя вполне удовлетворяли светские сплетни.
Конечно, Распутин был не первым в России, оказавшим духовное влияние на государя; так же не он первый позволял подкупать себя, устраивал оргии и занимался назначением и устранением министров, руководствуясь больше личным впечатлением, чем деловыми качествами. Григорий Ефимович в своих ошибках был похож на большинство людей, и до и после него имевших влияние на судьбу Российской империи. Тем не менее князю Феликсу было нетрудно убедить себя в том, что Распутин один виноват во всех несчастиях и что убийство этого человека не только возбуждающе подействует на его расслабленные нервы, но и будет национальным подвигом, освобождением царя и Российской империи от роковых «темных сил».
Юсупов и сам уверовал в оправдание, которое вывел из светских сплетен, он так искренне верил, как только убийца из-за угла может верить в благородство своего преступления «по высоким мотивам». Тем самым были преодолены последние сомнения, и теперь он мог заняться необходимыми приготовлениями для осуществления задуманного.
* * * *
Военные действия уже давно развивались неблагоприятно для России, поражения следовали одно за другим, настроение народа заметно упало, и правые радикалы были в полном отчаянии. Любой ценой нужно было найти виновника, на которого можно было бы свалить ответственность за крушение великих планов. Особой заслугой помещика и депутата Думы Пуришкевича было то, что ему удалось своевременно найти козла отпущения. После того как его надежды на кресло министра потерпели неудачу, он при всякой удобной возможности винил в тяжелом положении, военных провалах и угрозе развала всего управленческого аппарата одного лишь Распутина. Пуришкевич был талантливым оратором, его яростные нападки на старца произвели в Думе и в кругах общественности значительное впечатление.
Когда князь Юсупов в конце 1916 года прочитал одну из особенно сильных речей Пуришкевича, он тут же понял, что этот депутат Думы именно тот человек, вместе с которым он может осуществить свой благородный план по освобождению России от «темных сил».
Пуришкевич работал в российском Красном Кресте и имел в собственном распоряжении санитарный поезд, обычно находившийся на вокзале в Петербурге. В одном из вагонов Пуришкевич устроил свою канцелярию. Именно там отыскал его князь Юсупов и изложил ему свой план убийства Распутина. Пуришкевич тут же выразил свое восхищение и предложил князю свою деятельную помощь.
Уже в тот же вечер состоялось повторное обсуждение. Князь Феликс хотел привлечь к такому великому патриотическому делу и своего друга, великого князя Дмитрия Павловича, представляя себе, какое приятное возбуждение доставит осуществление такого убийства великому князю, который так же, как и он, был без ума от «Дориана Грея» Оскара Уайльда и других подобных произведений. Итак, он предложил депутату сделать Дмитрия Павловича участником заговора, и оба вскоре сошлись на том, что действительно это очень желательно. А именно, члены императорского дома по закону подчинялись не соответствующим органам власти, а только самому царю. Эта неприкосновенность распространялась также и на остальных участников подсудного дела, в котором было замешано царственное лицо. Включив в заговор великого князя, Юсупов и Пуришкевич впредь оберегали себя от какого-либо серьезного преследования со стороны полиции и суда.
Но депутат Думы, будучи убежденным монархистом, был в восторге от одного уже предположения участия члена императорской фамилии в насильственной ликвидации «вредителя» Распутина; тем самым, большая часть ожидаемой патриотической славы приходилась на долю царской семьи.
После принятия окончательного решения о привлечении великого князя, Пуришкевич предложил в качестве еще одного участника своего ассистента в санитарном поезде, польского врача Лазоверта, и, в частности, поручить ему приготовление необходимого яда; кроме того, в заговоре должны были участвовать кавалерийский офицер Сухотин и камердинер Юсупова Нефедов.
Привлечение элегантного великого князя Дмитрия оказалось легко и просто: после того как было отменено крепостное право и в России установились западные гуманные законы, у русского великого князя действительно почти не осталось возможности немного пощекотать себе нервы. Охота не могла больше доставить длительного наслаждения; поэтому было неудивительно, что Дмитрий с радостью ухватился за возможность как-нибудь «упокоить» человека. Поскольку весь план был продуман Феликсом Феликсовичем, а великий князь всегда слепо следовал тому, что его друг находил нужным, он тут же изъявил готовность принять участие в этом деле; и, наконец, ведь это был патриотический поступок.
* * * *
План убийства Распутина Юсупов прежде построил на доверчивости Муни Головиной и ее матери. Феликс Феликсович прекрасно знал, как сильно расстраивались Головины, когда он нелюбезно обращался с почитаемым ими отцом Григорием; ведь старец с самого начала отнесся к своему «маленькому другу» с искренней и сердечной симпатией. В течение последних лет Муня довольно часто пыталась сблизить Юсупова и Распутина, и Григорий неоднократно просил ее пригласить князя.
Феликс снова вспомнил о явной любви, которую питал к нему старец, и о привязанности Муни — все это должно было помочь ему заманить свою жертву в ловушку. Конечно, в определенные моменты Юсупов не мог подавить в себе неприятное чувство, что совсем неблагородно в такой степени злоупотреблять доверием этой милой девушки и с ее помощью коварно напасть на ничего не подозревающего человека, и злодейски убить его. Но подобные сомнения каждый раз отступали перед убежденностью, что это убийство совершается по «высоким» и «патриотическим» мотивам и что возвышенная цель оправдывает любые низменные средства.
Нервы этого благородного юноши, страстно упивавшегося «декадентской литературой», уже сейчас тонко щекотало сладострастное предчувствие наслаждения этим коварным замыслом. Простое, грубое нападение было не по вкусу этому изнеженному молодому человеку. Преступление, отвечающее его требованиям, должно было быть задумано с особым коварством и хитростью. Необходимо было также при проведении убийства проявить утонченный вкус, и этим выгодно выделиться из множества менее культурных, неэстетичных убийц.
Следуя замыслу, князь Юсупов приложил усилия, чтобы с помощью доверчивой Муни Головиной сблизиться с Распутиным. Остальные участники заговора должны были тем временем подготовить техническую сторону: позаботиться о яде и подыскать тяжелые цепи, которыми после осуществления убийства нужно будет обмотать тело Распутина, прежде чем опустить в воды Невы.
Раньше Феликс сильно сократил свои посещения семьи Головиных, теперь же он использовал первую возможность, чтобы снова появиться у них и незаметно присмотреться к старцу. Он позволил себе сделать некоторые замечания, из которых следовало, что он совсем не прочь снова встретиться с Распутиным, что все, что рассказали ему Муня и ее мать, создало у него впечатление о Григории Ефимовиче, как о достойном почитания, почти святом человеке.
Уже через несколько дней после того, как Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий приняли окончательное решение об убийстве, Муня позвонила князю и попросила прийти к ним на следующий день к чаю, на котором будет Распутин. На мгновение Феликс даже испугался легкости, с которой, казалось, осуществлялся его план, доверчивости Муни, в салоне которой старец будет предоставлен своему убийце. Конечно, князь, поддерживаемый своими крайне «патриотическими» мотивами, почти сразу преодолел этот легкий приступ слабости и ответил, что охотно придет.
Когда на следующий день он вошел в салон Головиных, то нашел мать и дочь в радостном возбуждении, так как предстоящая встреча князя с Распутиным была для обеих женщин поистине торжественным событием. Вскоре появился и старец. Когда он заметил Феликса, лицо его расплылось в улыбке, он поспешил к князю и обнял его. Накануне собственного убийства, обычно такой недоверчивый Григорий Ефимович делал то, что в другом случае никогда бы не позволил себе: он просто увивался вокруг Феликса, осыпал неловкими доказательствами любви и пытался привлечь к себе совершенно особенной сердечностью и добротой. Он не чувствовал, что «маленький друг» хладнокровно лицемерит, и искренне радовался внешним проявлениям симпатии со стороны князя.
И если Феликс теперь вел себя так, будто он был приятно тронут приветливостью Распутина, то на деле он ощущал к этому мужику то же самое отвращение, что и прежде. И то, как Григорий Ефимович говорил с обеими женщинами, и то, как ласкал их, вызывало глухую ярость, а этот отвратительный отеческий тон, которым Распутин осмеливался обращаться к самому князю, эти полные участия вопросы типа: «Когда Феликс собирается отправиться на фронт?», эти высокомерные высказывания о дворе, об уважаемых дворянах, духовных лицах, министрах и депутатах парламента!
— Стоит мне только ударить кулаком по столу, — хвастался он, — и все будет так, как я хочу! Это единственно верный способ, чтобы справиться с вашими аристократами! Они не могут пережить, что я в грязных сапогах вхожу во дворец. Они слишком горды, а гордость — есть начало всех наших грехов! Тот, кто хочет предстать перед лицом Божиим, должен сначала унизить себя!
Юсупов всеми силами старался скрыть свой гнев. И ради героического поступка он мило улыбался старцу и позволял ему ласкать себя. Он чувствовал, что каждое объятие, каждое сердечное слово приближали его к цели. Ради этого он все глубже втирался в доверие к своей жертве.
Не успел Распутин, вызванный по телефону, попрощаться, как князь уже договорился с ним и Муней о следующей встрече, чтобы как можно скорее продолжить беседу. Уже на следующее утро Муня снова позвонила своему «маленькому другу» и от имени Распутина попросила его в следующий раз принести свою гитару, ведь отец Григорий прознал, что Феликс так замечательно поет цыганские романсы. В этот момент Юсупов решил, что невидимые силы поддерживают его; его тонкая интуиция, такая восприимчивая к изощренной хитрости, немедленно подсказала ему, какое оружие он получает благодаря случаю.
Было хорошо известно, что нет более простого способа завоевать любовь Распутина, чем музыка, игра на гитаре и цыганские романсы. Григорий Ефимович, этот грубый сибирский варвар, этот первобытный степной человек имел поистине забавную слабость к танцам, пению и музыке, и как бы до этого он ни был тверд, он смягчался при звуках струн и красивого голоса. Юсупову рассказывали о той сцене в «Вилле Роде», когда тучному Хвостову только благодаря своему басу удалось в мгновение ока преодолеть враждебность старца, некогда очень обиженного им.
То, что Юсупова просили петь под гитару Распутину цыганские романсы, давало, как он ясно понимал, возможность сократить кропотливую работу многих недель и месяцев и в кратчайшее время достичь цели. И если у старца еще было какое-то недоверие, то его легче всего было преодолеть с помощью музыки и пения. Итак, в тот вечер князь Юсупов схватил гитару, как какой-нибудь злодей хватает оружие, и отправился в дом Головиных на Зимней канавке, где его уже нетерпеливо ожидали ни о чем не догадывавшийся старец, доверчивая Муня и ее столь же доверчивая мать.
После того, как все расселись вокруг стола, Распутин поцеловал милую Муню, затем осведомился, принес ли Юсупов инструмент, и когда тот согласно кивнул, попросил что-нибудь сыграть и спеть. Феликс, только взглянув на этого веселого мужика, задрожал от внутреннего отвращения, но мило улыбнулся, взял в руки гитару и начал исполнять цыганские романсы. Григорий Ефимович слушал, удобно расположившись в кресле, с выражением детского счастья и умиления на морщинистом лице. Он хотел слушать еще и еще, и Юсупов без устали играл то веселые, то грустные мотивы, перебирал ухоженными тонкими пальцами струны гитары.
* * * *
Утром 16 декабря князь Феликс отправился в свой дворец на Мойке, чтобы сделать последние приготовления к убийству старца, которое должно было состояться в этот вечер. Игра на гитаре сделала свое дело, и Юсупов сумел полностью втереться в доверие к Распутину. После того вечера, когда он у Головиных в первый раз пел и играл для Григория Ефимовича, тот стал относиться к нему, как к самому преданному другу; Феликс часто навещал его на Гороховой, и старец был неподдельно счастлив. Казалось, любовь совершенно ослепила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48