А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Трумэн: Но какое географическое понятие?Сталин: Мы не можем игнорировать результаты войны.Трумэн: Но у нас должна быть отправная точка.Сталин посчитал за лучшее согласиться, за ним последовал и Черчилль.Сталин показал склонность сотрудничать при решении спорных проблем, что же касается Черчилля, то, казалось, что он поглощен предстоящими выборами, которые по его словам, «нависли надо мной как неизбежность». Президент ждал известий из Аламогордо, и ему было нелегко переносить словесный поток своего младшего западного партнера. Но в основном Трумэн подписывал бумаги, сочиненные другими. Его собственной идеей была довольно странная мысль о нейтрализации речных путей в Европе — «источник войн в европейской истории». Сталин сразу же спросил, почему в списке водных путей нет Суэца и Панамы. Смутилась даже американская делегация.Обстановка накалилась на следующий день, на третьей сессии. Трумэн не хотел делить германский флот: «Он нам понадобится в войне против Японии». Сталину не нравился Франко, но Трумэн сказал, что сделает все для предотвращения гражданской войны в Испании. «Хватит войн в Европе». Удовлетворение Сталина вызвал лишь концерт классической музыки, данный американцами на Кайзерштрассе 2.Не очень искушенный в дипломатии Трумэн начинает уставать. Матери Трумэн пишет: «Это была большая нервотрепка, но кому-то же надо было это делать». В ходе встреч Трумэна раздражали длинные риторические пассажи Черчилля; короткие ремарки Сталина он, как председатель, воспринимал более благожелательно. Но не без труда. Трумэн ждал конкретности, желал повторения твердого обещания Сталина начать наступление на Дальнем Востоке, все остальное казалось ему скучным. Все эти манипуляции, рассматривание карт, все это выводило фактически Трумэна из себя. Сталин высказал искомое пожелание уже в первый день. «Теперь можно и домой», — сказал Трумэн. Все остальное было для Трумэна мукой, он снимал напряжение только ночной игрой в карты. Бирнсу он шепчет на ухо: «В течение десяти дней мы ничего не можем решить!»Трумэн 20 июля приглашает Эйзенхауэра и Бредли и они говорят об атомной бомбе. Эйзенхауэр советует Трумэну не уговаривать русских начать войну против Японии, но он и против применения бомбы. Несколько лет спустя Трумэн скажет дочери: «Но все мы хотели участия России в войне. Вот если бы мы знали, что сможет сделать, мы бы не хотели вводить медведя в общую картину».Советскую делегацию более всего мучил вопрос, сможет ли она найти общий язык с американским президентом. Заместитель Молотова Вышинский сказал экс-послу Дэвису, что «русские знали, чего ждать от Рузвельта, но не знают, чего можно ждать от Трумэна». Вышинский спросил, в какой мере дружественны Трумэн и Бирнс. Советская сторона довольно быстро ощутила, что англичане и американцы на этот раз выступают более дружной командой. Справедливое суждение. Англичанин Диксон записал в дневнике: «На этот раз между нами и американцами гораздо более тесные связи и каждую ночь мы вместе обсуждаем процедуру следующего дня. Царит атмосфера реализма». Англичане нашли Трумэна деловитым и конкретным.Молчаливо-раздраженного президента во многом заменял государственный секретарь Бирнс. После успеха миссии Гарримана он теперь верил в персональную дипломатию. Для ведения персональной дипломатической игры Бирнс фактически исключил из важных контактов многоопытного Стимсона и рвущегося в бой Гарримана. Но более всего Бирнс боялся «с постоянством опускающегося молота силовой дипломатии президента». Бирнс отличался неутомимой энергией, и его сила заключалась в том, что президент Трумэн неизменно поддерживал его («Я поддерживал Джима Бирнса до предела»).Несколько вопросов конференция решила без особой сложности. Был создан Совет министров иностранных дел, представлявший, помимо трех традиционных участников, Францию и Китай. Решено было управлять Германией четырехсторонним Контрольным советом, состоящим из командующих четырех военных зон оккупации. К Германии решено было относиться как к единой величине при рассмотрении экономических вопросов. Но не удалось продвинуться по вопросам репараций, отношения к германским сателлитам, в польском вопросе. Неудача в этих трех вопросах вызвала опасение, что конференция может завершиться скандалом, не найдя решения спорных вопросов. Русские не так уж нужны Трумэн спросил, как отвечать на требование русских поделиться германским флотом? Черчилль считал, что «следует приветствовать выход русских на широкие мировые воды и сделать это следует в великодушной манере. Это затронет проблему Дарданелл, Кильского канала, Балтики, Порт-Артура. Трудно отрицать за русскими права на треть трофейного флота». Но вопрос этот следует связать с развитием событий в Центральной Европе.Быстро подготовленный к роли первостепенной важности дипломатического творца, президент Трумэн был настроен таким образом, что великий подвиг русских, вынесших на себе основную тяжесть войны, терял для него свою значимость. Зато приобретали все более весомую значимость раздражение нового президента по поводу практически всех аспектов европейского урегулирования. У него возникает злость и ярость в отношении советской политики, в отношении советских намерений. Все до единого окружающие отмечают его почти «обиженный», мрачный вид, настроение человека которого обвели, но который еще покажет.Чем Россия не удовлетворила миссурийского политика, капитана первой мировой войны, прежде никогда не испытывавшего интереса к внешней политике?На конференции в Ялте было решено, что Германия выплатит пострадавшим от ее агрессии странам репарации — 20 млрд. долл. Половину этой суммы, как было условлено, получит Советский Союз. Г. Трумэну эта договоренность не казалась рациональной, и он ее пересмотрел. Это было вопиющим нарушением союзнических соглашений. Пока Советская Армия являлась основной силой, противостоящей Германии, американскому руководству казалось резонным соглашение, по которому разоренная войной страна надеялась получить частичную компенсацию. Но вот смолкли пушки и главенствующими стали мотивы стратегического свойства: не ослаблять Германию, большая часть которой оказалась под управлением США, Англии, Франции, а превратить ее в бастион против СССР — вчерашнего союзника.Теперь, читая переписку Макклоя, Бирнса, Ачесона, Клея и президента Трумэна, мы твердо можем сказать, что Америка не планировала позволить Советскому Союзу получить хотя бы долю того, что Москва хотела бы иметь для восстановления цивилизованной жизни в разоренной стране. В Потсдаме Поули совершил подсчеты, согласно которым в западных зонах даже при больших усилиях можно было реквизировать не более 1,7 млрд. долл. — в пять раз меньше, чем желал получить один лишь Советский Союз. Поули посоветовал государственному секретарю Бирнсу даже не упоминать ясно очерченные цифры, а говорить с русскими о процентах. «Одно лишь упоминание цифр может сорвать подписание союзного соглашения».Игнорировали ли американцы репарации и трофеи вовсе? Сами американцы признают, что, передавая назад русским неверно оккупированные земли, американские войска вывезли с собой более 10 тысяч груженых грузовиков в дополнение к скоту, автомобилям трофейным.На этот раз речь не шла о тактике, о деталях, о частных явлениях. Речь шла о ключевом вопросе: какой будет Германия в Европе, желательной для Соединенных Штатов. Именно здесь проходит водораздел: до конца июля 1945 г. американцы обращались со своими советскими союзниками как с самыми важными партнерами в войне и мире, как с будущими союзниками на Тихом океане, как с коллегами по Совету безопасности Организации Объединенных наций. Рузвельт и Хэлл не позволяли себе нелепого раздражения на фоне эпической драмы, пережитой Советским Союзом и нужды Америки в могучем союзнике.Наступили иные времена. В присутствии своих коллег-американцев государственный секретарь Бирнс посчитал возможным выговорить советской делегации, что «германский народ в условиях демократии покажет себя гораздо лучшим союзником, чем Россия… Слишком много различия в идеологии существует между Соединенными Штатами и Россией, чтобы можно было долговременную программу». Зная, каково отношение России к только-что казнившей ее Германии, президент Трумэн счел возможным сообщить участникам конференции, что «Германия превратится в достойную нацию и займет свое место в цивилизованном мире». А если бы Сталин в тот же день сказал подобные слова о Японии? А президент Трумэн без обиняков говорил о том, что обновленная и денацифицированная Германия — как часть некоммунистического мира и стабильной Европы — является более желаемой целью для Соединенных Штатов, чем все эти репарации и четырехсторонний контроль, которые способны только усилить Россию в послевоенную эпоху.Но своеобразным пиком нового отчуждения был вопрос о признании Италии, за что энергично выступали США. Черчилль обрисовал Италию как страну со свободной прессой, где дипломатические миссии свободно вершат свою работу. В Бухаресте же британская миссия была посажена под арест. Создан железный занавес. «Все это сказки!»— воскликнул Сталин. Черчилль: «Государственные деятели могут называть заявления друг друга сказками, если им это хочется. Болен пишет, что „ни в одном моменте Потсдамской конференции разрыв между Россией и Западом не был столь глубоким“. Трумэн полностью поддержал Черчилля.Вечером Черчилль лорду Морану: «Ах, если бы это случилось в Ялте!. Но сейчас уже слишком поздно». История делает в этом месте значительную отметку. На повтор предложения Трумэна о среднеевропейской федерации Сталин отвечает: «Этот вопрос не подготовлен к дискуссии». По вопросу о свободных водных путях в Европе, Трумэн попросил от Сталина уступки. «Нет», — сказал тот и повторил отказ по-английски. Трумэн побагровел. «Я не могу понять этого человека» — слышали сидящие рядом. В письме матери Трумэн назвал русских «самым свиноголовым народом в мире».Англичане не желали платить за поставки продовольствия в свою чрезвычайно индустриализованную зону оккупации и их никак не волновали страстные просьбы советской делегации. 25 июля Черчилль говорит Сталину, что хотел бы получать в обмен на индустриальные товары Рура сельскохозяйственную продукцию Восточной Германии.Помощник госсекретаря Уильям Клейтон старался объяснить подкомитету по репарациям, что германская экономика должна платить за свои импорт до выплаты репараций. Он объяснил: «Это как получение доходов от больших корпораций. Иначе кредиторы не получат ничего». Русские ответили, что их народ, после стольких невероятны жертв, не может понять, почему немцы в первую очередь должны платить банкирам Уолл-Стрита. Молотов: «Ваша комиссия по репарациям и ваше правительство не определило даже „цифры для дискуссий“ в вопросе о репарациях».Отметим 27 июля 1945 г., нерадостная дата в быстро ухудшающихся межсоюзнических отношениях. Государственный секретарь Бирнс заявил, что русские извлекут столь важные для них репарации из их собственной зоны оккупации; возможно им удастся продать сельскохозяйственной продукции западным индустриальным зонам примерно на 1,5 млрд. долл. на протяжении 5-6 лет покупая индустриальное оборудование. 20 миллиардов Озлобление советской стороны, по меньшей мере, можно понять: когда русские дивизии выручали американцев и англичан в Арденнах, речь в Ялте твердо шла о 20 млрд. долл. репараций. А теперь оказывается, что это была «основа для дискуссий». Государственный секретарь США полгода назад был благодарен за спасение Западного фронта, а теперь Бирнс называл двадцатимиллиардные репарации непрактичными. Министр иностранных дел СССР Молотов требовал назвать конкретную цифру германских репараций, а американский министр словно его не слышал. Кто виноват в этом быстром взаимном охлаждении? Разве Москва выдвинула новые условия, нарушила прежде данное слово? Молотов: «Означают ли слова государственного секретаря, что каждая страна свободна в своей зоне оккупации и может действовать не оглядываясь на других?» Бирнс ответил: «Именно так». Молотов заговорил о Руре и фактически обвинил Бирнса в создании препятствий Советскому Союзу действовать в соответствии с программой разоружения. Бирнс не согласился с этой оценкой.К концу июля победного 1945 г. советской стороне стало ясно, что искомых многомиллиардных репараций они не получат. Американцы стали занимать невиданные по жесткости позиции. Возможно, единственным позитивным шагом было данное 29 июля 1945 г. согласие американской стороны на польскую администрацию по Одеру-Нейссе (вплоть до конечного мирного договора). Американцы соглашались передать четверть оборудования Рура в обмен на продовольствие и уголь восточных земель Германии (теперь уже западных земель Польши). Могли ли поляки произвести необходимый эквивалент? Молотов требовал обозначить некие сопоставимые объемы восточной и западной продукции, но американцы от цифр бежали стремглав. Бирнс продолжал настаивать, что в руках русских и поляков — половина германских богатств, это был бессмысленный спор. Бирнс предлагал 12,5 процента западных репараций в обмен на продовольствие, Молотов настаивал на количественных определителях (а не долях неведомого). Постепенно и самые благорасположенные русские стали понимать, что на их глазах происходит фактическое жесткое деление Германии. Молотов обратился за разъяснениями к Бирнсу, и тот постарался утешить своего русского визави тем, что Четырехсторонняя экономическая контрольная комиссия еще будет заниматься финансами, внешней торговлей, транспортом.Все это звучало обнадеживающе, но как мог Бирнс думать о совместном выпуске денег, торговле и пр. не создав общегерманские органы — одному богу известно. И Молотов стал понимать, что американцы на внутренних советах пошли самостоятельным курсом; теперь они, владея двумя третями Германии, хотели создать державу, ни в коей мере не подведомственную восточному союзнику.Потсдамская конференция не была похожа на Тегеран и Ялту; очарование военной дружбы уступало место раздражительности и новой жесткости Вашингтона. Президент Трумэн делал то, чего не позволял себе Рузвельт: «О чем они там говорят? Они что-нибудь понимают?» Трумэн еще пишет домой, что ему «нравится Сталин». Но все сидящие за столом увидели начало великого разлада, основой которого было абсолютное неприятие американцами картины, на которой один союзник — Россия — изошел кровью и просил о помощи у своего самого большого и благополучного союзника — Соединенных Штатов. Кто сейчас, а кто позже — до ноября 2001 г. придет к выводу, что благодарность не является интегральной частью американской политической культуры. Сентиментальные в отношении собственных жестоких ран, таких как Пирл-Харбор и Международный торговый центр, американцы ив первой мировой войне не желали (Вудро Вильсон) посещать политые кровью поля сражений своего основного наземного союзника. История повторилась — более жестко — и в 1945 г., когда американский президент не нашел слов сочувствия, кто остановил нацистов на пути в Англию и в Западное полушарие.Нет числа венкам, брошенным русскими в Пирл-Харборе (я бросил такой венок в год 50-летия нападения вместе со спикером Российской Государственной Думы), но спикер палаты представителей США еще не отдал свой долг Сталинграду.Бирнсу оставались лишь слова. Он призвал советскую делегацию положиться на западную «добрую волю». Бирнс кивал на якобы имевшие место уступки Америки в польском вопросе. На Молотова это не произвело ни малейшего впечатления. Проблемой проблем была Германия, и советской делегации становилось ясно, что в решении этой проблемы Америка пойдет своим путем, не считаясь с пожеланиями России. Не было ни малейших признаков того, что Советский Союз приглашается к контролю и совместному управлению над Большой Германией, доминирующей силой Центральной Европы.На этом этапе инициативу берет в свои руки госсекретарь Бирнс. Под его руководством Клейтон и Коэн начинают вырабатывать своего рода компромисс. В спорном вопросе о репарациях предлагалось позволить каждой стране брать репарации из зоны, которую она контролирует. Если русские согласятся с таким подходом, тогда Запад уступит им в вопросе о польских западных границах, границе по Нейссе. В дополнение русские и поляки получат 15 процентов «ненужного» оборудования из западных зон в обмен на сельскохозяйственные товары.Молотов спросил Бирнса: «Если мы не сумеем достичь соглашения, результат будет тот же?» — «Да», — ответил Бирнс.В последний день конференции, 31 июля 1945 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95