Он собирал свое хозяйство, укладывал в портфель банки и щетки, потом взял под мышку кресло и пошел. О господи, ночи этой не было конца!

Глава 2

Причины, которые заставляли меня останавливаться возле газировочных автоматов и возле газетных витрин и чистить обувь, те же самые причины заставили меня пройти не сразу в ресторан, а в кафе сначала. Я был уверен, что все они сидят в ресторане, но, войдя в кафе, сразу увидел их там. Впрочем, спокойствие ко мне уже возвращалось, и я спокойно разглядел их всех, а потом прошел к стойке, сел там и заказал что-то на семьдесят пять копеек.
Барабанила какая-то музыка, и я спокойно разглядывал их всех в зеркале, которое было у меня прямо перед глазами.
Там была Таня и еще какие-то две девицы – кажется, из массовки, Андрей Потанин – исполнитель главной роли, администратор Нема, потом те трое из гостиницы и еще какой-то незнакомый мне паренек, который сегодня утром появился на съемочной площадке. Это был, по всей видимости, настырный паренек. Он потешал всю компанию. Вытягивая шею из защитной рубашки и обнажая верхние зубы, он что-то рассказывал Тане. Она с трудом удерживала серьезную мину, а все остальные качались, слабея от смеха.
Особенно меня раздражали те трое. Уже неделю они крутились вокруг Тани. Странно, не такая все же она глупая, чтобы не видеть, какие это законченные, вылощенные и скучные подонки.
Вся эта троица в натянутых на голые тела грубых свитерах, со сползающими браслетами на руках, двое на машине, а третий на мотоцикле, пустоглазые, очень сильные, – знаем мы этих типчиков.
Сейчас все они были в дакроновых костюмах и встряхивали руками, подбрасывая сползающие браслеты. Наверное, один из них был умницей, второй – середка на половинку, а третий – кретин, но для меня все трое были одним миром мазаны. Ух, гады!
Один из подонков привстал и дал прикурить нашей кинозвезде, Татьяне. Я понял, что мне пора ехать на базу от греха подальше.
Слез с табуретки, и тут меня Нема окликнул. Я подошел к ним.
– Знакомьтесь, это Валя Марвич, наш сотрудник, – сказал Нема.
Какой тактичный человек Нема! Ведь вся эта компания вечно ошивается на съемочной площадке и знает, какой я сотрудник.
Девицы на меня даже не взглянули, а те трое так и уставились, должно быть, их костюм мой удивил, что же еще.
– Здравствуй, Валя, – сказала Таня. – Мы с тобой потом поговорим?
Это тоже удивило тех троих.
– Слушай, тут у нас попался такой комик, умрешь, – шепнул мне Нема и показал глазами на парня в зеленой рубашке.
– Здорово, друг, – сказал я и протянул руку этому шуту – ясная у него была роль.
– Виктор, – быстро сказал он. – Митрохин.
– Спроси у него, кто он такой, – шепнул мне Нема.
– Ну ладно, – сказал я. – Ты кто такой, друг?
– Я сам из Свердловска, – быстро ответил он. – Пришлось мне здесь пережить тридцатидневную экономическую блокаду.
Те трое, и девицы, и Нема, и Потанин, и Таня прямо зашлись от смеха.
– Третий раз уже рассказывает, и слово в слово, – шепнул мне Нема.
Парень с полной серьезностью продолжал:
– Конечно трудно приходится человеку, когда у него бензин на ноле. Знаешь, что такое бензин на ноле? Не то что совсем нет, а так, на два-три выхлопа. Но я не терялся. Утром надеваю свежую рубашку, покупаю свежую эстонскую газету и иду на вокзал к приходу ленинградского поезда. Стою, читаю газету, кожаная папка под мышкой, понимаешь? Подходит поезд, из него выходит добропорядочная семья: папа, мама, дочка, весьма симпатичная…
– Ну, слово в слово, – шепчет мне на ухо Нема.
– Естественно, они растеряны – незнакомый город, незнакомая речь. В тот момент, когда они проходят мимо меня, я опускаю газету и говорю, заметь, по-русски: «Любопыт-но». Конечно, они бросаются ко мне с вопросами, и тут совершенно случайно выясняется, что у меня есть свободное время. То да се, я веду их по улицам, просто как галантный приветливый патриот этого города, показываю достопримечательности, помогаю устроиться в гостинице, то да се. Приходит время обеда, и я веду их в ресторан. Здесь, – он приостановился и взял сигарету, один из троих дал ему огонька, – здесь я иду ва-банк и наедаюсь до потери пульса. Конечно, они платят за меня. Наутро я их провожаю в Таллин, в Ригу или в Пярну. Они уже привыкли ко мне, журят, как родного сына.
– Отличный способ, – сказал я.
Нема подвинул мне рюмку, но я не выпил. Противна мне была эта изнемогающая от смеха компания.
– Есть еще один способ, – напористо продолжал парень. – Известно, что в этот город часто приезжают девушки из Москвы и Ленинграда для того, чтобы рассеяться после сердечных неудач. И вот здесь они встречают меня, приветливого и галантного старожила. Ну, снова прогулки, беседы… Совершенно случайно я даю им понять, что не ел уже шесть дней…
– Опять хороший способ, – сказал я.
– Что делать? – развел он руками. – Но все же такой образ жизни имеет и теневые стороны, накладывает на человека свой отпечаток.
– Какой же, Витя? – угасающим шепотом спросила Татьяна.
– В лице появляется нечто лисье, – таинственно сообщил он.
Стол задрожал от хохота. Честно говоря, я тоже не выдержал.
Парень растерянно огляделся, потом бегло улыбнулся и снова приготовился что-то рассказывать, но Нема и Потанин собрались уходить, и он тоже встал вместе с ними.
– До завтра, друзья, – сказал он. – Как всегда, в баре?
Он пошел к выходу с Потаниным и Немой, худой, высокий, с коротким ежиком волос, действительно с кожаной папкой под мышкой. Беспомощно вертящаяся на тонкой шее голова, блуждающая улыбка – как-то не похож он был на такого уж ловкача.
– Параноик какой-то? – спросил я Таню.
– Смешной тип, – сказал один из тех троих. – Уже прозвище получил.
Парень вдруг вернулся, подбежал к нам.
– Смотрите, – воскликнул он, показывая на людей, облепивших стойку, – здорово, правда? Как они взвиваются, а?
Завинчиваются! Еще бы каждому пистолет на задницу, а? Техас!
Ну, пока!
За столиком все снова скисли от смеха.
– Ну, так какое же прозвище? – спросил я.
– Кянукук, – сказал один из тех троих. – По-эстонски – «Петух на пне».
– Так ликер какой-то называется, – вспомнил я.
– Правильно. Он нам уже все уши прожужжал с этим ликером.
Рекламирует этот ликер, как будто мы сами не знаем.
– Да уж в этом-то вы, должно быть, разбираетесь, – сказал я, нехорошо улыбаясь. – Небось уже по уши налились этим ликером?
– Валя… – сказала Таня.
– Подумать только, – сказал один из троицы, – приключений приехал искать из Свердловска! Потеха, правда?
– А вы зачем сюда приехали, козлики? – спросил я его. – Тоже небось для своих козлиных приключений, а? По своим козлиным делишкам, верно ведь?
– Ну-ну, ты! – сказал один из них и вскинул руку, с запястья которой вниз, к локтю, сразу же упал браслет.
А тут еще перстень-печатка, и брелок на поясе под расстегнутым пиджаком, и усики, и шевелящиеся под усами губы, и угрожающая усмешка.
– Валя, мне надо сказать тебе пару слов, – сказала Таня.
Я встал вместе с ней.
– Еще увидимся, наверное, – сказал я тем троим.
Они переглянулись.
– Это мы тебе обещаем.
Мы пошли к выходу. По всем зеркалам отражалось наше движение, мое с Таней, тоненькой, высокогрудой, немного растрепанной. Волосы ей покрасили для съемки в неестественно черный цвет. Таня кивала направо и налево, потому что весь творческий состав нашей группы сейчас прохлаждался в этом кафе.
А я никому не кивал, потому что я – технический состав.
– Автор приехал, – сказала Таня, – вон сидит с Павликом.
Я сразу узнал его, как-то в Москве мне показывали его на улице. Крепенький такой паренек, с виду не скажешь, что писатель.
Мы вышли на улицу. Резкий холодный ветер с моря был так прекрасен, что я стал глотать его, раскрыв рот, подняв голову.
Готический силуэт города и верхушки деревьев поплыли вокруг нас.
– Ну чего ты набросился на этих ребят? Милые интеллигентные мальчики, – сказала Таня.
– Живешь уже с кем-нибудь из них? – спросил я.
– Дурак, балда стоеросовая! – засмеялась она.
Мы прошли через площадь.
– Просто у нас подобралась очень веселая компания. Днем я работаю, ты же знаешь, а вечерами сижу с ними, смеюсь. А вон идет Борис, – сказала она. – Ты знаешь, он физик.
Умопомрачительная умница. Тоже живет в нашей гостинице.
Навстречу нам лениво шел, закинув голову, кто-то высокий.
Белела в темноте его рубашка, рассеченная галстуком.
– Можно с вами погулять? – спросил он медлительно не вызывающим возражений тоном.
Дальше мы пошли втроем. В какой-то церкви были открыты двери. Там перед алтарем темнело что-то массивное. Гроб, догадался я, когда мы уже прошли.
– Вы физик, да? – спросил я Бориса.
– Вроде бы так, – ответил он лениво, не глядя на меня.
– Ну как там, сделали еще какую-нибудь бомбу? – спросил я опять через голову Тани. – Нейтронную, позитронную, углеводородную?
Он глухо посмеялся в кулак.
– У нас другие дела. Более сложные, чем эта муть.
– Ты знаешь, Борис мне такие вещи интересные рассказывал, – сказала Таня. – Черт знает, что делается в науке.
– Муть эта ваша наука, – сказал я.
– То есть? – заинтересованно спросил Борис.
– Муть с начала до конца. Вы, например, знаете, что такое Луна?
– Нет, не знаю.
– Пижоните. Знаете прекрасно и ужасно довольны тем, что знаете. А я вот не знаю, ничего вы мне не доказали. Луна и Солнце – это одно и то же, на мой взгляд, просто ночью из-за холода это светило светит иначе.
– Ну-ну, – сказал он. – Любопытно.
– Бросьте вы ваши «ну-ну». Тоже мне небожители.
– А вы психопат, – так же лениво сказал он, повернулся и пошел назад.
Мы пошли с Таней дальше, и больше никто уже к нам не цеплялся.
– Не знаю, зачем ты с этими ребятами связался, – проговорила Таня.
– Терпеть не могу таких, как они.
– Каких? Они такие же, как все. Чем ты от них отличаешься?
Тоже любишь джаз и все такое…
– Я всю жизнь работаю! – почти закричал я.
Непонятно, почему все это меня так сильно задевало, еще вчера я бы только хихикнул и смолчал, а сегодня вот ругаюсь, кричу.
– Я всю жизнь работаю, – повторил я, останавливаясь у какой-то витрины. – Всю жизнь работаю, как ишак, и только тех люблю, кто работает, как ишаки. Я ишаков люблю, чудаков, а не таких умников!
– Работаешь ты только для пижонства, – сказала она, поворачиваясь лицом к витрине.
– Молодец! – засмеялся я. – Умница!
– А для чего же еще?
– Чтобы жить, понимаешь? Чтобы есть! Ням-ням мне надо делать, понимаешь?
– Мог бы спокойно работать в газете.
– Кабы мог, так и работал бы, – сказал я и тоже повернулся к витрине.
На витрине в левом углу красовался Рубинштейн, вырезанный из фанеры. Отличный такой Рубинштейн, с гривой волос, с дирижерской палочкой. А в правом углу – лупоглазый школьник, похожий на Микки-Мауса, с карандашами и тетрадками в руках. Это был магазин культтоваров и канцпринадлежностей.
– Ну чего тебе от физика-то нужно было? – спросила Таня.
– Ничего, просто чтобы он отшился.
На самом деле я ругал себя за ссору с физиком. Я тоже оказался пижоном, проявляя свой дурацкий снобизм, прямо выворачивался весь, куражился, вроде Барабанчикова. Но мне действительно хотелось, чтобы он ушел. Хороший ты или плохой – уходи, физик!
Мы замолчали и долго молча разглядывали витрину, она – Рубинштейна, а я мальчика. Вдруг она прикоснулась к моей груди. Я посмотрел: оказывается, рубашка у меня была грязная.
– Что это? – прошептала она. – Улица Лабораториум, да?
– Глупости какие, – громко сказал я. – С чего ты взяла?
– Ты так же пачкался тогда, когда лазал в башню.
– Нет, это в другом месте, – я застегнул пиджак. – Что ты мне хотела сказать?
– Ах да! – Она поправила волосы, глядя в витрину. – Ты подал на развод?
– Да. А ты?
– Я тоже.
– Прекрасно, – я шутовски пожал ей руку. – Встречный иск. А что ты написала?
– Ну что? – она пожала плечами. – Как обычно: не сошлись характерами. А ты?
– А я написал, что меня не устраивает твой идейный уровень, что ты не читаешь газет, не конспектируешь и так далее.
– Ты думаешь, это сработает? – засмеялась она.
– Наверняка, – ответил я, и она опять засмеялась.
– Скажи, – сказала она, а зачем ты поехал в эту экспедицию?
– Во-первых, я понятия не имел, что попаду в вашу группу.
Мне просто надо было уехать из Москвы, а во-вторых, почему бы мне не быть здесь?
– Понятно, – вздохнула она. – Проводишь до гостиницы?
– Вон физик возвращается. Он проводит.
Я долго смотрел, как удалялись физик и Таня, в конце улицы под фонарем он взял ее под руку. Потом я повернулся к Рубинштейну.
Сыграй что-нибудь, Рубинштейн. Сыграй, а? Когда же кончится эта ночь?

Глава 3

Мне надо было возвращаться на базу, надо было искать такси, еще выкладывать не меньше чем рубль сорок: автобусы уже не ходили. База наша размещалась за городом, в сосновом лесу, в здании мотоклуба. Там жили все мы, технический состав, а творческий состав, естественно, занимал номера в «Бристоле».
Киноэкспедиция – это не Ноев ковчег.
Из-за темной громады городского театра вынырнул и остановился зеленый огонек. Я побежал через улицу. На бегу видел, что с разных сторон к такси устремились еще двое. Я первый добежал. Открывая дверцу, я вспомнил наши с Таней поездки в такси. Как пропускал ее вперед, и она весело шлепалась на сиденье, а потом рядом с ней весело шлепался я, как мы торопливо обнимались и ехали, прижавшись друг к другу плечами, ехали с блуждающими улыбками на лицах и с глазами, полными нетерпеливого ожидания, как будто там, в конце маршрута, нас ждал какой-то удивительный, счастливый сюрприз.
– Куда поедем? – спросил шофер и включил счетчик.
– За город, к мотоклубу.
– Ясное дело, – буркнул он и тронулся.
Он что-то тихо насвистывал. Лицо у него было худое, с усиками. Он был похож на третьего штурмана с речного парохода, а не на шофера.
Мы ехали через весь город. Взобрались вверх по горбатым улочкам средневекового центра, потом спустились на широкую дорогу, по обеим сторонам которой стояли двухэтажные дома.
Промчался какой-то шальной ярко освещенный автобус без пассажиров, потом нас обогнал милицейский патруль на мотоцикле.
Шофер сразу выключил фары.
«Сейчас буду думать о своей жизни», – решил я. Когда так решаешь, ничего не получается. Начинаешь думать по порядку, и все смешивается, лезет в голову всякая ерунда, только и знаешь, что глазеть по сторонам. «Буду глазеть по сторонам», – решил я и тогда начал думать.
Я вспомнил, как мы познакомились с Таней. В ту пору я, недоучка, вернулся из Средней Азии и был полон веры в себя, в успех своих литературных опытов, в успех у девушек, в полный успех во всем. Уверенность эта возникла у меня вследствие моих бесконечных путешествий и самых разных работ, которые я успел перепробовать в свои двадцать пять.
Я давно уже был предоставлен самому себе. Отец, уставший от жизни, от крупных постов, на которых он сидел до сорок девятого, занимался только своим садиком в Коломне, где он купил полдома после выхода на пенсию. Брат мой, Константин, плавал на подводной лодке в северных морях. Встречались мы с ним редко и случайно: ведь я так же, как и он, бесконечно находился в своих автономных рейсах.
Иногда я зарабатывал много денег, иногда – курам на смех.
Иногда выставлял на целую бригаду, а иногда сам смотрел, кто бы угостил обедом. Такая была жизнь холостая, веселая и мускульная, без особых претензий. Я все собирался завести сберкнижку, чтобы продолжить прерванное свое высшее образование, и эти благие порывы тревожили меня до тех пор, пока я не обнаружил в себе склонности к писательству.
То есть я и раньше писал стихи, как каждый второй интеллигентный мальчик, но это прошло с возрастом.
Первый рассказ, написанный то ли во время отгула, то ли во время командировки, то ли в дождь, то ли в ведро, от скуки или с похмелья, а может быть, из-за влюбленности в кондукторшу Надю, этот рассказ вверг меня в неистовство. Спокойный мир суточных-командировочных, рычагов и запчастей, нарядов и премиальных, этот мир всколыхнулся, тарифная сетка стала расползаться. Меня вдруг охватило немыслимое восторженное состояние, романтика: виделись мне алые паруса, и потянуло к морю, к приливу, ночное небо рождало тревогу, книги на прилавках вызывали решительные чувства: я лучше могу, я все могу!
На целине во время уборочной я лежал ночью в скирде и вдруг запел нечто дикое: мне показалось, что и музыку я могу сочинять, могу стать композитором, если захочу, потому что я вдруг почувствовал себя на скирде и холодное тело подлодки моего брата, скользящее подо льдом.
Внешне я не подавал виду, а, наоборот, все больше грубел, даже начал хамить, чтобы скрыть свои восторги. И грубость эта давала себя знать, я надувался спесью, думал о своем совершенстве, о высшей участи, уготованной мне, и не в последнюю очередь о своих мускулах, о своем «умении жить», а также о том, что этот маленький отрезок всемирного времени отведен мне и я могу вести себя в нем, как мне самому хочется, а потом – трын-трава!
1 2 3 4