Это комиссара он называл кровожадным животным. Вы понимаете, ни у того, ни у другого не было достаточно денег, чтоб содержать Жанник одному. Разумеется, Керрье только в шутку называл другого животным. И они, конечно, совсем не сердились друг на друга. Я помню даже, как однажды, когда Жанник захотелось иметь чайный сервиз, они сговорились подарить его ей в складчину, накануне дня ее рождения.
На остановке около городской думы они вышли из трамвая. Теперь они пересекали рейд на маленьком пароходике с желтой трубой, который обслуживает оба полуострова к югу от города, Сисие и Сепет. Вокруг них эскадренные броненосцы, вытянувшиеся двумя ровными шеренгами, строгие и неподвижные несмотря на ветер и зыбь, казались архипелагом из стали.
– Они очень красивы! – восхищалась маркиза.
– Я не умею их различать, – сказала Селия. – Где «Ауэрштадт», на котором находится Пейрас?
– О! Черт возьми! – запротестовала другая, наполовину смеясь, наполовину недовольно. – Ведь не мечтаете же вы о вашем мальчишке день и ночь?
Все же она указала ей:
– «Ауэрштадт» стоит третьим во втором ряду, там, дальше.
Селия изумилась:
– Как вы можете угадать? Они все одинаковые.
– Вовсе нет. Есть небольшие различия. Министр, тот, наверно, спутал бы их, и депутаты тоже, и журналисты. Вы читаете местные газетки? В них валят все в одну кучу – броненосцы, крейсера, миноноски. Настоящий салат. Но если дать себе труд вглядеться!.. Например, «Ауэрштадт»: у него два гафеля на задней мачте, и на нем нет адмиральского флага. Если бы вы время от времени совершали прогулки по рейду с офицерами, они научили бы вас.
Она прибавила поучительно:
– «Ауэрштадт» далеко не первоклассное судно. На нем мало пушек, впрочем, как на всех французских судах! Сосчитайте: четыре 305-миллиметровых для нападения и обороны, четыре 194-миллиметровых, которые виднеются из башенок и средней палубы – один, два, три, четыре, пять с каждого борта, всего десять, а считая четыре большие орудия – четырнадцать. На прошлой неделе Л'Эстисак показывал нам планы немецких броненосцев – это совсем другое дело!
Селия от удивления широко раскрыла глаза:
– Как много вы знаете!..
– Вовсе нет, малютка. То, что я знаю, должна была бы знать вся Франция. И офицеры потому-то и злятся, что этого никто не знает, никто, как я уже сказала: ни журналисты, ни депутаты, ни даже, в большинстве случаев, сам министр. А между тем, это совсем не так сложно. Нужно только послушать немного и подумать. И очень скоро вы будете в состоянии принимать участие в разговорах.
– Да, но зачем это нам?
– Зачем? Ах глупенькая! Да ведь самое лучшее средство привязать к себе человека – это интересоваться тем, что его интересует. И это отвратительная выдумка всяких идиотов, что морским офицерам до смерти надоели их суда, и пушки, и все остальное, и что с них вполне достаточно того, что они всем этим занимаются, когда они на вахте. Ни слова правды нет в этом! Что действительно приводит офицеров в бешенство, так это те глупости, которые пишут в газетах, и разговоры людей, которые ровно ничего не смыслят. Но едва услышав пару разумных слов, они приходят в восторг. И их не приходится просить об ответе. И тогда они могут болтать без конца.
Она остановилась, чтоб взглянуть на Селию:
– Послушайте! О каком черте вы разговариваете с вашим Пейрасом?
Селия улыбнулась:
– О!.. О разных разностях. К тому же жесты превосходнейшим образом могут заменить слова. И мы много жестикулируем.
Маркиза расхохоталась:
– Вот дрянная девчонка. Кто мог бы подумать при виде этой святой недотроги!..
Она снова остановилась:
– Все-таки, ведь не все же время вы жестикулируете, десять раз за ночь и двенадцать раз за день? Что же в промежутках?
– В промежутках, – сказала Селия наивно, – мы ссоримся, разумеется!..
– Гм! – запротестовала маркиза Доре. – Мне это кажется менее естественным, чем вам, эти ваши ссоры. Послушайте, дитя мое, я настаиваю на том, что сказала вам в первый же вечер: если вы намерены влюбляться таким образом, неведомо зачем, и жестикулировать без отдыха и срока, устраивая «сцены» в качестве интермедий, вас ожидает далеко не завидное будущее. Запасите немедленно двенадцать дюжин больших носовых платков. И их тоже не хватит вам, чтоб вытирать глаза.
Глава восьмая
Очень голубая вилла
Ворота Голубой виллы были открыты. По аллее, огибавшей группу прекрасных пальм, Доре и Селия направились к дому, чей светлый фасад виднелся за морскими соснами.
– Как красиво! – восхищалась Селия.
– Вот вы увидите, какой вид открывается сверху, – пообещала маркиза.
Сад был расположен уступами, которые упирались в небольшие кирпичные барьерчики, по итальянской моде.
– Жить на склоне горы, – объяснила Доре, – удобно оттого, что мошкара не добирается до виллы. Вы понимаете, мошкаре не нравится такой крутой подъем. И Жанник может спокойно спать без кисейного полога.
Дом был теперь совсем близко. Доре понизила голос:
– Без кисейного полога, – повторила она. – На свежем воздухе всегда легче дышать, и бедняжка, быть может, проживет липший месяц.
– Здравствуйте! – крикнул слабый голосок.
Со своего кресла, которое стояло на верхней террасе в благоуханной тени сосен, Жанник заметила гостей.
Они нежно поцеловались: все те, которые не были в смертельной вражде друг с другом, могли быть только страстными друзьями. Потом маркиза Доре поднесла соответствующий случаю комплимент:
– Милочка! Я даже не спрашиваю вас, как вы себя чувствуете: у вас такой вид!..
– Не правда ли? – сказала Жанник в шутку и сохраняя притом самый серьезный вид. – Я уже воспользовалась этим, я сообщила гробовщику, чтоб он не торопился выполнять заказ раньше будущей недели.
Жанник славилась своими мрачными шутками. Она злоупотребляла ими; казалось, что она наслаждается ими, и она была для этого достаточно умна и достаточно отважна. Но это было с ее стороны не столько бравадой и показной смелостью, сколько расчетом, раздирающим душу, и жалким; оттого что в глубине души она вовсе не была уверена, что действительно умирает. И она сомневалась, и надеялась, и желала, и хотела выздороветь. И в страхе, в неуверенности, снедаемая ужасным желанием знать правду, она отважно говорила о близкой смерти, чтобы пытливым взглядом следить за позами, взглядами и тайными помыслами тех, кто слушал ее.
К счастью, маркиза Доре хорошо знала эту жуткую игру.
– О да! – сразу отвечала она невозмутимо. – Но если заказ еще не выполнен, закажите непременно побольше размером, оттого что никогда нельзя знать, кто в доме умрет первый. В большом ящике может поместиться кто угодно.
– Например, я, – сказал Л'Эстисак.
Он тоже был здесь и сидел на земле, прислонившись спиной к стволу дерева.
Маркиза Доре поспешила к нему:
– Я не заметила вас. Как поживаете?
– Превосходно. Так же хорошо, как детка.
Он перебирал образцы материй. Заинтересовавшись, Селия подошла поближе:
– Вы забавляетесь?
– Да, сударыня, я забавляюсь тем, что сочиняю для Жанник костюм к будущему Сифилитическому балу.
– Сифилитическому?..
Она так разинула рот, что герцог, несмотря на всю свою серьезность, расхохотался:
– Неужели вы так недавно в Тулоне, что не знаете даже этого?
Жанник прервала его:
– Разумеется, не знает. Она не знает еще ничего и никого. Но я сама объясню ей: сифилитические балы, дорогая… Не беспокойтесь! В этом нет ничего скандального!.. Сифилитические балы в Тулоне – это попросту те балы, которые офицеры дают дамам полусвета.
Л'Эстисак дополнил объяснение:
– И мы называем их этим точным именем из протеста против столь модного теперь ханжества. Мы, моряки, вовсе не собираемся подражать скромнику Брие: мы говорим по-французски, и там, где надо сказать «кошка», мы так и говорим: кошка.
– Но отчего же именно это название, а не какое-либо другое?
– Из вежливости и сочувствия к тем несчастным мужского и женского пола, которые, раньше чем надеть домино, подверглись болезненному подкожному впрыскиванию.
– Понимаете, – сказала Жанник задорно, – в этот вечер они могут воображать, что все такие же, как они. И это их утешает.
Маркиза повернулась к Селии.
– В самом деле! Мы не подумали об этом. Вам нужно будет придумать костюм, детка.
– Оденьтесь совсем голой женщиной, – посоветовала Жанник, – костюм будет как раз по вас, а это можно сказать далеко не про всех. Вы смеетесь! Знаете, это почти не шутка. На наших сифилитических балах бывают основательные декольте. Уже в прошлом году Уродец появилась в ночной рубашке.
– В этом году будет еще того лучше, – сказал герцог.
– Во всяком случае, в этом году вы рано беретесь за дело – уже в декабре месяце!
– Вследствие предполагаемого ухода эскадры на Восток.
Он аккуратно сложил свои образчики в коробку. И подошел к Жанник:
– Время вам есть котлетку, девочка. Можно мне сказать это Сильвии?
– Пожалуйста. И заодно велите подать чай. Чай для тех, у кого еще не куплено в собственность место на кладбище.
– Придется вас отшлепать, если вы будете говорить слишком много глупостей.
Он вошел в дом.
– Ну вот! – сказала Жанник, поворачиваясь к гостям: – Доре и вы, сударыня, как вам нравится мой сад?
Она с гордостью протянула обе руки по направлению к свежеостриженной лужайке. Луч солнца играл на ее совсем прозрачных руках.
За морскими соснами, за лужайками и за купой пальм лежал Малый Рейд, так забавно обрамленный горами, что его можно было принять за озеро. И в это озеро вдавался полуостров Балагие со своими кипарисами и пиниями, вдавался совсем так, как вдаются полуострова на японских деревянных гравюрах. Воздух был так чист и солнце было так ярко, что даль нисколько не была туманна. И казалось, что весь пейзаж находится в одном плане, без обычной перспективы.
– Ради одного того, чтоб увидеть этот пейзаж, – сказала маркиза, – стоит ежедневно совершать путешествия из Мурильона в Тамарис.
– Так совершайте это путешествие!
– Не то чтобы мне не хотелось. Но вы сами знаете: каждый вечер встаешь между четырьмя и пятью, и едва успеешь привести себя в порядок.
– И эта красивая дама, – спросила Жанник, смотря на молчащую Селию, – она тоже встает между четырьмя и пятью?
Ответила Доре:
– Этой красивой даме вам следовало бы прочесть нотацию! Она влюблена, как кошка.
– Боже милостивый!.. В кого?
– В одного гардемарина, чрезвычайно легкомысленное существо!..
Селия покраснела, как мак, и пыталась сделать протестующий жест слабой рукой. Но Жанник развела руками в знак полного бессилия что-либо сделать:
– Какую к черту нотацию могу я ей прочесть? С моей стороны было бы чрезвычайно дерзко бранить эту девочку за ее гардемарина, оттого что в течение всей моей жизни я только и делала, что влюблялась во всякого встречного.
Но маркиза не унывала:
– Послушайте, Жанник! Разве вам не кажется, что малютка могла бы найти в Тулоне что-либо получше для начала? Я не стала бы бранить ее за прихоть!.. Всякий волен совершать глупости время от времени. Все мы, конечно, не из дерева. Но я не допускаю таких глупостей! Она не спит, не ест, не живет, только и мечтает о своем мидшипе! И так как она только его одного видит, она, разумеется, ни за что не согласится взять другого друга, кого-нибудь, кто мог бы отсчитать денежки.
– Ба! – сказала Жанник беззаботно. – Глупости проходят. И никогда не бывает поздно взять богатого друга. Не следует быть слишком практичной. Кроме того…
Она склонила голову набок, как бы желая лучше видеть синее море за зелеными лужайками:
– Кроме того, Доре, это зависит от человека. Мы все разные. И не всем удается быть практичными.
Та удивилась:
– Прекрасно!.. Что вы хотите этим сказать? Жанник закашлялась и долгое время не в состоянии была отвечать. Когда ей это удалось, голос ее, по-прежнему слабый, походил на надтреснутый хрусталь, готовый сломаться.
– Я ничего не хочу сказать. И уверяю вас, я права. Подумайте только, и вы согласитесь со мной. Нас, дам полусвета, всех валят в одну кучу и полагают, что нас всех отливают в одной и той же форме. Будто мы думаем одинаково, желаем одинаково, действуем одинаково. Нет, и еще раз нет! Пальцем в небо!.. Мы еще меньше похожи друг на друга, чем другие женщины. Да, черт возьми!.. Дамой полусвета становятся не вследствие воспитания или вследствие призвания к этому, – это всегда результат несчастного случая. И такой несчастный случай может приключиться с какой угодно девушкой. Поэтому-то мы и представляем собой такую странную смесь. Вот вы, Доре, вы рассказывали мне вашу историю. Я уже не помню, в какой такой необычайной стране вы родились. И ваша мамаша была знаменитейшей наездницей, любовниками которой были принцы и короли. Вполне естественно, что в вас живет страсть к приключениям и что вы очень горды. И вы тысячу раз правы, что твердо правите вашей ладьей и рассчитываете все, чтобы в свой черед стать знаменитой, прославленной, богатой, как ваша матушка. Поэтому будьте расчетливы: вам есть из-за чего быть расчетливой, и вы добьетесь своего. Но другие? Я, например? Я бедная маленькая Брезунек!.. Мой отец был рабочим в арсенале, в Бресте. Моя мать была прачкой. И они дрались всякий раз, как бывали пьяны: в субботу вечером, по воскресеньям и по понедельникам. Мы гнездились все – их двое, три мои сестры, четыре брата и я – в ужасной комнатушке, клейкой и заплесневевшей, в самом грязном доме, какой только был в Рекуврансе. Можете вообразить, что там я не мечтала о принцах из волшебных сказок. Моей мечтой было стать дамой вроде тех, чье белье моя мать стирала в Пенфеле, красивой дамой с кружевными сорочками и панталонами из настоящего мадаполама! Первый же мидшип, с которым я пошла, сразу купил мне еще более роскошные вещи. Вы сами видите, что мне ни к чему было быть расчетливой. Я никогда не огорчалась, никогда ничего не предвидела, никогда ничего не комбинировала и всегда имела все, чего мне хотелось, раньше даже, чем я высказывала свое желание. А я так мало желала!.. И среди нас есть много женщин, которые желают не многим больше моего.
При последних словах хрусталь голоса надломился. Новый приступ кашля, сухого, обессиливающего, жалобного, потряс все хилое тело, распростертое в кресле. И Доре которая, быть может, имела что возразить, промолчала.
Л'Эстисак возвратился в сопровождении Сильвии – горничной, которая шла медленно, балансируя большим чайным подносом. Сам герцог нес чашку и заботливо помешивал ложечкой ее содержимое.
– Котлета, которую вы изволили заказать, – провозгласил он тоном дворецкого.
Жанник с чашкой в руке надула губы.
– Ну что же? Вы не пьете?
Она еще больше вытянула губы:
– Бедный мой Л'Эстисак!.. Я вовсе не хочу критиковать ваши кулинарные таланты. Но оно очень аппетитно, это мясо, которого вы наскребли немножечко и положили в бульон.
Он пошутил, как шутят с больными детьми, желая заставить их принять горькое лекарство:
– Прикажете попробовать, чтоб я мог доказать вам, что это вкусно?
Она улыбнулась и выпила залпом, чтобы доставить ему удовольствие.
Селия с восхищением смотрела на серебряный поднос, на японский сервиз, на старинное кружево салфетки и на вышитый передник Сильвии.
О, дом Жанник был и в самом деле чрезвычайно шикарным домом!..
Л'Эстисак снова уселся на землю и привалился спиной к тому же самому стволу.
– Я слышал из дому, – сказал он, – как вы спорили о чем-то, маленькая болтунья.
– Да, – сказала Жанник, – я рассказывала Доре, что мой первый любовник подарил мне три сорочки с розовыми ленточками и две пары таких же панталон.
– Он был человек щедрый.
– Он был прелестным маленьким гардемарином, который свое жалованье делил на две части: большую часть он отдавал прачке, а меньшую мне.
– В таком случае, – заявил герцог, – он был больше чем щедрым человеком: он был честным человеком. Что с ним случилось?
Молодая женщина грустно указала пальцем на землю:
– Сайгон, – сказала она коротко, – Акклиматизационный сад…
Доре взглянула на Селию и пояснила:
– Кладбище.
Жанник снова ухватила нить своих воспоминаний:
– Мне было четырнадцать лет. Чтобы быть битой как можно меньше, я как можно меньше бывала дома. А чтоб зарабатывать гроши, я придумала продавать фиалки в Казино. Тогда в Бресте было настоящее Казино. Итак, как-то вечером я продавала мои букетики фиалок. Вот я замечаю хорошенького гардемарина, хорошенького-хорошенького. Вы никогда не видели такого хорошенького гардемарина. Кожа у него была нежнее моей!.. А его ногти блестели. Я первым делом отложила восемь су из моей выручки, чтоб купить себе щеточку для полирования ногтей.
– Глупость! – сказал мрачный Л'Эстисак.
– Черт возьми! Конечно… Но на следующий же день я сотворила другую глупость, большую. Ночью я целых четыре часа полировала мои ногти. Это придало мне смелости. Вечером в Казино я подошла прямо к моему мидшипу и – бац!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
На остановке около городской думы они вышли из трамвая. Теперь они пересекали рейд на маленьком пароходике с желтой трубой, который обслуживает оба полуострова к югу от города, Сисие и Сепет. Вокруг них эскадренные броненосцы, вытянувшиеся двумя ровными шеренгами, строгие и неподвижные несмотря на ветер и зыбь, казались архипелагом из стали.
– Они очень красивы! – восхищалась маркиза.
– Я не умею их различать, – сказала Селия. – Где «Ауэрштадт», на котором находится Пейрас?
– О! Черт возьми! – запротестовала другая, наполовину смеясь, наполовину недовольно. – Ведь не мечтаете же вы о вашем мальчишке день и ночь?
Все же она указала ей:
– «Ауэрштадт» стоит третьим во втором ряду, там, дальше.
Селия изумилась:
– Как вы можете угадать? Они все одинаковые.
– Вовсе нет. Есть небольшие различия. Министр, тот, наверно, спутал бы их, и депутаты тоже, и журналисты. Вы читаете местные газетки? В них валят все в одну кучу – броненосцы, крейсера, миноноски. Настоящий салат. Но если дать себе труд вглядеться!.. Например, «Ауэрштадт»: у него два гафеля на задней мачте, и на нем нет адмиральского флага. Если бы вы время от времени совершали прогулки по рейду с офицерами, они научили бы вас.
Она прибавила поучительно:
– «Ауэрштадт» далеко не первоклассное судно. На нем мало пушек, впрочем, как на всех французских судах! Сосчитайте: четыре 305-миллиметровых для нападения и обороны, четыре 194-миллиметровых, которые виднеются из башенок и средней палубы – один, два, три, четыре, пять с каждого борта, всего десять, а считая четыре большие орудия – четырнадцать. На прошлой неделе Л'Эстисак показывал нам планы немецких броненосцев – это совсем другое дело!
Селия от удивления широко раскрыла глаза:
– Как много вы знаете!..
– Вовсе нет, малютка. То, что я знаю, должна была бы знать вся Франция. И офицеры потому-то и злятся, что этого никто не знает, никто, как я уже сказала: ни журналисты, ни депутаты, ни даже, в большинстве случаев, сам министр. А между тем, это совсем не так сложно. Нужно только послушать немного и подумать. И очень скоро вы будете в состоянии принимать участие в разговорах.
– Да, но зачем это нам?
– Зачем? Ах глупенькая! Да ведь самое лучшее средство привязать к себе человека – это интересоваться тем, что его интересует. И это отвратительная выдумка всяких идиотов, что морским офицерам до смерти надоели их суда, и пушки, и все остальное, и что с них вполне достаточно того, что они всем этим занимаются, когда они на вахте. Ни слова правды нет в этом! Что действительно приводит офицеров в бешенство, так это те глупости, которые пишут в газетах, и разговоры людей, которые ровно ничего не смыслят. Но едва услышав пару разумных слов, они приходят в восторг. И их не приходится просить об ответе. И тогда они могут болтать без конца.
Она остановилась, чтоб взглянуть на Селию:
– Послушайте! О каком черте вы разговариваете с вашим Пейрасом?
Селия улыбнулась:
– О!.. О разных разностях. К тому же жесты превосходнейшим образом могут заменить слова. И мы много жестикулируем.
Маркиза расхохоталась:
– Вот дрянная девчонка. Кто мог бы подумать при виде этой святой недотроги!..
Она снова остановилась:
– Все-таки, ведь не все же время вы жестикулируете, десять раз за ночь и двенадцать раз за день? Что же в промежутках?
– В промежутках, – сказала Селия наивно, – мы ссоримся, разумеется!..
– Гм! – запротестовала маркиза Доре. – Мне это кажется менее естественным, чем вам, эти ваши ссоры. Послушайте, дитя мое, я настаиваю на том, что сказала вам в первый же вечер: если вы намерены влюбляться таким образом, неведомо зачем, и жестикулировать без отдыха и срока, устраивая «сцены» в качестве интермедий, вас ожидает далеко не завидное будущее. Запасите немедленно двенадцать дюжин больших носовых платков. И их тоже не хватит вам, чтоб вытирать глаза.
Глава восьмая
Очень голубая вилла
Ворота Голубой виллы были открыты. По аллее, огибавшей группу прекрасных пальм, Доре и Селия направились к дому, чей светлый фасад виднелся за морскими соснами.
– Как красиво! – восхищалась Селия.
– Вот вы увидите, какой вид открывается сверху, – пообещала маркиза.
Сад был расположен уступами, которые упирались в небольшие кирпичные барьерчики, по итальянской моде.
– Жить на склоне горы, – объяснила Доре, – удобно оттого, что мошкара не добирается до виллы. Вы понимаете, мошкаре не нравится такой крутой подъем. И Жанник может спокойно спать без кисейного полога.
Дом был теперь совсем близко. Доре понизила голос:
– Без кисейного полога, – повторила она. – На свежем воздухе всегда легче дышать, и бедняжка, быть может, проживет липший месяц.
– Здравствуйте! – крикнул слабый голосок.
Со своего кресла, которое стояло на верхней террасе в благоуханной тени сосен, Жанник заметила гостей.
Они нежно поцеловались: все те, которые не были в смертельной вражде друг с другом, могли быть только страстными друзьями. Потом маркиза Доре поднесла соответствующий случаю комплимент:
– Милочка! Я даже не спрашиваю вас, как вы себя чувствуете: у вас такой вид!..
– Не правда ли? – сказала Жанник в шутку и сохраняя притом самый серьезный вид. – Я уже воспользовалась этим, я сообщила гробовщику, чтоб он не торопился выполнять заказ раньше будущей недели.
Жанник славилась своими мрачными шутками. Она злоупотребляла ими; казалось, что она наслаждается ими, и она была для этого достаточно умна и достаточно отважна. Но это было с ее стороны не столько бравадой и показной смелостью, сколько расчетом, раздирающим душу, и жалким; оттого что в глубине души она вовсе не была уверена, что действительно умирает. И она сомневалась, и надеялась, и желала, и хотела выздороветь. И в страхе, в неуверенности, снедаемая ужасным желанием знать правду, она отважно говорила о близкой смерти, чтобы пытливым взглядом следить за позами, взглядами и тайными помыслами тех, кто слушал ее.
К счастью, маркиза Доре хорошо знала эту жуткую игру.
– О да! – сразу отвечала она невозмутимо. – Но если заказ еще не выполнен, закажите непременно побольше размером, оттого что никогда нельзя знать, кто в доме умрет первый. В большом ящике может поместиться кто угодно.
– Например, я, – сказал Л'Эстисак.
Он тоже был здесь и сидел на земле, прислонившись спиной к стволу дерева.
Маркиза Доре поспешила к нему:
– Я не заметила вас. Как поживаете?
– Превосходно. Так же хорошо, как детка.
Он перебирал образцы материй. Заинтересовавшись, Селия подошла поближе:
– Вы забавляетесь?
– Да, сударыня, я забавляюсь тем, что сочиняю для Жанник костюм к будущему Сифилитическому балу.
– Сифилитическому?..
Она так разинула рот, что герцог, несмотря на всю свою серьезность, расхохотался:
– Неужели вы так недавно в Тулоне, что не знаете даже этого?
Жанник прервала его:
– Разумеется, не знает. Она не знает еще ничего и никого. Но я сама объясню ей: сифилитические балы, дорогая… Не беспокойтесь! В этом нет ничего скандального!.. Сифилитические балы в Тулоне – это попросту те балы, которые офицеры дают дамам полусвета.
Л'Эстисак дополнил объяснение:
– И мы называем их этим точным именем из протеста против столь модного теперь ханжества. Мы, моряки, вовсе не собираемся подражать скромнику Брие: мы говорим по-французски, и там, где надо сказать «кошка», мы так и говорим: кошка.
– Но отчего же именно это название, а не какое-либо другое?
– Из вежливости и сочувствия к тем несчастным мужского и женского пола, которые, раньше чем надеть домино, подверглись болезненному подкожному впрыскиванию.
– Понимаете, – сказала Жанник задорно, – в этот вечер они могут воображать, что все такие же, как они. И это их утешает.
Маркиза повернулась к Селии.
– В самом деле! Мы не подумали об этом. Вам нужно будет придумать костюм, детка.
– Оденьтесь совсем голой женщиной, – посоветовала Жанник, – костюм будет как раз по вас, а это можно сказать далеко не про всех. Вы смеетесь! Знаете, это почти не шутка. На наших сифилитических балах бывают основательные декольте. Уже в прошлом году Уродец появилась в ночной рубашке.
– В этом году будет еще того лучше, – сказал герцог.
– Во всяком случае, в этом году вы рано беретесь за дело – уже в декабре месяце!
– Вследствие предполагаемого ухода эскадры на Восток.
Он аккуратно сложил свои образчики в коробку. И подошел к Жанник:
– Время вам есть котлетку, девочка. Можно мне сказать это Сильвии?
– Пожалуйста. И заодно велите подать чай. Чай для тех, у кого еще не куплено в собственность место на кладбище.
– Придется вас отшлепать, если вы будете говорить слишком много глупостей.
Он вошел в дом.
– Ну вот! – сказала Жанник, поворачиваясь к гостям: – Доре и вы, сударыня, как вам нравится мой сад?
Она с гордостью протянула обе руки по направлению к свежеостриженной лужайке. Луч солнца играл на ее совсем прозрачных руках.
За морскими соснами, за лужайками и за купой пальм лежал Малый Рейд, так забавно обрамленный горами, что его можно было принять за озеро. И в это озеро вдавался полуостров Балагие со своими кипарисами и пиниями, вдавался совсем так, как вдаются полуострова на японских деревянных гравюрах. Воздух был так чист и солнце было так ярко, что даль нисколько не была туманна. И казалось, что весь пейзаж находится в одном плане, без обычной перспективы.
– Ради одного того, чтоб увидеть этот пейзаж, – сказала маркиза, – стоит ежедневно совершать путешествия из Мурильона в Тамарис.
– Так совершайте это путешествие!
– Не то чтобы мне не хотелось. Но вы сами знаете: каждый вечер встаешь между четырьмя и пятью, и едва успеешь привести себя в порядок.
– И эта красивая дама, – спросила Жанник, смотря на молчащую Селию, – она тоже встает между четырьмя и пятью?
Ответила Доре:
– Этой красивой даме вам следовало бы прочесть нотацию! Она влюблена, как кошка.
– Боже милостивый!.. В кого?
– В одного гардемарина, чрезвычайно легкомысленное существо!..
Селия покраснела, как мак, и пыталась сделать протестующий жест слабой рукой. Но Жанник развела руками в знак полного бессилия что-либо сделать:
– Какую к черту нотацию могу я ей прочесть? С моей стороны было бы чрезвычайно дерзко бранить эту девочку за ее гардемарина, оттого что в течение всей моей жизни я только и делала, что влюблялась во всякого встречного.
Но маркиза не унывала:
– Послушайте, Жанник! Разве вам не кажется, что малютка могла бы найти в Тулоне что-либо получше для начала? Я не стала бы бранить ее за прихоть!.. Всякий волен совершать глупости время от времени. Все мы, конечно, не из дерева. Но я не допускаю таких глупостей! Она не спит, не ест, не живет, только и мечтает о своем мидшипе! И так как она только его одного видит, она, разумеется, ни за что не согласится взять другого друга, кого-нибудь, кто мог бы отсчитать денежки.
– Ба! – сказала Жанник беззаботно. – Глупости проходят. И никогда не бывает поздно взять богатого друга. Не следует быть слишком практичной. Кроме того…
Она склонила голову набок, как бы желая лучше видеть синее море за зелеными лужайками:
– Кроме того, Доре, это зависит от человека. Мы все разные. И не всем удается быть практичными.
Та удивилась:
– Прекрасно!.. Что вы хотите этим сказать? Жанник закашлялась и долгое время не в состоянии была отвечать. Когда ей это удалось, голос ее, по-прежнему слабый, походил на надтреснутый хрусталь, готовый сломаться.
– Я ничего не хочу сказать. И уверяю вас, я права. Подумайте только, и вы согласитесь со мной. Нас, дам полусвета, всех валят в одну кучу и полагают, что нас всех отливают в одной и той же форме. Будто мы думаем одинаково, желаем одинаково, действуем одинаково. Нет, и еще раз нет! Пальцем в небо!.. Мы еще меньше похожи друг на друга, чем другие женщины. Да, черт возьми!.. Дамой полусвета становятся не вследствие воспитания или вследствие призвания к этому, – это всегда результат несчастного случая. И такой несчастный случай может приключиться с какой угодно девушкой. Поэтому-то мы и представляем собой такую странную смесь. Вот вы, Доре, вы рассказывали мне вашу историю. Я уже не помню, в какой такой необычайной стране вы родились. И ваша мамаша была знаменитейшей наездницей, любовниками которой были принцы и короли. Вполне естественно, что в вас живет страсть к приключениям и что вы очень горды. И вы тысячу раз правы, что твердо правите вашей ладьей и рассчитываете все, чтобы в свой черед стать знаменитой, прославленной, богатой, как ваша матушка. Поэтому будьте расчетливы: вам есть из-за чего быть расчетливой, и вы добьетесь своего. Но другие? Я, например? Я бедная маленькая Брезунек!.. Мой отец был рабочим в арсенале, в Бресте. Моя мать была прачкой. И они дрались всякий раз, как бывали пьяны: в субботу вечером, по воскресеньям и по понедельникам. Мы гнездились все – их двое, три мои сестры, четыре брата и я – в ужасной комнатушке, клейкой и заплесневевшей, в самом грязном доме, какой только был в Рекуврансе. Можете вообразить, что там я не мечтала о принцах из волшебных сказок. Моей мечтой было стать дамой вроде тех, чье белье моя мать стирала в Пенфеле, красивой дамой с кружевными сорочками и панталонами из настоящего мадаполама! Первый же мидшип, с которым я пошла, сразу купил мне еще более роскошные вещи. Вы сами видите, что мне ни к чему было быть расчетливой. Я никогда не огорчалась, никогда ничего не предвидела, никогда ничего не комбинировала и всегда имела все, чего мне хотелось, раньше даже, чем я высказывала свое желание. А я так мало желала!.. И среди нас есть много женщин, которые желают не многим больше моего.
При последних словах хрусталь голоса надломился. Новый приступ кашля, сухого, обессиливающего, жалобного, потряс все хилое тело, распростертое в кресле. И Доре которая, быть может, имела что возразить, промолчала.
Л'Эстисак возвратился в сопровождении Сильвии – горничной, которая шла медленно, балансируя большим чайным подносом. Сам герцог нес чашку и заботливо помешивал ложечкой ее содержимое.
– Котлета, которую вы изволили заказать, – провозгласил он тоном дворецкого.
Жанник с чашкой в руке надула губы.
– Ну что же? Вы не пьете?
Она еще больше вытянула губы:
– Бедный мой Л'Эстисак!.. Я вовсе не хочу критиковать ваши кулинарные таланты. Но оно очень аппетитно, это мясо, которого вы наскребли немножечко и положили в бульон.
Он пошутил, как шутят с больными детьми, желая заставить их принять горькое лекарство:
– Прикажете попробовать, чтоб я мог доказать вам, что это вкусно?
Она улыбнулась и выпила залпом, чтобы доставить ему удовольствие.
Селия с восхищением смотрела на серебряный поднос, на японский сервиз, на старинное кружево салфетки и на вышитый передник Сильвии.
О, дом Жанник был и в самом деле чрезвычайно шикарным домом!..
Л'Эстисак снова уселся на землю и привалился спиной к тому же самому стволу.
– Я слышал из дому, – сказал он, – как вы спорили о чем-то, маленькая болтунья.
– Да, – сказала Жанник, – я рассказывала Доре, что мой первый любовник подарил мне три сорочки с розовыми ленточками и две пары таких же панталон.
– Он был человек щедрый.
– Он был прелестным маленьким гардемарином, который свое жалованье делил на две части: большую часть он отдавал прачке, а меньшую мне.
– В таком случае, – заявил герцог, – он был больше чем щедрым человеком: он был честным человеком. Что с ним случилось?
Молодая женщина грустно указала пальцем на землю:
– Сайгон, – сказала она коротко, – Акклиматизационный сад…
Доре взглянула на Селию и пояснила:
– Кладбище.
Жанник снова ухватила нить своих воспоминаний:
– Мне было четырнадцать лет. Чтобы быть битой как можно меньше, я как можно меньше бывала дома. А чтоб зарабатывать гроши, я придумала продавать фиалки в Казино. Тогда в Бресте было настоящее Казино. Итак, как-то вечером я продавала мои букетики фиалок. Вот я замечаю хорошенького гардемарина, хорошенького-хорошенького. Вы никогда не видели такого хорошенького гардемарина. Кожа у него была нежнее моей!.. А его ногти блестели. Я первым делом отложила восемь су из моей выручки, чтоб купить себе щеточку для полирования ногтей.
– Глупость! – сказал мрачный Л'Эстисак.
– Черт возьми! Конечно… Но на следующий же день я сотворила другую глупость, большую. Ночью я целых четыре часа полировала мои ногти. Это придало мне смелости. Вечером в Казино я подошла прямо к моему мидшипу и – бац!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26