Руки предательски дрожали. Ей столько еще хотелось спросить у Лядащева, но тот прервал все попытки:
— Спать, спать… Все разговоры завтра.
И исчез на сутки. Когда же он наконец появился, как всегда самоуверенный, насмешливый и раздражающе загадочный,. Мелитриса не могла скрыть обиды. Как посмел он бросить ее одну в столь ответственный момент? Почему здесь с ней обращаются как с марионеточной куклой?
— Ну почему же — куклой? Просто служба моя такова, — неспешно принялся за объяснения Лядащев, — что требует неусыпного внимания и неотложного присутствия. А сейчас мы будем ужинать. Это вам, — жестом фокусника он достал из-под стола плетеную корзину с длинной ручкой, украшенной бантом. Корзинка была полна черешни, каждая с черенком, чудо как хороша!
— А можно задавать вопросы?
— И даже получать ответы, — он весело рассмеялся.
Однако Василий Федорович явно поторопился с обещаниями. Девица была наблюдательна, умна и любопытна, посему часто приходилось ответствовать: не знаю… там посмотрим… а уж это, милочка, нас никак не должно касаться! Но Мелитриса не обижалась.
— Если вы не знаете, как выглядит этот ваш Сакромозо, то почему крикнули мне в ухо — это не он? Хозяин дома очень подходил под ваше описание.
— Это он десять лет назад подходил. А сейчас тому рыцарю под сорок.
— Что значит — тому? Вы думаете, что в Кенигсберге какой-то другой человек скрывается под этой фамилией?
— Не исключено. Но честно говоря — не знаю. Однако я знаю точно, кто принимал вас в белом особняке — некто Цейхель.
— А кто он — этот некто?
— Переводчик, он служит в замке в русской канцелярии. Для нас большой успех — выйти на Цейхеля.
— Его надо немедленно арестовать! — запальчиво крикнула Мелитриса. — Вы это сделали?
— Вот это, сударыня, не должно вас интересовать. Лядащев не мог сказать Мелитрисе, что весь день ухлопал на поиск пропавшего вдруг Цейхеля. Переводчик не явился на службу, дома его тоже не было. После обеда на улице Траггейм появился маленький лоток на треноге. Простодушного вида купец торговал булавками, шнурками, необычайно вонючей ваксой и пудрой для париков. Вид у купца был отвлеченный, он смотрел поверх голов редких покупателей. Если бы кто-то проследил траекторию его задумчивого взгляда, то понял бы, что он направлен как раз на окна второго этажа, где находилась квартира Цейхеля. Пока это наблюдение не принесло результатов.
— Теперь вы будете следить за белым особняком? Лядащев хмыкнул.
— Особняк пуст. Он принадлежит барону Крафту. Крафт — сын сейчас в армии Фридриха, Крафт — отец уехал из города, как только в него вступили наши войска. Сейчас в особняке живут только сторож с женой да старый конюх.
— Их допрашивали? — деловито осведомилась Мелитриса.
— А вы входите во вкус, — развеселился Лядащев. — Зачем же их допрашивать? Они наверняка скажут, что ничего не видели и не слышали. Зато любой разговор может их спугнуть. Вообще, наблюдая за ними и не обнаруживая себя, можно получить куда больше информации.
— Странная у вас работа, — заметила Мелитриса, принимаясь за десерт. — Вы знаете, кто враг, но не арестовываете их, — она выплюнула косточку от черешни в кулак. — Наверное, ваши противники тоже вас знают, но не чинят вам никакой беды… просто наблюдают. Эдак-то просто наблюдая, вы столько гадостей можете наделать. И не столько им, сколько самим себе.
Лядащев посерьезнел, словно тень от листьев невидимой ветки пробежала по лицу его, глаза потемнели и застыли напряженно.
— Война вообще гадость, но без нее нельзя. А выигрывает тот, кто больше узнает и первым ринется в бой. И тогда уж накрывают всех одним махом.
— А мне что делать?
— Ждать!
— Чего? Чтобы и меня одним махом?..
— Ни в коем случае. Я сумею защитить вас, чтобы…
— …целой и невредимой вернуть в руки моему избраннику, — закончила Мелитриса с бесстрастной и четкой артикуляцией. — А теперь вы меня послушайте. Вы знаете, я согласилась поехать в Кенигсберг только потому, что сюда направился мой настоящий
опекун. Вы знаете, в чем он меня подозревает. Мысль эта не-пе-реносима! Я должна найти его. И вы должны помочь мне в этом.
Лядащев отвел глаза и неопределенно пожал плечами. Мелитриса готова была поклясться, что он смутился, это Лядащев-то!
— Всему свое время, — сказал он наконец. — Но для начала я должен поведать вам одну историю. Она касается двух людей — князя Оленева и рыцаря Сакромозо.
— Как? Разве они знакомы? — Мелитриса так и подалась вперед.
— Нет. Но судьба свела этих людей очень близко,
Поначалу Лядащев не собрался посвящать девушку в события десятилетней, давности, более того, ему не хотелось окрашивать ее нейтральное отношение к Сакромозо в черный цвет из боязни, что она наделает глупостей. Но сейчас он не видел другого способа заставить ее отказаться от поисков Оленева (не мог же он сообщить, что его письмо о поездке в Пруссию — подделка) и сосредоточиться на работе, которую от нее ждали.
Итак, Сакромозо… Мелитриса слушала, не перебивая рассказчика ни словом, ни жестом, а потом, сославшись на головную боль, быстро ушла в свою комнату.
Услышанное потрясло девушку. То, что ее судьба тоже соприкасается с Сакромозо, казалось ей чудом и знаком небес. Весь последующий день она провела в кресле у окна. Фаина была уверена, что ночью Мелитриса вообще не ложилась, разобранная постель была не смята, а ночная сорочка, которую она собственноручно повесила на спинку стула, встретила утро на том же самом месте.
Как уже упоминалось, окно из комнаты Мелитрисы выходило в сад. Если смотреть прямо перед собой, то видны бузина с зелеными плодами и яблони без плодов, немного наискосок многоствольная рябина с пушистой кроной, если нагнуть голову, то виден кусок стены дома на противоположной стороне улицы и дверь с фасонным крыльцом. Вот и весь пейзаж. Просто удивительно, сколь подробно, многогранно и ярко запечатлелась в голове ее эта немецкая картинка.
Говорят, что рисунок дерева сложнее, чем человеческое лицо. Лица могут повторяться какими-то чертами, у близнецов лица совсем похожи, деревья — неповторяемы. Были бы князь Никита и Сакромозо, скажем, две рябины мужского пола, их бы никто не перепутал, особенно сзади. И князь Никита не попал бы из-за этой путаницы в темницу. Бедный князь! Как это ужасно! Ужасно — ей, не ему. Теперь она знает, что у нее не одна, а две соперницы. С венецианской Lарией легко совладать, она далеко, а вот с великой княгиней… Екатерина станет императрицей… конечно, конечно… Она как дуб женского рода, а Мелитриса кто? — только трава у ее ног.
Как трава и цвет беззащитны перед ветром, мотает их туда-сюда и так весь день. Нет, она не трава… Будь она травой, то стояла бы перед переводчиком Цейхелем и качалась из стороны в сторону… как глупо! А Цейхель не может быть похож на князя Никиту ни спереди, ни сзади, у него шея короче и ноги толще в икрах. Правда, в сапогах можно их перепутать. Ах, князь, почему вы так плохо ищете меня?
Лядащев по обыкновению весь день отсутствовал, а вечером, узнав у Фаины о настроении Мелитрисы, предложил ей неожиданно прогулку по городу.
— Поехали… Зачем киснуть? Посмотрим ратушу, университет, собор. Это красиво. Одно условие — не выходить из кареты.
Мелитриса не возражала. Стали собираться. Уже когда девушка была одета для прогулки и причесана подобающим образом, обнаружилось, что куда-то запропастились ее любимые уличные башмаки. Лядащев торопил, Мелитриса злилась, а Фаина препиралась со служанкой. Та на все отвечала длинными трескучими фразами, суть которых сводилась к тому, что она не сторож чужим башмакам, что русские очень безалаберны, а в своей неаккуратности потом винят бедных немецких девушек.
— Придется надеть секретные туфли, — сетуя, сказала Фаина.
Однако и секретных не было на месте, Фаина искала с великой прилежностью, перерыла весь дом, вернее, две их комнаты, не так уж много было мест, куда они могли спрятаться. Новый плевал попреков, и те же длинные немецкие фразы в ответ. Служанка даже всплакнула, прикрывая фартуком совершенно сухие глаза.
Поехали в темно-синих, замшевых, с золотым тиснением на носках. Это были самые дорогие, бальные туфли. Прогулка не была плохой, но и хорошей ее нельзя было назвать. Во-первых, она слишком быстро кончилась. И потом, был тот час вечера, который французы называют «между волком и собакой». Мелитриса сразу прилипла к окну. Над городом висел туман, фигуры прохожих были зябки, искажены сумраком, еще эти шляпы у дам, они полностью закрывали не только лица, но и плечи спутников. Словом, Мелит — , риса не увидела на вечерних улицах князя Никиту и была этим до чрезвычайности раздосадована. Настроение еще подпортила Фаина, заявив перед сном, что секретные туфли так и не нашлись и что господин Лядащев этой пропажей очень встревожен.
— Напишут они новую шифровку, — отмахнулась Мелитриса. — А уличные башмаки нашлись?
— Уличные нашлись, — подтвердила Фаина, поджимая недовольно губы, и вдруг взорвалась: — Как вы не понимаете? Туфли с шифровкой не просто пропали. Их похитили враги.
— Вздор какой! Только нашим врагам дел — туфли воровать.
— Господин Лядащев говорит, что они охотятся за шифровкой. Вот.
Мелитриса только пожала плечами. Враги не настолько глупы, чтобы рисковать так нелепо. Не проще ли были пригласить ее на повторную беседу и прямо на месте получить вожделенную шифровку?
На следующий день Мелитриса получила от Лядащева строжайший приказ не выходить не только из гостиницы, но и из комнаты. Приказ этот был не просто неприятен, он был унизителен, поскольку исходил не от самого Василия Федоровича, а от Фаины. Самому ему, видишь ли, недосуг дожидаться, пока она встанет.
Фаину этот приказ ничуть не огорчил. Она следила за каждым жестом Мелитрисы, играя при этом в беспечность и жизнерадостность. Нельзя выйти в сад и. в общую залу, где они обычно завтракали? И замечательно — Они будут шить!
— Ну что ты несешь? — в сердцах крикнула Мелитриса.
Но Фаина не удосужилась ответить, мысли ее были заняты другим. Давеча, пока Лядащев с Мелитрисой катались в карете, она успела сбегать в лавку и приобрести многие метры премиленького оранжевого гроденаплю, из которого собиралась соорудить себе новое платье. Заработанные частным трудом деньги жгли ей пальцы, и в качестве приклада к материи она купила не только пуговиц ( лент, но и моток немыслимо дорогих кружев «шантильи» из черного крученого шелку. Фасончик Фаина решила переснять с Мелитрисиного бирюзового «полонеза», наивно полагая, что если заузить лиф и обозначить талию с помощью складок и защипов, то даже такая сытухаnote 3, как она, будет выглядеть стройной. А почему нет? Мелитриса в своем «полонезе», что селедка…
— Вы, Мелитриса Николаевна, только подскажите, куда мне «щантильи» присобачить и как лиф выкроить.
Вначале они кроили вдвоем и работа кипела, ножницы со скоростью пиратских фрегатов сновали в оранжевых волнах гроденапля, но как только дело дошло до иголки, с ниткой, Мелитриса начала зевать, смотреть по сторонам и, наконец, созналась, что ненавидит шить, а от одного вида иголки у нее начинают болеть глаза.
— И не следи за мной. Я пойду в свою комнату.
— Опять будете у окна сидеть? — обиженно заметила Фаина, поражаясь, что девушка отдает предпочтение скучнейшему занятию, пренебрегая интереснейшим.
Мелитриса строптиво повела плечом:
— Спать я буду, спать!
За работой время бежит как сумасшедшее, сжирая все физические силы. Далеко, на ратуше, часы пробили семь. Фаина потянулась, размяла косточки, погладила пустой живот и пошла искать служанку — пора бы той подать уже кофе с бисквитом. По дороге на кухню она с раздражением представляла, как будет кричать в лицо грубиянке немецкие нелепые слова (неучтивый язык!) — объясняясь с иностранцами, люди часто помогают себе натужным криком, — а служанка на все будет отвечать по-русски «не можу знать», и трясти наглой головой.
Служанки Фаина не нашла, а когда вернулась в свою комнату, обнаружила на столе в опасной близости от материи чашку кофе и что-то вроде булки. «Значит, сама вспомнила», — примирительно подумала Фаина о белобрысой и опять принялась за работу, умудряясь одновременно пить, жевать, шить, мурлыкать себе под нос и от полноты чувств притопывать в такт ногой.
Какой-то незначительный звук вывел ее из состояния блаженного равновесия, это был далекий хлопок, словно пробку кто-то выдернул из огромной бутылки, да и сама пробка должна быть размером с малую тыкву. Фаина подбежала к окну, все тихо, гостиничные звуки были привычны, кто-то ругается, звенят посудой, а вот колеса прогрохотали по булыжнику, потом тревожно закричала какая-то птица в кустах…
Фаина опять было села шить, но вскоре встала, решительно толкнула дверь в соседнюю комнату и замерла на пороге с квадратными от ужаса глазами. У окна на полу в луже крови лежала Мелитриса. Дурной крик только потому не вырвался из глотки дуэньи, что она запечатала отверстый рот кулаком. «Мелитриса, бедная, бедная… — пронеслось в голове и тут же где-то рядом тооненьким ручейком: — Вот и кончилась моя заграничная жизнь, завтра в отчизну отошлют, будь она неладна…»
Надо бы ее поднять, Мелитрису бедную, но как это страшно — перепачкаться в крови. Может быть, она еще живая? Фаина сделала нерешительный шаг к окну. В этот момент в дверь постучали и сразу вошли.
— Эт-то еще что? — услыхала она голос Лядащева.
— Уби-или! Вот… уби-или! — заголосила Фаина.
— Молчи! — коротко крикнул Лядащев, и она опять заткнула рот кулаком. — Доигрались, недоумки, — прошипел он сквозь зубы, и нельзя было понять, ругает ли он всех тех же врагов или себя с сотоварищами.
Меж тем он подошел к убитой.
— Кто это?
— Стрелял кто? — не поняла Фаина. — Я не видела.
— Да я не об этом…
Только тут у Фаины словно пелена с глаз упала — это же не Мелитриса! Мантилья на плечах убитой — Мелитрисина, а все остальное… святый Боже… да это же служанка!
— Тише… она жива. Стреляли из окна, — Лядащев указал на небольшое, с опаленными краями отверстие в мантилье. — Где Мелитриса?
— Не знаю, — Фаина всхлипнула. — Понимаете, мы шили… Да не смотрите вы на меня так, сударь! Мы шили, а она вышла. Говорит, спать хочу. Ой, лишенько! Может, ее похитили?
— Немедленно беги к хозяину. Надо лекаря. Ничего не объясняй, скажи только, мол, барыне плохо. И позови его сюда.
«Уж я-то позову. Только бы понял…» — всхлипнула Фаина.
Хозяин «Синего осла» был умным человеком. Ему было достаточно одного слова «лекарь», а самым внятным пояснением к происходящему служило лицо Фаины. Он поспешил в апартаменты русских.
— Все волнение и испуг хозяина уместились в коротком возгласе: «Ах, Марта!», в нем звучало явное осуждение, только не понятно — кому. Разговор с Лядащевым был беглым.
— Она умрет? — хозяин безрезультатно пытался нащупать пульс Марты.
— Не знаю.
— Помимо лекаря надо бы… — он замялся.
— Вы хотите упредить полицию? Это ваше право. Может быть. Марту подстрелили из ревности? Хозяин диковато посмотрел на Лядащева.
— Я так понимаю, что стреляли как раз в вашу барышню, но промахнулись… попали в мою.
— А вот об этом забудь, — Лядащев вдруг перешел на «ты», — в мою барышню стрелять совершенно некому и не из-за чего.
Появился лекарь — толстый, надменный и решительный.
— Господа, ее надобно уложить в постель. Вот тут все забегали, засуетились. Лекарь осмотрел раненую и поставил диагноз: рана тяжелая. Марта без сознания и может пребывать в таком состоянии до пяти дней, после которых либо умрет, либо очнется. Шансы, как говорится, пополам. А пока надо ее унести из комнаты постояльцев.
К общему облегчению решено было до прошествия пяти дней полицию в известность не ставить. А там видно будет…
— Одеяла, носилки, простыни!
Лядащев смотрел на безжизненное лицо раненой. Какого черта этой дурехе понадобилось в комнате Мелитрисы? Не иначе, как пропажа туфель ее рук дело. Но хотелось бы знать: на постоянной ли она службе у известных людей или выполнила разовую, случайную работу…
Подробности происшедшего Лядащев узнал много, позднее, да и то не до конца. Случилось все так. В то время, как Фаина направилась на кухню. Марта с подносом в руках пошла в их апартаменты. Оставив на столе Фаины чашку с кофе, она прошла в комнату Мелитрисы. Отсутствие хозяйки позабавило служанку, загадочные русские давно не давали ей покоя. Кто они? И почему вчерашний господин расспрашивал о них с таким любопытством? И уж совсем смешно — попросил достать туфли этой гордячки. «Но господин мой, это воровство!»
«Воровство, если бы ты их забрала себе. А это услуга…», — и достал золотой.
Скажите, какой щедрый! Можно подумать, что она таких монет не видела. Еще и подмигивал многозначительно. А вообще ничего себе на лицо, только худ. «Когда русские съедут, я подарю эти туфли тебе», — сказал господин при расставании.
1 2 3 4 5 6 7
— Спать, спать… Все разговоры завтра.
И исчез на сутки. Когда же он наконец появился, как всегда самоуверенный, насмешливый и раздражающе загадочный,. Мелитриса не могла скрыть обиды. Как посмел он бросить ее одну в столь ответственный момент? Почему здесь с ней обращаются как с марионеточной куклой?
— Ну почему же — куклой? Просто служба моя такова, — неспешно принялся за объяснения Лядащев, — что требует неусыпного внимания и неотложного присутствия. А сейчас мы будем ужинать. Это вам, — жестом фокусника он достал из-под стола плетеную корзину с длинной ручкой, украшенной бантом. Корзинка была полна черешни, каждая с черенком, чудо как хороша!
— А можно задавать вопросы?
— И даже получать ответы, — он весело рассмеялся.
Однако Василий Федорович явно поторопился с обещаниями. Девица была наблюдательна, умна и любопытна, посему часто приходилось ответствовать: не знаю… там посмотрим… а уж это, милочка, нас никак не должно касаться! Но Мелитриса не обижалась.
— Если вы не знаете, как выглядит этот ваш Сакромозо, то почему крикнули мне в ухо — это не он? Хозяин дома очень подходил под ваше описание.
— Это он десять лет назад подходил. А сейчас тому рыцарю под сорок.
— Что значит — тому? Вы думаете, что в Кенигсберге какой-то другой человек скрывается под этой фамилией?
— Не исключено. Но честно говоря — не знаю. Однако я знаю точно, кто принимал вас в белом особняке — некто Цейхель.
— А кто он — этот некто?
— Переводчик, он служит в замке в русской канцелярии. Для нас большой успех — выйти на Цейхеля.
— Его надо немедленно арестовать! — запальчиво крикнула Мелитриса. — Вы это сделали?
— Вот это, сударыня, не должно вас интересовать. Лядащев не мог сказать Мелитрисе, что весь день ухлопал на поиск пропавшего вдруг Цейхеля. Переводчик не явился на службу, дома его тоже не было. После обеда на улице Траггейм появился маленький лоток на треноге. Простодушного вида купец торговал булавками, шнурками, необычайно вонючей ваксой и пудрой для париков. Вид у купца был отвлеченный, он смотрел поверх голов редких покупателей. Если бы кто-то проследил траекторию его задумчивого взгляда, то понял бы, что он направлен как раз на окна второго этажа, где находилась квартира Цейхеля. Пока это наблюдение не принесло результатов.
— Теперь вы будете следить за белым особняком? Лядащев хмыкнул.
— Особняк пуст. Он принадлежит барону Крафту. Крафт — сын сейчас в армии Фридриха, Крафт — отец уехал из города, как только в него вступили наши войска. Сейчас в особняке живут только сторож с женой да старый конюх.
— Их допрашивали? — деловито осведомилась Мелитриса.
— А вы входите во вкус, — развеселился Лядащев. — Зачем же их допрашивать? Они наверняка скажут, что ничего не видели и не слышали. Зато любой разговор может их спугнуть. Вообще, наблюдая за ними и не обнаруживая себя, можно получить куда больше информации.
— Странная у вас работа, — заметила Мелитриса, принимаясь за десерт. — Вы знаете, кто враг, но не арестовываете их, — она выплюнула косточку от черешни в кулак. — Наверное, ваши противники тоже вас знают, но не чинят вам никакой беды… просто наблюдают. Эдак-то просто наблюдая, вы столько гадостей можете наделать. И не столько им, сколько самим себе.
Лядащев посерьезнел, словно тень от листьев невидимой ветки пробежала по лицу его, глаза потемнели и застыли напряженно.
— Война вообще гадость, но без нее нельзя. А выигрывает тот, кто больше узнает и первым ринется в бой. И тогда уж накрывают всех одним махом.
— А мне что делать?
— Ждать!
— Чего? Чтобы и меня одним махом?..
— Ни в коем случае. Я сумею защитить вас, чтобы…
— …целой и невредимой вернуть в руки моему избраннику, — закончила Мелитриса с бесстрастной и четкой артикуляцией. — А теперь вы меня послушайте. Вы знаете, я согласилась поехать в Кенигсберг только потому, что сюда направился мой настоящий
опекун. Вы знаете, в чем он меня подозревает. Мысль эта не-пе-реносима! Я должна найти его. И вы должны помочь мне в этом.
Лядащев отвел глаза и неопределенно пожал плечами. Мелитриса готова была поклясться, что он смутился, это Лядащев-то!
— Всему свое время, — сказал он наконец. — Но для начала я должен поведать вам одну историю. Она касается двух людей — князя Оленева и рыцаря Сакромозо.
— Как? Разве они знакомы? — Мелитриса так и подалась вперед.
— Нет. Но судьба свела этих людей очень близко,
Поначалу Лядащев не собрался посвящать девушку в события десятилетней, давности, более того, ему не хотелось окрашивать ее нейтральное отношение к Сакромозо в черный цвет из боязни, что она наделает глупостей. Но сейчас он не видел другого способа заставить ее отказаться от поисков Оленева (не мог же он сообщить, что его письмо о поездке в Пруссию — подделка) и сосредоточиться на работе, которую от нее ждали.
Итак, Сакромозо… Мелитриса слушала, не перебивая рассказчика ни словом, ни жестом, а потом, сославшись на головную боль, быстро ушла в свою комнату.
Услышанное потрясло девушку. То, что ее судьба тоже соприкасается с Сакромозо, казалось ей чудом и знаком небес. Весь последующий день она провела в кресле у окна. Фаина была уверена, что ночью Мелитриса вообще не ложилась, разобранная постель была не смята, а ночная сорочка, которую она собственноручно повесила на спинку стула, встретила утро на том же самом месте.
Как уже упоминалось, окно из комнаты Мелитрисы выходило в сад. Если смотреть прямо перед собой, то видны бузина с зелеными плодами и яблони без плодов, немного наискосок многоствольная рябина с пушистой кроной, если нагнуть голову, то виден кусок стены дома на противоположной стороне улицы и дверь с фасонным крыльцом. Вот и весь пейзаж. Просто удивительно, сколь подробно, многогранно и ярко запечатлелась в голове ее эта немецкая картинка.
Говорят, что рисунок дерева сложнее, чем человеческое лицо. Лица могут повторяться какими-то чертами, у близнецов лица совсем похожи, деревья — неповторяемы. Были бы князь Никита и Сакромозо, скажем, две рябины мужского пола, их бы никто не перепутал, особенно сзади. И князь Никита не попал бы из-за этой путаницы в темницу. Бедный князь! Как это ужасно! Ужасно — ей, не ему. Теперь она знает, что у нее не одна, а две соперницы. С венецианской Lарией легко совладать, она далеко, а вот с великой княгиней… Екатерина станет императрицей… конечно, конечно… Она как дуб женского рода, а Мелитриса кто? — только трава у ее ног.
Как трава и цвет беззащитны перед ветром, мотает их туда-сюда и так весь день. Нет, она не трава… Будь она травой, то стояла бы перед переводчиком Цейхелем и качалась из стороны в сторону… как глупо! А Цейхель не может быть похож на князя Никиту ни спереди, ни сзади, у него шея короче и ноги толще в икрах. Правда, в сапогах можно их перепутать. Ах, князь, почему вы так плохо ищете меня?
Лядащев по обыкновению весь день отсутствовал, а вечером, узнав у Фаины о настроении Мелитрисы, предложил ей неожиданно прогулку по городу.
— Поехали… Зачем киснуть? Посмотрим ратушу, университет, собор. Это красиво. Одно условие — не выходить из кареты.
Мелитриса не возражала. Стали собираться. Уже когда девушка была одета для прогулки и причесана подобающим образом, обнаружилось, что куда-то запропастились ее любимые уличные башмаки. Лядащев торопил, Мелитриса злилась, а Фаина препиралась со служанкой. Та на все отвечала длинными трескучими фразами, суть которых сводилась к тому, что она не сторож чужим башмакам, что русские очень безалаберны, а в своей неаккуратности потом винят бедных немецких девушек.
— Придется надеть секретные туфли, — сетуя, сказала Фаина.
Однако и секретных не было на месте, Фаина искала с великой прилежностью, перерыла весь дом, вернее, две их комнаты, не так уж много было мест, куда они могли спрятаться. Новый плевал попреков, и те же длинные немецкие фразы в ответ. Служанка даже всплакнула, прикрывая фартуком совершенно сухие глаза.
Поехали в темно-синих, замшевых, с золотым тиснением на носках. Это были самые дорогие, бальные туфли. Прогулка не была плохой, но и хорошей ее нельзя было назвать. Во-первых, она слишком быстро кончилась. И потом, был тот час вечера, который французы называют «между волком и собакой». Мелитриса сразу прилипла к окну. Над городом висел туман, фигуры прохожих были зябки, искажены сумраком, еще эти шляпы у дам, они полностью закрывали не только лица, но и плечи спутников. Словом, Мелит — , риса не увидела на вечерних улицах князя Никиту и была этим до чрезвычайности раздосадована. Настроение еще подпортила Фаина, заявив перед сном, что секретные туфли так и не нашлись и что господин Лядащев этой пропажей очень встревожен.
— Напишут они новую шифровку, — отмахнулась Мелитриса. — А уличные башмаки нашлись?
— Уличные нашлись, — подтвердила Фаина, поджимая недовольно губы, и вдруг взорвалась: — Как вы не понимаете? Туфли с шифровкой не просто пропали. Их похитили враги.
— Вздор какой! Только нашим врагам дел — туфли воровать.
— Господин Лядащев говорит, что они охотятся за шифровкой. Вот.
Мелитриса только пожала плечами. Враги не настолько глупы, чтобы рисковать так нелепо. Не проще ли были пригласить ее на повторную беседу и прямо на месте получить вожделенную шифровку?
На следующий день Мелитриса получила от Лядащева строжайший приказ не выходить не только из гостиницы, но и из комнаты. Приказ этот был не просто неприятен, он был унизителен, поскольку исходил не от самого Василия Федоровича, а от Фаины. Самому ему, видишь ли, недосуг дожидаться, пока она встанет.
Фаину этот приказ ничуть не огорчил. Она следила за каждым жестом Мелитрисы, играя при этом в беспечность и жизнерадостность. Нельзя выйти в сад и. в общую залу, где они обычно завтракали? И замечательно — Они будут шить!
— Ну что ты несешь? — в сердцах крикнула Мелитриса.
Но Фаина не удосужилась ответить, мысли ее были заняты другим. Давеча, пока Лядащев с Мелитрисой катались в карете, она успела сбегать в лавку и приобрести многие метры премиленького оранжевого гроденаплю, из которого собиралась соорудить себе новое платье. Заработанные частным трудом деньги жгли ей пальцы, и в качестве приклада к материи она купила не только пуговиц ( лент, но и моток немыслимо дорогих кружев «шантильи» из черного крученого шелку. Фасончик Фаина решила переснять с Мелитрисиного бирюзового «полонеза», наивно полагая, что если заузить лиф и обозначить талию с помощью складок и защипов, то даже такая сытухаnote 3, как она, будет выглядеть стройной. А почему нет? Мелитриса в своем «полонезе», что селедка…
— Вы, Мелитриса Николаевна, только подскажите, куда мне «щантильи» присобачить и как лиф выкроить.
Вначале они кроили вдвоем и работа кипела, ножницы со скоростью пиратских фрегатов сновали в оранжевых волнах гроденапля, но как только дело дошло до иголки, с ниткой, Мелитриса начала зевать, смотреть по сторонам и, наконец, созналась, что ненавидит шить, а от одного вида иголки у нее начинают болеть глаза.
— И не следи за мной. Я пойду в свою комнату.
— Опять будете у окна сидеть? — обиженно заметила Фаина, поражаясь, что девушка отдает предпочтение скучнейшему занятию, пренебрегая интереснейшим.
Мелитриса строптиво повела плечом:
— Спать я буду, спать!
За работой время бежит как сумасшедшее, сжирая все физические силы. Далеко, на ратуше, часы пробили семь. Фаина потянулась, размяла косточки, погладила пустой живот и пошла искать служанку — пора бы той подать уже кофе с бисквитом. По дороге на кухню она с раздражением представляла, как будет кричать в лицо грубиянке немецкие нелепые слова (неучтивый язык!) — объясняясь с иностранцами, люди часто помогают себе натужным криком, — а служанка на все будет отвечать по-русски «не можу знать», и трясти наглой головой.
Служанки Фаина не нашла, а когда вернулась в свою комнату, обнаружила на столе в опасной близости от материи чашку кофе и что-то вроде булки. «Значит, сама вспомнила», — примирительно подумала Фаина о белобрысой и опять принялась за работу, умудряясь одновременно пить, жевать, шить, мурлыкать себе под нос и от полноты чувств притопывать в такт ногой.
Какой-то незначительный звук вывел ее из состояния блаженного равновесия, это был далекий хлопок, словно пробку кто-то выдернул из огромной бутылки, да и сама пробка должна быть размером с малую тыкву. Фаина подбежала к окну, все тихо, гостиничные звуки были привычны, кто-то ругается, звенят посудой, а вот колеса прогрохотали по булыжнику, потом тревожно закричала какая-то птица в кустах…
Фаина опять было села шить, но вскоре встала, решительно толкнула дверь в соседнюю комнату и замерла на пороге с квадратными от ужаса глазами. У окна на полу в луже крови лежала Мелитриса. Дурной крик только потому не вырвался из глотки дуэньи, что она запечатала отверстый рот кулаком. «Мелитриса, бедная, бедная… — пронеслось в голове и тут же где-то рядом тооненьким ручейком: — Вот и кончилась моя заграничная жизнь, завтра в отчизну отошлют, будь она неладна…»
Надо бы ее поднять, Мелитрису бедную, но как это страшно — перепачкаться в крови. Может быть, она еще живая? Фаина сделала нерешительный шаг к окну. В этот момент в дверь постучали и сразу вошли.
— Эт-то еще что? — услыхала она голос Лядащева.
— Уби-или! Вот… уби-или! — заголосила Фаина.
— Молчи! — коротко крикнул Лядащев, и она опять заткнула рот кулаком. — Доигрались, недоумки, — прошипел он сквозь зубы, и нельзя было понять, ругает ли он всех тех же врагов или себя с сотоварищами.
Меж тем он подошел к убитой.
— Кто это?
— Стрелял кто? — не поняла Фаина. — Я не видела.
— Да я не об этом…
Только тут у Фаины словно пелена с глаз упала — это же не Мелитриса! Мантилья на плечах убитой — Мелитрисина, а все остальное… святый Боже… да это же служанка!
— Тише… она жива. Стреляли из окна, — Лядащев указал на небольшое, с опаленными краями отверстие в мантилье. — Где Мелитриса?
— Не знаю, — Фаина всхлипнула. — Понимаете, мы шили… Да не смотрите вы на меня так, сударь! Мы шили, а она вышла. Говорит, спать хочу. Ой, лишенько! Может, ее похитили?
— Немедленно беги к хозяину. Надо лекаря. Ничего не объясняй, скажи только, мол, барыне плохо. И позови его сюда.
«Уж я-то позову. Только бы понял…» — всхлипнула Фаина.
Хозяин «Синего осла» был умным человеком. Ему было достаточно одного слова «лекарь», а самым внятным пояснением к происходящему служило лицо Фаины. Он поспешил в апартаменты русских.
— Все волнение и испуг хозяина уместились в коротком возгласе: «Ах, Марта!», в нем звучало явное осуждение, только не понятно — кому. Разговор с Лядащевым был беглым.
— Она умрет? — хозяин безрезультатно пытался нащупать пульс Марты.
— Не знаю.
— Помимо лекаря надо бы… — он замялся.
— Вы хотите упредить полицию? Это ваше право. Может быть. Марту подстрелили из ревности? Хозяин диковато посмотрел на Лядащева.
— Я так понимаю, что стреляли как раз в вашу барышню, но промахнулись… попали в мою.
— А вот об этом забудь, — Лядащев вдруг перешел на «ты», — в мою барышню стрелять совершенно некому и не из-за чего.
Появился лекарь — толстый, надменный и решительный.
— Господа, ее надобно уложить в постель. Вот тут все забегали, засуетились. Лекарь осмотрел раненую и поставил диагноз: рана тяжелая. Марта без сознания и может пребывать в таком состоянии до пяти дней, после которых либо умрет, либо очнется. Шансы, как говорится, пополам. А пока надо ее унести из комнаты постояльцев.
К общему облегчению решено было до прошествия пяти дней полицию в известность не ставить. А там видно будет…
— Одеяла, носилки, простыни!
Лядащев смотрел на безжизненное лицо раненой. Какого черта этой дурехе понадобилось в комнате Мелитрисы? Не иначе, как пропажа туфель ее рук дело. Но хотелось бы знать: на постоянной ли она службе у известных людей или выполнила разовую, случайную работу…
Подробности происшедшего Лядащев узнал много, позднее, да и то не до конца. Случилось все так. В то время, как Фаина направилась на кухню. Марта с подносом в руках пошла в их апартаменты. Оставив на столе Фаины чашку с кофе, она прошла в комнату Мелитрисы. Отсутствие хозяйки позабавило служанку, загадочные русские давно не давали ей покоя. Кто они? И почему вчерашний господин расспрашивал о них с таким любопытством? И уж совсем смешно — попросил достать туфли этой гордячки. «Но господин мой, это воровство!»
«Воровство, если бы ты их забрала себе. А это услуга…», — и достал золотой.
Скажите, какой щедрый! Можно подумать, что она таких монет не видела. Еще и подмигивал многозначительно. А вообще ничего себе на лицо, только худ. «Когда русские съедут, я подарю эти туфли тебе», — сказал господин при расставании.
1 2 3 4 5 6 7