Левобережные казаки стойко оборонялись и вовсе не думали сдаваться или переходить на его сторону. Обложив с крымчаками Яблонево, гетман приказал не церемониться с населением — всех людей выводить за Днепр, а жилища сжигать.С тем же самым столкнулся над Сулой и полковник Яненченко. Он намеревался прорваться на Миргородщину, но застрял под Лукомьем. Сколько раз посылал буджакских ордынцев с мурзой Кучуком на приступ. Лучники забрасывали крепость стрелами, сеймены Сеймен — воин регулярной ханской гвардии.
палили из янычарок, лезли по штурмовым лестницам на валы, но лукомцы облили валы водой, и нападающие скатывались по гладкому, как стекло, льду вниз.Несколько дней провёл полковник у стен этой крепости, но взять так и не смог. А когда с севера показались передовые отряды Лубенского полка, Яненченко отступил и стал лагерем на поле между Лукомьем и Оржицей.Из-за Сулы на помощь лубенцам прибыли конные сотни Миргородского полка, и полковники Ильяшенко и Новицкий, не мешкая, начали готовить своё войско к битве.Арсен Звенигора с друзьями был на правом крыле, на возвышении, откуда просматривалось почти все поле будущего боя. Сердце его тоскливо ныло от острой тревоги, рвалось в Дубовую Балку. Неведение угнетало казака. Но между ним и хутором всего в полуверсте сплошной стеной темнела конница ордынцев.Друзьям были понятны страдания Арсена, и они не приставали со словами сочувствия и утешения. Роман сам тяжко тосковал по Стеше, его большие голубые глаза помимо воли всматривались в белую даль, словно надеялись увидеть там любимую дивчину. Спыхальский и Гурко, сжав зубы, молча сидели на конях, ожидая приказа атаковать врага.Яненченко не выдержал и первым начал бой, надеясь смять миргородцев и отбросить к Суле, в болота, где было много незамерзших проталин. В случае победы ему открывался путь на Лубны, Лохвицу и Ромны. Потому и решился рискнуть.Он поднялся на стременах, вскинул вверх саблю. И сразу же загудела под снегом промерзлая земля, заколыхались над рядами бунчуки, прокатился над полем страшный клич — «алла, алла!».В то же время перед казачьими лавами промчался молодцеватый, подтянутый полковник Новицкий, с саблей в поднятой руке.— За мною, братцы! Вперёд!Две густые лавы, как две морских волны, сошлись в белом поле. Забурлило, заклокотало кровавое побоище.Ордынцы не сумели отбросить миргородцев, их боевой пыл быстро угас. А когда чаще стали падать убитые и раненые, когда казацкое «слава!» зазвучало громче, грознее, в сердца кочевников закрался страх, они дрогнули. И не потому, что были менее храбрыми или имели меньше сил. Силы были почти равны. И храбростью не обделил аллах своих сынов, с детских лет привыкших сидеть в седле, держать в руках саблю и лук. Причина была, пожалуй, в другом: они воевали только ради грабежа, ради военной добычи. А грабители, как известно, никогда не отличаются стойкостью в бою… Казаки же защищали свой край, свои жилища, своих жён и детей, это придавало им силы и стойкости. Презирая смерть, они дрались до последнего, не жалея самой жизни, и не отступали ни на шаг.Увидев, как дрогнули передние ряды ордынцев, Яненченко понял: ещё минута — и его войско покатится назад. Тогда уже ничто не остановит воинов до самого Днепра. И он крикнул нескольким десяткам казаков, что служили у Юрия Хмельницкого:— Вперёд, друзья! Покажем союзникам, как нужно драться!На белом жеребце во главе кучки своих телохранителей он врезался в лаву лубенцев. Из-под копыт его резвого коня снег разлетался комьями. Сверкала на солнце кривая сабля.Приободрённые его удалью, понукаемые мурзой Кучуком, татары вновь усилили натиск.Арсен Звенигора издали приметил всадника на белом коне.— Роман! Мартын! Обходите этого коршуна с боков, а мы с батькой Семёном двинем ему в лоб! — крикнул он товарищам. — Не сам ли гетман это?— Нет, то не Хмельниченко, — возразил Гурко. — Разрази меня гром, если это не Яненченко… Ей-богу, Иван Яненченко! С ним вместе я учился в Киевской коллегии, а позднее скрещивал сабли, когда Самойлович водил левобережных казаков против Дорошенко. Теперь он корсунский полковник…— Вот его нам как раз и треба схватить! Татары тогда мигом повёрнут назад, — сказал Арсен. — Скорей, други!Он пришпорил коня и помчался наперерез Яненченко. За ним — Гурко, Роман и Спыхальский. Позади неслись казаки Лукомской сотни.
Арсен вихрем налетел на Яненченко и схватился с ним. Полковник был силён и ловок. Его тёмное, как бронза, лицо злобно оскалилось: он, видимо, подумал, что сможет легко выбить молодого противника из седла. Но с первых же ударов почувствовал, что перед ним не юнец, а опытный и бывалый казак. Поэтому, нанося Арсену удар саблей, он левой рукой выхватил из-за пояса пистолет и направил казаку прямо в грудь.Прогремел выстрел.Но Арсен на мгновение раньше резко склонился в сторону, к левому стремени, и тоже выхватил пистолет.
Яненченко не ожидал такого поворота событий. Он был уверен, что противник его падает, и не успел увернуться от выстрела Звенигоры, стрелявшего почти в упор — их лошади едва не столкнулись. На кожухе полковника у самого сердца зачернела дыра, однако он даже не покачнулся.— На нем панцирь! — крикнул Гурко. — Бей саблей!Арсен взмахнул саблей. И если бы полковник не рванул поводья и не кинулся наутёк, если бы между ним и Арсеном не вклинились его телохранители, неизвестно ещё, чем бы закончился для Яненченко этот поединок.Ему наперерез ринулись Роман со Спыхальским и десяток молодых казаков. Поняв, что он попадает в западню, полковник отпустил поводья и что было силы огрел коня саблей по крупу. Дюжий рысак прижал уши и вихрем помчался в поле, спасая своего хозяина от верной смерти.— Хватай его! Ах он пся крев! — взревел Спыхальский, видя, что полковник уходит.Однако ни у Спыхальского, ни у Романа, ни у Гурко лошади не отличались резвостью, и Яненченко быстро оторвался от них. Только Арсен не отставал. Как чёрная молния, мчался он следом за полковником по заснеженному белому полю.Яненченко оглянулся, и на его бронзовом, загорелом лице промелькнул страх: казак вот-вот догонит… А там…— На помощь! — закричал он испуганно.К нему на выручку бросился с несколькими десятками воинов мурза Кучук.Арсен на всем скаку врезался в лаву ордынцев. От его внезапного натиска первый ряд дрогнул, подался назад. Несколько всадников упали на землю. У остальных сразу пропал боевой задор…К казаку немыслимо было подступиться, его сабля, как смерч, неистовствовала над вражьими головами, а сильный, распалённый боем конь грудью теснил низкорослых косматых татарских коней.Когда подоспели друзья, Арсен с новой силой, с новой удалью накинулся на ненавистных захватчиков. Упало ещё несколько врагов, а те, что уцелели, с воплями кинулись врассыпную.— Кара-джигит! Чёрный всадник! — кричали одни.— О аллах, это сам шайтан! — вопили другие.— Куда? Назад! — пытался остановить их мурза Кучук.Его никто не слушал. Повсюду воины разворачивали лошадей. Брошенные кем-то два слова — «чёрный всадник» — мгновенно, как огонь, опалили смертельным страхом сердца суеверных ордынцев. В их представлении «чёрный всадник» был наделён волшебной неуязвимостью, сверхъестественной силой, и встреча с ним не предвещала ничего, кроме смерти…— Кидайте на него аркан! — орал Кучук.Но голос мурзы тонул в криках, бряцании оружия и топоте копыт. Его оттеснили, увлекли за собой перепуганные одноплеменники. Он уже ничего не мог поделать. Да и кто остановит пришедших в ужас людей, которые бегут с поля боя? Кроме того, сам мурза не видел в этом походе, к которому его принудили Кара-Мустафа и хан Мюрад-Гирей, никакой выгоды для себя. Чем заплатит ему гетман Юрий Хмельницкий, если у него казна пуста, а подданных — горстка? Так за что же его люди должны расставаться с жизнью?Орда бежала на Оржицу, а оттуда полями — на Яблонево. Крымские салтаны Салтан (татарск.) — феодал.
, которые были вместе с Юрием Хмельницким, не ожидая, пока подойдут казачьи полки, сняли осаду крепости и начали поспешно отступать к Днепру. Только глубокие снега помешали лубенцам и миргородцам преградить им путь и разгромить наголову. 6 За Оржицей, отделившись от казаков, что преследовали татар, Арсен с друзьями повернул к Дубовой Балке. Ехали быстро, хотя каждый понимал: надежды на то, что хутор остался целым, почти нет.Перед ними расстилалась безбрежная мёртвая белая равнина. Большое красное солнце медленно опускалось за далёкий горизонт, и на искристом снегу впереди всадников колебались длинные тёмные тени.Арсен невольно засмотрелся на свою тень, странно горбившуюся перед ним, и ему вдруг пришла на ум известная с детских лет поговорка: своей тени не догонишь!Но только ли тени?.. А счастье? Разве оно не похоже на призрачную тень? Сколько уже времени он гонится за ним, но догнать никак не может… Под сердцем вновь заныло. Ехал домой, как на похороны, не верил, что застанет своих там, ибо повсюду, где побывал Юрась Хмельницкий с ордой и его полковник Яненченко, оставались лишь трупы да пепелища.И все же в самой глубине сердца теплилась малюсенькая надежда. Вопреки всему теплилась… А вдруг Дубовая Балка, притаившаяся в оврагах, заметённых снегами, уцелела? Может, её миновали татарские чамбулы и родные сейчас встретят его радостными возгласами, приветливыми улыбками?Напрасная надежда!Когда под вечер с высокой горы внезапно открылся перед ними широкий вид на Сулу и её просторы, что белым покрывалом раскинулись до самого небосклона, они увидали Дубовую Балку, вернее, то место, где был хутор. Теперь там лежало чёрное пожарище.Всадники остановились. Долго молча смотрели на страшную картину.— Пся крев! — нарушил молчание Спыхальский. — Какое злодейство! И как только народ живёт на этой земле? Беспрерывные войны, набеги, кровь, смерть… Несчастный край!— Своею кровью мы защищаем здесь и Польшу, пан Мартын, — заметил Семён Гурко. — Однако ваше вельможное панство совсем не ценит этого.— Как это? Мне кажется, пан ошибается! — встопорщил усы Спыхальский.— Я могу привести десятки примеров из прошлого, которые убедят пана… Кто не знает Ивана Подкову, могучего рыцаря, который со своими казаками столько раз побивал османов и кочевников. А что с ним сделали король и магнаты? Схватили коварно и приказали казнить в угоду султану!.. Кто не знает на Украине, для чего была построена над порогами крепость Кодак? Для того, чтобы задушить Сечь, которая, что греха таить, принимала всех, кто бежал от панского гнёта… Но ни король, ни магнаты не понимали или не желали понимать, что этим самым подрывают безопасность всего края, ибо Сечь прежде всего вела смертельную борьбу против Крыма и Порты, которые поставили себе целью уничтожить до основания Украину и Польшу…— Сдаюсь, пан Семён, — мрачно произнёс Спыхальский. — Все, что ты говоришь, то святая правда…— Если бы мы, славяне, не грызлись между собой, как собаки, а сообща выступили против хана и султана, то давно бы уже кровавый меч османов лежал во прахе, притоптанный нашими ногами! И не свистел бы хищный аркан над головами наших жён, сестёр и детей!— Твоя правда, пан Семён!Пока Гурко и Спыхальский тихо вели беседу, Арсен отъехал немного в сторону и угасшими глазами смотрел на то место, где совсем недавно стояла его хата. Там сейчас не вился сизый дымок из трубы, не блестели весело на солнце стекла в маленьких оконцах, не скрипел журавль над колодцем… Груда головешек да почерневший снег вокруг — это все, что осталось от уютного жилья.Арсен застонал от боли и бессильной ярости. Вот и кончилось его счастье, угасли надежды. В один миг утратил все самое дорогое — любимую девушку, родных, жилище…Он ударил коня и помчался сломя голову в долину. Товарищи поскакали следом.На разорённом дворе, спешившись, Звенигора снял с головы шапку и долго стоял неподвижно, сразу постаревший, изменившийся в лице, убитый горем. Чувствовал, как что-то жжёт его изнутри, будто в грудь ему положили вместо сердца раскалённый камень, а горечь сжимала горло, как холодная петля-удавка.Он смотрел на пожарище и вроде бы видел печальные, заплаканные глаза матери, Златки, Стеши, дедушки… Где они? Что с ними случилось? Живы или погибли? А если живы, то куда повели их людоловы? Неужели погнали в неволю? Неужели уготована им та же участь, какую он изведал на чужбине?В его груди заклокотало глухое рыдание. Он сознавал, что с этих пор его жизнь пойдёт новым руслом и что на этом новом пути его ждут не просто невзгоды и мытарства, но и кровь, и смерть. Мысленно он клялся совершить все возможное и невозможное, чтобы отомстить своим обидчикам — Юрию Хмельницкому и Ивану Яненченко, а также тому, кто направлял их на чёрное дело, — великому визирю Кара-Мустафе. Не ведал, как он это сделает, где и когда встретит своих врагов, но знал твёрдо, что либо сам погибнет, либо отомстит им!Все в его душе перекипело. Она словно выгорела, стала пустой и каменной. Здесь, на родном пепелище, сразу потеряв самых близких людей, он понял, какое горе пережили сотни тысяч его соотечественников, какие муки приняли они и какой ненавистью наполнены их сердца. Поклялся Арсен и впредь не знать ни жалости, ни сочувствия к тем, кто творит зло его народу, кто, как саранча, опустошает его землю, превращая её в дикое поле.Ему на плечо легла рука Романа.— Не убивайся так, брат! Этим беды не избыть.Рядом остановились Спыхальский и Гурко. Оба суровые, озабоченные. Горе товарища острой болью отдавалось в их сердцах.— А и вправду, Арсен, хватит тужить, — тихо произнёс нежинец. — Давайте лучше гуртом подумаем, что делать.— Что тут придумаешь?— Холера ясная! Да что мы — в худшем положении не бывали? Припомни, друже мой! — воскликнул Спыхальский, стараясь изобразить на лице подобие весёлой улыбки, чтобы подбодрить друга. Но улыбка вышла бледная, вымученная. — И выпутывались каждый раз!— То, пане-брат, было совсем другое, — ответил за Арсена Роман. — Там мы думали только сами за себя. А теперь…Они не заметили, как позади них, на том месте, где раньше стоял соломенный шалаш над погребом, а теперь лежала куча чёрного пепла, тихонько приподнялась обгоревшая ляда и сквозь узенькую щёлочку на них глянули чьи-то глаза, долго привыкали к свету, и вдруг вспыхнули радостью. Крышка с грохотом откинулась — и из тёмной ямы показалась простоволосая всклокоченная голова Яцько.— Арсен! — радостно закричал паренёк и, выпрыгнув из погреба, кинулся в объятия друзей.— Яцько! — Арсен прижал его к груди. — Ты живой?! А где же наши?.. Что с ними?Казак с надеждой смотрел на погреб, словно ожидая, не появится ли оттуда ещё кто-нибудь. Но Яцько, перехватив этот взгляд, печально покачал головой.— Не, не, там больше никого нету… Татары всех забрали — погнали за Днепр…— Значит, живы?— Да, живые…— А ты как?..— Я сбежал по дороге… До вечера сидел в яру. А потом пришёл в хутор и спрятался в погребе. Накидал туда соломы, вымостил себе гнездо. Там хотя и темно, зато тепло… Я знал, что вы вернётесь сюда…— Спасибо тебе, Яцько… Теперь рассказывай все по порядку.Парнишка начал рассказывать. Все слушали молча, не перебивая и не переспрашивая. Только когда он назвал имена Многогрешного и Яненченко, Арсен быстро переглянулся с товарищами и с досадой покачал головой, будто бы говоря: «Как жаль, что полковник выскользнул из наших рук!..» Весть о том, что всех хуторян ордынцы погнали не в неволю, а на переселение в Корсунь, немного подбодрила казаков, и, когда Яцько закончил свой рассказ, они начали живо обсуждать положение.— Вот теперь ясно, — сказал Спыхальский. — Мы должны ехать в Корсунь и вызволить наших… Только что делать с Яцько? У него же нет коня…— Кто сказал, что нету? — вскинулся парнишка. — В лесу у меня припрятан чудесный конь! Тут их много бродило после боев… Так я поймал одного возле стожка на лугу и привязал в лесу, подальше от вражьего взгляда…— Ну, тогда ты совсем славный хлопец! Я тебя ещё больше уважаю, Яцько! — И Спыхальский похлопал паренька широкой ладонью по спине. — Друзья, не можно тратить время попусту…— Погоди, погоди, пан Мартын, — охладил горячего поляка Гурко. — Давай-ка прикинем, что мы будем делать в Корсуне…— Как это что? — надулся Спыхальский, который не терпел, если с ним не соглашались. — Вызволим Златку, Стёху… Всех наших…— Вчетвером?— Почему вчетвером? — обиделся Яцько. — А я?— Ах да, да… Прости, Яцько, — серьёзно сказал Гурко и сразу же добавил: — Даже впятером мы там, как мне кажется, мало что сможем сделать. — Нужны гораздо большие силы…— Я тоже так думаю, — сказал Роман. — У Яненченко сотни татар…Арсен молчал, понимая, что решающее слово за ним. В первое мгновение он готов был сразу же броситься вслед за своими, но слова Гурко охладили его пыл. Действительно, что они впятером сделают? Да и припасов на дорогу у них нет никаких — ни сухарей, ни сушёного мяса, ни сала.
1 2 3 4 5 6
палили из янычарок, лезли по штурмовым лестницам на валы, но лукомцы облили валы водой, и нападающие скатывались по гладкому, как стекло, льду вниз.Несколько дней провёл полковник у стен этой крепости, но взять так и не смог. А когда с севера показались передовые отряды Лубенского полка, Яненченко отступил и стал лагерем на поле между Лукомьем и Оржицей.Из-за Сулы на помощь лубенцам прибыли конные сотни Миргородского полка, и полковники Ильяшенко и Новицкий, не мешкая, начали готовить своё войско к битве.Арсен Звенигора с друзьями был на правом крыле, на возвышении, откуда просматривалось почти все поле будущего боя. Сердце его тоскливо ныло от острой тревоги, рвалось в Дубовую Балку. Неведение угнетало казака. Но между ним и хутором всего в полуверсте сплошной стеной темнела конница ордынцев.Друзьям были понятны страдания Арсена, и они не приставали со словами сочувствия и утешения. Роман сам тяжко тосковал по Стеше, его большие голубые глаза помимо воли всматривались в белую даль, словно надеялись увидеть там любимую дивчину. Спыхальский и Гурко, сжав зубы, молча сидели на конях, ожидая приказа атаковать врага.Яненченко не выдержал и первым начал бой, надеясь смять миргородцев и отбросить к Суле, в болота, где было много незамерзших проталин. В случае победы ему открывался путь на Лубны, Лохвицу и Ромны. Потому и решился рискнуть.Он поднялся на стременах, вскинул вверх саблю. И сразу же загудела под снегом промерзлая земля, заколыхались над рядами бунчуки, прокатился над полем страшный клич — «алла, алла!».В то же время перед казачьими лавами промчался молодцеватый, подтянутый полковник Новицкий, с саблей в поднятой руке.— За мною, братцы! Вперёд!Две густые лавы, как две морских волны, сошлись в белом поле. Забурлило, заклокотало кровавое побоище.Ордынцы не сумели отбросить миргородцев, их боевой пыл быстро угас. А когда чаще стали падать убитые и раненые, когда казацкое «слава!» зазвучало громче, грознее, в сердца кочевников закрался страх, они дрогнули. И не потому, что были менее храбрыми или имели меньше сил. Силы были почти равны. И храбростью не обделил аллах своих сынов, с детских лет привыкших сидеть в седле, держать в руках саблю и лук. Причина была, пожалуй, в другом: они воевали только ради грабежа, ради военной добычи. А грабители, как известно, никогда не отличаются стойкостью в бою… Казаки же защищали свой край, свои жилища, своих жён и детей, это придавало им силы и стойкости. Презирая смерть, они дрались до последнего, не жалея самой жизни, и не отступали ни на шаг.Увидев, как дрогнули передние ряды ордынцев, Яненченко понял: ещё минута — и его войско покатится назад. Тогда уже ничто не остановит воинов до самого Днепра. И он крикнул нескольким десяткам казаков, что служили у Юрия Хмельницкого:— Вперёд, друзья! Покажем союзникам, как нужно драться!На белом жеребце во главе кучки своих телохранителей он врезался в лаву лубенцев. Из-под копыт его резвого коня снег разлетался комьями. Сверкала на солнце кривая сабля.Приободрённые его удалью, понукаемые мурзой Кучуком, татары вновь усилили натиск.Арсен Звенигора издали приметил всадника на белом коне.— Роман! Мартын! Обходите этого коршуна с боков, а мы с батькой Семёном двинем ему в лоб! — крикнул он товарищам. — Не сам ли гетман это?— Нет, то не Хмельниченко, — возразил Гурко. — Разрази меня гром, если это не Яненченко… Ей-богу, Иван Яненченко! С ним вместе я учился в Киевской коллегии, а позднее скрещивал сабли, когда Самойлович водил левобережных казаков против Дорошенко. Теперь он корсунский полковник…— Вот его нам как раз и треба схватить! Татары тогда мигом повёрнут назад, — сказал Арсен. — Скорей, други!Он пришпорил коня и помчался наперерез Яненченко. За ним — Гурко, Роман и Спыхальский. Позади неслись казаки Лукомской сотни.
Арсен вихрем налетел на Яненченко и схватился с ним. Полковник был силён и ловок. Его тёмное, как бронза, лицо злобно оскалилось: он, видимо, подумал, что сможет легко выбить молодого противника из седла. Но с первых же ударов почувствовал, что перед ним не юнец, а опытный и бывалый казак. Поэтому, нанося Арсену удар саблей, он левой рукой выхватил из-за пояса пистолет и направил казаку прямо в грудь.Прогремел выстрел.Но Арсен на мгновение раньше резко склонился в сторону, к левому стремени, и тоже выхватил пистолет.
Яненченко не ожидал такого поворота событий. Он был уверен, что противник его падает, и не успел увернуться от выстрела Звенигоры, стрелявшего почти в упор — их лошади едва не столкнулись. На кожухе полковника у самого сердца зачернела дыра, однако он даже не покачнулся.— На нем панцирь! — крикнул Гурко. — Бей саблей!Арсен взмахнул саблей. И если бы полковник не рванул поводья и не кинулся наутёк, если бы между ним и Арсеном не вклинились его телохранители, неизвестно ещё, чем бы закончился для Яненченко этот поединок.Ему наперерез ринулись Роман со Спыхальским и десяток молодых казаков. Поняв, что он попадает в западню, полковник отпустил поводья и что было силы огрел коня саблей по крупу. Дюжий рысак прижал уши и вихрем помчался в поле, спасая своего хозяина от верной смерти.— Хватай его! Ах он пся крев! — взревел Спыхальский, видя, что полковник уходит.Однако ни у Спыхальского, ни у Романа, ни у Гурко лошади не отличались резвостью, и Яненченко быстро оторвался от них. Только Арсен не отставал. Как чёрная молния, мчался он следом за полковником по заснеженному белому полю.Яненченко оглянулся, и на его бронзовом, загорелом лице промелькнул страх: казак вот-вот догонит… А там…— На помощь! — закричал он испуганно.К нему на выручку бросился с несколькими десятками воинов мурза Кучук.Арсен на всем скаку врезался в лаву ордынцев. От его внезапного натиска первый ряд дрогнул, подался назад. Несколько всадников упали на землю. У остальных сразу пропал боевой задор…К казаку немыслимо было подступиться, его сабля, как смерч, неистовствовала над вражьими головами, а сильный, распалённый боем конь грудью теснил низкорослых косматых татарских коней.Когда подоспели друзья, Арсен с новой силой, с новой удалью накинулся на ненавистных захватчиков. Упало ещё несколько врагов, а те, что уцелели, с воплями кинулись врассыпную.— Кара-джигит! Чёрный всадник! — кричали одни.— О аллах, это сам шайтан! — вопили другие.— Куда? Назад! — пытался остановить их мурза Кучук.Его никто не слушал. Повсюду воины разворачивали лошадей. Брошенные кем-то два слова — «чёрный всадник» — мгновенно, как огонь, опалили смертельным страхом сердца суеверных ордынцев. В их представлении «чёрный всадник» был наделён волшебной неуязвимостью, сверхъестественной силой, и встреча с ним не предвещала ничего, кроме смерти…— Кидайте на него аркан! — орал Кучук.Но голос мурзы тонул в криках, бряцании оружия и топоте копыт. Его оттеснили, увлекли за собой перепуганные одноплеменники. Он уже ничего не мог поделать. Да и кто остановит пришедших в ужас людей, которые бегут с поля боя? Кроме того, сам мурза не видел в этом походе, к которому его принудили Кара-Мустафа и хан Мюрад-Гирей, никакой выгоды для себя. Чем заплатит ему гетман Юрий Хмельницкий, если у него казна пуста, а подданных — горстка? Так за что же его люди должны расставаться с жизнью?Орда бежала на Оржицу, а оттуда полями — на Яблонево. Крымские салтаны Салтан (татарск.) — феодал.
, которые были вместе с Юрием Хмельницким, не ожидая, пока подойдут казачьи полки, сняли осаду крепости и начали поспешно отступать к Днепру. Только глубокие снега помешали лубенцам и миргородцам преградить им путь и разгромить наголову. 6 За Оржицей, отделившись от казаков, что преследовали татар, Арсен с друзьями повернул к Дубовой Балке. Ехали быстро, хотя каждый понимал: надежды на то, что хутор остался целым, почти нет.Перед ними расстилалась безбрежная мёртвая белая равнина. Большое красное солнце медленно опускалось за далёкий горизонт, и на искристом снегу впереди всадников колебались длинные тёмные тени.Арсен невольно засмотрелся на свою тень, странно горбившуюся перед ним, и ему вдруг пришла на ум известная с детских лет поговорка: своей тени не догонишь!Но только ли тени?.. А счастье? Разве оно не похоже на призрачную тень? Сколько уже времени он гонится за ним, но догнать никак не может… Под сердцем вновь заныло. Ехал домой, как на похороны, не верил, что застанет своих там, ибо повсюду, где побывал Юрась Хмельницкий с ордой и его полковник Яненченко, оставались лишь трупы да пепелища.И все же в самой глубине сердца теплилась малюсенькая надежда. Вопреки всему теплилась… А вдруг Дубовая Балка, притаившаяся в оврагах, заметённых снегами, уцелела? Может, её миновали татарские чамбулы и родные сейчас встретят его радостными возгласами, приветливыми улыбками?Напрасная надежда!Когда под вечер с высокой горы внезапно открылся перед ними широкий вид на Сулу и её просторы, что белым покрывалом раскинулись до самого небосклона, они увидали Дубовую Балку, вернее, то место, где был хутор. Теперь там лежало чёрное пожарище.Всадники остановились. Долго молча смотрели на страшную картину.— Пся крев! — нарушил молчание Спыхальский. — Какое злодейство! И как только народ живёт на этой земле? Беспрерывные войны, набеги, кровь, смерть… Несчастный край!— Своею кровью мы защищаем здесь и Польшу, пан Мартын, — заметил Семён Гурко. — Однако ваше вельможное панство совсем не ценит этого.— Как это? Мне кажется, пан ошибается! — встопорщил усы Спыхальский.— Я могу привести десятки примеров из прошлого, которые убедят пана… Кто не знает Ивана Подкову, могучего рыцаря, который со своими казаками столько раз побивал османов и кочевников. А что с ним сделали король и магнаты? Схватили коварно и приказали казнить в угоду султану!.. Кто не знает на Украине, для чего была построена над порогами крепость Кодак? Для того, чтобы задушить Сечь, которая, что греха таить, принимала всех, кто бежал от панского гнёта… Но ни король, ни магнаты не понимали или не желали понимать, что этим самым подрывают безопасность всего края, ибо Сечь прежде всего вела смертельную борьбу против Крыма и Порты, которые поставили себе целью уничтожить до основания Украину и Польшу…— Сдаюсь, пан Семён, — мрачно произнёс Спыхальский. — Все, что ты говоришь, то святая правда…— Если бы мы, славяне, не грызлись между собой, как собаки, а сообща выступили против хана и султана, то давно бы уже кровавый меч османов лежал во прахе, притоптанный нашими ногами! И не свистел бы хищный аркан над головами наших жён, сестёр и детей!— Твоя правда, пан Семён!Пока Гурко и Спыхальский тихо вели беседу, Арсен отъехал немного в сторону и угасшими глазами смотрел на то место, где совсем недавно стояла его хата. Там сейчас не вился сизый дымок из трубы, не блестели весело на солнце стекла в маленьких оконцах, не скрипел журавль над колодцем… Груда головешек да почерневший снег вокруг — это все, что осталось от уютного жилья.Арсен застонал от боли и бессильной ярости. Вот и кончилось его счастье, угасли надежды. В один миг утратил все самое дорогое — любимую девушку, родных, жилище…Он ударил коня и помчался сломя голову в долину. Товарищи поскакали следом.На разорённом дворе, спешившись, Звенигора снял с головы шапку и долго стоял неподвижно, сразу постаревший, изменившийся в лице, убитый горем. Чувствовал, как что-то жжёт его изнутри, будто в грудь ему положили вместо сердца раскалённый камень, а горечь сжимала горло, как холодная петля-удавка.Он смотрел на пожарище и вроде бы видел печальные, заплаканные глаза матери, Златки, Стеши, дедушки… Где они? Что с ними случилось? Живы или погибли? А если живы, то куда повели их людоловы? Неужели погнали в неволю? Неужели уготована им та же участь, какую он изведал на чужбине?В его груди заклокотало глухое рыдание. Он сознавал, что с этих пор его жизнь пойдёт новым руслом и что на этом новом пути его ждут не просто невзгоды и мытарства, но и кровь, и смерть. Мысленно он клялся совершить все возможное и невозможное, чтобы отомстить своим обидчикам — Юрию Хмельницкому и Ивану Яненченко, а также тому, кто направлял их на чёрное дело, — великому визирю Кара-Мустафе. Не ведал, как он это сделает, где и когда встретит своих врагов, но знал твёрдо, что либо сам погибнет, либо отомстит им!Все в его душе перекипело. Она словно выгорела, стала пустой и каменной. Здесь, на родном пепелище, сразу потеряв самых близких людей, он понял, какое горе пережили сотни тысяч его соотечественников, какие муки приняли они и какой ненавистью наполнены их сердца. Поклялся Арсен и впредь не знать ни жалости, ни сочувствия к тем, кто творит зло его народу, кто, как саранча, опустошает его землю, превращая её в дикое поле.Ему на плечо легла рука Романа.— Не убивайся так, брат! Этим беды не избыть.Рядом остановились Спыхальский и Гурко. Оба суровые, озабоченные. Горе товарища острой болью отдавалось в их сердцах.— А и вправду, Арсен, хватит тужить, — тихо произнёс нежинец. — Давайте лучше гуртом подумаем, что делать.— Что тут придумаешь?— Холера ясная! Да что мы — в худшем положении не бывали? Припомни, друже мой! — воскликнул Спыхальский, стараясь изобразить на лице подобие весёлой улыбки, чтобы подбодрить друга. Но улыбка вышла бледная, вымученная. — И выпутывались каждый раз!— То, пане-брат, было совсем другое, — ответил за Арсена Роман. — Там мы думали только сами за себя. А теперь…Они не заметили, как позади них, на том месте, где раньше стоял соломенный шалаш над погребом, а теперь лежала куча чёрного пепла, тихонько приподнялась обгоревшая ляда и сквозь узенькую щёлочку на них глянули чьи-то глаза, долго привыкали к свету, и вдруг вспыхнули радостью. Крышка с грохотом откинулась — и из тёмной ямы показалась простоволосая всклокоченная голова Яцько.— Арсен! — радостно закричал паренёк и, выпрыгнув из погреба, кинулся в объятия друзей.— Яцько! — Арсен прижал его к груди. — Ты живой?! А где же наши?.. Что с ними?Казак с надеждой смотрел на погреб, словно ожидая, не появится ли оттуда ещё кто-нибудь. Но Яцько, перехватив этот взгляд, печально покачал головой.— Не, не, там больше никого нету… Татары всех забрали — погнали за Днепр…— Значит, живы?— Да, живые…— А ты как?..— Я сбежал по дороге… До вечера сидел в яру. А потом пришёл в хутор и спрятался в погребе. Накидал туда соломы, вымостил себе гнездо. Там хотя и темно, зато тепло… Я знал, что вы вернётесь сюда…— Спасибо тебе, Яцько… Теперь рассказывай все по порядку.Парнишка начал рассказывать. Все слушали молча, не перебивая и не переспрашивая. Только когда он назвал имена Многогрешного и Яненченко, Арсен быстро переглянулся с товарищами и с досадой покачал головой, будто бы говоря: «Как жаль, что полковник выскользнул из наших рук!..» Весть о том, что всех хуторян ордынцы погнали не в неволю, а на переселение в Корсунь, немного подбодрила казаков, и, когда Яцько закончил свой рассказ, они начали живо обсуждать положение.— Вот теперь ясно, — сказал Спыхальский. — Мы должны ехать в Корсунь и вызволить наших… Только что делать с Яцько? У него же нет коня…— Кто сказал, что нету? — вскинулся парнишка. — В лесу у меня припрятан чудесный конь! Тут их много бродило после боев… Так я поймал одного возле стожка на лугу и привязал в лесу, подальше от вражьего взгляда…— Ну, тогда ты совсем славный хлопец! Я тебя ещё больше уважаю, Яцько! — И Спыхальский похлопал паренька широкой ладонью по спине. — Друзья, не можно тратить время попусту…— Погоди, погоди, пан Мартын, — охладил горячего поляка Гурко. — Давай-ка прикинем, что мы будем делать в Корсуне…— Как это что? — надулся Спыхальский, который не терпел, если с ним не соглашались. — Вызволим Златку, Стёху… Всех наших…— Вчетвером?— Почему вчетвером? — обиделся Яцько. — А я?— Ах да, да… Прости, Яцько, — серьёзно сказал Гурко и сразу же добавил: — Даже впятером мы там, как мне кажется, мало что сможем сделать. — Нужны гораздо большие силы…— Я тоже так думаю, — сказал Роман. — У Яненченко сотни татар…Арсен молчал, понимая, что решающее слово за ним. В первое мгновение он готов был сразу же броситься вслед за своими, но слова Гурко охладили его пыл. Действительно, что они впятером сделают? Да и припасов на дорогу у них нет никаких — ни сухарей, ни сушёного мяса, ни сала.
1 2 3 4 5 6