К этому времени интерес Антоновской к истории, этнографии, мифологии и фольклору Грузии становится постоянным и всеопределяющим.В 1909 г. окончила в Тифлисе курсы художественно-прикладных искусств, успешно занималась металлопластикой, выжиганием по дереву, эмалями, гелиоминиатюрами.В 1910 году переехала с семьей в г.Карс, где открыла школу «художественных работ и изящных рукоделий».С 1911 г. выступала на сцене Военного и Гражданского клубов, заменявших в Карсе профессиональный театр. За сценическую деятельность была награждена памятной Золотой медалью.В 1916 г., в связи с переводом мужа писательницы, Д.И.Антоновского из Кавказской армии в Петроград в качестве командира 1 автобронедивизиона, впоследствии, в 1917 г., вставшего на сторону восставшего Петроградского гарнизона, переехала в столицу.С 1918 г. Антоновская снова живет в Тифлисе, где публикует свои произведения в общественно-литературном журнале «Арс», при котором был организован Артистериум. В деятельности Артистериума принимали участие писатели П.Яшвили, Т.Табидзе, В.Гаприндашвили, художники В. (Ладо) Гудиашвили, В.Ходжабегов, И.Шарлемань, К.Зданевич, С.Валишевский, композитор А.Черепнин.В 1919 г. в сборнике Тифлисского Цеха поэтов «Акмэ» печатаются стихи Антоновской. В ее доме бывают грузинские писатели, приехавшие из России И.Эренбург и О.Мандельштам, актриса Московского художественного театра М.Германова, индийский художник Сураварди, актрисы Н.Будкевич, А.Перегонец, Т.Чавчавадзе, режиссер А.Цуцунава, композитор Ю.Юргенсон. Этим же годом датируется начало систематического изучения эпохи Георгия Саакадзе, Антоновская консультируется с историком С.Какабадзе.В 1921-1922 гг. работала пропагандистом агитационного отдела Грузино-Кавказского отделения РОСТА (Грукавроста), писала интермедии, песни для Художественно-революционного театра. В журнале «Молодая сила» (на грузинском языке) напечатала пьесу для детей «Революция цветов». Стала одним из организаторов группы русских писателей в Грузии.В 1922 г. переехала в Москву, где включилась в работу Московского Цеха поэтов, в деятельности которого принимали участие П.Антокольский, И.Сельвинский, В.Инбер, А.Ширяевец и др.Приступает к литературному воплощению темы Георгия Саакадзе.В 1925 г в сборнике Московского Цеха поэтов «Стык» опубликовала написанные белым стихом отрывки из трагедии «Георгий Саакадзе».В 1928 г. выступила на заседании Научной Ассоциации Востоковедения с докладом о позднем грузинском феодализме.В 1930 г. Ленинградская фабрика Совкино выпустили по сценарию Антоновской художественный фильм «Транспорт огня».В 1931 г. в журнале «Красная новь» были опубликованы главы из первой книги «Великий Моурави».В 1932 г. во Дворце писателей Грузии состоялось чтение Антоновской и обсуждение глав из первой книги «Великий Моурави». С этого времени завязывается многолетняя дружба с грузинскими писателями Г.Кикодзе, М.Джавахишвили, Н.Лордкипанидзе, Г.Тавзишвили, В. (Бесо) Жгенти.В 1936 г. окончила Московский вечерний университет марксизма-ленинизма. В журнале «Мнатоби» (на грузинском языке) опубликована статья Антоновской «Древнегрузинская книга».В 1937 г. в издательстве «Заря Востока» выходит в свет первая книга романа-эпопеи «Великий Моурави» (под названием «Диди Моурави», редакция профессора Н.А.Бердзенишвили).В 1941 г. Гослитиздат (Москва) напечатал вторую книгу «Великий Моурави» (историческая консультация академика И.А.Джавахишвили).В 1942 г. за роман «Великий Моурави» Антоновской присуждается Государственная премия СССР.В 1942-1943 гг. по сценарию Антоновской (в соавторстве с Б.Черным) Тбилисская киностудия выпустила на экран двухсерийный художественный фильм «Георгий Саакадзе», удостоенный Государственной премии СССР. Творческие отношения связывают Антоновскую с режиссерами М.Чиаурели, Н.Шенгелая, с поэтом И.Абашидзе, с писателями В.Ставским, А.Белиашвили.В годы Великой Отечественной войны Антоновская выступает с публицистическими статьями, обращается по радио к зарубежным слушателям, ведет обширную переписку с воинами Красной Армии.В 1945 г. Антоновская награждается орденом Трудового Красного Знамени.В 1945-1946 гг. журнал «Новый мир» публикует роман Антоновской «Ангелы мира» (в соавторстве с Б.Черным).1945-1958 — годы напряженной работы над романом-эпопеей «Великий Моурави».В 1947 г. Гослитиздат выпускает третью книгу «Великого Моурави».В 1951 г. сценарий «Георгий Саакадзе» печатается в «Избранных произведениях советского кино».В 1953 г. Гослитиздат выпускает четвертую книгу «Великого Моурави» (историческая консультация академика Е.В.Тарле).В 1957 г. Гослитиздат выпускает пятую книгу «Великого Моурави».В 1958 г. Гослитиздат выпускает шестую книгу «Великого Моурави».За годы публикации «Великого Моурави» установились близкие отношения с издателями, любителями и знатоками книг — М.Карпом, П.Чагиным, М.Златкиным. Тесный творческий контакт связал Антоновскую с переводчиком романа на грузинский язык А.Чумбадзе и переводчиком на польский язык Р.Аудерским. Большую помощь в работе над романом-эпопеей оказали такие его редакторы и критики, как А.Фадеев, А.Тихонов (Серебров), Бесо Жгенти.В 1961 г. в связи с 40-летием Советской Грузии появилась книга «Документальные новеллы о Грузии» (в соавторстве с Б.Черным).В 1962 г. Антоновская работает над материалами по истории 392-й Горной стрелковой дивизии под командованием генерала Г.Купарадзе. Изучает эпоху царя Ираклия II.В 1963 г. приступает к работе над автобиографической книгой «Признание» (осталась незавершенной).В 1965 г. награждается Почетной грамотой Президиума Верховного Совета Грузинской ССР.В 1966 г. — последний приезд в Тбилиси на празднование 800-летия Шота Руставели. Газета «Вечерний Тбилиси» публикует эссе Антоновской «Миджнур из Месхети» (Шота Руставели).В 1967 г., 21 октября, Анна Арнольдовна Антоновская скончалась. Погребена в Москве на Новодевичьем кладбище. На могильной плите — изображение щита Георгия Саакадзе и девиз: «Счастлив тот, у кого за Родину бьется сердце». ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА ПЕРВАЯ Над пропастью навис угрюмый утес с замшелыми боками. Внезапно с его чуть пригнутого плеча сорвался беркут. Распластав будто выкованные из черного железа крылья и гневно приоткрыв изогнутый, как погнувшийся наконечник копья, клюв, хищник ринулся к солнцу. Пошатнулось ошеломленное солнце и упало, и вмиг разлетелось на куски, роняя красно-зелено-оранжевые брызги на побагровевшие высоты Дидгори.«Ох!.. хо!..» — проскрипела вынырнувшая из зарослей орешника арба. Теребя морщинистыми шеями ярмо, два буйвола, чуть скосив выпуклые глаза, равнодушно зашагали к горному лесу.Папуна Чивадзе, приподнявшись, хотел было высказать свое мнение о невежливом поведении беркута, но… что это распласталось на крутом выступе? Не то барс, не то другой неведомый солнечный зверь с расплавленными пятнами на словно дымящейся шкуре. Решил Папуна Чивадзе посоветовать солнцу, чтобы, уходя, оно подбирало свои одежды, но что-то свалилось с арбы и ударилось о придорожный камень. Подхватив бурдючок и швырнув его на место, Папуна Чивадзе собирался поразмыслить о правилах общения путников земных с надземными и небесными, но внезапно в ветвях пораженного молнией дуба взволнованно чирикнула розовая птичка и мысли Папуна перенеслись к маленькому домику, где «птичка», похожая на розовую, ждет обещанные бусы. Он хотел было хворостиной поторопить буйволов, но раздумал и предался созерцанию притихшего леса.Скатилось за вершины солнце, исчез беркут, померк барс. Легкой поступью на землю спускалась ночь, волоча за собой плащ, усыпанный не то мерцающими светляками, не то звездами.Папуна Чивадзе с теплой усмешкой послал прощальный привет красному отсвету уже невидимого, но еще ощутимого солнца, укоризненно погрозил расщелине, в которой растворился беркут, и, вздохнув, подумал: «Нехорошо барсу, хотя бы и солнечному, распластываться там, где его не просят, лучше, когда он, разинув пасть, рычит на непрошеных».Хотел было Папуна порассуждать еще и о том, какую радостную весть везет он «барсу» по имени Георгий Саакадзе, который с таким нетерпением ожидает времени битв и побед. Но именно в этот миг буйволы решили, что пора свернуть вниз, и Папуна повалился на самое дно арбы.Папуна Чивадзе поправил трясущийся бурдючок, плотнее подложил его под голову, расстегнул кожаный с посеребренной чеканкой пояс, удобнее растянулся на арбе и невозмутимо предоставил буйволам полную свободу сокращать или удлинять путь.Был Папуна из тех, кого не помнят мальчиком, не знают стариком. И никто не задавался мыслью, почему азнаур Папуна никогда не стремился не только обзавестись семьей, но даже собственной лачугой. Да и сам Папуна никогда не утруждал себя подобными вопросами. «Меньше забот, больше радости», — уверял Папуна, вполне довольствуясь жизнью у своих друзей Саакадзе. Впрочем, подолгу Папуна никогда не засиживался, особенно с появлением у него арбы с двумя буйволами, его первой собственности, вызвавшей в Носте целый переполох.Сначала Папуна был подавлен обрушившейся на него заботой, но после долгих уговоров единственного родственника Арчила, смотрителя царской конюшни, нехотя покорился. Впрочем, он не переставал сожалеть, что не устоял перед соблазном.И вот начались путешествия в Тбилиси и обратно в Носте. Перевозил Папуна исключительно добычу удали своих друзей: живых оленей, лисиц, зайцев, шкуры медведей. Свою же долю обменивал неизменно на вино и подарки «ящерицам», как называл он ностевских детей.Иногда обстоятельства принуждали его и к другим покупкам: одежда приходила в ветхость, копыта буйволов требовали подков, в таких случаях настроение Папуна резко менялось и он сердито думал: «Бог сделал большую глупость, создав буйвола неподкованным».Досадовал он и сейчас, что волею событий должен торопиться на ностевский базар, а не вдыхать под густыми соснами пряный аромат хвои. Он любил, припав к пушистой траве, следить, как лохматый медведь, ломая сучья, бурча и ухая, деловито направлялся к водопою, как, поеживаясь в желтом мехе, пробегала за добычей озабоченная лисица или как внезапно на извилистой тропе появлялась и испуганно шарахалась в кустарник пугливая серна. Он любил горный лес, полный жестокой борьбы и таинственного очарования.Вздохнув, Папуна уже хотел перевернуться на другой бок, но буйволы неожиданно ринулись под откос, где дымились разбросанные вдоль ручья костры. Соскочив с накренившейся арбы, Папуна воскликнул:"Э-хе! С поднимающимся поднимись, с опускающимся опустись! — и проворно перетащил бурдюк к самому большому костру. Пастухи встретили его радостными восклицаниями:— Победа, Папуна! Победа!— Хорошо, арбу к Носте направил, друзья ждут!— О, сколько друзей у Папуна! В Куре рыбы меньше!— О, о, о, Папуна! Где был? Вот Датуна по вину соскучился.— Датуна?! Как живешь, дорогой? Царям шашлык пасешь, а сам солнце сосешь?— Здравствуй, друг! Что долго в Тбилиси сидел, или там солнце вкуснее?— Солнцем буйволов угощаю, а вино… Э, зачем хвалить сухими словами, разве бурдюк не в пределах ваших глаз?И Папуна вытряхнул из хурджини на разостланную бурку овечий сыр, лепешки, медную чашу. Любовно похлопывая тугой бурдюк, развязал ремешок, и тотчас из горлышка, булькая, полилась искрящаяся янтарная струя…Вдоль ручья дергались кривые языки костров, перекатывался гул, набухали тягучие песни, и над долиной густым паром нависал запах кипящего бараньего жира. С дороги, поскрипывая, сворачивали к кострам нагруженные арбы, за ними, под крики охрипших вожатых, брызжа желтой слюной и покачивая на горбах тюки, неровно сползали облезлые верблюды. Загорались новые костры, узкие кувшины опускались в холодный ручей, расстилались бурки, ревущие верблюды валились на душистую траву.Под хлопанье бичей скатился с откоса, звеня колокольчиками, караван осликов с перекинутыми через спину корзинами.Свежий ворох сухого кизила притушил костер, а затем, разбрызгивая зеленые искры, яростно взлетело танцующее пламя.Папуна поднял чашу.— Да будет здорова красавица Нине!Дно чаши озарилось прыгающими огнями.— Спасибо, Папуна, ты прав, дочь красавицей растет.Лицо Датуна расплылось в улыбку. Он смущенно бросил в столпившихся овец камешком.— Георгий Саакадзе тоже так думает, — засмеялся молодой пастух.— Э, дорогой, Георгий и Нино еще дети, пусть растут на здоровье. — И, меняя разговор, Датуна спросил: — Что приятное говорил Арчил? Он еще при царской конюшне живет?— Э, Датуна, мой брат — горная индюшка, на одном месте любит сидеть. Но когда я пью вино, не люблю разговором о царях портить его вкус. Скажи лучше, как твоя свинья, та, что объелась тутой, родила? Сколько поросят? Крестить приду.Пастухи расхохотались. Они с удовольствием смотрели на Папуна, но Датуна высказался за осторожность; гзири в Носте не добрее тбилисских — лучше не следовать за правдой, она истощает зрение, и кто из грузин не знает: «Мышь рыла, рыла и дорылась до кошки».Папуна, хитро щурясь, смотрел на пенившееся в чаше вино.— Какие новости? Тихо у нас?— Совсем тихо, только князья Магаладзе все к Носте крадутся.Заметив замешательство, Папуна умышленно замолчал, пошарил в хурджини, вынул мягкий лаваш и наполнил чаши пастухов веселым вином.Датуна беспокойно задвигался и наконец с досадой пробурчал:— Рыба думала: «Многое имею сказать, да рот у меня полон воды».— Ишак выдернул кол и нанес другим один удар, а себе два, — спокойно возразил Папуна.Хлопнув от удовольствия руками, пастухи громко расхохотались.Только Датуна не разделил веселья.— Давно слухи ходят о волчьем желании Магаладзе, — он сокрушенно перекрестился, — да охранит нас святая Нина! — И, сгорбившись, запахнул свою ветхую чоху.Папуна искоса взглянул на пастуха:— Не беспокойся, есть важная причина, почему царь не отдаст Носте. Разве ты забыл, что царь не любит «опасных друзей»? А Носте между Твалади и владением Леона Магаладзе стоит. Зачем лисице окружать себя волками? Вот турки тоже зашевелились, опять плохо пообедали в Иране, спешат домой. А какой путь выгоднее? Конечно, через Картли. Собаки хорошо это знают. Потеряли в драке фески, здесь лечаками хотят прикрыться. Но царь на этот раз решил встретить янычаров по-царски. Поэтому пусть наши молодцы готовят головы, а старики монеты. Видите, друзья, совсем тихо у нас.— Месяц опять согнул рога, наверно, война будет, — вздохнул седой пастух, разгребая палкой почерневшие угли.— Напрасно так думаешь, видишь — дым прямо идет, тридцать дней спокойно будет. — Молодой погонщик любовно потрепал лежавшую около него овчарку и подкинул в угасающий костер ворох сухого кизила.Кто-то в темноте глухо пробормотал:— Недаром вчера в небе солнце в крови купалось, непременно война будет.Папуна нарочито весело отмахнулся рукой.— Три дня назад, после дождя, красная лента на радуге больше всех горела — значит, в этом году много вина будет, не воевать, а пить соберемся.К костру подошел старик в грубой заплатанной коричневой одежде с чианури под мышкой.— Э, э, дед, грузина можно вином угостить.Старик, приветствуя сидящих, взял дрожащими руками наполненную чашу, склонил над нею покрытое глубокими морщинами лицо, выпил большими, отрывистыми глотками и, бережно опустив чашу на траву, медленно вытер губы рукавом оборванной замусоленной чохи. Он не спеша настроил чианури и запел дребезжащим, тихим голосом.— Э, старик, вино князей вызывает скучные песни, а тебя угощает друг. Пей на здоровье и расскажи что-нибудь. Наверное, очокочи встречал?Старик посмотрел на Папуна слезящимися глазами.— Сам встречал, и одишец Джвебе один раз тоже видел. В деревне Джвари, к Одиши ближе, на реке Ингури, внизу горы Охачкуа, отдельно от людей, в каменной башне два брата Пимпия живут. Нодар заболел, дома сидел, а князь Цебельды Хвахва Маршания знал — золота много у Нодара, ночью напал… Тоже, как сейчас, месяц в другую сторону светить ушел, совсем темно было. Нодар долго дрался, золото жалел, Хвахву убил и сам на кинжале умер…Вокруг костра стали собираться пастухи, аробщики, купцы; кутаясь в мохнатые бурки, подходили погонщики и затаив дыхание, жадно, с боязливым любопытством слушали старика.— …Джвебе ничего не знал, в горном лесу зверей ловил, очень любил это дело, а когда про смерть брата узнал, совсем башню бросил, на Охачкуа за оленями ушел. Больше никто к башне не подходил, боялись. Каждую ночь там Нодар и Хвахва золото считают… Джвебе горе в оленьей крови топил. Очень любил это дело… Раз оленя встретил, большой олень, рогами звезды шатал. Очень удивился Джвебе, все же оленя убил, притащил под дерево, зажег огонь. Кушать хочет, а огонь мясо не жарит, — криво, как сейчас, горел. Джвебе на бога сердиться начал, а за грабом хохот слышится. Обернулся Джвебе, зубами заскрипел; два высоких, как башня, человека стоят, волосами, как буркой, покрыты, ноги — в копытах, на каждой руке — по девять железных пальцев, а ногти крючками висят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65