Когда хозяин Джона видеть этот ниггер, он понимать, что проиграть свои пари. Этого ниггера никто не осилить!
А Джон, он не показываться, пока до начала боя не оставаться несколько минут.
И этот, другой ниггер быть совсем голый и готов к бою, а Джон выходить разодетый, будто он король всех колоний. На нем быть черные сапоги, ярко-красные штаны, белая рубаха с кружевным воротником и чудная шляпа, а в руках – трость с золотым набалдашником. Он насвистывать и улыбаться, прикасаться пальцами к шляпе и тянуть время.
А потом он сделать такое, что у всех дух захватить. Подходить прямо туда, где сидеть губернатор с женой и дочкой, размахнуться и ударить эту девочку прямо по лицу. Один раз, потом еще. И все белые приходить совсем в ужас, и наверняка Джон повесить бы на самом большом дереве. Но тут случиться кое-что еще.
Этот, другой ниггер, – ну, тот, с кем Джон должен драться, – увидеть, что делать Джон, и пускаться наутек. Он убежать совсем из нашей страны, и никто никогда его больше не видеть.
Бесс замолчала, ожидая обычных вопросов. Вопрос задал кто-то из детей:
– А почему убежал другой ниггер, Бесс?
– Как же, детка, – ответила она и расплылась в улыбке, – когда он увидеть, что случиться, он понимать: раз Великий Джон такой плохой, что может ударить дитя белой леди, значит, он такой плохой, что может побить его в любой день недели. А когда белые, значит, разобраться, что Великий Джон перехитрить всех, особенно того, другого ниггера, они переставать злиться. Они все много смеяться. Особенно радоваться, кто ставить на Великого Джона. Хозяин Джона радоваться, ведь он выиграть свои пятьдесят фунтов, и он отдавать губернатору половину своего выигрыша, и губернатор не так сердиться, что Великий Джон ударить его ребенка. Да, именно так, сэр, маста радоваться на своего Великого Джона – так радоваться, что даже не бить его целых несколько дней!
Когда дети разошлись, Ханна подошла к Бесс и, наклонившись, прошептала ей на ухо:
– Большего вранья, чем твой рассказ, я в жизни не слышала!
– Господи, золотко, я говорить правду – это такая же правда, как то, что днем светло, – ответила Бесс серьезно. – Ты обижать старую Бесс, когда говорить такое!
Ханна засмеялась, покачала головой и пошла прочь. Она направилась к конюшням. Прежде чем девушка успела сделать несколько шагов, она услышала раскатистый смех Бесс. Ханна устремилась дальше, не переставая улыбаться.
В тот день у нее было не так горько на сердце, как все время с тех пор, когда она узнала о смерти матери. Горе не оставило ее, но ей удалось спрятать его в тайниках души. Однако гнев на Сайласа Квинта по-прежнему пылал в сердце, не ослабевая. Ханна был убеждена, что ее мать убил Квинт. Но поскольку не было доказательств и никто ей не поверил бы, она никого не посвящала в свои мысли, а хранила это, просто дала себе клятву, что в один прекрасный день отыщет способ отомстить этому презренному человеку за убийство Мэри Маккембридж!
Ханна вошла в полумрак конюшни. Она часто проводила здесь свободное время, когда Вернера не было, а Черная Звезда находился не на пастбище, а в деннике. Девушка просто влюбилась в это животное. Когда она вошла в конюшню впервые и приблизилась к Черной Звезде, конь отпрянул, дико вращая глазами, потом заржал, поднялся на задние ноги и забил передними о дверь. Ханна испуганно попятилась.
– Нельзя подходить к этому зверю слишком близко, мисс Ханна. Он злой.
Ханна повернулась и увидела Джона. В обязанности его входило не только править коляской и каретой, но и ухаживать за лошадьми и присматривать за конюшней.
– Какое красивое животное! – воскликнула она.
Джон кивнул с серьезным видом:
– Это точно. Но никто не решается ездить на нем. Даже хозяин. Маста Вернер пытался несколько раз, но не смог с ним управиться.
– Тогда почему он здесь? Кому принадлежит?
Несколько секунд Джон задумчиво смотрел на нее, очевидно, тщательно взвешивая свой ответ. Наконец сказал:
– Много лет назад хозяин купил его в подарок сыну на день рождения. Единственный, кто на нем ездил, – молодой хозяин. После его ухода усидеть на Черной Звезде не мог никто. Этот конь такой злой, что я не рискую выпускать его на пастбище с другими лошадьми. Он уже убил одну. Хозяин поговаривал, что его нужно пристрелить, но вряд ли когда сделает это.
– Надеюсь, что нет. Это было бы очень жестоко!
– Держитесь от него подальше. Он может разбить вам голову одним ударом копыта.
Но Ханна не могла держаться подальше от этого коня. Она то и дело проскальзывала в конюшню, когда там никого не было, чтобы взглянуть на Черную Звезду. Постепенно животное привыкло к ней, и теперь Ханна могла войти в денник и погладить его глянцевую шею. Поначалу Черная Звезда закидывал голову, но мало-помалу стал относиться к этому спокойнее. Ханна стала приносить для него сахар. И он начинал ржать, завидев, как она входит в денник, тянулся к ней, тыкался в руку, где лежал сахар. Любовь к этому коню во многом способствовала тому, что горе Ханны несколько утихло.
Ханна никогда в жизни не ездила верхом. Теперь ей страшно хотелось научиться. Однако у нее хватило здравого смысла понять, что учиться на Черной Звезде нельзя, даже если бы Вернер разрешил ей. Впрочем, она понимала, что и это маловероятно. Однажды вечером за ужином она сказала:
– Малкольм, мне бы хотелось научиться ездить верхом. Домашнее хозяйство теперь налажено. Было бы хорошо, если бы я могла объезжать плантацию.
Вернер ласково посмотрел на нее. С тех пор как она вернулась, привезя печальную весть о смерти матери, он был очень внимателен к ней и почти всегда позволял делать то, что ей хочется.
– Я думаю, это пойдет вам на пользу, Ханна. – Они уже привыкли называть друг друга по имени. – Вы когда-нибудь ездили верхом?
Ханна покачала головой.
– Тогда для начала мы дадим вам смирную лошадь. Я поручу Джону найти подходящую и руководить вами, пока вы не поймете, что нужно делать. Однако есть одно затруднение. У нас нет дамского седла. Марта никогда не ездила верхом – она не могла находиться даже поблизости от лошади.
– Ха! – сказала Ханна, пожав плечами. – Мне не нужно дамское седло. Я могу ездить и в мужском.
В глазах Вернера промелькнуло веселье.
– Когда леди ездит верхом, не пользуясь удобствами дамского седла, это считается шокирующим.
– А вы не думаете, что вся округа и так шокирована моим пребыванием здесь? – спокойно спросила она. – Кроме того, вы как-то сказали, что вас мало заботит мнение соседей.
– Я сказал это, вот как? – Вернер отодвинул тарелку, достал сигару и принялся катать ее в пальцах. Занимался он этим с очень серьезным видом. – Все будет, как вы хотите, дорогая. – В его глазах опять промелькнули искорки смеха. – Полагаю, вы во всех случаях будете поступать по-своему.
Однако Ханне пришлось пойти на компромисс. На другой день Джон оседлал для нее лошадь – смирную старую кобылу.
Ханна с отвращением посмотрела на кобылу.
– Господи, да у нее такой вид, будто она сломается пополам, как только я сяду на нее!
– Моя мама говорила мне, мисс Ханна: прежде чем ребенок научится стоять, он должен научиться ползать.
Джон подал ей руку и подсадил. Когда Ханна уселась в седло, стало ясно: нужно что-то делать с платьем и нижними юбками. Многочисленные юбки опадали по бокам кобылы и сбивались в огромную складку перед седлом. Эти волны ткани безостановочно двигались, и кобыла косила глазом, сверкая белками, а подрагивание ее ушей свидетельствовало о том, что бедному животному страшно и неприятно оттого, что на спине у него сидит такое странное существо.
Также стало ясно, что при движении вперед юбки будут отбрасываться назад, обнажая ноги Ханны. Конечно, ездить по плантации в таком виде невозможно, даже если бы ей удалось заставить кобылу тронуться с места.
От дверей конюшни раздался раскатистый смех.
– Черт возьми, Бесс, нечего стоять там и хохотать! Придумай что-нибудь!.. Нет, я сама придумала – буду надевать мужские штаны!
– Нет, золотко, – Бесс покачала головой, все еще продолжая смеяться. – Это еще хуже. Все пялить глаза на твои ножки. Ты спустить свой зад с лошади, а я думать.
С помощью Джона Ханна слезла с кобылы. Джон, неизменно серьезный, чуть заметно улыбался. Ханна хотела было наброситься на него с упреками, но передумала. Это действительно было смешно.
В конце концов Бесс сообразила, что нужно сделать. Она подогнула платье и обернула юбки вокруг ног Ханны, подколов их сзади. Потом так же подколола сзади верхнюю часть юбки. Отступив, стряпуха оглядела свою работу и засмеялась.
– Ну, и что здесь смешного?
– Я однажды видеть картинку в книжке – леди из гарема плавать в море. Ты очень походить на такую леди в этом виде.
Но когда Джон помог Ханне сесть в седло, оказалось, что Бесс придумала не так уж плохо.
Может быть, Ханна и выглядела несколько комично, но это ее не тревожило.
Джон взял поводья и вывел кобылу из конюшни на ближний выгон. Седло казалось Ханне очень неудобным, оно было твердым, как камень, и, как девушка ни пыталась, она не могла приспособиться к неровному шагу лошади. Каждый раз, когда Ханна опускалась, седло поднималось. Она поняла, что вся нижняя часть ее тела будет болеть. Но твердо решила добиться своего.
– Вы привыкнете к ее шагу, мисс Ханна. Нужно научиться переносить свой вес на стремена и как бы приподымать себя, чтобы не столь сильно биться о седло. Делайте так, и верховая езда покажется вам такой же удобной, как сидение в старом кресле-качалке. – Джон отдал ей поводья. – Эту старую кобылу нельзя торопить – она пойдет своим шагом. Если вы захотите свернуть направо, натяните посильнее правый повод. Таким же способом можно повернуть налево.
В тот день и на следующий Джон не отходил от Ханны, а та познавала основы верховой езды. Обучалась она быстро, хотя ее раздражал медленный шаг старой кобылы. Больших усилий стоило заставить ее идти рысью. И конечно, в первые дни у Ханны все болело внизу.
Однако верховая езда давала ей возможность уходить из дома на два часа в день и отвлекала от мыслей о матери. Находясь в доме, Ханна разражалась слезами в самые неожиданные моменты.
На третий день Джон сказал:
– Я думаю, теперь вполне можно разрешить вам ездить самой, мисс Ханна. – Он улыбнулся. – При такой скорости даже если вы упадете, то не очень ушибетесь.
И Ханна начала исследовать поместье. Несколько раз она видела Малкольма Вернера, но он был слишком занят и не обращал на нее внимания. Было время уборки урожая и сушки табака. Ханну все это увлекало, она частенько спешивалась и наблюдала за работами, стоя на краю поля.
Она узнала, что желтоватый оттенок, в который окрашиваются табачные листья, говорит о том, что табак созрел. Этот оттенок появляется сначала на нижних листьях. Еще она узнала, что по мере созревания листья становятся толще и на ощупь напоминают кожу. Вернер и Генри, надсмотрщик, все время были на полях. Они обходили посадки ряд за рядом, переворачивая листья, скручивая их в пальцах. Готовые листья складываются с треском и больше не распрямляются. Кое-где табак созревал неравномерно, и Вернер либо Генри указывали сборщикам, на каких участках лист нужно срезать, а на каких – оставить еще на несколько дней. Заодно с листьев осторожно снимали гусениц и прочих паразитов.
Генри, как и другие рабы, работал по пояс голым, и его сильные плечи блестели под солнцем, точно натертое маслом эбеновое дерево. Он носил широкополую шляпу – символ власти.
Сборщики ножами срезали табачные листья с черенков. Кое-кто пел за работой; ножи сверкали под ярким солнцем.
Табаку дают слегка подвянуть, после чего листья развешивают на жердях, раскладывают на настилах и оставляют на несколько дней под солнцем. Затем пожелтевшие табачные листья развешивают на шестах в коптильне.
Коптильня находилась в длинном высоком – строении из бревен, все щели между которыми были тщательно заделаны. Листья развешиваются очень плотно и сохнут еще несколько дней, потом начинается процесс копчения. На земле прямо под листьями разводится огонь. Первые два-три дня поддерживается малый огонь; огонь посильнее поддерживают до тех пор, пока табак не дойдет до готовности, – обычно это занимает неделю. Для копчения табака используют древесину дуба и гикори.
После этого табаку дают несколько дней «попотеть», пока листья и стебли не станут гибкими, так что они могут сгибаться, не ломаясь. И наконец табак упаковывают в бочонки, по тысяче фунтов в каждый, чтоб потом скатить их к речной пристани. Отсюда табак доставляется в Уильямсберг или в Англию на кораблях.
Ханна узнала, что Малкольм Вернер, далеко опередив свое время, изобрел копчение табака при открытом огне. Начал он это дело два года назад. Большинство плантаторов презрительно отнеслись к новому способу и по-прежнему сушили табак либо на солнце, либо на ветру. Но все же кое-кто понял, что высокое качество табака, производимого Вернером, объясняется именно сушкой на открытом огне, и подумывал, не перенять ли этот метод.
Табак – это деньги. Табаком платят налоги и жалованье, а главное – он идет для получения кредита у купцов Уильямсберга. И весь последующий год все покупки делаются в счет этого кредита. На продажу в Англию идут только излишки; плантатор в итоге получает в уплату сообщение о кредите.
Много дней над «Малверном» висел одуряющий запах коптящегося табака. Поначалу Ханне этот запах казался отвратительным. Даже когда она была в доме, то продолжала ощущать его. Однако вскоре она не только привыкла к этому запаху – мало-помалу он перестал казаться ей неприятным.
В тот день Ханна поняла, что сбор урожая и заготовка табака закончены. Накануне за ужином Вернер заговорил о том, что урожай в этом году хороший. А наутро он поехал в коляске в Уильямсберг, чтобы договориться с торговцами о продаже табака. Значит, и Вернер, и Джон в отъезде, а когда они вернутся, никому не известно.
Лучшей возможности поездить на Черной Звезде ей не предоставится. Ханна знала, что теперь на всей плантации не найдется никого, кто остановил бы ее. Ей страшно надоело ездить на медлительной, неповоротливой кобыле.
Последние дни она внимательно наблюдала, как Джон седлает кобылу, и убедилась, что может справиться с этим сама. Подколов платье, как делала Бесс, Ханна подошла к деннику. Черная Звезда заржал и потянулся головой к ее руке.
– Нет, красавец мой, сегодня сахара не будет, – прошептала Ханна. – Сегодня мы погуляем!
Она без всяких затруднений надела на него уздечку, затем отворила дверь и вывела коня из денника. Там она привязала поводья к коновязи и пошла за седлом. Оно оказалось тяжелее, чем она думала, и, поскольку спина лошади находилась почти на той же высоте, что и голова девушки, она с большим трудом подняла и водрузила его на спину Черной Звезды. К счастью, конь стоял спокойно, словно чувствовал, что сейчас произойдет, и радовался этому. Когда Ханна крепко затянула подпругу у него под брюхом, он тихонько фыркнул и стал рыть землю копытом.
Теперь все было готово. Ханна даже вспотела. Она откинула взмокшие волосы с глаз и постояла с минуту. Перед ней возникла новая проблема. Прежде рядом всегда находился Джон. Он подсаживал ее в седло. Глубоко вздохнув, Ханна уцепилась за седло и попыталась сесть в него. Это ей не удалось, и она упала рядом с конем. Черная Звезда отпрянул и заржал.
– Ничего, ничего, красавец мой, – шептала Ханна, гладя его по шее. – Все в порядке.
У стены стояла небольшая низкая скамейка, Ханна легко смогла ее придвинуть. Она подтащила скамью к Черной Звезде с левой стороны. Став на скамью, смогла взобраться в седло, с удовлетворенным возгласом сунула ноги в стремена. Движением коленей Ханна направила лошадь к коновязи и отвязала поводья.
Черная Звезда не нуждался в понукании. Высоко поднимая ноги, почти танцуя, он направился к двери конюшни. И они оказались на воле. Натянув поводья, Ханна огляделась. Поблизости никого не было.
Глубоко вздохнув, Ханна ослабила поводья и слегка тронула пятками бока лошади.
– Теперь вперед! Вперед, мой красавец!
Черная Звезда устремился вперед и сразу же пошел полным галопом. Он мчался, как ветер. Восторг, который испытывала Ханна, был не сравним ни с чем из того, что она когда-либо испытывала. Копыта гремели словно гром. Волосы Ханны развевались от ветра. Девушку не пугала скорость, с которой они мчались, и она решила, что на Черной Звезде ездить куда удобнее, чем на старой кобыле.
Тем временем они приблизились к изгороди, окружающей выгон. Ханна натянула поводья. Но было уже слишком поздно. Черная Звезда подобрался и перемахнул через изгородь мощным прыжком, не сбавляя шага. Выгон находился на спокойной холмистой луговине, совершенно открытой, если не считать огромных раскидистых дубов. Черная Звезда благополучно миновал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
А Джон, он не показываться, пока до начала боя не оставаться несколько минут.
И этот, другой ниггер быть совсем голый и готов к бою, а Джон выходить разодетый, будто он король всех колоний. На нем быть черные сапоги, ярко-красные штаны, белая рубаха с кружевным воротником и чудная шляпа, а в руках – трость с золотым набалдашником. Он насвистывать и улыбаться, прикасаться пальцами к шляпе и тянуть время.
А потом он сделать такое, что у всех дух захватить. Подходить прямо туда, где сидеть губернатор с женой и дочкой, размахнуться и ударить эту девочку прямо по лицу. Один раз, потом еще. И все белые приходить совсем в ужас, и наверняка Джон повесить бы на самом большом дереве. Но тут случиться кое-что еще.
Этот, другой ниггер, – ну, тот, с кем Джон должен драться, – увидеть, что делать Джон, и пускаться наутек. Он убежать совсем из нашей страны, и никто никогда его больше не видеть.
Бесс замолчала, ожидая обычных вопросов. Вопрос задал кто-то из детей:
– А почему убежал другой ниггер, Бесс?
– Как же, детка, – ответила она и расплылась в улыбке, – когда он увидеть, что случиться, он понимать: раз Великий Джон такой плохой, что может ударить дитя белой леди, значит, он такой плохой, что может побить его в любой день недели. А когда белые, значит, разобраться, что Великий Джон перехитрить всех, особенно того, другого ниггера, они переставать злиться. Они все много смеяться. Особенно радоваться, кто ставить на Великого Джона. Хозяин Джона радоваться, ведь он выиграть свои пятьдесят фунтов, и он отдавать губернатору половину своего выигрыша, и губернатор не так сердиться, что Великий Джон ударить его ребенка. Да, именно так, сэр, маста радоваться на своего Великого Джона – так радоваться, что даже не бить его целых несколько дней!
Когда дети разошлись, Ханна подошла к Бесс и, наклонившись, прошептала ей на ухо:
– Большего вранья, чем твой рассказ, я в жизни не слышала!
– Господи, золотко, я говорить правду – это такая же правда, как то, что днем светло, – ответила Бесс серьезно. – Ты обижать старую Бесс, когда говорить такое!
Ханна засмеялась, покачала головой и пошла прочь. Она направилась к конюшням. Прежде чем девушка успела сделать несколько шагов, она услышала раскатистый смех Бесс. Ханна устремилась дальше, не переставая улыбаться.
В тот день у нее было не так горько на сердце, как все время с тех пор, когда она узнала о смерти матери. Горе не оставило ее, но ей удалось спрятать его в тайниках души. Однако гнев на Сайласа Квинта по-прежнему пылал в сердце, не ослабевая. Ханна был убеждена, что ее мать убил Квинт. Но поскольку не было доказательств и никто ей не поверил бы, она никого не посвящала в свои мысли, а хранила это, просто дала себе клятву, что в один прекрасный день отыщет способ отомстить этому презренному человеку за убийство Мэри Маккембридж!
Ханна вошла в полумрак конюшни. Она часто проводила здесь свободное время, когда Вернера не было, а Черная Звезда находился не на пастбище, а в деннике. Девушка просто влюбилась в это животное. Когда она вошла в конюшню впервые и приблизилась к Черной Звезде, конь отпрянул, дико вращая глазами, потом заржал, поднялся на задние ноги и забил передними о дверь. Ханна испуганно попятилась.
– Нельзя подходить к этому зверю слишком близко, мисс Ханна. Он злой.
Ханна повернулась и увидела Джона. В обязанности его входило не только править коляской и каретой, но и ухаживать за лошадьми и присматривать за конюшней.
– Какое красивое животное! – воскликнула она.
Джон кивнул с серьезным видом:
– Это точно. Но никто не решается ездить на нем. Даже хозяин. Маста Вернер пытался несколько раз, но не смог с ним управиться.
– Тогда почему он здесь? Кому принадлежит?
Несколько секунд Джон задумчиво смотрел на нее, очевидно, тщательно взвешивая свой ответ. Наконец сказал:
– Много лет назад хозяин купил его в подарок сыну на день рождения. Единственный, кто на нем ездил, – молодой хозяин. После его ухода усидеть на Черной Звезде не мог никто. Этот конь такой злой, что я не рискую выпускать его на пастбище с другими лошадьми. Он уже убил одну. Хозяин поговаривал, что его нужно пристрелить, но вряд ли когда сделает это.
– Надеюсь, что нет. Это было бы очень жестоко!
– Держитесь от него подальше. Он может разбить вам голову одним ударом копыта.
Но Ханна не могла держаться подальше от этого коня. Она то и дело проскальзывала в конюшню, когда там никого не было, чтобы взглянуть на Черную Звезду. Постепенно животное привыкло к ней, и теперь Ханна могла войти в денник и погладить его глянцевую шею. Поначалу Черная Звезда закидывал голову, но мало-помалу стал относиться к этому спокойнее. Ханна стала приносить для него сахар. И он начинал ржать, завидев, как она входит в денник, тянулся к ней, тыкался в руку, где лежал сахар. Любовь к этому коню во многом способствовала тому, что горе Ханны несколько утихло.
Ханна никогда в жизни не ездила верхом. Теперь ей страшно хотелось научиться. Однако у нее хватило здравого смысла понять, что учиться на Черной Звезде нельзя, даже если бы Вернер разрешил ей. Впрочем, она понимала, что и это маловероятно. Однажды вечером за ужином она сказала:
– Малкольм, мне бы хотелось научиться ездить верхом. Домашнее хозяйство теперь налажено. Было бы хорошо, если бы я могла объезжать плантацию.
Вернер ласково посмотрел на нее. С тех пор как она вернулась, привезя печальную весть о смерти матери, он был очень внимателен к ней и почти всегда позволял делать то, что ей хочется.
– Я думаю, это пойдет вам на пользу, Ханна. – Они уже привыкли называть друг друга по имени. – Вы когда-нибудь ездили верхом?
Ханна покачала головой.
– Тогда для начала мы дадим вам смирную лошадь. Я поручу Джону найти подходящую и руководить вами, пока вы не поймете, что нужно делать. Однако есть одно затруднение. У нас нет дамского седла. Марта никогда не ездила верхом – она не могла находиться даже поблизости от лошади.
– Ха! – сказала Ханна, пожав плечами. – Мне не нужно дамское седло. Я могу ездить и в мужском.
В глазах Вернера промелькнуло веселье.
– Когда леди ездит верхом, не пользуясь удобствами дамского седла, это считается шокирующим.
– А вы не думаете, что вся округа и так шокирована моим пребыванием здесь? – спокойно спросила она. – Кроме того, вы как-то сказали, что вас мало заботит мнение соседей.
– Я сказал это, вот как? – Вернер отодвинул тарелку, достал сигару и принялся катать ее в пальцах. Занимался он этим с очень серьезным видом. – Все будет, как вы хотите, дорогая. – В его глазах опять промелькнули искорки смеха. – Полагаю, вы во всех случаях будете поступать по-своему.
Однако Ханне пришлось пойти на компромисс. На другой день Джон оседлал для нее лошадь – смирную старую кобылу.
Ханна с отвращением посмотрела на кобылу.
– Господи, да у нее такой вид, будто она сломается пополам, как только я сяду на нее!
– Моя мама говорила мне, мисс Ханна: прежде чем ребенок научится стоять, он должен научиться ползать.
Джон подал ей руку и подсадил. Когда Ханна уселась в седло, стало ясно: нужно что-то делать с платьем и нижними юбками. Многочисленные юбки опадали по бокам кобылы и сбивались в огромную складку перед седлом. Эти волны ткани безостановочно двигались, и кобыла косила глазом, сверкая белками, а подрагивание ее ушей свидетельствовало о том, что бедному животному страшно и неприятно оттого, что на спине у него сидит такое странное существо.
Также стало ясно, что при движении вперед юбки будут отбрасываться назад, обнажая ноги Ханны. Конечно, ездить по плантации в таком виде невозможно, даже если бы ей удалось заставить кобылу тронуться с места.
От дверей конюшни раздался раскатистый смех.
– Черт возьми, Бесс, нечего стоять там и хохотать! Придумай что-нибудь!.. Нет, я сама придумала – буду надевать мужские штаны!
– Нет, золотко, – Бесс покачала головой, все еще продолжая смеяться. – Это еще хуже. Все пялить глаза на твои ножки. Ты спустить свой зад с лошади, а я думать.
С помощью Джона Ханна слезла с кобылы. Джон, неизменно серьезный, чуть заметно улыбался. Ханна хотела было наброситься на него с упреками, но передумала. Это действительно было смешно.
В конце концов Бесс сообразила, что нужно сделать. Она подогнула платье и обернула юбки вокруг ног Ханны, подколов их сзади. Потом так же подколола сзади верхнюю часть юбки. Отступив, стряпуха оглядела свою работу и засмеялась.
– Ну, и что здесь смешного?
– Я однажды видеть картинку в книжке – леди из гарема плавать в море. Ты очень походить на такую леди в этом виде.
Но когда Джон помог Ханне сесть в седло, оказалось, что Бесс придумала не так уж плохо.
Может быть, Ханна и выглядела несколько комично, но это ее не тревожило.
Джон взял поводья и вывел кобылу из конюшни на ближний выгон. Седло казалось Ханне очень неудобным, оно было твердым, как камень, и, как девушка ни пыталась, она не могла приспособиться к неровному шагу лошади. Каждый раз, когда Ханна опускалась, седло поднималось. Она поняла, что вся нижняя часть ее тела будет болеть. Но твердо решила добиться своего.
– Вы привыкнете к ее шагу, мисс Ханна. Нужно научиться переносить свой вес на стремена и как бы приподымать себя, чтобы не столь сильно биться о седло. Делайте так, и верховая езда покажется вам такой же удобной, как сидение в старом кресле-качалке. – Джон отдал ей поводья. – Эту старую кобылу нельзя торопить – она пойдет своим шагом. Если вы захотите свернуть направо, натяните посильнее правый повод. Таким же способом можно повернуть налево.
В тот день и на следующий Джон не отходил от Ханны, а та познавала основы верховой езды. Обучалась она быстро, хотя ее раздражал медленный шаг старой кобылы. Больших усилий стоило заставить ее идти рысью. И конечно, в первые дни у Ханны все болело внизу.
Однако верховая езда давала ей возможность уходить из дома на два часа в день и отвлекала от мыслей о матери. Находясь в доме, Ханна разражалась слезами в самые неожиданные моменты.
На третий день Джон сказал:
– Я думаю, теперь вполне можно разрешить вам ездить самой, мисс Ханна. – Он улыбнулся. – При такой скорости даже если вы упадете, то не очень ушибетесь.
И Ханна начала исследовать поместье. Несколько раз она видела Малкольма Вернера, но он был слишком занят и не обращал на нее внимания. Было время уборки урожая и сушки табака. Ханну все это увлекало, она частенько спешивалась и наблюдала за работами, стоя на краю поля.
Она узнала, что желтоватый оттенок, в который окрашиваются табачные листья, говорит о том, что табак созрел. Этот оттенок появляется сначала на нижних листьях. Еще она узнала, что по мере созревания листья становятся толще и на ощупь напоминают кожу. Вернер и Генри, надсмотрщик, все время были на полях. Они обходили посадки ряд за рядом, переворачивая листья, скручивая их в пальцах. Готовые листья складываются с треском и больше не распрямляются. Кое-где табак созревал неравномерно, и Вернер либо Генри указывали сборщикам, на каких участках лист нужно срезать, а на каких – оставить еще на несколько дней. Заодно с листьев осторожно снимали гусениц и прочих паразитов.
Генри, как и другие рабы, работал по пояс голым, и его сильные плечи блестели под солнцем, точно натертое маслом эбеновое дерево. Он носил широкополую шляпу – символ власти.
Сборщики ножами срезали табачные листья с черенков. Кое-кто пел за работой; ножи сверкали под ярким солнцем.
Табаку дают слегка подвянуть, после чего листья развешивают на жердях, раскладывают на настилах и оставляют на несколько дней под солнцем. Затем пожелтевшие табачные листья развешивают на шестах в коптильне.
Коптильня находилась в длинном высоком – строении из бревен, все щели между которыми были тщательно заделаны. Листья развешиваются очень плотно и сохнут еще несколько дней, потом начинается процесс копчения. На земле прямо под листьями разводится огонь. Первые два-три дня поддерживается малый огонь; огонь посильнее поддерживают до тех пор, пока табак не дойдет до готовности, – обычно это занимает неделю. Для копчения табака используют древесину дуба и гикори.
После этого табаку дают несколько дней «попотеть», пока листья и стебли не станут гибкими, так что они могут сгибаться, не ломаясь. И наконец табак упаковывают в бочонки, по тысяче фунтов в каждый, чтоб потом скатить их к речной пристани. Отсюда табак доставляется в Уильямсберг или в Англию на кораблях.
Ханна узнала, что Малкольм Вернер, далеко опередив свое время, изобрел копчение табака при открытом огне. Начал он это дело два года назад. Большинство плантаторов презрительно отнеслись к новому способу и по-прежнему сушили табак либо на солнце, либо на ветру. Но все же кое-кто понял, что высокое качество табака, производимого Вернером, объясняется именно сушкой на открытом огне, и подумывал, не перенять ли этот метод.
Табак – это деньги. Табаком платят налоги и жалованье, а главное – он идет для получения кредита у купцов Уильямсберга. И весь последующий год все покупки делаются в счет этого кредита. На продажу в Англию идут только излишки; плантатор в итоге получает в уплату сообщение о кредите.
Много дней над «Малверном» висел одуряющий запах коптящегося табака. Поначалу Ханне этот запах казался отвратительным. Даже когда она была в доме, то продолжала ощущать его. Однако вскоре она не только привыкла к этому запаху – мало-помалу он перестал казаться ей неприятным.
В тот день Ханна поняла, что сбор урожая и заготовка табака закончены. Накануне за ужином Вернер заговорил о том, что урожай в этом году хороший. А наутро он поехал в коляске в Уильямсберг, чтобы договориться с торговцами о продаже табака. Значит, и Вернер, и Джон в отъезде, а когда они вернутся, никому не известно.
Лучшей возможности поездить на Черной Звезде ей не предоставится. Ханна знала, что теперь на всей плантации не найдется никого, кто остановил бы ее. Ей страшно надоело ездить на медлительной, неповоротливой кобыле.
Последние дни она внимательно наблюдала, как Джон седлает кобылу, и убедилась, что может справиться с этим сама. Подколов платье, как делала Бесс, Ханна подошла к деннику. Черная Звезда заржал и потянулся головой к ее руке.
– Нет, красавец мой, сегодня сахара не будет, – прошептала Ханна. – Сегодня мы погуляем!
Она без всяких затруднений надела на него уздечку, затем отворила дверь и вывела коня из денника. Там она привязала поводья к коновязи и пошла за седлом. Оно оказалось тяжелее, чем она думала, и, поскольку спина лошади находилась почти на той же высоте, что и голова девушки, она с большим трудом подняла и водрузила его на спину Черной Звезды. К счастью, конь стоял спокойно, словно чувствовал, что сейчас произойдет, и радовался этому. Когда Ханна крепко затянула подпругу у него под брюхом, он тихонько фыркнул и стал рыть землю копытом.
Теперь все было готово. Ханна даже вспотела. Она откинула взмокшие волосы с глаз и постояла с минуту. Перед ней возникла новая проблема. Прежде рядом всегда находился Джон. Он подсаживал ее в седло. Глубоко вздохнув, Ханна уцепилась за седло и попыталась сесть в него. Это ей не удалось, и она упала рядом с конем. Черная Звезда отпрянул и заржал.
– Ничего, ничего, красавец мой, – шептала Ханна, гладя его по шее. – Все в порядке.
У стены стояла небольшая низкая скамейка, Ханна легко смогла ее придвинуть. Она подтащила скамью к Черной Звезде с левой стороны. Став на скамью, смогла взобраться в седло, с удовлетворенным возгласом сунула ноги в стремена. Движением коленей Ханна направила лошадь к коновязи и отвязала поводья.
Черная Звезда не нуждался в понукании. Высоко поднимая ноги, почти танцуя, он направился к двери конюшни. И они оказались на воле. Натянув поводья, Ханна огляделась. Поблизости никого не было.
Глубоко вздохнув, Ханна ослабила поводья и слегка тронула пятками бока лошади.
– Теперь вперед! Вперед, мой красавец!
Черная Звезда устремился вперед и сразу же пошел полным галопом. Он мчался, как ветер. Восторг, который испытывала Ханна, был не сравним ни с чем из того, что она когда-либо испытывала. Копыта гремели словно гром. Волосы Ханны развевались от ветра. Девушку не пугала скорость, с которой они мчались, и она решила, что на Черной Звезде ездить куда удобнее, чем на старой кобыле.
Тем временем они приблизились к изгороди, окружающей выгон. Ханна натянула поводья. Но было уже слишком поздно. Черная Звезда подобрался и перемахнул через изгородь мощным прыжком, не сбавляя шага. Выгон находился на спокойной холмистой луговине, совершенно открытой, если не считать огромных раскидистых дубов. Черная Звезда благополучно миновал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43