Аженор узнал от этих несчастных, что во многих местах уже снова вспыхивает война, что тирания дона Педро, усугубляемая тиранством Мотриля, давит невыносимым гнетом на обе Кастилии, что посланцы претендента на престол, разбитого при Наваррете, разъезжают по городам, призывая послушных людей сопротивляться злоупотреблениям власти.
Беглецы уверяли, что уже видели немало военных отрядов, собравшихся в надежде на скорое возвращение Энрике де Трастамаре. Они прибавляли, что немало из их боевых товарищей читали письма дона Энрике, обещавшего скоро вернуться в Испанию с армией, набранной во Франции.
Слухи о войне подогревали воинственный пыл Аженора, но, поскольку Аисса не приезжала, любовь была бессильна успокоить в его душе возбуждение, которое охватывает молодых людей, едва раздается звон оружия.
Начинал терять надежду и Мюзарон; он чаще обычного хмурился и очень резко отзывался о Хафизе, которому, словно злому демону, упрямо приписывал промедление Аиссы, если чего-нибудь не хуже, прибавлял он, когда окончательно впадал в дурное настроение.
Что касается Молеона, то он, подобно телу, ищущему свою душу, беспрестанно бродил по дороге, на которой его глаза, привыкшие ко всем ее изгибам, узнавали каждый куст, каждый камень, каждую тень, а уши издали, за два льё, угадывали топот мула.
Аисса не появлялась; из Испании никто не приезжал.
Наоборот, из Франции через отмеренные, словно по часам, промежутки прибывали отряды солдат, которые занимали позиции вокруг городка и, казалось, ждали лишь сигнала, чтобы ринуться в Испанию. После прихода каждого нового отряда собирались их командиры, сообщая друг другу пароль и отдавая распоряжения; ведь прочие предосторожности были излишними, ибо воины из разных стран и различного рода оружия знали друг друга и жили в полном согласии.
В тот день, когда Молеон не был поглощен мыслями об Аиссе, он, желая побольше узнать о людях и конях, прибывающих на границу, выяснил, что отряды ждут главнокомандующего и новых подкреплений, чтобы вступить в Испанию.
– А кто же главнокомандующий? – спросил он.
– Пока не знаем, он сам нам представится.
– Значит, все отправятся в Испанию, кроме меня! – в отчаянии воскликнул Аженор. – О, зачем я дал клятву, зачем?
– Полно, сударь, – успокаивал его Мюзарон. – Вы теряете голову от горя. Клятва больше не действительна, ведь донья Аисса не приехала. Если она появится, мы пойдем вперед…
– Подождем еще, Мюзарон. Надежда не покинула меня, я еще надеюсь! Никогда я не потеряю надежды, ибо я буду любить Аиссу вечно!
– Очень бы мне хотелось полчасика потолковать с этим смуглорожим Хафизом, – проворчал Мюзарон. – Хотел бы я просто посмотреть ему прямо в глаза…
– Зачем? Что может сделать Хафиз против воли всесильной доньи Марии? Ее надо винить во всем, Мюзарон, да, ее или несчастную судьбу мою!
Так прошла еще неделя, но из Испании никто не приехал. Аженор едва с ума не сошел от нетерпения, а Мюзарон – от ярости.
За неделю на границе уже скопилось пять тысяч солдат.
Повозки с провиантом – поговаривали, что отдельные из них гружены золотом, – охранялись значительными силами.
Люди сира де Лаваля, бретонцы госпожи Тифании Рагенэль с нетерпением поджидали возвращения посланного в Бургос рыцаря, чтобы узнать, дал ли принц Уэльский согласие освободить коннетабля.
Наконец гонец вернулся, и Аженор охотно выехал, чтобы встретить его на берег реки.
Гонец видел коннетабля и обнял его; английский принц устроил в честь него пир, а принцесса Уэльская преподнесла великолепный подарок. На пиру она соизволила сказать, что ждала отважного рыцаря де Молеона, желая вознаградить его за преданность коннетаблю, и добавила, что доблесть украшает всех людей, к какому бы народу они ни принадлежали.
Гонец же рассказал, что принц Уэльский согласился принять тридцать шесть тысяч флоринов, а принцесса, видя, что принц надолго задумался, сказала:
– Сир, супруг мой, я желаю, чтобы коннетабль получил свободу из моих рук, ибо я восхищаюсь им так же, как и его соотечественники, ибо мы, великобританцы, тоже немного бретонцы, Остров Великобритания в древности был населен кельтскими племенами. Часть великобританских кельтов после завоевания острова в V–VI вв. германскими племенами англов и саксов переселилась на полуостров Бретань во Францию, где они образовали народность бретонцев, сохранившую некоторую самобытность и частично язык.

и я внесу за мессира Бертрана выкуп в тридцать шесть тысяч золотых флоринов.
Из слов гонца явствовало, что коннетабль будет освобожден, если уже не отпущен даже до выплаты денег.
Добрые вести привели в восторг бретонцев, охранявших выкуп, и, поскольку радость заразительнее горя, собравшиеся вокруг Риансереса войска, узнав о результате миссии гонца, грянули такое громкое «ура», что древние горы содрогнулись до самых своих гранитных основ.
– Вперед, в Испанию! – кричали бретонцы. – И пусть ведет нас наш коннетабль!
– Давно пора, – шепнул Мюзарон Аженору. – Нет Аиссы, нет и клятвы … Время уходит, сударь, мы должны выступать в поход!
И Молеон, уступив своей тревоге, воскликнул:
– Вперед!
Маленький отряд, провожаемый пожеланиями удачи и благословениями, прошел ущелье спустя девять дней после даты, что назначила Мария Падилья.
– Может быть, мы встретим Аиссу в пути, – сказал Мюзарон, чтобы окончательно успокоить своего господина.
Ну а мы, кто раньше наших героев оказался при дворе короля дона Педро, наверное, выясним и сообщим читателю причину сей зловещей задержки доньи Аиссы.

II. Жильдаз

Донья Мария неотлучно находилась на своей террасе, считая дни и часы, ибо она угадывала, вернее, чувствовала, что в невозмутимом спокойствии мавра таится какая-то угроза для нее и Аиссы.
Мотриль был не тот человек, чтобы вести себя столь сдержанно; прежде он никогда не скрывал свою жажду мести столь искусно, что целых две недели враги ни в чем не могли его заподозрить.
Весь поглощенный устройством празднеств для короля и доставкой золота в казну дона Педро, готовый в любую минуту призвать в Испанию сарацин и, наконец, увенчать чело своего повелителя обещанными двумя коронами, Мотриль, казалось, только и занимался государственными делами. Он меньше заботился об Аиссе, заходил к ней лишь вечером и почти всегда вместе с доном Педро, который посылал девушке самые редкостные и роскошные подарки.
Аисса, узнавшая о любви короля от Мотриля, затем от своей подруги доньи Марии, принимала его подарки, а получив их, равнодушно откладывала; относясь к королю с тем же равнодушием, хотя и не сомневаясь, что распаляет тем самым его страстное желание, она жадно искала во взгляде Марии, когда встречалась с ней, признательности за свое благородное поведение.
Донья Мария отвечала взглядом, который словно говорил Аиссе: «Надейся! План, задуманный нами, каждый день вызревает в тайне; скоро вернется мой гонец, он принесет тебе любовь твоего прекрасного рыцаря и свободу, без которой нет настоящей любви».
И вот день, которого так нетерпеливо ждала донья Мария, настал.
Он начался светлым утром, какое под чудесным небом Испании бывает только летом, когда на каждом листочке увитой цветами террасы сверкала роса. В комнату доньи Марии вошла уже знакомая нам старуха.
– Сеньора! – тяжело вздохнула она. – О сеньора!
– А, это ты. Что случилось?
– Сеньора, Хафиз приехал.
– Хафиз, какой Хафиз?
– Товарищ Жильдаза, сеньора.
– Как, Хафиз? А где Жильдаз?
– Приехал Хафиз, сеньора, а Жильдаза с ним нет, вот что!
– О Боже! Пусть войдет. Тебе что-нибудь еще известно?
– Нет, Хафиз не захотел говорить со мной, а я, как видите, сеньора, плачу, ведь молчание Хафиза ужаснее, чем все страшные слова любого другого человека.
– Ладно, успокойся, – сказала донья Мария, вся дрожа, – успокойся, ничего страшного, Жильдаз, вероятно, задержался, и все тут.
– Ну, а почему Хафиз не задержался?
– Не волнуйся, пойми, меня успокаивает возвращение Хафиза. Ясное дело, Жильдаз не стал удерживать его, зная, что я волнуюсь, он выслал Хафиза вперед, значит, вести у него добрые.
Мамку успокоить было нелегко; впрочем слишком поспешные утешения госпожи звучали малоубедительно.
Вошел Хафиз.
Как обычно, он был спокоен и скромен. Глаза его выражали почтение; так у кошек или у тигров глаза расширяются, если они видят кого-нибудь, кто их боится, и сужаются, почти закрываются, когда кто-нибудь смотрит на них гневно или властно.
– В чем дело? Ты один? – спросила Мария Падилья.
– Да, госпожа, один, – робко ответил Хафиз.
– А где Жильдаз?
– Жильдаз, госпожа, – озираясь, прошептал сарацин, – умер.
– Умер? – воскликнула донья Мария, в испуге скрестив на груди руки. – Значит, он умер, бедняга? Как это случилось?
– В дороге, госпожа, он заболел лихорадкой.
– Он же такой крепкий!
– Верно, крепкий, но воля Аллаха сильнее человека, – наставительно заметил Хафиз.
– Заболел лихорадкой, о Господи! Но почему он не сообщил мне?
– Госпожа, мы ехали вдвоем, – сказал Хафиз. – В Гаскони, в ущелье, на нас напали горцы, их привлек звон золотых монет.
– Звон золотых монет? Какие вы неосторожные!
– Французский сеньор, он был такой радостный, дал нам золота. Жильдаз подумал, что в горах он один, только со мной, и ему взбрело в голову пересчитать наше сокровище, но вдруг в него попала стрела, а мы увидели, что нас окружила толпа вооруженных людей. Жильдаз вел себя храбро, мы отбивались.
– О Боже мой!
– Когда мы совсем лишились сил: ведь Жильдаза ранили, он истекал кровью…
– Бедный Жильдаз! Ну, а ты?
– Я тоже истекал кровью, госпожа, – ответил Хафиз, медленно засучивая рукав и обнажая покрытую шрамами руку. – Ранив нас, воры забрали наше золото и убежали.
– Ну, а дальше, Господи Боже, что дальше?
– Дальше, госпожа, у Жильдаза начался жар, он почувствовал, что умирает…
– Он ничего тебе не сказал?
– Сказал, госпожа, когда глаза его почти закрылись. Слушай, сказал он, ты должен жить! Будь таким же преданным, как и я, скачи к нашей госпоже и передай ей в собственные руки письмо, что доверил мне французский сеньор. Вот оно.
Хафиз вытащил из-за пазухи шелковый мешочек, продырявленный ударами кинжала и выпачканный кровью.
Вздрогнув, донья Мария с ужасом взяла его и стала внимательно рассматривать.
– Письмо вскрыто! – воскликнула она.
– Вскрыто? – спросил сарацин, глядя на нее большими удивленными глазами.
– Да, печать сломана.
– Не знаю, – пробормотал Хафиз.
– Ты вскрыл письмо?
– Я? Да я, госпожа, читать не умею.
– Значит, кто-то другой?
– Нет, госпожа, посмотри внимательно, видишь на месте печати дырку? Это стрела горца пробила воск и пергамент.
– Да, вижу! – воскликнула донья Мария, по-прежнему исполненная недоверия.
– А вокруг дырки кровь Жильдаза, госпожа.
– Вижу. О, бедный Жильдаз!
И молодая женщина, пристально посмотрев в последний раз на сарацина, сочла его ребячью физиономию такой спокойной, глупой, совершенно невыразительной, что уже не смогла его подозревать.
– Расскажи мне, Хафиз, чем все кончилось.
– Кончилось, госпожа, тем, что Жильдаз, едва отдав мне письмо, испустил дух. Я сразу поехал дальше, как он велел мне, и бедный, голодный, но, скача без передышки, привез тебе письмо.
– О, ты будешь достойно вознагражден, сын мой! – воскликнула взволнованная до слез донья Мария. – Да, ты останешься при мне и, если будешь верен, сметлив…
Лицо мавра на мгновенье словно осветилось, но столь же быстро потускнело вновь.
После этого Мария прочла письмо, нам уже известное, сопоставила даты и с присущей ей стремительностью приняла решение. «Ну что ж! – подумала она. – Надо браться за дело!»
Она дала сарацину горсть золотых монет и сказала:
– Отдыхай, добрый Хафиз, но будь готов через несколько дней. Ты мне понадобишься.
Молодой человек ушел, ликуя в душе, унося свое золото и свою радость. Он уже вступил на порог, когда послышались громкие вопли мамки.
Она узнала роковую весть.

III. О том, какое поручение было дано Хафизу, и о том, как он его исполнил

Накануне того дня, когда Хафиз привез донье Марии письмо из Франции, в городские ворота постучался пастух, прося допустить его к сеньору Мотрилю.
Мотриль, совершавший в мечети намаз, прервал молитву, чтобы последовать за этим странным гонцом, который, однако, не предвещал встречи с каким-либо знатным и могущественным посланцем.
Едва выйдя со своим провожатым из города, Мотриль сразу приметил в ландах низкую андалусскую лошадку, что паслась в вереске, а на камнях, поросших чахлой травой, лежащего сарацина Хафиза, который выпуклыми глазами внимательно наблюдал за всеми, кто выходил из ворот.
Пастух, которому Мотриль дал денег, радостно убежал к своим тощим козам на холме. Мотриль, забыв, что он первый министр, и презрев всякий этикет, сел на траву рядом с угрюмым, невозмутимым юношей.
– Да пребудет с тобой Аллах, Хафиз. Значит, ты вернулся?
– Да, сеньор, вернулся.
– А своего попутчика оставил далеко, чтобы он ничего не знал…
– Очень далеко, сеньор, и он, наверняка, ничего не знает… Мотриль хорошо знал своего гонца… Ему была известна потребность в смягченных иносказаниях, присущая всем арабам, для которых самое главное – как можно дольше избегать произносить слово «смерть».
– Письмо у тебя? – спросил он.
– Да, сеньор.
– Как ты его раздобыл?
– Если бы я попросил у Жильдаза письмо, он не отдал бы его. Если бы я захотел силой отнять его, он избил бы меня, а вероятнее, убил бы, ведь он сильнее.
– Ты прибегнул к хитрости?
– Я подождал, пока мы не оказались в сердце гор, на границе Испании и Франции. Лошади совсем выдохлись, Жильдаз дал им отдохнуть, а сам улегся во мху под большой скалой и заснул.
В эту минуту я подполз к Жильдазу и вонзил ему в грудь кинжал. Он раскинул руки, захрипев, руки его были залиты кровью. Но он не умер, я это хорошо чувствовал. Он сумел вытащить из ножен кинжал и нанес мне ответный удар по левой руке. Тогда я пронзил его сердце острием моего кинжала, и он затих.
Письмо было зашито в куртке, я ее распорол. Всю ночь я шел по ветру с моей лошадкой, труп и лошадь Жильдаза я бросил на растерзание волкам и воронью. Я перешел границу и без хлопот добрался сюда. Вот письмо, что я обещал тебе достать.
Мотриль взял пергаментный свиток, печать на котором уцелела, хотя и была пробита насквозь кинжалом Хафиза, пронзившим сердце Жильдаза.
Взяв из колчана часового стрелу, Мотриль перерезал шелковую нить печати и с жадностью прочел письмо.
– Хорошо, – сказал он, – мы все придем на это свидание. Хафиз ждал.
– Что теперь мне делать, господин? – спросил он.
– Сядешь на коня и возьмешь с собой письмо. Утром постучишься в ворота дома доньи Марии. Скажешь ей, что на Жильдаза напали горцы, изрешетив его стрелами и ударами кинжалов, что, умирая, он отдал письмо тебе. Вот и все.
– Слушаюсь, господин.
– Ступай, скачи всю ночь. Пусть твоя одежда вымокнет от утренней росы, а конь будет в мыле, словно ты только что прискакал. А дальше жди моих приказаний и целую неделю не подходи к моему дому.
– Пророк доволен мной?
– Доволен, Хафиз.
– Благодарю вас, сеньор.
Вот каким образом было вскрыто письмо; вот какая страшная гроза нависла над доньей Марией.
Но Мотриль этим не ограничился. Он дождался утра и, облачившись в роскошные одежды, явился к королю дону Педро и застал его сидящим в большом бархатном кресле и рассеянно поглаживающим уши волчонка, которого он приручал.
Слева от него, в таком же кресле, сидела донья Мария, бледная и слегка раздраженная. С тех пор, как она находилась в комнате рядом с доном Педро, король, занятый, вероятно, своими мыслями, не обмолвился с ней ни единым словом.
Донья Мария, гордая, как все испанки, еле сдерживаясь, терпела подобное оскорбление. Она тоже молчала и, поскольку домашний волк ее не интересовал, вынуждена была довольствоваться тем, что переживала в душе приступы недоверчивости, порывы гнева и терялась в догадках, как поведет себя мавр.
Вошел Мотриль, и его появление дало Марии Падилье повод демонстративно уйти.
– Вы уходите, сеньора? – спросил дон Педро, невольно встревоженный ее выходкой, которую сам вызвал равнодушием к любовнице.
– Да, ухожу, – ответила она, – я не желаю злоупотреблять вашей учтивостью, которую вы, вероятно, приберегаете для сарацина Мотриля.
Мотриль это слышал, но остался невозмутим. Если бы донья Мария не была столь рассержена, то поняла бы, что спокойствие мавра рождено его тайной уверенностью в своем близком торжестве.
Но гнев думать не умеет; он всегда доволен самим собой. Гнев – поистине страсть: каждый, кто дает ему выход, находит в этом наслаждение.
– Я вижу, государь, что король мой невесел, – сказал Мотриль, напуская на себя печальный вид.
– Да, – вздохнул дон Педро.
– У нас теперь много золота, – прибавил Мотриль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68