В его душе горит бессмертное пламя милосердия, а приобретенное знание он хочет употребить на служение человечеству. Благословляю тебя, мой сын, ибо ты избрал полезный и почтенный путь, который позволит тебе высоко подняться по лестнице совершенства.
Он взял с жертвенника выточенный в виде сердца, красный, как рубин, камень, внутри которого точно горело пламя, и повесил его на шею Супрамати.
– Получи, брат Супрамати, этот великий талисман-целитель! Исцеляй страждущих, никогда не отказывая им в своей помощи!
А теперь позволь мне дать тебе несколько советов и сделать несколько замечаний относительно твоего ближайшего будущего.
Ты еще не жил, в широком смысле этого слова. Бедный труженик, больной, вдвойне вынужденный беречь свои силы и избегать искушений, ты не можешь быть уверен, что не поддашься им; так как не забывай, что ты человек и что тебе присущи все человеческие слабости, тем более что воспринятая тобою эссенция жизни делает твои силы настолько неисчерпаемыми, что никакие безумства и излишества не в состоянии их истощить. Но для того, чтобы приобресть ясное спокойствие, необходимое для парения в высших областях чистого знания, необходимо осушить кубок жизни и изучить страсти, волнующие мир, куда ты вернешься. Итак, вмешайся в безумную толпу, растрачивающую свои физические и интеллектуальные силы на житейском базаре, где все покупается и продается и где всевластно царит эгоизм. Тщеславие ослепляет этих несчастных, зараженных и покрытых ранами, какими платит порок своим адептам; они пляшут у своей открытой могилы, не замечая, что ноги их уже скользят в черную яму. Тебе надо еще научиться со спокойствием мудреца и со снисходительностью божественного милосердия смотреть на адский и выразительный хоровод ослепленной толпы, которая в своей вечной погоне за новыми ощущениями кружится с идиотской улыбкой на устах, не замечая, что лица увядают, волоса седеют и приближается час, когда спросят отчет о погубленной всеми излишествами жизни.
Итак, иди, мой брат, и вмешайся в вихрь жизни! Когда же ты подчинишь себе все свои чувства, твоя кровь изменит свой состав, а излучения твоего очищенного мышления вознесут тебя выше только что описанного мною людского стада; когда, наконец, вся подготовительная работа будет кончена, тогда ты будешь способен открыть великую книгу высшего знания и искать причину причин.
Мне остается задать тебе последний вопрос: кого из здесь присутствующих братьев желаешь ты избрать себе в наставники для первого посвящения, когда настанет час и ты пожелаешь удалиться в уединение и приняться за работу?
Взгляд Моргана блуждал по блестящему собранию, по молодым и красивым лицам, которые приветливо улыбались ему, по лицам почтенных и величавых старцев и, наконец, остановился на Дахире. В белой одежде он не имел того мрачного и зловещего вида, какой придавало ему черное платье. Красивое, бледное лицо и большие, полные покорной грусти глаза показались Моргану невыразимо симпатичными.
– Могу я избрать того, кто приходил за мной и привел меня сюда?
Выражение радости и удивления осветило лицо Дахира.
– Хорошо, – ответил старец. – Пусть он будет твоим первым наставником!
Дахир подошел к Моргану и братски поцеловал его, и все присутствовавшие подошли поздравить нового брата. Минуту спустя старец, казавшийся главой собрания, сказал:
– Братья мои! Нам остается исполнить еще один долг; надо пресечь узы, связывающие изменника Нарайяну с делом, которое он бросил, вернувшись в невидимый мир раньше того срока, который ждет нас, когда наша миссия будет кончена.
Все отступили и образовали большой круг, в центре которого два мальчика поставили треножник с угольями и широкую маленькую чашку с белым веществом.
Тогда подошел первосвященник, поставил чашку на уголья и влил туда несколько капель из флакона, который достал из-за пояса.
Тотчас же послышались вдали удары грома и в зале сделалось совершенно темно. Вдруг сверху брызнула молния и зажгла на треножнике уголья, вспыхнувшие разноцветным пламенем. Поднялся столб дыма, который упал затем на пол, стал извиваться спиралью, напоминая собой кольца громадной змеи. Разыгралась настоящая буря. Удары грома и молнии беспрерывно следовали друг за другом. Земля дрожала и пришла, казалось, в движение. Отовсюду стали появляться странные и ужасные существа. Одни были крылатые, с головами сфинкса или птицы; другие – пресмыкающиеся, с человеческими лицами, но со зверским, хитрым и адски злым выражением.
Супрамати прислонился к колонне, с любопытством и со страхом смотря на отвратительную стаю, толпившуюся вокруг треножника и наполнявшую воздух пронзительными и раздирающими криками.
Вдруг со свистом и треском появился пурпурный облачный столб, который расплылся, открыв человеческую фигуру. Очертание и особенно голова фигуры резко вырисовывались на этом кроваво-красном фоне.
Сдавленный крик сорвался с губ Моргана: он узнал явившегося к нему незнакомца. Огненно-красная лента связывала Нарайяну с костром, на котором пылало таинственное пламя, распространявшее теперь удушливый аромат.
– Я разбил узы, которые не в силах был больше влачить, – произнес звучный голос Нарайяны. – Но я никому не сделал зла и нашел взамен себя человека, более достойного занять мое место, которого и сделал своим наследником.
– Ты желал свободы и получишь ее! Тебе предстоит раскаиваться в твоем поступке, а не нам оплакивать и сожалеть неверного служителя истины, – ответил первосвященник, поднимая обеими руками свой меч.
Он произнес несколько слов, которые Морган не понял, и меч с быстротой молнии опустился на огненную ленту, связывавшую Нарайяну с треножником. Раздался страшный крик, сопровождаемый раскатами грома, и фигура Нарайяны рассыпалась на тысячу искр. Столб огня и дыма с минуту кружился над треножником, а затем все угасло; темнота рассеялась и лучи солнца снова залили громадный зал своим радостным светом.
Моргану показалось, что он видел во сне эту ужасную сцену, хотя пустой и угасший треножник доказывал противное. С глубоким вздохом повернулся он и только теперь увидел Нару, стоящую с другими женщинами, среди которых находилась Лора. Сверкающий взгляд молодой женщины, видимо, искал в толпе высокую фигуру Дахира.
При виде своей невесты, которая показалась ему еще прекраснее, сердце Моргана усиленно забилось. Он хотел уже подойти к Наре, как вдруг первосвященник подозвал его и благосклонно спросил:
– Ты принял наследство Нарайяны? Согласен ли ты стать также супругом и покровителем его вдовы?
– Да! Это – для меня самая дорогая и священная часть его наследства, – ответил Морган.
В глубине души он был очень доволен этой необходимостью, так как Нара положительно очаровывала его.
– В такое случае подойдите и я соединю вас!
Два мальчика, убрав пустой треножник, положили перед жертвенником пурпурную подушку, вышитую золотом. Затем к Наре подошли две женщины, из которых одна несла венок из белых цветов, каких Морган никогда еще не видел, а другая – необыкновенно легкое и прозрачное покрывало. Убрав голову невесты, эти женщины соединили руку Нары с рукой ее будущего мужа. Нара и Морган опустились на колени на подушку. По бокам их стали два вооруженных рыцаря и скрестили над их головами свои мечи, на остриях которых пылало небольшое золотистое пламя.
Первосвященник взял с жертвенника блюдце и зажег на нем бесцветную жидкость, распространявшую острый, но приятный аромат.
Совершив несколько раз курение, он надел брачующимся кольца, а затем, подняв Нару, увел ее в святилище за жертвенником, закрытое вытканной из серебряных нитей завесой.
Через несколько минут оба вернулись. Нара казалась взволнованной и с опущенной головой заняла свое место на подушке.
Тогда первосвященник разломил над ее головой палочку слоновой кости, говоря:
– Я уничтожаю прошлое. Для тебя, Нара, существует теперь только настоящее и будущее. Будь достойна новой жизни! Будь верна и любяща, чтобы ты наконец получила свободу.
Разделив между собою кубок вина, Супрамати и Нара встали.
– Идите по одному пути! Огненные узы соединяют вас и ничто более не разлучит, – сказал старец.
Два рыцаря взяли новобрачных за руки и довели их до дверей залы. Остальные присутствующие тоже разошлись.
– До обеда мы можем наслаждаться обществом друг друга, – сказала Нара своим обычным небрежно-насмешливым тоном.
Морган был слишком доволен, чтобы обратить на это внимание.
– Не желаете ли вы пройти в мою комнату? – радостно спросил он.
– Отчего же нет? Проводите.
Когда они очутились в комнате Моргана, тот привлек Нару в объятия и поцеловал ее, пробормотав:
– Я и не мечтал, что счастье так скоро явится ко мне!
– Разве уж такое счастье наследовать вдову и к тому же бессмертную жену? – с насмешкой заметила Нара, освобождаясь от объятий Моргана.
– Я смотрю на это, как на счастье, и желал бы сейчас же решить вместе с вами, где мы будем жить. В данную минуту Венеция мне кажется неудобною, – сказал Морган.
– Вы спешите, Супрамати, забывая то, в чем уже раньше, условились! Свет знает нас только как обыкновенных людей, и сегодняшняя церемония не имеет для него никакого значения. До времени окончания моего официального траура мы должны оставаться чужими друг другу. Потом мы отпразднуем обручение и свадьбу, как и все остальные. А пока путешествуйте, осматривайте главные столицы и забавляйтесь.
– Как жестоко вы говорите, Нара, да еще в минуту, когда закон этого великого братства соединил нас! Я не настаиваю и уважаю вашу волю, но мне очень тяжела наша разлука.
– Вы все забываете, что эликсир жизни не лишил вас ни одного мужского инстинкта. Наша разлука кажется вам тяжелой только потому, что вы никогда еще не жили, здоровый и богатый, в большом городе, полном искушений и населенном целой армией женщин, существующих только развратом – открытым и профессиональным – как актрисы и кокотки всех категорий, – или тайным, как это практикуют светские женщины. Весь этот мир (кокотки и неверные жены) всегда жаждут молодого, красивого и, в особенности, богатого мужчину.
– Вы забываете, со своей стороны, что я человек женатый. Нара презрительно улыбнулась.
– О! Брак никогда еще не был препятствием ни для мужчины, ни для женщины, которая желает его заполучить. Царицы кулис считают за особую заслугу, если им удается ощипать какого-нибудь пижона, попавшего в их сети, в ущерб семье, которая остается в тени, чтобы не стеснять своих возлюбленных. По большей части законные жены не имеют ни малейшего понятия о достоинствах своего супруга, о его любезности, великодушии и снисходительности, которые он выказывает этим жрицам Венеры. Только в их будуарах могла бы законная половина составить себе истинное понятие о характере своего господина и повелителя, который нигде не бывает так скучен и капризен, как под супружеской кровлей. Не удивляйтесь: я говорю одну только истину. Вы, Супрамати, еще наивны и неопытны; но подождите и увидите, что будет, когда вы приедете в Париж, остановитесь в завещанном вам Нарайяной укромном отеле, и по городу распространится слух, что набоб прибыл. Со всех сторон появятся друзья и будут стараться всячески развлекать вас. А какое более благородное развлечение может быть, как не покровительство талантам, которыми кишит театральная богема! Вы не вкусили еще такого удовольствия как быть «своим» за кулисами, вовремя поднести какую-нибудь драгоценность или букет, устроить увеселительную поездку с «этими дамами», а – высшая награда – носить в петлице цветок, данный вам какой-нибудь театральной звездой. Как бы грязна ни была рука, давшая цветок, вы будете считать его очищенным талантом и презрительно станете сравнивать эту шикарную и очаровательную фею со своей законной супругой, существом глупым, стеснительным ярмом, которая осмеливается еще иметь на вас какие-то права и претензии…
Морган слушал, онемев от удивления. Острая горечь, звучавшая в голосе Нары, и мрачный огонь, вспыхивавший в ее глазах, указывали, что в эту минуту прорвались наружу долго сдерживаемые чувства. Нарайяна должен был глубоко оскорбить эту женщину с глазами сфинкса, чтобы внушить ей такое презрение к самым священным узам, соединяющим людей.
Теперь только он понял, почему та не пролила ни слезинки при известии о смерти Нарайяны.
– Несправедливо взваливать одну и ту же вину на виновного и на невиновного, Нара, – с живостью сказал он. – Я вижу, что другой заставил вас много страдать; но я, будьте уверены, слишком проникнут сознанием долга, чтобы пренебречь обязанностями, принятыми мною на себя сегодня.
Нара рассмеялась присущим ей легким и загадочным смехом.
– О! Долг – понятие растяжимое, а для мужчин оно служит синонимом эгоизма. У мужчины всегда и прежде всего стоит исполнение разных обязанностей по отношению к самому себе, а самая священная из этих – это тщательно скрывать от жены все тайные похождения своей интимной жизни для того, понятно, чтобы избавить ее от огорчений и не смущать домашний мир. Все, что я говорю, Супрамати, не относится прямо к вам. В настоящее время я не требую от вас верности, и до той минуты, когда мы окончательно соединимся, вы можете смотреть на себя, как на свободного человека. Живите и наслаждайтесь всеми удовольствиями. При такой долгой жизни надо все испробовать и все узнать. Свобода же, которую я вам даю до нашего возвращения в Венецию, избавит вас от необходимости придумывать массу лжи, чтобы скрывать и прикрывать ваши измены ложными клятвами.
– Как можете вы, Нара, так обижать меня, приписывая мне Бог знает что? По какому праву предполагаете вы, что я, проведя самые опасные годы юности в трудовой и честной жизни, начну теперь вести безумную и разгульную жизнь?
– Потому что вас еще не искушали два самых опасных соблазнителя: здоровье и богатство. Вы не хотите понять, что эликсир жизни нисколько не изменяет нашей человеческой природы, наших увлечений и слабостей. Мы доступны всем горестям, страстям и похмелью, терзающим людское сердце; только мы не находим успокоения в смерти. Мы остаемся пленниками плоти, вечно обновляемой неизвестным жизненным соком, пленниками наших упорных инстинктов, не желающих умирать.
– Нет, нет, Нара, вы несправедливы и неблагодарны в отношении чудесного дара, обеспечивающего нам жизнь. Я, напротив, смотрю как на благодеяние, что нам сохранена способность любить и ненавидеть, чувствовать горе и радость. Без этого так пуста и скучна была бы бесконечная жизнь, защищенная от смерти – этого дамоклова меча, висящего над головой всякого живого существа. Кроме того, разлучение тела и души – операция более чем болезненная, даже страшная, и только избранные покорно переносят ее.
– Придет время, Супрамати, когда вы станете смотреть на смерть, как на освободительницу. Вглядитесь повнимательней в членов нашего братства, и вы убедитесь, что большая часть их утомлены долгим жизненным путем и жаждут перемены.
– Может быть, когда-нибудь и я дойду до такого утомления, но в настоящую минуту мое сердце только полно доверия, энергии и благодарности за то, что передо мной открыто обширное поле для полезной работы; я могу только прославлять за то Бога. У меня остается лишь одно желание: убедить вас, Нара, что любовь – это чистое и божественное чувство – может излечить все душевные раны.
– Да, если бы она была такой, какой вы ее себе воображаете; но любовь между мужчиной и женщиной – это вечная борьба противоположных интересов; бескорыстную привязанность чувствуют только к детям, друзьям и животным. Но оставим этот разговор; у меня пока составилось на этот счет твердое убеждение. Я считаю всех мужчин изменниками и циниками, снисходительными ко всем порокам, которыми женщина может быть им приятна, но беспощадными ко всякому беспристрастному суждению об их собственной личности.
– Надо признаться, что наш первый супружеский разговор оказался не особенно лестным для меня, – заметил полураздосадованный, полуогорченный Морган.
– Я постараюсь вознаградить вас, когда мы соединимся и отпразднуем официально нашу свадьбу, – с веселым смехом ответила Нара. – К тому времени я постараюсь пропитаться любовью и доверием, чтобы даже не подозревать вашу добродетель, а буду вам такой покорной, слепой и влюбленной женой, какую вы только можете пожелать.
Звон колокола, призывавшего к обеду, прервал их разговор, и они отправились в столовую залу, где собравшиеся братья чествовали союз Нары с Супрамати.
Еще два дня прошли как во сне. Морган осматривал таинственный дворец, грандиозное убранство которого возбуждало его восхищение, и знакомился со своими новыми братьями. В разговорах, полных интереса, часы летели, как минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Он взял с жертвенника выточенный в виде сердца, красный, как рубин, камень, внутри которого точно горело пламя, и повесил его на шею Супрамати.
– Получи, брат Супрамати, этот великий талисман-целитель! Исцеляй страждущих, никогда не отказывая им в своей помощи!
А теперь позволь мне дать тебе несколько советов и сделать несколько замечаний относительно твоего ближайшего будущего.
Ты еще не жил, в широком смысле этого слова. Бедный труженик, больной, вдвойне вынужденный беречь свои силы и избегать искушений, ты не можешь быть уверен, что не поддашься им; так как не забывай, что ты человек и что тебе присущи все человеческие слабости, тем более что воспринятая тобою эссенция жизни делает твои силы настолько неисчерпаемыми, что никакие безумства и излишества не в состоянии их истощить. Но для того, чтобы приобресть ясное спокойствие, необходимое для парения в высших областях чистого знания, необходимо осушить кубок жизни и изучить страсти, волнующие мир, куда ты вернешься. Итак, вмешайся в безумную толпу, растрачивающую свои физические и интеллектуальные силы на житейском базаре, где все покупается и продается и где всевластно царит эгоизм. Тщеславие ослепляет этих несчастных, зараженных и покрытых ранами, какими платит порок своим адептам; они пляшут у своей открытой могилы, не замечая, что ноги их уже скользят в черную яму. Тебе надо еще научиться со спокойствием мудреца и со снисходительностью божественного милосердия смотреть на адский и выразительный хоровод ослепленной толпы, которая в своей вечной погоне за новыми ощущениями кружится с идиотской улыбкой на устах, не замечая, что лица увядают, волоса седеют и приближается час, когда спросят отчет о погубленной всеми излишествами жизни.
Итак, иди, мой брат, и вмешайся в вихрь жизни! Когда же ты подчинишь себе все свои чувства, твоя кровь изменит свой состав, а излучения твоего очищенного мышления вознесут тебя выше только что описанного мною людского стада; когда, наконец, вся подготовительная работа будет кончена, тогда ты будешь способен открыть великую книгу высшего знания и искать причину причин.
Мне остается задать тебе последний вопрос: кого из здесь присутствующих братьев желаешь ты избрать себе в наставники для первого посвящения, когда настанет час и ты пожелаешь удалиться в уединение и приняться за работу?
Взгляд Моргана блуждал по блестящему собранию, по молодым и красивым лицам, которые приветливо улыбались ему, по лицам почтенных и величавых старцев и, наконец, остановился на Дахире. В белой одежде он не имел того мрачного и зловещего вида, какой придавало ему черное платье. Красивое, бледное лицо и большие, полные покорной грусти глаза показались Моргану невыразимо симпатичными.
– Могу я избрать того, кто приходил за мной и привел меня сюда?
Выражение радости и удивления осветило лицо Дахира.
– Хорошо, – ответил старец. – Пусть он будет твоим первым наставником!
Дахир подошел к Моргану и братски поцеловал его, и все присутствовавшие подошли поздравить нового брата. Минуту спустя старец, казавшийся главой собрания, сказал:
– Братья мои! Нам остается исполнить еще один долг; надо пресечь узы, связывающие изменника Нарайяну с делом, которое он бросил, вернувшись в невидимый мир раньше того срока, который ждет нас, когда наша миссия будет кончена.
Все отступили и образовали большой круг, в центре которого два мальчика поставили треножник с угольями и широкую маленькую чашку с белым веществом.
Тогда подошел первосвященник, поставил чашку на уголья и влил туда несколько капель из флакона, который достал из-за пояса.
Тотчас же послышались вдали удары грома и в зале сделалось совершенно темно. Вдруг сверху брызнула молния и зажгла на треножнике уголья, вспыхнувшие разноцветным пламенем. Поднялся столб дыма, который упал затем на пол, стал извиваться спиралью, напоминая собой кольца громадной змеи. Разыгралась настоящая буря. Удары грома и молнии беспрерывно следовали друг за другом. Земля дрожала и пришла, казалось, в движение. Отовсюду стали появляться странные и ужасные существа. Одни были крылатые, с головами сфинкса или птицы; другие – пресмыкающиеся, с человеческими лицами, но со зверским, хитрым и адски злым выражением.
Супрамати прислонился к колонне, с любопытством и со страхом смотря на отвратительную стаю, толпившуюся вокруг треножника и наполнявшую воздух пронзительными и раздирающими криками.
Вдруг со свистом и треском появился пурпурный облачный столб, который расплылся, открыв человеческую фигуру. Очертание и особенно голова фигуры резко вырисовывались на этом кроваво-красном фоне.
Сдавленный крик сорвался с губ Моргана: он узнал явившегося к нему незнакомца. Огненно-красная лента связывала Нарайяну с костром, на котором пылало таинственное пламя, распространявшее теперь удушливый аромат.
– Я разбил узы, которые не в силах был больше влачить, – произнес звучный голос Нарайяны. – Но я никому не сделал зла и нашел взамен себя человека, более достойного занять мое место, которого и сделал своим наследником.
– Ты желал свободы и получишь ее! Тебе предстоит раскаиваться в твоем поступке, а не нам оплакивать и сожалеть неверного служителя истины, – ответил первосвященник, поднимая обеими руками свой меч.
Он произнес несколько слов, которые Морган не понял, и меч с быстротой молнии опустился на огненную ленту, связывавшую Нарайяну с треножником. Раздался страшный крик, сопровождаемый раскатами грома, и фигура Нарайяны рассыпалась на тысячу искр. Столб огня и дыма с минуту кружился над треножником, а затем все угасло; темнота рассеялась и лучи солнца снова залили громадный зал своим радостным светом.
Моргану показалось, что он видел во сне эту ужасную сцену, хотя пустой и угасший треножник доказывал противное. С глубоким вздохом повернулся он и только теперь увидел Нару, стоящую с другими женщинами, среди которых находилась Лора. Сверкающий взгляд молодой женщины, видимо, искал в толпе высокую фигуру Дахира.
При виде своей невесты, которая показалась ему еще прекраснее, сердце Моргана усиленно забилось. Он хотел уже подойти к Наре, как вдруг первосвященник подозвал его и благосклонно спросил:
– Ты принял наследство Нарайяны? Согласен ли ты стать также супругом и покровителем его вдовы?
– Да! Это – для меня самая дорогая и священная часть его наследства, – ответил Морган.
В глубине души он был очень доволен этой необходимостью, так как Нара положительно очаровывала его.
– В такое случае подойдите и я соединю вас!
Два мальчика, убрав пустой треножник, положили перед жертвенником пурпурную подушку, вышитую золотом. Затем к Наре подошли две женщины, из которых одна несла венок из белых цветов, каких Морган никогда еще не видел, а другая – необыкновенно легкое и прозрачное покрывало. Убрав голову невесты, эти женщины соединили руку Нары с рукой ее будущего мужа. Нара и Морган опустились на колени на подушку. По бокам их стали два вооруженных рыцаря и скрестили над их головами свои мечи, на остриях которых пылало небольшое золотистое пламя.
Первосвященник взял с жертвенника блюдце и зажег на нем бесцветную жидкость, распространявшую острый, но приятный аромат.
Совершив несколько раз курение, он надел брачующимся кольца, а затем, подняв Нару, увел ее в святилище за жертвенником, закрытое вытканной из серебряных нитей завесой.
Через несколько минут оба вернулись. Нара казалась взволнованной и с опущенной головой заняла свое место на подушке.
Тогда первосвященник разломил над ее головой палочку слоновой кости, говоря:
– Я уничтожаю прошлое. Для тебя, Нара, существует теперь только настоящее и будущее. Будь достойна новой жизни! Будь верна и любяща, чтобы ты наконец получила свободу.
Разделив между собою кубок вина, Супрамати и Нара встали.
– Идите по одному пути! Огненные узы соединяют вас и ничто более не разлучит, – сказал старец.
Два рыцаря взяли новобрачных за руки и довели их до дверей залы. Остальные присутствующие тоже разошлись.
– До обеда мы можем наслаждаться обществом друг друга, – сказала Нара своим обычным небрежно-насмешливым тоном.
Морган был слишком доволен, чтобы обратить на это внимание.
– Не желаете ли вы пройти в мою комнату? – радостно спросил он.
– Отчего же нет? Проводите.
Когда они очутились в комнате Моргана, тот привлек Нару в объятия и поцеловал ее, пробормотав:
– Я и не мечтал, что счастье так скоро явится ко мне!
– Разве уж такое счастье наследовать вдову и к тому же бессмертную жену? – с насмешкой заметила Нара, освобождаясь от объятий Моргана.
– Я смотрю на это, как на счастье, и желал бы сейчас же решить вместе с вами, где мы будем жить. В данную минуту Венеция мне кажется неудобною, – сказал Морган.
– Вы спешите, Супрамати, забывая то, в чем уже раньше, условились! Свет знает нас только как обыкновенных людей, и сегодняшняя церемония не имеет для него никакого значения. До времени окончания моего официального траура мы должны оставаться чужими друг другу. Потом мы отпразднуем обручение и свадьбу, как и все остальные. А пока путешествуйте, осматривайте главные столицы и забавляйтесь.
– Как жестоко вы говорите, Нара, да еще в минуту, когда закон этого великого братства соединил нас! Я не настаиваю и уважаю вашу волю, но мне очень тяжела наша разлука.
– Вы все забываете, что эликсир жизни не лишил вас ни одного мужского инстинкта. Наша разлука кажется вам тяжелой только потому, что вы никогда еще не жили, здоровый и богатый, в большом городе, полном искушений и населенном целой армией женщин, существующих только развратом – открытым и профессиональным – как актрисы и кокотки всех категорий, – или тайным, как это практикуют светские женщины. Весь этот мир (кокотки и неверные жены) всегда жаждут молодого, красивого и, в особенности, богатого мужчину.
– Вы забываете, со своей стороны, что я человек женатый. Нара презрительно улыбнулась.
– О! Брак никогда еще не был препятствием ни для мужчины, ни для женщины, которая желает его заполучить. Царицы кулис считают за особую заслугу, если им удается ощипать какого-нибудь пижона, попавшего в их сети, в ущерб семье, которая остается в тени, чтобы не стеснять своих возлюбленных. По большей части законные жены не имеют ни малейшего понятия о достоинствах своего супруга, о его любезности, великодушии и снисходительности, которые он выказывает этим жрицам Венеры. Только в их будуарах могла бы законная половина составить себе истинное понятие о характере своего господина и повелителя, который нигде не бывает так скучен и капризен, как под супружеской кровлей. Не удивляйтесь: я говорю одну только истину. Вы, Супрамати, еще наивны и неопытны; но подождите и увидите, что будет, когда вы приедете в Париж, остановитесь в завещанном вам Нарайяной укромном отеле, и по городу распространится слух, что набоб прибыл. Со всех сторон появятся друзья и будут стараться всячески развлекать вас. А какое более благородное развлечение может быть, как не покровительство талантам, которыми кишит театральная богема! Вы не вкусили еще такого удовольствия как быть «своим» за кулисами, вовремя поднести какую-нибудь драгоценность или букет, устроить увеселительную поездку с «этими дамами», а – высшая награда – носить в петлице цветок, данный вам какой-нибудь театральной звездой. Как бы грязна ни была рука, давшая цветок, вы будете считать его очищенным талантом и презрительно станете сравнивать эту шикарную и очаровательную фею со своей законной супругой, существом глупым, стеснительным ярмом, которая осмеливается еще иметь на вас какие-то права и претензии…
Морган слушал, онемев от удивления. Острая горечь, звучавшая в голосе Нары, и мрачный огонь, вспыхивавший в ее глазах, указывали, что в эту минуту прорвались наружу долго сдерживаемые чувства. Нарайяна должен был глубоко оскорбить эту женщину с глазами сфинкса, чтобы внушить ей такое презрение к самым священным узам, соединяющим людей.
Теперь только он понял, почему та не пролила ни слезинки при известии о смерти Нарайяны.
– Несправедливо взваливать одну и ту же вину на виновного и на невиновного, Нара, – с живостью сказал он. – Я вижу, что другой заставил вас много страдать; но я, будьте уверены, слишком проникнут сознанием долга, чтобы пренебречь обязанностями, принятыми мною на себя сегодня.
Нара рассмеялась присущим ей легким и загадочным смехом.
– О! Долг – понятие растяжимое, а для мужчин оно служит синонимом эгоизма. У мужчины всегда и прежде всего стоит исполнение разных обязанностей по отношению к самому себе, а самая священная из этих – это тщательно скрывать от жены все тайные похождения своей интимной жизни для того, понятно, чтобы избавить ее от огорчений и не смущать домашний мир. Все, что я говорю, Супрамати, не относится прямо к вам. В настоящее время я не требую от вас верности, и до той минуты, когда мы окончательно соединимся, вы можете смотреть на себя, как на свободного человека. Живите и наслаждайтесь всеми удовольствиями. При такой долгой жизни надо все испробовать и все узнать. Свобода же, которую я вам даю до нашего возвращения в Венецию, избавит вас от необходимости придумывать массу лжи, чтобы скрывать и прикрывать ваши измены ложными клятвами.
– Как можете вы, Нара, так обижать меня, приписывая мне Бог знает что? По какому праву предполагаете вы, что я, проведя самые опасные годы юности в трудовой и честной жизни, начну теперь вести безумную и разгульную жизнь?
– Потому что вас еще не искушали два самых опасных соблазнителя: здоровье и богатство. Вы не хотите понять, что эликсир жизни нисколько не изменяет нашей человеческой природы, наших увлечений и слабостей. Мы доступны всем горестям, страстям и похмелью, терзающим людское сердце; только мы не находим успокоения в смерти. Мы остаемся пленниками плоти, вечно обновляемой неизвестным жизненным соком, пленниками наших упорных инстинктов, не желающих умирать.
– Нет, нет, Нара, вы несправедливы и неблагодарны в отношении чудесного дара, обеспечивающего нам жизнь. Я, напротив, смотрю как на благодеяние, что нам сохранена способность любить и ненавидеть, чувствовать горе и радость. Без этого так пуста и скучна была бы бесконечная жизнь, защищенная от смерти – этого дамоклова меча, висящего над головой всякого живого существа. Кроме того, разлучение тела и души – операция более чем болезненная, даже страшная, и только избранные покорно переносят ее.
– Придет время, Супрамати, когда вы станете смотреть на смерть, как на освободительницу. Вглядитесь повнимательней в членов нашего братства, и вы убедитесь, что большая часть их утомлены долгим жизненным путем и жаждут перемены.
– Может быть, когда-нибудь и я дойду до такого утомления, но в настоящую минуту мое сердце только полно доверия, энергии и благодарности за то, что передо мной открыто обширное поле для полезной работы; я могу только прославлять за то Бога. У меня остается лишь одно желание: убедить вас, Нара, что любовь – это чистое и божественное чувство – может излечить все душевные раны.
– Да, если бы она была такой, какой вы ее себе воображаете; но любовь между мужчиной и женщиной – это вечная борьба противоположных интересов; бескорыстную привязанность чувствуют только к детям, друзьям и животным. Но оставим этот разговор; у меня пока составилось на этот счет твердое убеждение. Я считаю всех мужчин изменниками и циниками, снисходительными ко всем порокам, которыми женщина может быть им приятна, но беспощадными ко всякому беспристрастному суждению об их собственной личности.
– Надо признаться, что наш первый супружеский разговор оказался не особенно лестным для меня, – заметил полураздосадованный, полуогорченный Морган.
– Я постараюсь вознаградить вас, когда мы соединимся и отпразднуем официально нашу свадьбу, – с веселым смехом ответила Нара. – К тому времени я постараюсь пропитаться любовью и доверием, чтобы даже не подозревать вашу добродетель, а буду вам такой покорной, слепой и влюбленной женой, какую вы только можете пожелать.
Звон колокола, призывавшего к обеду, прервал их разговор, и они отправились в столовую залу, где собравшиеся братья чествовали союз Нары с Супрамати.
Еще два дня прошли как во сне. Морган осматривал таинственный дворец, грандиозное убранство которого возбуждало его восхищение, и знакомился со своими новыми братьями. В разговорах, полных интереса, часы летели, как минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35