Погруженный в свои мысли, Эдвард рассеянно кивнул ему. Если он увидит, что в Софи разгорается интерес к жизни, — что ж, он найдет немало невинных забав, в которых они смогут вместе принять участие. Может быть, начать с хорошей прогулки в автомобиле и ленча у «Дельмонико»?..
Эдвард пересек роскошный мраморный вестибюль и остановился у стойки портье, чтобы забрать почту; тут он случайно заметил высокого, с бронзовым загаром золотоволосого человека, внимательно глядевшего на него. Эдвард подумал, что это кто-то знакомый, но, посмотрев внимательнее, убедился, что этого мужчину он никогда прежде не видел. Он отвернулся, перебирая конверты, которые протянул ему служащий гостиницы, и тут же его кто-то сильно толкнул. Письма рассыпались по полу.
— О, извините! — лениво растягивая слова, произнес незнакомец. — Позвольте, я вам помогу.
Эдвард удивленно следил, как высокий загорелый чужак, минуту назад присматривавшийся к нему, подбирал конверты. Когда незнакомец выпрямился, Эдвард увидел, что тот лет на пятнадцать старше его самого. Мужчина протянул ему письма. Губы его сложились в улыбку, но глаза странного золотистого оттенка смотрели серьезно и внимательно.
На мгновение Эдвард замер. Он определенно знал эти глаза. Такие глаза невозможно забыть.
— Мы с вами знакомы?
Чужак снова улыбнулся:
— Не думаю.
Но Эдвард чувствовал уверенность, что они где-то встречались. И еще он не сомневался, что этот человек толкнул его намеренно. Он усмехнулся:
— Благодарю вас, сэр.
Эдвард гадал, не стащил ли незнакомец какое-то из писем, но поскольку он не успел просмотреть их все до того, как уронил, то не мог об этом судить с уверенностью. Эдвард ожидал одного сообщения от компании «Де Бирс», из Южной Африки, а все остальные письма никакой важности не представляли. Может быть, этот человек, так же как и «Де Бирс», охотится за его рудником?
— Надеюсь, я вас не слишком обеспокоил, — так же лениво произнес золотоволосый мужчина, холодно посмотрев на Деланца. Он, правда, сверкнул обаятельной улыбкой, но Эдвард видел всю ее фальшь. Потом незнакомец отвернулся и пошел прочь.
Глядя ему вслед, Эдвард гадал, какого черта могло понадобиться этому типу… и где они могли встречаться прежде? В душе нарастала тревога.
Джейк О'Нил прошел через одну комнату, потом через другую, зашел в следующую… Он обошел весь огромный новый особняк. Его шаги эхом отдавались от стен, от высоких потолков. Обойдя первый этаж, поднялся на второй, потом на третий, четвертый… Наверху, в комнатах для прислуги, он задержался и выглянул в окно. Воды Гудзона поблескивали внизу, как черная змея в лунном свете.
И только в одну комнату он не стал заходить — в детскую.
Во время своего обхода он разглядывал каждый предмет обстановки, каждый ковер, каждую картину. Он отмечал цвет стен, обивки стульев, кресел, диванов и кушеток, осматривал шторы и занавеси, люстры и канделябры. Он не пропустил ни одного карниза, ни одного лепного украшения.
Если он и остался доволен осмотром, никто бы не смог определить этого по выражению его лица. Если же недоволен, этого некому было заметить. Потому что он был один.
Тем же размеренным шагом Джейк спустился вниз. Никаких чувств не отражалось на его загорелом, обветренном лице. Шаги его глухо прозвучали в пустом холле. Он прошел в библиотеку. Комната была обшита темными панелями, которые казались еще темнее благодаря турецкому ковру цвета старого бордо, лежавшему на полу. Вдоль двух стен тянулись полки с книгами. В камине зеленого гранита огонь не горел. Комнату освещала лишь маленькая лампа на огромном столе в стиле чиппендейл — да и этот свет казался холодным и каким-то стерильным.
Джейк налил себе порцию лучшего виски, какое только можно было купить, выпил ее одним глотком, налил вторую. Потом подошел к зеленому кожаному дивану и сел. Виски согрело его, но не смогло отогнать тяжелые мысли. Джейк чувствовал, что в груди у него застрял тяжелый ком.
Вытянув длинные ноги, он закрыл глаза, на его лице отразилась сильная душевная боль.
Джейк тяжело вздохнул, вздох этот слишком походил на рыдание.
Он был один в этом огромном доме, стоившем три миллиона долларов, один, если не считать единственного слуги, — но он сам этого хотел. Он давно уже был один и ничего другого не знал.
Конечно, теперь, когда он вернулся, когда его дворец наконец достроен, ему понадобится целая армия прислуги, чтобы содержать все в порядке. И уже завтра Джейк предполагал нанять секретаря.
Но станет ли от этого дом уютнее?
И тут он вдруг услышал… Нежный детский смех. Он доносился снаружи, из холла.
Джейк застыл, не осмеливаясь открыть глаза, напряженно прислушиваясь к дорогим ему звукам — звукам, которых он не слышал много-много лет… и которых ему никогда больше не услышать. Да и теперь они ему лишь чудились, он просто вообразил, что детский смех звучит в этом мавзолее, который он называл своим домом, он просто вообразил его в своем бесконечном горе. Уже не в первый раз его душа отдыхала, слыша этот нежный смех, и Джейк знал, что такое еще не раз повторится, ибо он позволял себе уйти в мир фантазий — ведь ничего другого у него просто не осталось.
Потом Джейк вдруг подумал, а не сходит ли он с ума, не уступает ли безумию сознательно, намеренно.
Ему и прежде случалось мечтать о безумии — когда он гнил в тюрьме.
Но он не откажется от воспоминаний, даже если они грозят ему сумасшествием, он просто не может. Ведь это были те самые воспоминания, которые помогли ему выжить в течение двух лет, тех двух лет, что он провел за решеткой, прежде чем ему удалось бежать.
Сидя с закрытыми глазами, Джейк прислушался — и снова услышал смех. Он боялся вздохнуть. Он уже услышал ее быстрые шаги… Золотистые кудри развевались, щечки алели, она со всех ног мчалась к нему. Как она хороша, как мила! «Папа, папа!» — кричала она, протягивая к нему руки.
Джейк чуть было не улыбнулся — да только он давно забыл, как это делается.
А кроме того, и радоваться-то нечему: ведь ему уже тридцать восемь, и он стоит на грани безумия. Все его радости были воображаемыми, у него остались только ранящие душу воспоминания.
Софи. Боже, как он нуждался в ней! Случались такие дни, как сегодня, когда он просто не в силах был вынести разлуку. Возвращение в Нью-Йорк с намерением поселиться здесь вряд ли можно считать хорошей идеей, и дело не в страхе перед властями, которые могли бы раскрыть его инкогнито. Нет, Джейк О'Нил давно погиб в перестрелке с полицией — это случилось на маленьком складе, который чуть позже превратился в пылающий ад. Товарищ Джейка по побегу из тюрьмы был убит, и Джейк почти не помнил, как он менялся с ним одеждой и карточкой среди языков пламени, когда стены уже начали рушиться. Но он хорошо помнил, что писали на следующий день лондонские газеты. Он даже присутствовал на собственных коротких похоронах, на которые не приехал никто из родных, и отдал дань памяти молодому человеку, погибшему вместо него, и попрощался с Джейком О'Нилом, которому уже не суждено воскреснуть.
Теперь он был Джейком Райаном, солидным дельцом международного уровня. Первое состояние он сколотил в строительном бизнесе в Нью-Йорке, а второе — в Ирландии, но уже не только строительством, а и другими, более опасными делами. В том, что Джейк вкладывал деньги в Ирландию, крылась горькая ирония. Когда он еще мальчишкой, внезапно лишившимся родного дома, вынужден был бежать из этой страны, преследуемый британскими властями за преступление, совершенное им в ярости и отчаянии, он и не думал, что когда-нибудь вернется туда.
В те дни сердце его разрывалось от горя при мысли, что он покидает Зеленый остров навсегда. И Джейк не предполагал, что вернется в еще большем горе, оставив жену и дочь в Америке.
Софи! Боже… Как он любил свою милую дочь! Как ему хотелось быть рядом с ней, рассмотреть ее, поговорить с ней, коснуться ее, обнять…
Джейк стиснул зубы, встал и подошел к письменному столу, на котором стояла пустая серебряная рамка от Тиффани. В один прекрасный день он раздобудет ее фотографию, и портрет дочери всегда будет с ним.
Он вытер влажные щеки и взялся за телефон. Оператор ответил мгновенно. Джейк назвал номер и несколькими секундами позже услышал детский, с придыханием голосок Лу-Энн. Джейк едва не дал отбой, но все же, спохватившись, заговорил. Он не смог бы провести еще одну ночь в полном одиночестве.
Лу-Энн согласилась приехать, и он повесил трубку, невидящими глазами уставясь на темно-коричневую стену. Если бы он мог открыться, если бы мог обнаружить себя… для одной лишь Софи.
Но разумеется, он не может этого сделать. Софи просто не захочет встретиться с отцом — с человеком, официально осужденным как убийца и предатель. Если он осмелится подойти к ней, она бросится бежать, крича от ужаса, как и любая юная леди на ее месте. Узнай Софи, что отец жив, она будет слишком потрясена. Джейк ничуть не беспокоился о Сюзанне, и ему было наплевать на самого себя, но он ни за что на свете не хотел бы причинить боль Софи. Она для него самое дорогое существо в мире, она богата и устроена, и ей ни к чему сталкиваться с парией.
Софи отступала назад, пока не уперлась спиной в стену мастерской. С другого конца тускло освещенной комнаты на нее, сдержанно улыбаясь, смотрел Эдвард; и взгляд его, полный намека, соблазна, сексуальности — это был порочный взгляд. Эдвард смотрел на нее с холста.
Софи заметила, что вся съежилась, обхватив себя руками. Сквозь огромное окно мастерской она видела, что небо начало светлеть — к городу подбирался рассвет. В эту ночь Софи не сомкнула глаз. Она писала яростно, не останавливаясь ни на минуту, не отдыхая. И вот теперь Эдвард смотрел на нее дерзко, уверенно и удивительно живо. Софи медленно соскользнула по стене на пол.
Она была бесконечно измучена. Прижала дрожащие руки к губам, понимая, что это лучшая из ее работ. Эдвард шел с небрежной грацией, а за его спиной угадывались песок и небо; Эдвард шагал, засунув руки в карманы светлых брюк, его белый пиджак был расстегнут, галстук немного сбился на сторону, и он, чуть повернув голову, смотрел прямо на Софи. В отличие от жанровой картины с женщинами-иммигрантками Софи выбрала для этой работы необычную палитру, где преобладали ярко-синий и светло-желтый тона. Но так же, как в жанровой сценке, Софи оставила задний план нечетким, неопределенным. Зато фигура Эдварда была прописана детально, а лицо… лицо сразу западало в память.
Софи сжалась в комочек, подтянув колени к груди, и продолжала смотреть на портрет. Эдвард на холсте являл собой олицетворение броской элегантности, уверенной мужественности, беспечности и ума, притягательной сексуальности. Софи написала его таким, каким видела.
Он смотрел на нее, и в его взгляде таилось обещание, которого Софи не могла понять. Боже, как ей хотелось понять! Эдвард никогда не казался ей более влекущим к себе, чем на этом портрете, и это было почти невыносимо.
Софи вздохнула, громко и нервно. Наверное, она сойдет с ума, если будет постоянно думать об этом. Ну ничего, скоро рассветет, взойдет солнце, и к ней вернется ее обычная безмятежность. А то, что Эдвард может обещать ей или другой женщине, приведет лишь к гибели и ни к чему более. И все же Софи трепетала, воображая, как это было бы чудесно — сдаться на его милость…
Она думала о том, каким бесконечно чувственным был Эдвард с Хилари, как горячи и настойчивы были его поцелуи… Горячая краска залила ее щеки, все тело запылало, когда она вспомнила, как он овладел Хилари, и Софи не могла остановить свои мысли, не могла оторваться от них, как оторвалась от его портрета. Если бы только забыть то, что она видела на пляже!
Если бы она могла забыть прикосновение его губ к своим губам и горячее, пронзающее ощущение его паха, коснувшегося ее!
Софи снова обхватила себя руками. Несмотря на то что она невероятно устала, проработав всю ночь, уснуть сейчас она не смогла бы. Никогда прежде ее тело не было таким живым и энергичным. Каждый нерв, казалось, натянулся и трепетал, словно ожидая чего-то неведомого. Но все же Софи была в достаточной степени женщиной, чтобы понять: она попалась в ловушку, в паутину желания — желания, которое, без сомнения, никогда не исполнится.
Боже, Боже! Софи чувствовала, что способна разрыдаться в любую секунду. Как она могла оказаться в подобной ужасной ситуации? Ведь совсем недавно она была совершенно безразлична к мужчинам, к страстям, все это существовало лишь за пределами ее мира. Совсем недавно она и не подозревала о существовании Эдварда Деланца. Но вчера он поцеловал ее, а нынешнюю ночь она простояла у мольберта, работая над его портретом. И Софи сильно подозревала, что этот холст окажется лишь началом. Подумала Софи и о том, что Эдвард утверждал, будто они — друзья. Девушка была не настолько наивна, чтобы не знать: иной раз мужчины называют подругами своих любовниц. А он поцеловал ее. Неужели ее мать права? Неужели он преследует ее лишь с целью соблазнить, совратить — сделать своей любовницей?
Софи закрыла глаза, тяжко вздохнув. Вопрос, который она всю ночь старалась не задавать себе, встал наконец перед ней со всей ясностью, и отмахнуться от него было невозможно. Если Эдвард хочет, чтобы она стала его любовницей, — решится ли она на это?
Ссутулившись, Софи сидела на крылечке рядом с миссис Гутенберг. Она слишком устала, чтобы продолжать работу. Она совсем не спала. Но, закончив к рассвету портрет Эдварда, девушка чувствовала такое ликование, такую силу, что решила отправиться через весь город и поработать над своей жанровой сценкой — к немалой досаде Биллингса. У Софи оставалась всего неделя на эту работу, а потом, к открытию осеннего сезона, ее семья вернется из Ньюпорта; Софи просто физически ощущала, как быстро бежит время.
Внезапно она насторожилась. Послышался шум приближающегося автомобиля — рев мотора и шорох шин. Ее глаза в изумлении расширились — накренившись на повороте, из-за угла вынесся черный «паккард». Раздался резкий гудок, прохожие шарахнулись во все стороны. Лошади встали на дыбы. Взвизгнули тормоза, и автомобиль остановился возле экипажа Ральстонов, едва не наехав на него. Передние колеса уткнулись в тротуар.
Софи не шевельнулась, когда из машины, не открыв дверцы, выпрыгнул Эдвард. На нем не было специального костюма для вождения — ни пыльника, ни кепи, ни защитных очков. На мгновение он замер, глядя на Софи, сидевшую на крылечке, и на его лице появилось мрачное выражение. Потом Эдвард решительно направился к девушке.
— Не могу поверить своим глазам. Неужели вы явились в такое место, чтобы рисовать?
Софи глубоко вздохнула, но не из-за гнева, написанного на лице Эдварда, а из-за того, что это был Эдвард. Он был одет так же, как в тот день на пляже, — так, как она его написала: белый, чуть смятый пиджак, тоже чуть смятые льняные брюки. Галстук его сбился в сторону. Густые черные волосы растрепало ветром. От него исходила такая мужская энергия, что Софи почувствовала, как все ее тело наполняется глубоким, темным томлением.
Сидевшая рядом с Софи миссис Гутенберг недовольно засопела:
— Это кто такой?
Эдвард поманил девушку пальцем:
— Идите-ка сюда, Софи!
Разгневанный, он говорил повелительно, резко. Софи никогда прежде не приходилось видеть мужчин в гневе. Она послушно встала, словно марионетка, которую дернули за веревочку. Он снова поманил ее пальцем, и Софи вдруг обнаружила, что идет к нему, словно загипнотизированная, а сердце ее тяжело бьется.
Она остановилась прямо перед Эдвардом и спросила:
— Что вы здесь делаете?
— А может быть, это мне следует задать вам такой вопрос?
И тут Софи поняла, что попалась, что ее тайна раскрыта, обнаружена…
— Я здесь пишу, — пробормотала она, готовая к самому худшему. Эдвард может рассказать обо всем ее матери, и та придет в бешенство. — А как вы меня нашли?
— У вас для поисков натуры целый город в распоряжении! — резко произнес Эдвард, не ответив на ее вопрос. — Но, Боже мой, Софи, как вы могли выбрать такое ужасное место?!
Софи невольно выпрямилась.
— Не вижу в этом месте ничего дурного.
Вокруг «паккарда» уже собралась целая толпа — тут были и жильцы многоквартирного дома, и уличные торговцы. Мальчишки носились вокруг машины, завывая и визжа.
— Ничего? — грубовато спросил он. — Это же нищий район, где живет всякая голытьба, и, я думаю, вам это слишком хорошо известно.
— Разумеется, мне это известно. Именно поэтому я здесь. — Она с подчеркнутой любезностью улыбнулась Эдварду. — Я не уверена, что это ваше дело, мистер Деланца.
Эдвард изумленно уставился на нее. Софи и сама себе удивлялась. Она никогда прежде не спорила с мужчинами — тем более с такими дьявольски привлекательными.
— Это будет моим делом, дорогая, — глядя прямо ей в глаза, заявил Эдвард.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Эдвард пересек роскошный мраморный вестибюль и остановился у стойки портье, чтобы забрать почту; тут он случайно заметил высокого, с бронзовым загаром золотоволосого человека, внимательно глядевшего на него. Эдвард подумал, что это кто-то знакомый, но, посмотрев внимательнее, убедился, что этого мужчину он никогда прежде не видел. Он отвернулся, перебирая конверты, которые протянул ему служащий гостиницы, и тут же его кто-то сильно толкнул. Письма рассыпались по полу.
— О, извините! — лениво растягивая слова, произнес незнакомец. — Позвольте, я вам помогу.
Эдвард удивленно следил, как высокий загорелый чужак, минуту назад присматривавшийся к нему, подбирал конверты. Когда незнакомец выпрямился, Эдвард увидел, что тот лет на пятнадцать старше его самого. Мужчина протянул ему письма. Губы его сложились в улыбку, но глаза странного золотистого оттенка смотрели серьезно и внимательно.
На мгновение Эдвард замер. Он определенно знал эти глаза. Такие глаза невозможно забыть.
— Мы с вами знакомы?
Чужак снова улыбнулся:
— Не думаю.
Но Эдвард чувствовал уверенность, что они где-то встречались. И еще он не сомневался, что этот человек толкнул его намеренно. Он усмехнулся:
— Благодарю вас, сэр.
Эдвард гадал, не стащил ли незнакомец какое-то из писем, но поскольку он не успел просмотреть их все до того, как уронил, то не мог об этом судить с уверенностью. Эдвард ожидал одного сообщения от компании «Де Бирс», из Южной Африки, а все остальные письма никакой важности не представляли. Может быть, этот человек, так же как и «Де Бирс», охотится за его рудником?
— Надеюсь, я вас не слишком обеспокоил, — так же лениво произнес золотоволосый мужчина, холодно посмотрев на Деланца. Он, правда, сверкнул обаятельной улыбкой, но Эдвард видел всю ее фальшь. Потом незнакомец отвернулся и пошел прочь.
Глядя ему вслед, Эдвард гадал, какого черта могло понадобиться этому типу… и где они могли встречаться прежде? В душе нарастала тревога.
Джейк О'Нил прошел через одну комнату, потом через другую, зашел в следующую… Он обошел весь огромный новый особняк. Его шаги эхом отдавались от стен, от высоких потолков. Обойдя первый этаж, поднялся на второй, потом на третий, четвертый… Наверху, в комнатах для прислуги, он задержался и выглянул в окно. Воды Гудзона поблескивали внизу, как черная змея в лунном свете.
И только в одну комнату он не стал заходить — в детскую.
Во время своего обхода он разглядывал каждый предмет обстановки, каждый ковер, каждую картину. Он отмечал цвет стен, обивки стульев, кресел, диванов и кушеток, осматривал шторы и занавеси, люстры и канделябры. Он не пропустил ни одного карниза, ни одного лепного украшения.
Если он и остался доволен осмотром, никто бы не смог определить этого по выражению его лица. Если же недоволен, этого некому было заметить. Потому что он был один.
Тем же размеренным шагом Джейк спустился вниз. Никаких чувств не отражалось на его загорелом, обветренном лице. Шаги его глухо прозвучали в пустом холле. Он прошел в библиотеку. Комната была обшита темными панелями, которые казались еще темнее благодаря турецкому ковру цвета старого бордо, лежавшему на полу. Вдоль двух стен тянулись полки с книгами. В камине зеленого гранита огонь не горел. Комнату освещала лишь маленькая лампа на огромном столе в стиле чиппендейл — да и этот свет казался холодным и каким-то стерильным.
Джейк налил себе порцию лучшего виски, какое только можно было купить, выпил ее одним глотком, налил вторую. Потом подошел к зеленому кожаному дивану и сел. Виски согрело его, но не смогло отогнать тяжелые мысли. Джейк чувствовал, что в груди у него застрял тяжелый ком.
Вытянув длинные ноги, он закрыл глаза, на его лице отразилась сильная душевная боль.
Джейк тяжело вздохнул, вздох этот слишком походил на рыдание.
Он был один в этом огромном доме, стоившем три миллиона долларов, один, если не считать единственного слуги, — но он сам этого хотел. Он давно уже был один и ничего другого не знал.
Конечно, теперь, когда он вернулся, когда его дворец наконец достроен, ему понадобится целая армия прислуги, чтобы содержать все в порядке. И уже завтра Джейк предполагал нанять секретаря.
Но станет ли от этого дом уютнее?
И тут он вдруг услышал… Нежный детский смех. Он доносился снаружи, из холла.
Джейк застыл, не осмеливаясь открыть глаза, напряженно прислушиваясь к дорогим ему звукам — звукам, которых он не слышал много-много лет… и которых ему никогда больше не услышать. Да и теперь они ему лишь чудились, он просто вообразил, что детский смех звучит в этом мавзолее, который он называл своим домом, он просто вообразил его в своем бесконечном горе. Уже не в первый раз его душа отдыхала, слыша этот нежный смех, и Джейк знал, что такое еще не раз повторится, ибо он позволял себе уйти в мир фантазий — ведь ничего другого у него просто не осталось.
Потом Джейк вдруг подумал, а не сходит ли он с ума, не уступает ли безумию сознательно, намеренно.
Ему и прежде случалось мечтать о безумии — когда он гнил в тюрьме.
Но он не откажется от воспоминаний, даже если они грозят ему сумасшествием, он просто не может. Ведь это были те самые воспоминания, которые помогли ему выжить в течение двух лет, тех двух лет, что он провел за решеткой, прежде чем ему удалось бежать.
Сидя с закрытыми глазами, Джейк прислушался — и снова услышал смех. Он боялся вздохнуть. Он уже услышал ее быстрые шаги… Золотистые кудри развевались, щечки алели, она со всех ног мчалась к нему. Как она хороша, как мила! «Папа, папа!» — кричала она, протягивая к нему руки.
Джейк чуть было не улыбнулся — да только он давно забыл, как это делается.
А кроме того, и радоваться-то нечему: ведь ему уже тридцать восемь, и он стоит на грани безумия. Все его радости были воображаемыми, у него остались только ранящие душу воспоминания.
Софи. Боже, как он нуждался в ней! Случались такие дни, как сегодня, когда он просто не в силах был вынести разлуку. Возвращение в Нью-Йорк с намерением поселиться здесь вряд ли можно считать хорошей идеей, и дело не в страхе перед властями, которые могли бы раскрыть его инкогнито. Нет, Джейк О'Нил давно погиб в перестрелке с полицией — это случилось на маленьком складе, который чуть позже превратился в пылающий ад. Товарищ Джейка по побегу из тюрьмы был убит, и Джейк почти не помнил, как он менялся с ним одеждой и карточкой среди языков пламени, когда стены уже начали рушиться. Но он хорошо помнил, что писали на следующий день лондонские газеты. Он даже присутствовал на собственных коротких похоронах, на которые не приехал никто из родных, и отдал дань памяти молодому человеку, погибшему вместо него, и попрощался с Джейком О'Нилом, которому уже не суждено воскреснуть.
Теперь он был Джейком Райаном, солидным дельцом международного уровня. Первое состояние он сколотил в строительном бизнесе в Нью-Йорке, а второе — в Ирландии, но уже не только строительством, а и другими, более опасными делами. В том, что Джейк вкладывал деньги в Ирландию, крылась горькая ирония. Когда он еще мальчишкой, внезапно лишившимся родного дома, вынужден был бежать из этой страны, преследуемый британскими властями за преступление, совершенное им в ярости и отчаянии, он и не думал, что когда-нибудь вернется туда.
В те дни сердце его разрывалось от горя при мысли, что он покидает Зеленый остров навсегда. И Джейк не предполагал, что вернется в еще большем горе, оставив жену и дочь в Америке.
Софи! Боже… Как он любил свою милую дочь! Как ему хотелось быть рядом с ней, рассмотреть ее, поговорить с ней, коснуться ее, обнять…
Джейк стиснул зубы, встал и подошел к письменному столу, на котором стояла пустая серебряная рамка от Тиффани. В один прекрасный день он раздобудет ее фотографию, и портрет дочери всегда будет с ним.
Он вытер влажные щеки и взялся за телефон. Оператор ответил мгновенно. Джейк назвал номер и несколькими секундами позже услышал детский, с придыханием голосок Лу-Энн. Джейк едва не дал отбой, но все же, спохватившись, заговорил. Он не смог бы провести еще одну ночь в полном одиночестве.
Лу-Энн согласилась приехать, и он повесил трубку, невидящими глазами уставясь на темно-коричневую стену. Если бы он мог открыться, если бы мог обнаружить себя… для одной лишь Софи.
Но разумеется, он не может этого сделать. Софи просто не захочет встретиться с отцом — с человеком, официально осужденным как убийца и предатель. Если он осмелится подойти к ней, она бросится бежать, крича от ужаса, как и любая юная леди на ее месте. Узнай Софи, что отец жив, она будет слишком потрясена. Джейк ничуть не беспокоился о Сюзанне, и ему было наплевать на самого себя, но он ни за что на свете не хотел бы причинить боль Софи. Она для него самое дорогое существо в мире, она богата и устроена, и ей ни к чему сталкиваться с парией.
Софи отступала назад, пока не уперлась спиной в стену мастерской. С другого конца тускло освещенной комнаты на нее, сдержанно улыбаясь, смотрел Эдвард; и взгляд его, полный намека, соблазна, сексуальности — это был порочный взгляд. Эдвард смотрел на нее с холста.
Софи заметила, что вся съежилась, обхватив себя руками. Сквозь огромное окно мастерской она видела, что небо начало светлеть — к городу подбирался рассвет. В эту ночь Софи не сомкнула глаз. Она писала яростно, не останавливаясь ни на минуту, не отдыхая. И вот теперь Эдвард смотрел на нее дерзко, уверенно и удивительно живо. Софи медленно соскользнула по стене на пол.
Она была бесконечно измучена. Прижала дрожащие руки к губам, понимая, что это лучшая из ее работ. Эдвард шел с небрежной грацией, а за его спиной угадывались песок и небо; Эдвард шагал, засунув руки в карманы светлых брюк, его белый пиджак был расстегнут, галстук немного сбился на сторону, и он, чуть повернув голову, смотрел прямо на Софи. В отличие от жанровой картины с женщинами-иммигрантками Софи выбрала для этой работы необычную палитру, где преобладали ярко-синий и светло-желтый тона. Но так же, как в жанровой сценке, Софи оставила задний план нечетким, неопределенным. Зато фигура Эдварда была прописана детально, а лицо… лицо сразу западало в память.
Софи сжалась в комочек, подтянув колени к груди, и продолжала смотреть на портрет. Эдвард на холсте являл собой олицетворение броской элегантности, уверенной мужественности, беспечности и ума, притягательной сексуальности. Софи написала его таким, каким видела.
Он смотрел на нее, и в его взгляде таилось обещание, которого Софи не могла понять. Боже, как ей хотелось понять! Эдвард никогда не казался ей более влекущим к себе, чем на этом портрете, и это было почти невыносимо.
Софи вздохнула, громко и нервно. Наверное, она сойдет с ума, если будет постоянно думать об этом. Ну ничего, скоро рассветет, взойдет солнце, и к ней вернется ее обычная безмятежность. А то, что Эдвард может обещать ей или другой женщине, приведет лишь к гибели и ни к чему более. И все же Софи трепетала, воображая, как это было бы чудесно — сдаться на его милость…
Она думала о том, каким бесконечно чувственным был Эдвард с Хилари, как горячи и настойчивы были его поцелуи… Горячая краска залила ее щеки, все тело запылало, когда она вспомнила, как он овладел Хилари, и Софи не могла остановить свои мысли, не могла оторваться от них, как оторвалась от его портрета. Если бы только забыть то, что она видела на пляже!
Если бы она могла забыть прикосновение его губ к своим губам и горячее, пронзающее ощущение его паха, коснувшегося ее!
Софи снова обхватила себя руками. Несмотря на то что она невероятно устала, проработав всю ночь, уснуть сейчас она не смогла бы. Никогда прежде ее тело не было таким живым и энергичным. Каждый нерв, казалось, натянулся и трепетал, словно ожидая чего-то неведомого. Но все же Софи была в достаточной степени женщиной, чтобы понять: она попалась в ловушку, в паутину желания — желания, которое, без сомнения, никогда не исполнится.
Боже, Боже! Софи чувствовала, что способна разрыдаться в любую секунду. Как она могла оказаться в подобной ужасной ситуации? Ведь совсем недавно она была совершенно безразлична к мужчинам, к страстям, все это существовало лишь за пределами ее мира. Совсем недавно она и не подозревала о существовании Эдварда Деланца. Но вчера он поцеловал ее, а нынешнюю ночь она простояла у мольберта, работая над его портретом. И Софи сильно подозревала, что этот холст окажется лишь началом. Подумала Софи и о том, что Эдвард утверждал, будто они — друзья. Девушка была не настолько наивна, чтобы не знать: иной раз мужчины называют подругами своих любовниц. А он поцеловал ее. Неужели ее мать права? Неужели он преследует ее лишь с целью соблазнить, совратить — сделать своей любовницей?
Софи закрыла глаза, тяжко вздохнув. Вопрос, который она всю ночь старалась не задавать себе, встал наконец перед ней со всей ясностью, и отмахнуться от него было невозможно. Если Эдвард хочет, чтобы она стала его любовницей, — решится ли она на это?
Ссутулившись, Софи сидела на крылечке рядом с миссис Гутенберг. Она слишком устала, чтобы продолжать работу. Она совсем не спала. Но, закончив к рассвету портрет Эдварда, девушка чувствовала такое ликование, такую силу, что решила отправиться через весь город и поработать над своей жанровой сценкой — к немалой досаде Биллингса. У Софи оставалась всего неделя на эту работу, а потом, к открытию осеннего сезона, ее семья вернется из Ньюпорта; Софи просто физически ощущала, как быстро бежит время.
Внезапно она насторожилась. Послышался шум приближающегося автомобиля — рев мотора и шорох шин. Ее глаза в изумлении расширились — накренившись на повороте, из-за угла вынесся черный «паккард». Раздался резкий гудок, прохожие шарахнулись во все стороны. Лошади встали на дыбы. Взвизгнули тормоза, и автомобиль остановился возле экипажа Ральстонов, едва не наехав на него. Передние колеса уткнулись в тротуар.
Софи не шевельнулась, когда из машины, не открыв дверцы, выпрыгнул Эдвард. На нем не было специального костюма для вождения — ни пыльника, ни кепи, ни защитных очков. На мгновение он замер, глядя на Софи, сидевшую на крылечке, и на его лице появилось мрачное выражение. Потом Эдвард решительно направился к девушке.
— Не могу поверить своим глазам. Неужели вы явились в такое место, чтобы рисовать?
Софи глубоко вздохнула, но не из-за гнева, написанного на лице Эдварда, а из-за того, что это был Эдвард. Он был одет так же, как в тот день на пляже, — так, как она его написала: белый, чуть смятый пиджак, тоже чуть смятые льняные брюки. Галстук его сбился в сторону. Густые черные волосы растрепало ветром. От него исходила такая мужская энергия, что Софи почувствовала, как все ее тело наполняется глубоким, темным томлением.
Сидевшая рядом с Софи миссис Гутенберг недовольно засопела:
— Это кто такой?
Эдвард поманил девушку пальцем:
— Идите-ка сюда, Софи!
Разгневанный, он говорил повелительно, резко. Софи никогда прежде не приходилось видеть мужчин в гневе. Она послушно встала, словно марионетка, которую дернули за веревочку. Он снова поманил ее пальцем, и Софи вдруг обнаружила, что идет к нему, словно загипнотизированная, а сердце ее тяжело бьется.
Она остановилась прямо перед Эдвардом и спросила:
— Что вы здесь делаете?
— А может быть, это мне следует задать вам такой вопрос?
И тут Софи поняла, что попалась, что ее тайна раскрыта, обнаружена…
— Я здесь пишу, — пробормотала она, готовая к самому худшему. Эдвард может рассказать обо всем ее матери, и та придет в бешенство. — А как вы меня нашли?
— У вас для поисков натуры целый город в распоряжении! — резко произнес Эдвард, не ответив на ее вопрос. — Но, Боже мой, Софи, как вы могли выбрать такое ужасное место?!
Софи невольно выпрямилась.
— Не вижу в этом месте ничего дурного.
Вокруг «паккарда» уже собралась целая толпа — тут были и жильцы многоквартирного дома, и уличные торговцы. Мальчишки носились вокруг машины, завывая и визжа.
— Ничего? — грубовато спросил он. — Это же нищий район, где живет всякая голытьба, и, я думаю, вам это слишком хорошо известно.
— Разумеется, мне это известно. Именно поэтому я здесь. — Она с подчеркнутой любезностью улыбнулась Эдварду. — Я не уверена, что это ваше дело, мистер Деланца.
Эдвард изумленно уставился на нее. Софи и сама себе удивлялась. Она никогда прежде не спорила с мужчинами — тем более с такими дьявольски привлекательными.
— Это будет моим делом, дорогая, — глядя прямо ей в глаза, заявил Эдвард.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48