А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 



«Арсеньева Е. Страшная сказка»: Эксмо; Москва; 2005
ISBN 5-699-09691-4
Аннотация
Русская туристка Надежда Гуляева погибла во время отдыха в Африке, сорвавшись на машине со знаменитого перевала Ребро Шайтана. О, это была дамочка с бурным прошлым! Владелица сети ночных клубов, бизнес-леди со связями, беспощадная, расчетливая. Немало людей могли пожелать ей смерти... В том, что кто-то явно "помог" ее автомобилю рухнуть в пропасть, не сомневается знаменитый татуировщик Егор Царев, который случайно оказался поблизости от места трагедии. Он сумел вычислить виновников смерти Надежды, но теперь никак не может понять, кто же эти люди – расчетливые убийцы или придурковатые Робин Гуды? А может быть, и то и другое в одном флаконе?..
Елена Арсеньева
Страшная сказка
Женщине главное – убедить в чем-то себя, а потом она докажет это кому угодно.
Зигмунд Фрейд
Егор Царев
Май 2001 года, Агадир
«Она! Точно – она . Волосы отрастила, ишь какая грива, а так – совершенно не изменилась. Она!
Интересно, узнает она меня? Ха! Пусть только попробует не узнать! Вот сейчас плюхнуться рядом на лежак, хлопнуть красотку по знакомой до боли, можно сказать, родной попке и воскликнуть: «Надюшка, звезда моя! Это я, твой Гашиш!»
Хотя… Нет, конечно, нет. Не тот уровень отношений. Мужики, которые шныряют вокруг и жрут ее глазами, полопались бы от зависти, конечно, однако… как бы им не пришлось лопаться от смеха, когда я огребу здоровецкую оплеуху из этих нежных ручек. А не исключено. Ведь эта красотка выпала, можно сказать, выскочила из моей жизни так же стремительно, как выскакивает из автобуса человек, едва не проехавший свою остановку. И хоть я отродясь не гонялся за бабами, твердо веря, что на каждую не давшую отыщется десять давших , именно эта женщина могла бы заставить меня изменить трезвому расчету типичного Близнеца: брать только то, что само идет в руки.
Однако узнает она меня или нет? Конечно, я изменился за эти два года, но не настолько же! Она меня видела, факт, но тут столько мужиков, глаза разбегаются… Ого, рядом с ней как раз освобождается топчан! Ладно, дадим девушке шанс».
Егор неторопливо поднялся, сгреб шорты и сандалии – весь свой пляжный гардероб – и сделал знак пробегавшему мимо бою. Тот понятливо кивнул, отложил совок, которым спешил собрать с бирюзовой глади бассейна упавшие туда сиреневые и розовые лепестки (в мае в Агадире все цветет как ошалелое), перекинул через плечо бело-синий полосатый матрац, совершил небольшую пробежку – и уложил матрас на освободившийся лежак, ровно на полсекунды опередив долговязого немца, который с апломбом истинного арийца маршировал с другого края бассейна. Немец полыхнул на маленького араба откровенно расистским взглядом, словно отчаянно пожалел в эти мгновения о бесславной судьбе армии Роммеля, которая легла костьми как раз где-то в этих местах, в северо-западной Африке. А может, просто в северной, какое это теперь имеет значение? Главное, что Роммель не успел прижать к ногтю арабов, и нынче любой и каждый из них мог перейти дорожку потомку победоносных тевтонов. Впрочем, оный потомок не мог не понимать, что бой действовал в данном случае под давлением превосходящих обстоятельств. Немчин окинул взглядом бледно-голубых глаз эти неспешно приближающиеся обстоятельства в лице Егора, оценил его впалый, перетянутый буграми мышц живот, накачанные плечи, а также – свидетельство ошибок молодости – изрядно выцветшую татуировку (спиртовой тушью деланную, где ж там возьмешь иной материалец!) на правом предплечье (церковь с четырьмя куполами и орел двуглавый, только вместо герба буковки УК) – и… около бассейна в отеле «Альмохадес» случился новый разгром под Москвой, новый Сталинград, новая Орловско-Курская битва и все прочее, прочее, вплоть до сдачи Берлина: блицкриг провалился, фриц стушевался и круто повернул в западном направлении.
Более на плацдарм возле прекрасной дамы не претендовал никто, и Егор занял его с видом победителя.
А дама, заметьте себе, словно бы и не ведала, какие баталии вокруг нее разворачивались. Лежала себе и лежала, устроив на сомкнутых руках красивую рыжеволосую голову, неотрывно глядя на синюю-пресинюю гладь воды… Строго говоря, водичка была голубая, но никто из людей, понимающих это петушиное прилагательное, никогда не употребляет. Синий, говорят они. Светло-синий. Ну очень светло-синий…
И Егор вдруг остро, словно это было только вчера, вспомнил, как она царапала остреньким темно-красным ноготком по его плечу, обводя очертания куполов, цепей, которые разрывал орел, чаши, на которой покачивалась церковь, и выспрашивала: «А это что значит? А это?» И он, поеживаясь от щекотки, рассказывал, что орел с буковками УК (Уголовный кодекс называется) – это государство, весы – срок, который оно отвесило гражданину Цареву Егору Константиновичу, четыре купола – четыре года, которые ему назначено было чалиться, разорванные цепи – знак того, что вышел досрочно.
– Гоша, а больно было колоться? – спросила она.
– Да уж, – усмехнулся он. – Это я всю твою божественную попку лидокаином обработал вдоль и поперек, а там, знаешь, никакой анестезии, ни местной, ни общей, и в помине не было: хочешь выглядеть как человек – терпи.
– Молчи, терпи и плачь, – промурлыкала она, сильнее вдавливая отточенный ноготок в его тело, и хоть это было тьфу, пустяки, не боль, ему отчего-то почудилось, что из светло-синих (!) линий выступают капельки крови – темно-красной крови, точно такой же, как покрывающий ее ногти лак. Ну а потом Егор сказал, что не одному лишь искусству татуировки научился там : вот если бы печатались книжки про не только всем известную Камасутру, или китайский даосизм, или еще что-то в этом роде, а издали бы пособие по лагерной школе секса, то не было бы для женщин лучшего учебника, особенно в искусстве… как бы это поизящнее выразиться… в искусстве игры на флейте! Она слушала с блаженной усмешкой, а потом они перешли к практическим занятиям, и, кажется, не было в его жизни более прилежной и умелой ученицы… А потом она исчезла – просто исчезла, будто и не было ее никогда.
И что? За какие-то два года вот так все забыть? В упор не видеть человека, которому… который…
– Надюшка, не хочешь купнуться? – послышался рядом веселый мужской голос, и Егор сначала зафиксировал, что это сказал русский (со всех сторон слышалась только немецкая и французская речь), мимолетно удивился, кто может к ней обращаться этак фамильярно, и, оторвавшись от невеселых мыслей, посмотрел в направлении голоса.
Парень со светлыми волосами, с которых капала вода, высунулся из бассейна, словно водяной, и смотрел на молодую женщину, призывно пошлепывая ладонями по воде. Солнце играло на его мокрых загорелых плечах – плечи тоже были ничего себе, не слабее, чем у Егора, даром что без татуировки.
– Хочу, – сказала она, легко вскочила с лежака и, красиво поводя своей умопомрачительной попкой, соскользнула в бассейн.
Парень поддержал ее в воде, и на какой-то миг их тела прильнули друг к другу, и Егор увидел, как смотрят на эту женщину его глаза. Они были голу… черт! Вот именно что они были голубыми, а никакими не светло-синими! Голубыми, да, гори оно все огнем!
Вот в чем дело, значит. Вот почему она никак не хотела узнавать Егора.
Она была здесь не одна, а со своим мужчиной!
Уязвленное самолюбие (как это так?! Бывшая любовница не желает его признавать?!) немного успокоилось. Но взамен начала бушевать ревность, а Егор знал за собой такую особенность: если его одолеет это чудище с зелеными глазами, то Отелло, шекспировский мавр (между прочим, земляк тутошних аборигенов, ибо сия страна, Марокко, некогда называлась именно Мавританией), – так вот: если Гошу Царева начнет одолевать ревность, мавр Отелло может спокойно отдыхать.
Родион Заславский
Январь 2001 года, Нижний Новгород
Как известно, друзьям отказывать труднее всего. Даже в самых дурацких просьбах. Ведь друг не молит униженно, дескать, помоги, голубчик, не дай пропасть, тем самым перекрывая тебе возможность выбора – помочь или не помочь. Друг просто звонит и ставит тебя перед фактом:
– Слушай, Родик, ты мне до зарезу нужен сегодня. Видок прими повнушительнее. Будь во столько-то там-то, но уж постарайся не опоздать. Иначе все дело сорвешь!
– А что за дело? – робко интересуешься ты, прикидывая, что «во столько-то» наступает уже через полчаса, а у тебя и своих забот по горло, да и понятие «выглядеть повнушительнее» очень уж растяжимое, разброс от золотой цепи в кулак толщиной на шее и мятых шортов до костюма из жутко дорогого магазина «Boss», который недавно открылся на Покровке, – то есть архинеобходимо утрясти некоторые детали, касаемые совпадения цвета носков, трусов и галстука. Но друг считает, что твое любопытство недостойно ваших отношений:
– Ты чего это? Сказал же: надо, Федя. Надо! Когда тебе надо, я же всегда как штык, как пионер, готов к труду и обороне! Скажешь, нет? Короче! – Голос друга становится категоричным, как приговор высшей инстанции. – Короче, там-то во столько-то. Некогда мне с тобой лясы точить, бежать надо. И не волнуйся, Родя… – Тут друг многозначительно умолкает, а потом продолжает с торжеством: – Ни в какой криминал я тебя не втравлю!
Вслед за этим он испускает противненький хохоток и бросает трубку, убежденный, что является величайшим юмористом всех времен и народов, рядом с которым отдыхает даже Задорнов-младший. И юмор не только в том, что ты теперь надолго призадумался, кто же ты есть, в конце концов, Родя (Родион) или Федя (Федор). Штука (и шутка) в том, что друг твой, по имени Николай Мыльников, работает в районной милиции, в отделе борьбы с экономическими преступлениями, и это в самом деле игра слов высокого полета – насчет того, что он не втравит тебя ни в какой криминал. То есть ты заранее знаешь, что именно в это дело и вляпаешься, но, поскольку времени на возражения и на обдумывание тебе уже не отпущено, начинаешь быстро одеваться, вытаскивая из гардероба первые попавшиеся одежки и размышляя, что тебя ждет на сей раз.
Был случай год назад, когда Коляша высвистел тебя из дома таким же внезапным образом, и ты тогда здорово лоханулся с этими самыми одежками! Дело было в начале февраля. Коляша точно так же законспирировался: «Прием на высшем уровне, прикинь!» Ну, Родион решил, что ему придется ради друга Коляши последить за кем-нибудь на каком-нибудь светском рауте в заведении высшего класса, типа в «Русском льве», и явился, учитывая необычайно теплый для зимы день, как последний дурак, в темно-синей, в чуть заметную серую полосочку тройке и при галстуке, свежебритый и свежестриженый, в кашемировом пальто, без шапки и в ботиночках на рыбьем меху. Дико нервный Коляша не обратил на его внешность никакого внимания, только с отвращением потянул носом и спросил: «Фаренгейт», что ли?», – но ответа ждать не стал, затолкал друга на заднее сиденье своей побитой, некогда белой, а теперь серо-буро-малиновой «девятки» и ударил по газам. В компании с Родионом оказались трое утомленных боевыми буднями Коляшкиных товарищей по оружию. Один из них немедленно уронил голову на плечо Родиону и захрапел с посвистом и тяжкими придыханиями, причем то и дело дергал во сне конечностями, словно гончий пес, которому снится охота, а двое других принялись страшными, непотребными, непечатными словами и идиомами костерить городскую администрацию, всю, от мэра до последнего охранника на входе в здание этой самой администрации, а также какую-то неведомую мегеру.
Отделяя на слух зерна от плевел в этих изощренных образцах народного творчества, Родион постепенно докопался до смысла их бурного негодования. Какая-то мегера, схваченная Коляшей за руку во время наглых махинаций в Фонде занятости (баба увеличила себе зарплату в справке, предоставляемой в фонд, чтобы получить максимальное пособие по безработице), решила отбояриться от заслуженного наказания (а ей грозила статья хоть и не расстрельная, но все же достаточно позорная). Пока Коля вел с ней душеспасительные беседы, искренне тронутый ее житейской глупостью и неверием в то, что все тайное рано или поздно становится явным, она решила перевести стрелки, свалить все с больной головы на здоровую. Взяла да и ворвалась в кабинет к начальнику отдела по борьбе с экономической преступностью тов. Васильеву М.И., да и оклеветала перед ним опера этого же отдела Мыльникова Н.Н., который применяет при дознании недозволенные методы, вплоть до того, что склоняет несчастную женщину к оказанию ему некоторых (!) услуг, после чего обещает закрыть глаза на ее мелкое мошенничество. Уж неизвестно, чем она так очаровала начальника, только отпустил он ей все грехи и саму ее отпустил восвояси, а оперу Мыльникову вставил тако-о-го пера… Именно поэтому он в компании с товарищами по оружию отправился на выходные зализывать раны на дачу к одному из оных товарищей, прихватив с собою друга Коляшиного детства Родиона Заславского.
Учитывая то, что дача находилась за 150 кэмэ от Нижнего, в какой-то богом забытой деревеньке Ковернинского района, где из всех жителей осталось только замороженное пугало на огороде, а также что «девятка» трижды буксовала по пути и один раз, заюзив, съехала в кювет, а также что внезапно ударил мороз и теперь февраль полностью оправдывал свое старинное название «лютый», поэтому грелись и унимали ретивое на полную мощь, – короче, учитывая все это, можно с уверенностью сказать, что тройка и галстук Родиона пришлись как нельзя кстати. Прием состоялся на самом высоком уровне, ящика водки и четырех пива хватило только-только, чтобы не умереть от жажды, и ежели б, к примеру, у Родиона в барсетке, кроме расчески, имелся пресловутый «Фаренгейт», дело непременно дошло бы и до него, даром что он аэрозоль. Костюм после этого «приема» потребовалось сдавать в чистку, но даже «Лавандерия» не справилась со всеми пятнами, поэтому тройка из разряда выходных плавно перекочевала в повседневную одежду, а прожженное у буржуйки серое кашемировое пальто реставрации, увы, больше не подлежало, поэтому пришлось его и размякшие в кашу туфли отдать, как писали в старинных романах, «бедным людям». Попросту выкинуть на помойку.
Сегодня Родион был умнее. Он надел серый пуловер на голубую рубашку, незаменимые джинсы, накинул черную кожаную курточку (апрель нынче выдался совершенно непотребный), прошелся по волосам щеткой, соорудив что-то вроде «политического зачеса», весьма популярного в 30-е годы прошлого (уже прошлого! С ума сойти, как время-то летит!) ХХ столетия, и отправился на дружескую встречу, которая назначена была рядом со Всероссийской академией гуманитарных и естественных наук. Вот так, не больше и не меньше.
Академий подобного рода расплодилось нынче – не счесть, и обучение в каждой стоит немалых денежек. Поскольку высшее образование теперь приобрело былую престижность, заветные «корочки» желает получить огромное количество народу. Но вполне в духе прежних, совковых времен качество знаний, подтвержденных этими «корочками», принципиального значения не имеет. От сессии до сессии студенты живут по-прежнему весело, сессия, как и раньше, всего два раза в год, все остальное время ребятишки филонят и волынят, не подозревая, что работодатели, воспитанные еще в старых традициях, смотрят на «корочки» и «поплавки» всех этих «академиев» очень даже пренебрежительно, предпочитая надежные дипломы государственных университетов и институтов. Надежды, впрочем, юношей (а также девушек) питают, как питали и встарь, а потому дефицита студентов в учебных заведениях такого рода не наблюдается. Даже несмотря на то, что все они платные. Весьма!
Серо-буро-малиновая «девятка» уже стояла на обочине, недалеко от академического крыльца, Коляша топтался рядом, от нечего делать пиная колесо. Увидав его, Родион невольно усмехнулся: друг был одет в синие мятые джинсы и черный кожанчик, распахнутый на груди, так что виднелся серый пуловер и воротничок голубой рубашки, туго облегающий шею.
– Мы с тобой сегодня как близнецы-братья, – сказал он, протягивая Коляше руку.
Тот небрежно тиснул его ладонь.
– В масть! Хоть пиши с нас полотно «Будни уголовного розыска». Вернее, отдела по борьбе с экономистами. Что-то ты долгонько добирался. Пошли, экзамен уже идет.
– Ты б еще позднее позвонил, – огрызнулся Родион. – Я вообще уходить собирался. А что сдаем?
– Какую-то ветеринарную хреновину, для которой нужна латынь, – ответил Коляша. – Что-нибудь смекаешь в этом предмете?
– Ну… – Родион чуть напрягся, а потом радостно сообщил: – In vino veritas!
– Святая правда! – потирая виски, кивнул Коляша. – А что-нибудь поприличнее знаешь?
Родион призадумался, и, пока они шли коридорами академии, прохладными, полутемными, какими и положено быть коридорам вуза, мимо высоких белых дверей с номерами, он периодически выпаливал что-нибудь этакое, выплывающее из бездн памяти:
1 2 3 4 5 6 7