Я переждал в тени рогатого каменного демона и обдумал, кто так поздно может быть у Фролло. У окна моей кельи я не видел никого, кроме него.С осторожностью я подошел ближе. Только голос архидьякона глухо отражался от стен и двери кельи, другого не было. Он разговаривал сам с собой, явно в большом возбуждении. Я слышал крики и проклятия, но не понял ни слова от последних мер я отказался, осмелиться поднести ухо к дереву двери не решился. Что, если Фролло обнаружит меня?Моя ярость улетучилась, усмиренная холодным ночным воздухом. Рассудок подсказал мне, что будет крайне недальновидно злить моего покровителя, к тому же, он без сомнения и так находился в рассерженном состоянии духа. Мне казалось, что я неоднократно разобрал слово «баранка» или «благодарен», сказанное совершенно отчаянным тоном. Какой смысл все это могло иметь?Мне показалось, что я вспомнил последнее слово целестинца и ужаснулся. Нет, это не могло, не должно иметь ничего общего!Дурные сны, недостаток сна и ночная встреча со звонарем явно утомили меня. Лучшее было пойти спать. Ночь поглощала все, и восприятие. Утром, при дневном свете, в Клоде Фролло больше не будет ничего от демона — во всяком случае, не так много.Когда я снова лежал в своей постели, ко мне вернулось сомнение. Опасности нельзя избежать, закрывая от нее глаза. Но мне угрожала опасность? По крайней мере, многое было загадочным. В безопасности теплой постели у меня появился новый порыв храбрости и прочное намерение, разгадать тайну Собора Парижской Богоматери.Действительно остаток ночи я спал крепко и без сновидений. Это явно было бы по-другому, если бы я знал, какими роковыми последствиями обернется мое намерение. И скольких человеческих жизней оно стоило. Глава 2Почти человек «Quasimodo» — так называется у католиков первое воскресенье после Пасхи, Фомино воскресенье, по-латыни quasimodo означает «как будто бы», «почти».
Я проснулся, только когда солнце поднялось над крышами собора, а мой завтрак — свежий ржаной хлеб и овсяная каша, — стоял на маленькой скамье перед кельей. Это стало обычаем: Одон приносил мне еду сюда, чтобы не отвлекать от работы. Возможно (и к этому я склонялся все больше), он избегал поводов беседовать со мной. Но сегодня-то я разговорил бы его — сотни вопросов одолевали меня после вчерашней ночи.Поначалу голод был сильнее любопытства. Пока я хлебал кашу из деревянной миски и вылизывал остатки корочкой хлеба, я решил подловить в обед Одона Два стакана сладкой вишневой настойки, которую посылал мне отец Фролло, были мною выпиты. Напиток укрепил мое мужество и намерения, заставив сильнее стучать кровь в жилах. Так думал я тогда и забыл, как всякий опьяневший, что мужество и сила — мимолетные обманчивые ощущения, если они подкреплены лишь вином.За работу тем утром я так и не сел. Странные события ночи занимали меня настолько, что в моих размышлениях не нашлось места для комет, путь они состояли только из земных паров или пятой стихии. К тому же, моя голова отяжелела от вина, поэтому едва могла воспринимать глубокие мысли великих ученых. Когда подошло обеденное время, я притаился в засаде. Я сел на полу рядом с дверью, чтобы хорошо слышать Одона. При этом я устроился поудобнее, закрыл глаза и слушал ветер, который монотонно свистел в углах и закоулках Северной башни, стихая и снова усиливаясь.Когда я проснулся, был уже вечер; суп с бобами на маленькой скамеечке давно остыл. Я проклял вишневую настойку и от гнева едва не разбил кувшин. Я был склонен видеть в этом подношении дьявольскую хитрость Клода Фролло, но вино обладало просто отменным вкусом. Однако, тем не менее, я запил водой мой холодный обед и решил: то, что так позорно не вышло днем, наверняка получится вечером.Тени стали длинными, как запреты долгих церковных постов, а солнце — бледным отражением в потоке Сены, когда Одон пришел с ужином. Заслышав его шаги, я снова сидел за дверью, но на сей раз — бодрствовал!Я вытянул довольно далеко голову, чтобы подсматривать через одно из окон. В темноте причетник показался мне весьма странным. Я увидел только его фигуру, закутанную в грубую рясу, которая низко склонилась перед скамьей.Быстро, слишком быстро, я вскочил, распахнул дверь и выбежал наружу. То есть, хотел выбежать, но в спешке споткнулся о дверной порог, упал на причетника и повалил его на пол. С глухим шлепком разбилась глиняная чаша, которая была у него в руках. Что-то горячее ошпарило мне кожу, сильно запахло рыбой, луком и щавелем.— Проклятье, черт побери, да будь ты проклят! — закричал причетник подо мной и столкнул меня с себя. Я ударился затылком о деревянную скамью, резкая боль пронзила голову.Ощупывая ушибленную голову, я застонал:— Простите меня, Одон, я совершенно не хотел нападать на вас. Я просто споткнулся.— Одон с легкостью простит вас, мэтр Сове, его-то вы не окатывали ухой. Хороша благодарность!Человек, который поднялся передо мной и смотрел на залитую супом рясу, был узок в плечах, лицо под жидкими светлыми волосами выглядело плоским как доска, словно после его рождения лоб, нос и подбородок договорились не обременять короткую человеческую жизнь выразительными чертами.— Но …кто вы?— Меня зовут Гонтье, и я причетник собора Парижской Богоматери. Отец Фролло поручил мне заботиться о вас, приносить вам еду и питье и предоставлять все, что вы пожелаете.— Нет, Одону это поручено.— Теперь не ему.— С каких это пор?— С сегодняшнего дня.— Почему?— Потому что архидьякон велел ему очистить от пыли скульптуры Собора.— Разве это не мог сделать точно так же кто-нибудь другой, вы, например?— Верно.— Почему Фролло передал вам обязанности Одона, ему же поручил другое?— Задайте этот вопрос Фролло, мэтр Сове. Я занимаюсь другим.— Чем?— Мне принести вам новый суп?Я отказался от супа, извинился еще раз перед Гонтье и привел себя в порядок, насколько было возможно. При этом я размышлял над тем, какая причина могла быть у Фролло, чтобы дать Одону новое задание? Именно после этой ночи, когда Квазимодо посетил меня! Совпадение?Конечно, я мог бы спросить об этом Фролло, но тогда он почувствовал бы мое недоверие. И при малейшей неудаче я снова стану голодным безработным бродягой на улицах Парижа. Значит, надо смолчать и сделать вид, будто ничего не произошло?Нет! Хотя подзадоривающее воздействие вишневой настойки и ослабло, я браво сохранял свой настрой и стал искать Одона в Соборе. Впервые со Дня Трех волхвов я покинул башню и снова вошел под наводящие страх своды, погруженные в сверхъестественный свет пламени многих сотен свечей. Врата огромной церкви были еще не закрыты, и по Собору передвигалось не меньше народа, чем встретишь на улицах Парижа. Рядом с кающимися, молящимися и церковными служителями Собор наполняли торговцы с лотками и молящие о пожертвовании нищие. Я пробирался сквозь толпу и искал глазами примечательное лицо Одона. Возможно, сейчас как раз был подходящий момент, чтобы поговорить с ним. Толкотня и шум скрыли бы нас от Клода Фролло лучше, чем самые толстые стены.Наконец.я обнаружил его в маленькой часовне, где он очищал от пыли скульптуры Трех волхвов.— Если вы и дальше так ревностно будете полировать головы волхвов, они не смогут носить свои короны, месье Одон.Так как статуи величиной с человеческий рост стояли на метровом постаменте, Одон поднялся на раскачивающуюся табуретку.От моего неожиданного появления он чуть не упал. В последний момент он сумел ухватиться за украшение на голове Каспара, подтверждая тем самым, что не только господину благородных кровей может быть выгодно стремление к короне.Лишенный всякого высокомерия, скорее со страхом в расширенных глазах, причетник глядел на меня сверху вниз.— Вы здесь?— Почему бы нет? Вы забыли, что я гость отца Фролло? Всегда до вчерашнего дня вы занимались тем, что заботились о моем благополучии.— До вчерашнего дня, как вы сказали, мессир. Теперь у меня другое поручение.Одон сказал «другое», а имел в виду — «более важное». Похоже, причетник изо всех сил хотел это продемонстрировать, когда как одержимый чистил корону Каспара, чтобы стереть отпечатки пальцев, оставленные им в поисках спасения. Так как он совсем не обращал внимания на мою персону, я гневно пригрозил:— Один удар по скамейке, и все волхвы, вместе взятые, не спасут вас от падения!— Что вам от меня нужно? — теперь в его взгляде сквозила ярость, напополам с чем-то еще. Со страхом?— Я хочу с вами поговорить.— Вы это как раз и делаете.— Я разговариваю с двучастным очистителем пыли, который состоит из вашего тела и скамейки.С перекошенным лицом Одон спустился вниз и мрачно посмотрел на меня, пока его руки нервно теребили шерстяную тряпку.— Итак?— Вы избегаете меня уже много дней. Почему?— Какие у меня могут быть с вами дела? Вы — переписчик и живете наверху в башне, мои же обязанности внизу. Это два разных мира.— Миры, которые соприкасаются. Вы все это время носили мне еду и питье.— Я нерегулярно выполнял свои обязанности?— Нет, все в порядке.— За остальное мне не платят.Я вспомнил о нашей первой встрече и понял намек. Один раз я засунул руку в свой кошелек, и один соль поменял своего хозяина. Одон не казался больше таким отрешенным. На его губах даже заиграла улыбка, когда он увидел монетку на своей грубой ладони.Нет, его робость передо мной не была разыграна, но один соль купил добрую часть его пугливости. Вдруг, словно он испугался, что я смогу поменять свои намерения, его пальцы сжали медный кружок.— Итак, мэтр Сове, чем могу вам служить?— Расскажите мне о Квазимодо. Он не настоящий сын отца Фролло?— И да, и нет.— За один соль я назову такой ответ довольно неточным.— Следуйте за мной, мэтр, и я расскажу вам.Мы прошли через продольный корабль церкви (неф) и вышли через портал Пресвятой Девы на площадь перед Собором. Тут же я почувствовал себя окрыленным и, раскинув руки, наслаждался свежим вечерним ветром, который дул с левого берега Сены. Я хотел бы подняться в воздух, словно птица, и улететь прочь! Свободным как птица я почувствовал себя впервые с той поры, как поступил на службу к Клоду Фролло. Конечно, там наверху, на башне, я дышал свежим воздухом, но всегда было чувство, что я не частичка мира, а пленник Нотр-Дама.Одон отвел меня к грубо сколоченной деревянной кроватке, перед которой стояла большая медная кружка.— Здесь, если вам это так интересно, колыбель Квазимодо. Сюда добрые парижане кладут своих детей, если потомство нежелательно или они не могут прокормить его. Кто хочет, может подойти и забрать ребенка себе, — Одон показал на кружку. — И пожертвования для бедных сирот тоже всегда приветствуются.— Значит, он подкидыш?— А могло ли быть иначе? Какая мать захочет вырасти такое чудовище, как Квазимодо?!— А Клод Фролло принял его к себе?— Иначе никто бы не захотел взять неуклюжее существо. Подумайте, даже в госпитале Сен-Эспри-а-Грас Saint-Esprit-en-Grace (фр.) — больница Святого Духа в Милости (прим. перев.)
, который должен давать приют всем сиротам, не открыли бы ворота для Квазимодо, а достопочтенные воспитатели сирот нашего города отвернулись бы в ужасе. Нет, нет, мэтр, поверьте мне, Квазимодо повезло, что наш отец Фролло, тогда еще юный капеллан, позаботился о нем.— И он воспитал его?— Он воспитал чудовище. Это было пятнадцать или шестнадцать лет назад, когда черная смерть забрала семью Фролло. Только его младший брат остался в живых.Одон понизил свой голос и приблизил свой рот к моему левому уху:— Поговаривают, архидьякон заключил черный договор, жизнь своего брата — за Квазимодо. Фролло воспитал звереныша, и за это его брат не достался чуме.— С кем Фролло заключил этот договор? — Одон отступил назад.— А я знаю? Это всего слухи, да и только. Но звонаря называют сыном дьявола, не так ли?— Так можно судить по его имени, — размышлял я слух.— Он получил имя, потому что его нашли в Квазимодо, первое воскресенье после Пасхи.— Если бы вы были немного знакомы с латынью, то знали бы, что означает «квазимодо». А именно, ни больше ни меньше, а «примерно» или «почти».— Почти? — переспросил Одон.— Да, почти человек.— Без отца Фролло он бы им никогда не стал, — разве что мертвым чудовищем.— Фролло — очень интересная личность. Расскажите мне о нем побольше, Одон.— О нет, право! Я вам и так достаточно рассказал за ваш соль, правда, достаточно. Теперь мне нужно идти чистить статуи.Не столько время, сколько страх перед архидьяконом подгонял его. Я крепко схватил за рукав спешащего причетника и достал новый соль.— Это плата, если вы пожертвуете мне еще немного времени.— Не следует быть безудержно жадным, — возразил Одон и вырвался, чтобы направить торопливые шаги к порталу Пресвятой Девы.Так я остался стоять там в нерешительности с монеткой в руке. Теперь я знал, почему Квазимодо называют то братом Жеана Фролло, то сыном Клода Фролло. Он был и тем, и другим, и в то же время — никем. Подкидышем.Итак, почти человек.Как и я.Возможно, это было причиной, почему я прошлой ночью при встрече с кривым звонарем почувствовал необъяснимую сопричастность.Огромный храм исчез — как и оживленная площадь перед ним, Отель-Дьё, дворец архиепископа слева от Собора и район каноников справа от него. Оживленный даже в вечерние сумерки Париж превратился в задумчивый Сабле, место моего детства и юности. И обитель моей тайны, которая казалась мне такой же неразрешимой, как загадка Собора…Когда воспоминания прошлого смешались у меня с настоящим, когда большие крестьянские дома в Сабле слились с покосившимися на ветру тавернами на острове Сены, а маленький монастырь бенедиктинцев, которому я обязан своим образованием, поглотила громада парижского Собора, меня как громом поразило. Видение? Или это мне только кажется спустя время? Нет, думаю, уже тогда я чувствовал, догадывался — я знаю, что загадка связана с другим. Судьба послала меня в Париж, в Собор, чтобы я разгадал здесь тайну моего происхождения.Воспоминания о прошлом увлекли меня за собой. Неподвижно я смотрел на простую, без прикрас, деревянную колыбель, и мне казалось, что видел перед собой уродливое дитя, кричащее на неудобном ложе и не вызывающее ничего, кроме любопытства, отвращения и насмешек.Потом оно стало взрослым горбуном, которого я видел на Гревской площади. Тогда, много лет назад, Клод Фролло проявил милосердие, которое не повторил недавно на Гревской площади. Что же произошло за эти годы? Фролло так изменился? Или — Квазимодо?Деревянная доска заскрипела, даже задвигалась, словно там лежало невидимое дитя. Скорее, это был сильный порыв ветра. Я спросил себя, проявил бы я на месте молодого Клода Фролло милосердие к такому чудовищу, как Квазимодо? И не ответил.Я бросил в медную кружку монетку, отвергнутую Одоном, и повернулся к Собору. Тут уголком глаза я заметил на площади перед Собором человека, который вселил в меня страх.Быстро, с колотящимся сердцем и скачущим пульсом, я спрятался в тень от колыбели сирот в надежде, что другой, не заметив меня, пройдет мимо. В противном случае я поплачусь головой. Глава 3Долой бороду! Я следил за коренастым человеком из своего ненадежного укрытия. Я тут же узнал его, хотя лицо наполовину было скрыто бортами берета, украшенного перьями. Окрашенные в красный и голубой цвет перья яростно бились на ветру, но Жиль Годен казался серьезным, как всегда. Вдруг, совсем недалеко от меня, он остановился, и я уже поверил, что обнаружен.Но он смотрел не на колыбель для сирот, за которой я сидел на корточках, как играющий в прятки ребенок. Он взглядом следил за одетым в черное человеком, который вышел из дверей портала Страшного Суда и спустился вниз по ступеням на площадь перед Собором. За Клодом Фролло. Их взгляды встретились, и Фролло остановился возле нотариуса. Едва он поравнялся с ним, как Годен согнул слегка колено, склонил голову и тихо сказал:— Простите и благословите меня. Просите Бога, чтобы он даровал мне хороший конец и уберег от дурной смерти.Фролло ответил так же тихо:— Бог благословит вас. Он дарует вам хороший конец и убережет от дурной смерти.Я был изумлен. Выросший среди монахов, вынужденный выслушивать немало благословений, молитв и набожных приветствий, но таких слов я никогда не слышал. Так же и в религиозных писаниях, которые я переписывал у бенедиктинцев в Сабле, они не встречались. До сих пор Жиль Годен не производил на меня впечатление особенно верующего человека. С интересом я прислушивался к приглушенным голосам, ведущим разговор, и забыл совсем о страхе быть обнаруженным.Годен выпрямился:— Я искал вас, монсеньор.— Я как раз собирался выходить.— Ваши исследования касательно Фламеля Николай Фламель — французский алхимик (умер в 1418г.), первоначально переписчик, которому, как считается, удалось разгадать тайну превращения металла в золото (прим. перев.)
.Фролло кивнул:— Мы должны торопиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Я проснулся, только когда солнце поднялось над крышами собора, а мой завтрак — свежий ржаной хлеб и овсяная каша, — стоял на маленькой скамье перед кельей. Это стало обычаем: Одон приносил мне еду сюда, чтобы не отвлекать от работы. Возможно (и к этому я склонялся все больше), он избегал поводов беседовать со мной. Но сегодня-то я разговорил бы его — сотни вопросов одолевали меня после вчерашней ночи.Поначалу голод был сильнее любопытства. Пока я хлебал кашу из деревянной миски и вылизывал остатки корочкой хлеба, я решил подловить в обед Одона Два стакана сладкой вишневой настойки, которую посылал мне отец Фролло, были мною выпиты. Напиток укрепил мое мужество и намерения, заставив сильнее стучать кровь в жилах. Так думал я тогда и забыл, как всякий опьяневший, что мужество и сила — мимолетные обманчивые ощущения, если они подкреплены лишь вином.За работу тем утром я так и не сел. Странные события ночи занимали меня настолько, что в моих размышлениях не нашлось места для комет, путь они состояли только из земных паров или пятой стихии. К тому же, моя голова отяжелела от вина, поэтому едва могла воспринимать глубокие мысли великих ученых. Когда подошло обеденное время, я притаился в засаде. Я сел на полу рядом с дверью, чтобы хорошо слышать Одона. При этом я устроился поудобнее, закрыл глаза и слушал ветер, который монотонно свистел в углах и закоулках Северной башни, стихая и снова усиливаясь.Когда я проснулся, был уже вечер; суп с бобами на маленькой скамеечке давно остыл. Я проклял вишневую настойку и от гнева едва не разбил кувшин. Я был склонен видеть в этом подношении дьявольскую хитрость Клода Фролло, но вино обладало просто отменным вкусом. Однако, тем не менее, я запил водой мой холодный обед и решил: то, что так позорно не вышло днем, наверняка получится вечером.Тени стали длинными, как запреты долгих церковных постов, а солнце — бледным отражением в потоке Сены, когда Одон пришел с ужином. Заслышав его шаги, я снова сидел за дверью, но на сей раз — бодрствовал!Я вытянул довольно далеко голову, чтобы подсматривать через одно из окон. В темноте причетник показался мне весьма странным. Я увидел только его фигуру, закутанную в грубую рясу, которая низко склонилась перед скамьей.Быстро, слишком быстро, я вскочил, распахнул дверь и выбежал наружу. То есть, хотел выбежать, но в спешке споткнулся о дверной порог, упал на причетника и повалил его на пол. С глухим шлепком разбилась глиняная чаша, которая была у него в руках. Что-то горячее ошпарило мне кожу, сильно запахло рыбой, луком и щавелем.— Проклятье, черт побери, да будь ты проклят! — закричал причетник подо мной и столкнул меня с себя. Я ударился затылком о деревянную скамью, резкая боль пронзила голову.Ощупывая ушибленную голову, я застонал:— Простите меня, Одон, я совершенно не хотел нападать на вас. Я просто споткнулся.— Одон с легкостью простит вас, мэтр Сове, его-то вы не окатывали ухой. Хороша благодарность!Человек, который поднялся передо мной и смотрел на залитую супом рясу, был узок в плечах, лицо под жидкими светлыми волосами выглядело плоским как доска, словно после его рождения лоб, нос и подбородок договорились не обременять короткую человеческую жизнь выразительными чертами.— Но …кто вы?— Меня зовут Гонтье, и я причетник собора Парижской Богоматери. Отец Фролло поручил мне заботиться о вас, приносить вам еду и питье и предоставлять все, что вы пожелаете.— Нет, Одону это поручено.— Теперь не ему.— С каких это пор?— С сегодняшнего дня.— Почему?— Потому что архидьякон велел ему очистить от пыли скульптуры Собора.— Разве это не мог сделать точно так же кто-нибудь другой, вы, например?— Верно.— Почему Фролло передал вам обязанности Одона, ему же поручил другое?— Задайте этот вопрос Фролло, мэтр Сове. Я занимаюсь другим.— Чем?— Мне принести вам новый суп?Я отказался от супа, извинился еще раз перед Гонтье и привел себя в порядок, насколько было возможно. При этом я размышлял над тем, какая причина могла быть у Фролло, чтобы дать Одону новое задание? Именно после этой ночи, когда Квазимодо посетил меня! Совпадение?Конечно, я мог бы спросить об этом Фролло, но тогда он почувствовал бы мое недоверие. И при малейшей неудаче я снова стану голодным безработным бродягой на улицах Парижа. Значит, надо смолчать и сделать вид, будто ничего не произошло?Нет! Хотя подзадоривающее воздействие вишневой настойки и ослабло, я браво сохранял свой настрой и стал искать Одона в Соборе. Впервые со Дня Трех волхвов я покинул башню и снова вошел под наводящие страх своды, погруженные в сверхъестественный свет пламени многих сотен свечей. Врата огромной церкви были еще не закрыты, и по Собору передвигалось не меньше народа, чем встретишь на улицах Парижа. Рядом с кающимися, молящимися и церковными служителями Собор наполняли торговцы с лотками и молящие о пожертвовании нищие. Я пробирался сквозь толпу и искал глазами примечательное лицо Одона. Возможно, сейчас как раз был подходящий момент, чтобы поговорить с ним. Толкотня и шум скрыли бы нас от Клода Фролло лучше, чем самые толстые стены.Наконец.я обнаружил его в маленькой часовне, где он очищал от пыли скульптуры Трех волхвов.— Если вы и дальше так ревностно будете полировать головы волхвов, они не смогут носить свои короны, месье Одон.Так как статуи величиной с человеческий рост стояли на метровом постаменте, Одон поднялся на раскачивающуюся табуретку.От моего неожиданного появления он чуть не упал. В последний момент он сумел ухватиться за украшение на голове Каспара, подтверждая тем самым, что не только господину благородных кровей может быть выгодно стремление к короне.Лишенный всякого высокомерия, скорее со страхом в расширенных глазах, причетник глядел на меня сверху вниз.— Вы здесь?— Почему бы нет? Вы забыли, что я гость отца Фролло? Всегда до вчерашнего дня вы занимались тем, что заботились о моем благополучии.— До вчерашнего дня, как вы сказали, мессир. Теперь у меня другое поручение.Одон сказал «другое», а имел в виду — «более важное». Похоже, причетник изо всех сил хотел это продемонстрировать, когда как одержимый чистил корону Каспара, чтобы стереть отпечатки пальцев, оставленные им в поисках спасения. Так как он совсем не обращал внимания на мою персону, я гневно пригрозил:— Один удар по скамейке, и все волхвы, вместе взятые, не спасут вас от падения!— Что вам от меня нужно? — теперь в его взгляде сквозила ярость, напополам с чем-то еще. Со страхом?— Я хочу с вами поговорить.— Вы это как раз и делаете.— Я разговариваю с двучастным очистителем пыли, который состоит из вашего тела и скамейки.С перекошенным лицом Одон спустился вниз и мрачно посмотрел на меня, пока его руки нервно теребили шерстяную тряпку.— Итак?— Вы избегаете меня уже много дней. Почему?— Какие у меня могут быть с вами дела? Вы — переписчик и живете наверху в башне, мои же обязанности внизу. Это два разных мира.— Миры, которые соприкасаются. Вы все это время носили мне еду и питье.— Я нерегулярно выполнял свои обязанности?— Нет, все в порядке.— За остальное мне не платят.Я вспомнил о нашей первой встрече и понял намек. Один раз я засунул руку в свой кошелек, и один соль поменял своего хозяина. Одон не казался больше таким отрешенным. На его губах даже заиграла улыбка, когда он увидел монетку на своей грубой ладони.Нет, его робость передо мной не была разыграна, но один соль купил добрую часть его пугливости. Вдруг, словно он испугался, что я смогу поменять свои намерения, его пальцы сжали медный кружок.— Итак, мэтр Сове, чем могу вам служить?— Расскажите мне о Квазимодо. Он не настоящий сын отца Фролло?— И да, и нет.— За один соль я назову такой ответ довольно неточным.— Следуйте за мной, мэтр, и я расскажу вам.Мы прошли через продольный корабль церкви (неф) и вышли через портал Пресвятой Девы на площадь перед Собором. Тут же я почувствовал себя окрыленным и, раскинув руки, наслаждался свежим вечерним ветром, который дул с левого берега Сены. Я хотел бы подняться в воздух, словно птица, и улететь прочь! Свободным как птица я почувствовал себя впервые с той поры, как поступил на службу к Клоду Фролло. Конечно, там наверху, на башне, я дышал свежим воздухом, но всегда было чувство, что я не частичка мира, а пленник Нотр-Дама.Одон отвел меня к грубо сколоченной деревянной кроватке, перед которой стояла большая медная кружка.— Здесь, если вам это так интересно, колыбель Квазимодо. Сюда добрые парижане кладут своих детей, если потомство нежелательно или они не могут прокормить его. Кто хочет, может подойти и забрать ребенка себе, — Одон показал на кружку. — И пожертвования для бедных сирот тоже всегда приветствуются.— Значит, он подкидыш?— А могло ли быть иначе? Какая мать захочет вырасти такое чудовище, как Квазимодо?!— А Клод Фролло принял его к себе?— Иначе никто бы не захотел взять неуклюжее существо. Подумайте, даже в госпитале Сен-Эспри-а-Грас Saint-Esprit-en-Grace (фр.) — больница Святого Духа в Милости (прим. перев.)
, который должен давать приют всем сиротам, не открыли бы ворота для Квазимодо, а достопочтенные воспитатели сирот нашего города отвернулись бы в ужасе. Нет, нет, мэтр, поверьте мне, Квазимодо повезло, что наш отец Фролло, тогда еще юный капеллан, позаботился о нем.— И он воспитал его?— Он воспитал чудовище. Это было пятнадцать или шестнадцать лет назад, когда черная смерть забрала семью Фролло. Только его младший брат остался в живых.Одон понизил свой голос и приблизил свой рот к моему левому уху:— Поговаривают, архидьякон заключил черный договор, жизнь своего брата — за Квазимодо. Фролло воспитал звереныша, и за это его брат не достался чуме.— С кем Фролло заключил этот договор? — Одон отступил назад.— А я знаю? Это всего слухи, да и только. Но звонаря называют сыном дьявола, не так ли?— Так можно судить по его имени, — размышлял я слух.— Он получил имя, потому что его нашли в Квазимодо, первое воскресенье после Пасхи.— Если бы вы были немного знакомы с латынью, то знали бы, что означает «квазимодо». А именно, ни больше ни меньше, а «примерно» или «почти».— Почти? — переспросил Одон.— Да, почти человек.— Без отца Фролло он бы им никогда не стал, — разве что мертвым чудовищем.— Фролло — очень интересная личность. Расскажите мне о нем побольше, Одон.— О нет, право! Я вам и так достаточно рассказал за ваш соль, правда, достаточно. Теперь мне нужно идти чистить статуи.Не столько время, сколько страх перед архидьяконом подгонял его. Я крепко схватил за рукав спешащего причетника и достал новый соль.— Это плата, если вы пожертвуете мне еще немного времени.— Не следует быть безудержно жадным, — возразил Одон и вырвался, чтобы направить торопливые шаги к порталу Пресвятой Девы.Так я остался стоять там в нерешительности с монеткой в руке. Теперь я знал, почему Квазимодо называют то братом Жеана Фролло, то сыном Клода Фролло. Он был и тем, и другим, и в то же время — никем. Подкидышем.Итак, почти человек.Как и я.Возможно, это было причиной, почему я прошлой ночью при встрече с кривым звонарем почувствовал необъяснимую сопричастность.Огромный храм исчез — как и оживленная площадь перед ним, Отель-Дьё, дворец архиепископа слева от Собора и район каноников справа от него. Оживленный даже в вечерние сумерки Париж превратился в задумчивый Сабле, место моего детства и юности. И обитель моей тайны, которая казалась мне такой же неразрешимой, как загадка Собора…Когда воспоминания прошлого смешались у меня с настоящим, когда большие крестьянские дома в Сабле слились с покосившимися на ветру тавернами на острове Сены, а маленький монастырь бенедиктинцев, которому я обязан своим образованием, поглотила громада парижского Собора, меня как громом поразило. Видение? Или это мне только кажется спустя время? Нет, думаю, уже тогда я чувствовал, догадывался — я знаю, что загадка связана с другим. Судьба послала меня в Париж, в Собор, чтобы я разгадал здесь тайну моего происхождения.Воспоминания о прошлом увлекли меня за собой. Неподвижно я смотрел на простую, без прикрас, деревянную колыбель, и мне казалось, что видел перед собой уродливое дитя, кричащее на неудобном ложе и не вызывающее ничего, кроме любопытства, отвращения и насмешек.Потом оно стало взрослым горбуном, которого я видел на Гревской площади. Тогда, много лет назад, Клод Фролло проявил милосердие, которое не повторил недавно на Гревской площади. Что же произошло за эти годы? Фролло так изменился? Или — Квазимодо?Деревянная доска заскрипела, даже задвигалась, словно там лежало невидимое дитя. Скорее, это был сильный порыв ветра. Я спросил себя, проявил бы я на месте молодого Клода Фролло милосердие к такому чудовищу, как Квазимодо? И не ответил.Я бросил в медную кружку монетку, отвергнутую Одоном, и повернулся к Собору. Тут уголком глаза я заметил на площади перед Собором человека, который вселил в меня страх.Быстро, с колотящимся сердцем и скачущим пульсом, я спрятался в тень от колыбели сирот в надежде, что другой, не заметив меня, пройдет мимо. В противном случае я поплачусь головой. Глава 3Долой бороду! Я следил за коренастым человеком из своего ненадежного укрытия. Я тут же узнал его, хотя лицо наполовину было скрыто бортами берета, украшенного перьями. Окрашенные в красный и голубой цвет перья яростно бились на ветру, но Жиль Годен казался серьезным, как всегда. Вдруг, совсем недалеко от меня, он остановился, и я уже поверил, что обнаружен.Но он смотрел не на колыбель для сирот, за которой я сидел на корточках, как играющий в прятки ребенок. Он взглядом следил за одетым в черное человеком, который вышел из дверей портала Страшного Суда и спустился вниз по ступеням на площадь перед Собором. За Клодом Фролло. Их взгляды встретились, и Фролло остановился возле нотариуса. Едва он поравнялся с ним, как Годен согнул слегка колено, склонил голову и тихо сказал:— Простите и благословите меня. Просите Бога, чтобы он даровал мне хороший конец и уберег от дурной смерти.Фролло ответил так же тихо:— Бог благословит вас. Он дарует вам хороший конец и убережет от дурной смерти.Я был изумлен. Выросший среди монахов, вынужденный выслушивать немало благословений, молитв и набожных приветствий, но таких слов я никогда не слышал. Так же и в религиозных писаниях, которые я переписывал у бенедиктинцев в Сабле, они не встречались. До сих пор Жиль Годен не производил на меня впечатление особенно верующего человека. С интересом я прислушивался к приглушенным голосам, ведущим разговор, и забыл совсем о страхе быть обнаруженным.Годен выпрямился:— Я искал вас, монсеньор.— Я как раз собирался выходить.— Ваши исследования касательно Фламеля Николай Фламель — французский алхимик (умер в 1418г.), первоначально переписчик, которому, как считается, удалось разгадать тайну превращения металла в золото (прим. перев.)
.Фролло кивнул:— Мы должны торопиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60