Когда он произносил эти слова, до него вдруг в полной мере дошло, сколь кошмарна опасность, грозящая Флавии и ее друзьям. Она, такая хрупкая, такая радостная, должна погибнуть так нелепо! Представить ее ледяной, окоченевшей... Нет, этого он не вынесет. Калликст резко повернулся, словно пытаясь избавиться от этого душераздирающего видения.
Со своей стороны Фуск, опершись подбородком на ладонь, казалось, напряженно размышляет.
— Думаю, найдется средство спасти твою возлюбленную: процесс.
— Как так? Ведь именно процесс, как я понял, напротив...
— Нет. Мне достаточно будет устроить все так, чтобы не спросить их, являются ли они христианами. А в доказательство лояльности потребовать от них, чтобы они сожгли палочку ладана у подножия статуи императора.
— И ты думаешь, этого окажется довольно, чтобы их отпустили?
Легкая усмешка сообщника проступила на губах Фуска:
— Все зависит от того, насколько суровым окажется судья...
Суды префекта происходили в курии форума, которая являлась самым оживленным местом Рима. Обычно там рассматривались не уголовные, а только гражданские дела. Тем не менее, коль скоро отношение правосудия к христианам было таким неопределенным, а процедура ведения подобных дел оставалась столь туманной, случалось, что из этого правила делали исключение.
В то утро шумная толпа, обычно заполняющая базилику, если не совсем рассеялась, то по крайности сильно поредела — факт сам по себе чрезвычайный. Но кого, по существу, могло волновать дело каких-то там христиан, на которых все смотрели, как на секту, состоящую из подонков общества? И это в то время, когда суд префекта зачастую занимался тяжбами известных лиц, развлекая любителей судейских кляуз зрелищем свар между знаменитостями.
Какие-то ротозеи, не столько движимые интересом, сколько забредшие сюда по привычке, пустыми глазами небрежно оглядев собравшихся и скорчив презрительную мину, означавшую, что дело самое посредственное, а прения по нему того и гляди нагонят сон, отправлялись обратно на площадь, спеша окунуться в ту шумную суету, что сделалась самой сутью римского бытия.
Калликст, страшно волнуясь, стоял в тени колонны и не сводил глаз с обвиняемых. Они сидели несколькими ступенями ниже, примостившись рядком на деревянных скамьях, лицом к маленькой трибуне, где восседал префект.
Фуск, казалось, внимательно слушал молоденького адвоката, который во исполнение своих должностных обязанностей защищал группу христиан, но Калликст мог бы поклясться, что он дремлет. И тогда все его внимание сосредоточилось на Флавии. Девушка сидела рядом с Эфесием, и хотя по ее лицу можно было угадать, что ей не по себе, она была все так же прекрасна, а ее распущенные волосы сверкали, словно бросая вызов солнцу. У фракийца сжалось сердце. Наперекор заверениям Фуска он не мог избавиться от болезненной подавленности, она овладела им и уже не отпускала.
«Я люблю тебя, Калликст... Люблю сильнее, чем это пристало сестре».
Вспоминая эти слова, недавно произнесенные девушкой, он чувствовал что-то похожее на отчаяние. Почему? Почему мы не ценим любовь, пока ее у нас не отнимут?
Он снова подумал о том, как воспринял Карпофор известие о задержании своих рабов. Хотя и разъяренный тем, что христиане сколотили свою компанию под его кровом, он немедленно поручил Калликсту найти способ привести это дело к благополучному исходу. Мысль о возможной потере двадцати слуг была для него нестерпима.
Всего труднее для фракийца было отговорить Ипполита присутствовать на процессе. Только его там не хватало с его всем известным взрывным темпераментом! Фуску ни к чему непрошеное вмешательство, которое может усложнить его задачу. К тому же с того недавнего мгновения, когда начался допрос, дело и так несколько раз оказывалось на волосок от беды.
Эфесий, которого, как владельца дома на Аппиевой дороге, допрашивали первым, на ритуальный вопрос «Ты свободный или раб?» с хвастливым вызовом брякнул: «Я христианин!».
Калликсту пришлось сделать над собой усилие, чтобы не броситься на него. Возможно ли докатиться до подобного самоубийственного неразумия? Фуск, попав в такое нелепое положение, притворился, будто не расслышал, и поспешил пояснить бывшему управителю Аполлония, что он желает знать одно: является ли обвиняемый рабом или свободным. Эфесий же в ответ еще более усложнил свое положение, заявив:
— Этот вопрос не имеет смысла. Для христиан не существует ни рабов, ни господ, есть лишь братья во Иисусе Христе.
Одновременно раздосадованный и растерянный, Фуск еще раз сделал вид, будто ему уши заложило, и, в конце концов, сумел вдолбить обвиняемому, что в глазах закона он прежде всего вольноотпущенник. Затем, обратясь к Флавии, он продолжил:
— А ты свободная или рабыня?
Ответ не заставил себя ждать:
— Я христианка.
— Клянусь Вакхом! — вскипел префект. — Что за бред? Твое положение в обществе — вот все, о чем я тебя спрашиваю, понятно? Твое положение в обществе!
Флавия неопределенно пожала плечами:
— Я христианка, а потому считаю себя свободной, хоть я и рабыня.
Фуск возвел очи к небу и вызвал следующего:
— Предупреждаю: если ты тоже намерен ответить «я христианин», я прикажу дать тебе сто ударов хлыстом за оскорбление суда. И это предупреждение касается всех!
После этого осложнений более не возникало. Обвиняемые ограничивались ответами именно на те вопросы, которые ставил перед ними префект. Что до Калликста, по мере того как процесс шел своим чередом, он стал говорить себе, что есть нечто абсурдное в желании спасти людей наперекор им самим. Некоторые из них склонили головы, и насколько он мог разглядеть, их губы шевелились. Не было сомнения: они молятся своему богу.
Все внимание фракийца снова перешло на Фуска. Сначала он не понимал, какой цели тот стремится достигнуть, какому следует стратегическому плану. Но чем дальше, тем больше его пленяла ловкость друга.
И в самом деле, юный префект нашел-таки хитрый ход. Он выдвинул на первый план вопрос о причинах ночного собрания. Выяснив, что их церемония состояла в простой раздаче хлеба и вина, он спросил, какова доля реальности в обвинениях в ритуальных убийствах и поедании младенцев. После того как рабы это с возмущением опровергли, он сделал вид, будто справляется о чем-то по своим восковым дощечкам, чтобы затем докторальным тоном объявить: «Действительно, ко мне не поступало никаких сведений об исчезновении рабов или невинных детей». Затем, приняв суровый вид цензора, он обвинил их в безбожии. Реакция обвиняемых была еще более впечатляющей. Эфесий выразил ее в нескольких лаконичных фразах:
— Ты принимаешь нас за каких-то философов-эпикурейцев? Мы поклоняемся Богу, одному, Единственному. Мы не безбожники!
— Превосходно, — одобрил префект. — Но о вас также поговаривают, будто вы не признаете законной власти императора и не признаете никакого различия между римлянами и варварами.
— Господин префект, — запротестовал Эфесий, который вел себя прямо-таки как глашатай всеобщего мнения, — все это не более чем клеветнические наветы. Мы глубоко чтим законы Империи, как и самое персону Цезаря. Все заповеди нашего учителя предписывают это. Что же касается обвинений во враждебности обществу и предательстве, позволь напомнить, что на службе у Рима есть легионы, целиком набранные из христиан. Я уж не говорю о таком примере, как чудо знаменитой Фульминаты, которая спасла императора Марка Аврелия со всей его армией, когда им грозила смерть от жажды во время военного похода против квадов. Единственная истина в том, что люди, создания Божии, равны пред ликом Господним. И что если парфянин или германец обратится к истинной вере, он станет для нас братом так же, как римлянин или грек.
Фуск терпеливо выслушал тираду бывшего управителя. И как только тот сел на свое место, объявил:
— Я охотно поверю вашей преданности Цезарю, но вам придется ее доказать.
И указав на мраморную статую, изображающую Коммода, приказал:
— Ступайте и сожгите палочку ладана перед этой статуей. Те из нас, кто исполнит это, будут тотчас освобождены.
Ропот удивления пробежал по трибунам. Такой снисходительности никто не ожидал. У Калликста вырвался вздох облегчения, когда он увидел, как его друг украдкой приподнял большой палец правой руки — знак, которым сидящие в амфитеатре показывают, что хотят сохранить казнимому жизнь. И, тем не менее, внутренний голос шептал ему, что еще не все достигнуто.
Он перевел взгляд на группу рабов. Они не решались покинуть свои скамьи. Хотя на большинстве лиц можно было прочесть, что они готовы покориться, кое-кто продолжал держаться со странной непреклонностью.
— Ну? Что же вы? — с заметным нетерпением прикрикнул Фуск.
Калликсту показалось, будто он расслышал чьи-то слова: «У нас нет иного выхода». И тотчас последовал ответ Эфесия: «Это было бы отступничеством. Кощунством!».
Фуск внезапно выпрямился и с таким ледяным выражением, какого его приятель никогда еще у него не видел, произнес:
— Смерть не ждет!
Отбросив последние сомнения, обвиняемые поднялись с мест и медленно поплелись к статуе.
— Не делайте этого! — умолял их Эфесий.
Но его больше не слушали. Женщины и мужчины один за другим проходили перед статуей, и каждый поджигал ладан в курильницах, предусмотренных для этой цели. Префект тем временем записывал на своих восковых дощечках имена исполнивших этот ритуал, а затем отпускал одного за другим, произнося голосом, который уже снова стал безмятежным:
— Ступай, ты свободен.
Вскоре на скамьях не осталось никого, кроме Эфесия и Флавии. Бывший управитель хранил бесстрастный и вместе с тем скорбный вид. Девушка, напротив, побледнела, она нервическим жестом то сплетала, то расплетала свои тонкие пальцы. Фуск повернулся к ним, предлагая в свой черед исполнить символическое действо, которое должно их спасти.
— Сожалею, господин префект. Но то, чего ты от меня требуешь, невозможно.
— Невозможно? Но почему? Разве ты не утверждал только сейчас, что признаешь Коммода законным императором?
— Разумеется. Но я не могу оказать ему такой почести, как ты приказываешь.
Фуск в изнеможении простер руки к небесам. А Эфесий продолжал:
— Ладан предназначен для богов. Ты сам это прекрасно знаешь. Так вот, есть лишь один Бог, царящий над миром. То, чего ты от нас добиваешься, — отступничество.
— Но послушай, это же сущее безрассудство! То, что сделали твои товарищи, было совсем не трудно.
— Мне не пристало осуждать их поведение. Как бы то ни было, оно не повлияет на мое.
— Впервые в жизни я пытаюсь урезонить мула! А ты, девушка, тоже разделяешь его мнение?
Наступило долгое молчание, потом она выговорила:
— Да, префект. Тем не менее, я признательна тебе за...
Она не успела закончить фразу. Под сводом базилики громом раскатился крик Калликста. Это был вопль отчаяния и почти что мольбы:
— Нет, Флавия! Нет!
Она подняла к нему свое детское личико и покачала головой. А Фуск тотчас сообразил, что это именно о ней хлопотал его друг. Он нервно потер подбородок:
— Вы, конечно, знаете, что ваш отказ обрекает вас на смерть?
— Делай то, что ты считаешь своим долгом, — отвечал Эфесий с устрашающим спокойствием.
— А ты, девушка? Нет никакой надежды убедить тебя?
— Если бы я предала свою веру, это все равно означало бы смерть моей души. Не пытайтесь, господин.
Молодой префект вздохнул, поняв, что с такой решимостью ему не сладить.
— Стало быть, мне придется употребить самые серьезные меры для того, чтобы заставить вас изменить мнение. А я, клянусь Вакхом, терпеть этого не могу.
— Тебе никогда не удастся поколебать наши убеждения! — упорствовал Эфесий.
— На твоем месте я не был бы так уж в этом уверен, — иронически хмыкнул судья.
Затуманенным взглядом Калликст смотрел, как Фуск дрожащей рукой протянул рабу кубок, а тот поспешил наполнить его густым цекубским вином.
Тяжкие тени ликторов и стряпчих странно вытягивались и подрагивали в мерцающем свете факелов, горящих в бронзовых подставках, подвешенных на сочащихся сыростью, провонявших плесенью стенах.
При виде этой мрачной армады, вооруженной клинками, пыточными тисками и дыбами, этими необходимыми вспомогательными средствами правосудия, Калликст почувствовал, как в нем вскипает желчь.
— Фуск, — сдавленным голосом начал он, — не надо, они не станут...
Судья прервал его жестом, как ему казалось, ободряющим:
— У нас не осталось иного выбора. Но не бойся, уверяю тебя, что твои друзья очень быстро уступят. Ликторы, — он повернулся к страже, — введите обвиняемых!
Тяжелая медно-красная бронзовая дверь отворилась, пропуская Флавию и Эфесия. Глаза девушки погасли, по щекам была разлита мертвенная бледность. Она двигалась, будто во сне, и, казалось, не заметила присутствия Калликста. Что до Эфесия, его лицо, обычно такое пустое, лишенное выражения, теперь было исполнено спокойствия и решимости.
В неудержимом порыве Калликст протянул руку, и его пальцы коснулись золотых волос девушки.
— Флавия, заклинаю тебя, послушайся префекта. Сделай это для меня.
Она медленно повернулась и обронила с какой-то отрешенной грустью:
— Я все это делаю ради тебя. Чтобы твое сердце открылось свету и ты зажил, наконец, Жизнью Истинной.
— Начинайте с мужчины! — распорядился Фуск. — И да свершится справедливость.
И тотчас бывший управитель Аполлония был мгновенно лишен своих одежд и с поднятыми руками прикручен к одной из стен, лицом к стряпчим.
Префект еще раз спросил его, согласен ли он воскурить ладан перед статуей императора. Вместо ответа Эфесий только решительно покачал головой.
Фуск подал знак. Один из ликторов взял пучок прутьев, что облекали его секиру, и принялся нещадно хлестать вилликуса по обнаженному телу.
— Подумать только, что есть люди, которые охотно заплатили бы, чтобы полюбоваться таким зрелищем в амфитеатре, — не без горечи заметил префект.
Фракиец не нашелся, что ответить. Он не отрывал глаз от вилликуса. При каждом ударе на его коже вспухал новый рубец, старик вздрагивал, его пальцы скрючивались, зажимаясь в кулак, будто впивались в какой-то незримый канат. Калликст вспомнил совершенно такую же, в сущности, сцену, что несколько лет назад разыгралась в поместье Карпофора: он сам, Калликст, был тогда на месте пытаемого, а роль ликтора-истязателя исполнял раб Диомед.
— Сильнее! — приказал Фуск.
Однако было заметно, что им движут не жестокие побуждения, но желание покончить с этим, как можно скорее добившись, чтобы этот человек сдался.
Тонкие струйки крови во множестве стекали по груди Эфесия, а сила ударов была такова, что кожа уже отставала клочьями.
По щекам Флавии текли слезы. Она опустила голову, ее губы шевелились, но нельзя было расслышать ни единого слова. Фуск, глядя на нее, сказал себе, что она, без сомнения, взывает к своему богу, и поневоле испытал что-то похожее на восхищение.
— Клянусь Марсом, — прошептал он, наклонившись к Калликсту, — почему ты не выкупил эту несчастную? Как только увидел ее, я тотчас понял, что это она — причина твоего ходатайства. Сама Венера позавидовала бы такой красоте.
Калликст пропустил мимо ушей замечание судьи. Он сказал:
— Фуск, я думаю, надо положить конец пытке. Этот человек уже не в том возрасте, чтобы выносить подобные страдания.
Префект пристально оглядел вилликуса. Его голова болталась, свешиваясь то в одну, то в другую сторону, кулаки разжались, ноги подгибались, более не способные выдерживать тяжесть его тела — оно теперь просто висело на цепях, кольца которых разодрали его запястья чуть не до костей.
— Еще немножко... Если он уступит, твоей подруге не останется ничего иного, как последовать его примеру.
Ликтор изнемог, пот лил с него градом. На его тунике ширились большие влажные пятна. Он удвоил старания, взбешенный тем, что они не производят должного воздействия на его жертву. Тогда он стал целиться исключительно в низ живота и хлестал, пока волокна истерзанной плоти и клочки окровавленных волос не превратили лобок в отвратительное месиво. И по-прежнему ни единого стона!
— Он потерял сознание! — внезапно объявил префект.
И правда, окровавленное тело жалко обвисло, рот открылся.
— Дайте ему воды! Живо!
Все засуетились. Брызгали несчастному в лицо, смочили водой конечности. Хлопали его но щекам. Один из стряпчих приложил ухо к его истерзанной груди.
— Ну что? — нетерпеливо спросил судья.
— Он... он мертв, господин.
— Вы недотепы! Бестолочи!
— Но, — пробормотал виновник несчастья, — ликтор все-таки не палач, у меня другое ремесло...
— Молчать! Унесите его!
Фуск в ярости обернулся к Флавии:
— Тебе должно хватить этого примера. Ну, давай покончим с этим кошмаром. Воздай почесть Цезарю! Предупреждаю: если снова откажешься, ты заслужишь еще более беспощадной кары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55