По-моему, он ему понравился. А я не могла оторвать глаз от пустых стульев, на которых когда-то сидели люди, бесследно исчезнувшие из жизни.
- Юстик, - сказала Даля, - и ты, Танечка, пейте чай, а то он остынет.
Юстик тут же послушно стал пить чай. А мне почему-то захотелось стукнуть его ногой под столом, но я сдержалась: боялась, что испорчу папе настроение. Еще я подумала, что неплохо было бы опрокинуть чашку на стол, чтобы поднять панику в этом чинно-благородном семействе.
- Даля, у вас не найдется вина? - вдруг спросил папа.
Даля ответила, что вино у них есть, и хотела встать, но папа опередил ее, подошел к буфету сам и привычно открыл его.
Он достал вино, поставил его на стол, затем снова вернулся к буфету, принес рюмки, заметив: "Я взял старые", - расставил их. Сначала около стульев Эмильки, Марты, священника, потом всем остальным и в таком же порядке налил вино.
- Когда-то я делал это вместе с Мартой, - сказал папа, обращаясь к Бачулису. - Помнишь?
Бачулис кивнул в ответ. И за столом снова наступила тишина. Она была такая тихая, что невозможно было ее нарушить. Но Даля это сделала совершенно спокойно: ударила Юстика кулаком по спине и снова сказала, чтобы он не сутулился.
Папа встал, взял рюмку и сказал:
- Вспомним.
И все, подчиняясь ему, подняли рюмки. А я взяла свою рюмку и подумала: "А может быть, именно из моей рюмки когда-то пила вино Эмилька". И мы выпили. Правда, прежде чем мы выпили, Даля успела шепнуть Юстику: "Не пей до конца". Юстик опустил свою рюмку, а я посмотрела на него как надо и выпила свою до дна, до самой последней капли.
- Мы сегодня отверженные, - сказала Даля нам с Юстиком. - Они сейчас далеко от нас - Она ждала, что кто-нибудь поддержит ее и начнет доказывать противоположное, но все промолчали.
- Значит, это все-таки было, - сказал папа. - Кто-нибудь жив из тех, кто был с нами в то время?
- Лайнис, - ответил Бачулис.
Лично я этого имени никогда не слышала в папиных рассказах, но папа сразу вспомнил.
- Как же, у него была маленькая пекарня на углу Витавтаса. Мы всегда брали там хлеб. Лайнис вечно торчал возле наших окон.
- И до сих пор сохранил эту привычку, - сказала Даля, - подойдет, поговорит, а в дом не заходит.
- А помнишь?.. - спросил папа.
- Берите варенье, - перебила его Даля. Она решила, конечно, отвлечь папу от воспоминаний, она боялась за своего мужа. - Пятрас, брусничное.
- Ах да, - сказал папа. Наконец он вспомнил, о чем его просила Даля.
Папа протянул ей со своего конца стола, из другого мира, розетку. Сейчас никому не хотелось ни варенья, ни чая.
- Эти ягоды мы с Миколасом собирали, - сказала Даля; одновременно она все время следила за Юстиком. - Юстик, ты опять сутулишься. Посмотри, как сидит мама... Мы их собирали в прошлом году. Осенью. Он тогда потерял мою кофточку, и мы долго ее искали. Так и не нашли.
- А помнишь, как мы познакомились? - спросил папа у Бачулиса и, не дожидаясь ответа, сказал нам: - Он вырезал в школьном парке на скамейке инициалы Эмильки.
- Ты и это не забыл? - удивился Бачулис.
- Сторож схватил его за шиворот и потащил к директору. - Папа оживился. - А я подскочил к нему и крикнул: "Хорошо будет, если я сейчас схвачу вас за шиворот?" От неожиданности он выпустил Миколаса, и мы убежали.
- Какой позор! - притворно возмущаясь, сказала Даля. - Вырезать инициалы на скамейке. Юстик, не бери никогда пример с отца.
Юстик посмотрел на меня и покраснел.
- Подумаешь, - сказала я. - Сережка Волков из параллельного вырезал мои инициалы у нас в лифте. Вот это была драма!
- А зачем? - в разговор вступил сам Юстик.
Боже мой, он к тому же, этот Юстик, был совсем наивное дитя!
- Это ты его спроси, - сказала я.
Он тут же уткнулся в свой чай. Снова все помолчали, разговора у нас не получалось, прыгали, как зайцы с одной кочки на другую.
- А как ваши? - спросил Бачулис.
- Спасибо, - ответил папа. - Сестра вышла замуж. Мама живет с ней.
Бачулис хотел что-то сказать другое, но перехватил взгляд Дали и спросил снова самую обыкновенную вещь, что-то насчет папиной работы.
- Работой я доволен, - сказал папа. Ему стало скучно, он уже тяготился этим чаепитием. - Весь мир исколесил... Знаю двадцать три способа заварки чая.
И он про чай! Варенье, чай, варенье. Можно подумать, что это более важные вещи, чем то, что за этим столом стоят три пустых стула и трех человек, которые должны были на них сидеть, нет в живых.
- Любопытно, - сказала Даля (это, конечно, по поводу двадцати трех способов заварки чая).
- А ты как? - спросил папа у Бачулиса. - Вообще?
- Ничего. Я ведь ветеринар. Со зверьем проще, чем с людьми.
- А варенье немного засахарилось, - сказала Даля. - Хотите, положу свеженького? Юстик?
- Положи, - согласился Юстик.
"Ну и тип, - подумала я. - Просто недоросль. Толстокожий".
Даля встала, чтобы достать другое варенье. Положила своему необыкновенному Юстику и сказала:
- А тебе, Танечка? Клубничное... Сладкое...
- Нет, - ответила я громко. - Не надо больше мне ни чаю, ни варенья. - И добавила: - Меня от сладкого тошнит.
Юстик чуть не подавился своим клубничным.
- С клубничным Марта пекла пирог на твой день рождения, - сказал папа Бачулису.
Тот кивнул. Нет, он не желал ничего отвечать.
- А вы искали Эмильку после войны? - спросила я у Бачулиса. - Не может быть, чтобы никакого следа. Ведь это странно: живет человек - и вдруг пропадает. И никакого следа.
Я хотела, чтобы мне ответил сам Бачулис, смотрела на него во все глаза, но он не поднял головы.
- Из гетто не возвращались, - сказала Даля.
Она осуждающе посмотрела на меня, но я решила не отступать.
Если им всем это безразлично, то для нас это имело значение, хотя, может быть, папе еще вреднее волноваться, чем Бачулису.
- И Эмильку не нашли, - упрямо сказала я. - И не знаете, где она погибла.
Им мои слова не понравились. Даже Юстику. Он легонько толкнул меня в бок. Просто отчаянный парень этот Юстик!
Я повернулась к нему и спросила:
- Ты чего толкаешься? - И громко добавила: - И предателя, конечно, не отыскали.
- Таня, - сказал папа, - не показывай свой характер. И пожалуйста, не фантазируй.
- Какая уж тут фантазия, - сказала я. - Ясно ведь, что предатель был.
- Ну вот, придумала, - вмешалась в разговор Даля. - Ты еще ребенок. Она погладила меня по голове. - Тебе нравятся страшные истории. Может быть, отправишься спать? Во сне и поймаешь предателя.
Ловко она из меня дурочку сделала. Юстик хихикнул. Как же, его мамочка оказалась такой остроумной!
- Вы что, не читаете газет? - сказала я. - Недавно одну такую поймали... тоже через двадцать пять лет.
- Ну ладно, не обижайся, - сказала Даля. - Ты в какой класс перешла?
- Два года осталось мучиться, - проскрипела я.
- Вы слышите? - сказала Даля, точно я ей сообщила какую-то необыкновенную радостную вещь. - Я должна записать этот афоризм. - Она подошла к письменному столику и открыла ту самую тетрадь, в которую что-то писала, когда мы пришли. - Как ты сказала: "Осталось..."
- Я уже забыла, - ответила я.
- Вот послушай. - Даля начала читать: - "Аэропорт. Масса людей. Ко мне подходит маленькая девочка и спрашивает: "Тетя, вы не знаете, как найти тетеньку в черном платье с черным пояском? Это моя мама". Разве не смешно? Или вот... Маленький мальчик говорит: "Мой папа самый сильный, он может остановить любое такси". Правда, смешно? И никакой выдумки.
Мне стало почему-то ее жалко и расхотелось грубить. Может быть, потому, что голос у нее был какой-то заискивающий. Наступила заминка. Даля отложила тетрадь в сторону и сказала, что уже поздно и пора спать.
Папа встал из-за стола и подошел к окну:
- Значит, памятник поставили на том самом месте...
Никто ничего не ответил, но я догадалась, что памятник поставили на т о м с а м о м м е с т е.
- Укладывай их, Даля, - сказал Бачулис. - Они устали с дороги.
- Ну что вы, - возразил папа. - Надо поговорить еще.
- В другой раз, - сказала Даля.
- Снова через двадцать пять лет, - печально сказал папа.
На его слова никто не обратил внимания. Даля вышла на кухню, Юстик стал убирать со стола, а Бачулис был отправлен за раскладушкой. Папа заметил что Юстик собирался вылить вино из тех рюмок обратно в бутылку, подошел к нему, взял первую рюмку и выпил. А ему строго-настрого врачи запретили пить, и я ему напомнила об этом. Но он отмахнулся от меня и выпил остальные две рюмки. Потом виновато сказал:
- Извини. Не хотелось, чтобы выливали вино обратно.
В этот момент, среди всего чужого, этой непривычной мебели и этих малознакомых людей, он мне стал как-то особенно дорог.
- Пойду поброжу по знакомым местам, - сказал папа и вышел в соседнюю комнату.
Юстик, который до сих пор притворялся, что ужасно занят уборкой стола, как только папа скрылся за дверью, сразу поднял голову и посмотрел на меня.
- Тебе понравился мой папа? - спросила я его.
- Смешной старик, - ответил Юстик. - Выдумщик.
- Эх ты, шляпа! - сказала я. - Ничего не понял... Он не выдумщик. Он, он... - Я не знала, как ему объяснить, какой мой папа. - Он никогда не притворяется. Понимаешь?
- А разве все остальные притворяются? - спросил Юстик?
- Иногда, - сказала я. - А если человек не притворяется, значит, он свободный. Может, ему и трудно от этого, по он свободный.
Юстик промолчал. Интересно, догадался ли он, что я намекала на его родителей?
- Странный у вас дом, - сказала я. - Сохранили его в неприкосновенности, а вспоминать ничего не хотите.
Юстик снова промолчал.
В это время вернулась Даля, увидела, что мы с Юстиком коротаем время в одиночестве, открыла дверь в соседнюю комнату и крикнула:
- Миколас, Пятрас, где же вы?
Только теперь я поняла, почему папа сбежал от нас: ему хотелось побыть вдвоем с Бачулисом.
- Юстик, живо в кровать, - приказала Даля. - Не забудь почистить зубы.
Я засмеялась. Юстик как ошпаренный выскочил из комнаты. Бачулис внес раскладушку.
Когда мы остались вдвоем, папа сказал, что он, пожалуй, ляжет на диване. В его голосе была неуверенность, но я не обратила на это внимания, разделась и легла на раскладушку.
- А ты чего же? - спросила я.
- Спи, спи, - ответил папа и погасил верхний свет. - Завтра у нас трудный день.
Теперь горела только небольшая настольная лампа. Я закрыла глаза, но уснуть не могла. В этом доме пахло чужим, а я запах чувствую, как собака. Говорят, оттого, что у меня в детстве была астма. Каждый раз, когда я открывала глаза, я видела папу, который, как лунатик, бродил по комнате, осторожно передвигаясь из одного угла в другой. Несколько раз он подходил вплотную к дивану, но каждый раз снова отходил, и я догадалась, что он просто не решался лечь.
Меня разбудил папин голос. Он стоял около окна и с кем-то разговаривал.
- Здравствуйте, Лайнис, - донеслось до меня.
В ответ никто ничего не сказал.
- Не узнаете? - спросил папа и, помолчав, добавил: - Помните Пятраса? Сорок первый год?
Голоса Лайниса я снова не услышала, но, видно, он узнал папу, потому что папа сказал:
- Ну, так это я.
- Не узнать, - ответил мужской голос.
- Зато я узнал вас сразу, - сказал папа. - Как только увидел в окне. Будто и не было этих двадцати пяти лет. Все как тогда. И в доме, и вы.
Хотелось рассмотреть Лайниса, и я приподнялась на кровати, но слабый свет настольной лампы и широкая папина спина мешали мне.
Из соседней комнаты выглянул Бачулис - его-то мне хорошо было видно в открытую дверь, я лежала как раз напротив дверей, - и тут же отступил обратно. "Испугался, что ли?" - подумала я.
- А Миколас где? - послышался голос Лайниса.
"За дверями стоит, - хотела я сказать им. - Повернитесь к дверям, и все увидите". Но папа по-прежнему стоял спиной к комнате.
- Спит, - ответил он.
- Собачонка у меня захворала. Беда, - сказал Лайнис. - Третий день не ест. - Он плохо говорил по-русски. - Хотел у Миколаса спросить, чем ей помочь... А вы надолго к нам?
- Завтра уезжаю, - ответил папа.
Они помолчали. За дверью все еще стоял Бачулис. Иногда он переступал с ноги на ногу, и старые половицы под тяжестью его тела трещали.
- До свидания, - сказал Лайнис.
- Подождите, - остановил его папа и каким-то странным голосом спросил: - Вы были т а м... тогда?
Меня даже в жар бросило от этих слов. Лайпис не сразу ответил. Я боялась пропустить его слова и лежала не шевелясь; слышно было, как звонко стрельнула половица в соседней комнате, как переступил папа с ноги на ногу, как кашлянул Лайнис и что-то произнес, но в это время шум машины заглушал его голос. Потом, когда машина проехала, до меня долетели слова: "Он был ранен..." "Это значит дедушка", - догадалась я.
- Сильно избит. Босой. А на груди висела дощечка со словом "комиссар".
- Дальше, - тихо попросил папа.
Лайнис не ответил, снова затарахтел мотор машины, послышались какие-то голоса и шум. Похоже было, что там, на площади, люди разгружали грузовик.
- Что они делают? - спросил папа.
- Памятник открыли, - ответил Лайнис - Видно, моют к утру.
Папа вдруг перешагнул через подоконник и спрыгнул на землю. Потом я услышала быстрые удаляющиеся шаги. Я хотела тут же вскочить, чтобы бежать за ним на площадь - по-моему, он был бы этому рад, - но в комнату вошел Бачулис, и я притихла. Он вел себя странно: вышел на середину комнаты и молча остановился. Это вместо того, чтобы бежать за папой и постоять там с ним рядом в этот момент. Нет, я не была от него в восторге.
Он не замечал, что я не сплю, и по-прежнему стоял посредине комнаты, потом ударил себя кулаком по лбу, видно, хотел отвязаться от какой-то навязчивой мысли, которая не давала ему покоя. "Это из-за нас, - подумала я, - может быть, он действительно болен". Я уже хотела его окликнуть, чтобы он почувствовал, что он не один, но в это время в комнату вошла Даля. Я быстро закрыла глаза и притворилась, что сплю.
- Где он? - спросила Даля.
"Это она о папе", - подумала я и стала ждать, что ответит ей Бачулис. Но он ничего не отвечал. Я приоткрыла один глаз: нет, он стоял на прежнем месте.
- Ушел, - наконец ответил он. - На площадь.
- А с кем он разговаривал?
- С Лайнисом... об отце.
Я боялась пошевельнуться, потому что они говорили очень тихо.
- Вот и хорошо, - сказала Даля. - Самое трудное - начать.
- Но это должен был сделать я! - почти крикнул Бачулис.
- Тише, - сказала Даля. - Разбудишь ее. - Она подошла ко мне, и я почувствовала, что она рассматривает меня. - По-моему, наш Юстик... - Даля вздохнула, - вырос.
Жалко, что она не договорила про Юстика. Мне это было интересно.
- А ты думаешь, есть люди, которым такие вещи в удовольствие? спросил Бачулис.
- Нет, - сказала Даля, - но...
- Не продолжай, - сказал Бачулис. - Конечно, мне это не под силу... Да и ни к чему...
Я услышала их шаги и открыла глаза. Были видны только их спины - они на самом деле собирались уйти. Даля взяла Бачулиса под руку и уводила. Вероятно, боялась, что он передумает и останется. Мне не терпелось крикнуть им вслед, что ему совсем не надо быть одному, что одному плохо, что это нечестно в такую минуту бросать его. Но тут они остановились и оглянулись. По их лицам, слабо освещенным светом из другой комнаты, я догадалась, что в дверях стоит папа.
- Я был там, - донесся до меня голос папы.
Он прошел мимо меня, задев край одеяла.
- Вот здесь, - сказал папа, - на этой мирной городской площади его казнили. А я стоял у этого окна и ничего не знал. Меня в это время переодевали, маскировали, вели со мной разговор, только чтобы я не догадался.
- А вы считаете, - спросила Даля, - что вам тогда нужно было все сказать?
- Не знаю, - ответил папа. - Вероятно, нет... А может быть, и да... Всю войну мы надеялись. Нам сообщили, что он пропал без вести. Мы думали, а вдруг... На фронте я все искал тех, кто был в начале войны в Прибалтике. Встретил одного. Он мне сказал, что видел его не то в августе, не то в июле сорок второго где-то уже в Брянских лесах. Я обрадовался, думал значит, ему все же удалось выскочить отсюда. Матери написали...
- А ты похож на него, - сказал Бачулис - И голосом даже...
- Миколас, в другой раз, - попросила Даля.
Она опять хотела помешать их разговору.
- Нет, нет, - сказал папа, - сейчас.
- Уже ночь, - сказала Даля. - Мы разбудим детей.
- Он стоял здесь, - вдруг сказал папа.
Я приоткрыла глаза, потому что мне было очень интересно, где стоял он тогда. Я видела папину руку, которая протянулась к стене, и мне почему-то стало жутковато, и я зажмурила глаза, и еще я подумала, как сейчас трудно папе. Он, вероятно, видел своего отца, будто тот живой, будто стоит у этой стены.
- Ему трудно было держать меня на руках, и он прислонился к стене, чтобы не упасть, - сказал папа.
Бачулис покашлял, но промолчал.
Я знала, что папу принес дедушка. Впервые назвала его про себя дедушкой, потому что трудно называть так человека, которого никогда не видела. Но теперь он вдруг стал для меня как живой, я ведь столько про него знала. Значит, ему трудно было держать папу на руках, и он прислонился к стене. "Завтра надо будет постоять около этой стены", подумала я.
- Он был выносливый, - сказал папа. - Двое суток нес меня голодный, контуженый. - И попросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9