— Не стоит делать столь далеко идущих умозаключений. — Холмс улыбнулся и снова поудобнее устроился в кресле. Рана на руке осложнялась тем, что сабля барона задела нерв, и любое движение причиняло боль. С большим усилием Холмс раскурил трубку и, оставив ее во рту, медленно опустил руку. — Во всяком случае, нам удалось выиграть время, и уже поэтому наши старания не пропали даром. Ватсон, вы помните любимое изречение Марвелла: «Владей мы миром всем и временем в достатке...» — Он слегка повернулся в мою сторону. — Чего миру теперь действительно недостает, так это времени. Будь его достаточно, общество, возможно, всерьез взялось бы за тех негодяев, которые только и знают, что ломать и разорять. Если мы своими действиями помогли выиграть хотя бы час времени для выяснения, откуда происходят все человеческие беды, мы поработали не зря.— Есть и другие, более видимые результаты наших стараний, — ободряюще заметил я. — С одной стороны, мы спасли несчастную женщину от участи более ужасной, чем сама смерть, а с другой стороны... — тут я запнулся и смущенно замолчал.Холмс добродушно рассмеялся и продолжил ход моих мыслей.— А с другой стороны, доктор Фрейд спас мне жизнь. Не попади я в Вену, не окажись ваше лечение успешным, сэр, я, несомненно, лишился бы возможности заняться этой несложной загадкой, а также всеми другими, что мне еще предстоят. Кроме того, — добавил он, вновь поднимая бокал, — если бы вы, Ватсон, не ухитрились заманить меня сюда, у доктора Фрейда не было бы такого случая излечить обреченного наркомана. По сути дела, вам обоим я обязан жизнью. Я еще смогу отдать свой долг Ватсону — впереди целая жизнь, что же до вас, доктор, я, право же, в растерянности. Если предчувствие меня не обманывает, мы с вами видимся в последний раз. Чем мне отблагодарить вас?Зигмунд Фрейд не спешил с ответом. Пока Холмс говорил, он улыбался своей неповторимой улыбкой. Теперь же, отряхнув пепел с сигары, пристально посмотрел на моего друга.— Дайте подумать, — попросил он.Наши вещи уже были собраны. Расследование закончено, и скоро я вернусь в Лондон к жене. Барон мертв, самозванная баронесса фон Лайнсдорф оказалась, как и предполагал Холмс, американской актрисой Дианой Марлоу, оставшейся в Европе после того, как ее труппа разъехалась. С молодым бароном, соблазнившим ее, она познакомилась во время гастролей в Берлине. Ее отпустили подобру-поздорову после письменного заявления, в котором она во всем призналась (включая и незаконную связь), и после того, как она дала подписку никогда не предавать огласке ни событий, участницей которых была, ни имен ключевых действующих лиц, включая Шерлока Холмса. Ко всему она обещала никогда больше не появляться ни в Австрии, ни в Германии.Полицейские власти обеих стран постарались замять большой, почти что международный скандал. Все быстро выяснилось. Бергер и раненый машинист дали показания и были, как и мы, предупреждены о том, чтобы держать рот на замке. Бравого сержанта из венской полиции и его подчиненных тоже обязали присоединиться к клятве хранить все в тайне. Всем, имевшим отношение к делу, было предельно ясно, что ничего другого не остается, как набрать в рот воды. Исполнители злодейского плана получили по заслугам, а раз уж так вышло, что настоящая баронесса, видимо, не скоро заговорит (если вообще к ней вернется дар речи), правительства австрийского императора и немецкого кайзера сочли за благо не разглашать свои политические аферы и тайные соглашения, тем более те грязные обстоятельства, которые им сопутствовали. Позже я узнал, что, по сути дела, не престарелый император, а его коварный племянник, эрцгерцог Франц Фердинанд, был тем, кто вступил в сговор с графом фон Шлифеном, бароном фон Лайнсдорфом и канцелярией в Берлине. И, хотя эрцгерцог все же добился своего — Германия предоставила Австрии военное снаряжение и развязала ей руки, это была пиррова победа: он был много лет спустя застрелен в Сараеве, а война, последовавшая за этим, стоила кайзеру трона.Я часто думал в те тревожные годы начала столетия о германском монархе с его уродством и его портрете, который набросал Зигмунд Фрейд, хотя и не могу сказать, правильны ли были рассуждения доктора или нет. Как я уже отмечал, мы совершенно расходились во мнении по многим вопросам...Собирая вещи, мы с Холмсом, естественно, обсудили возможность нарушить наши обеты, данные этим двум ничтожествам, и поведать миру об их недостойных делах. Стоит вернуться в Англию, как ничто не помешает этому. Пока же мы в Австрии, не могло быть и речи о том, чтобы рассказать об угоне поезда, дворецком, застреленном Холмсом, или прорыве через границу. И все же, быть может, миру следует знать о том, какие беды были ему уготованы властями предержащими.Но мы решили молчать, так как не были уверены в последствиях подобных разоблачений, да и искушены в политике настолько, чтобы полностью оценить их важность. Кроме того, нельзя рассказать правду об этом деле, не упомянув о причастности к нему Зигмунда Фрейда. Но как раз этого-то, поскольку тот все еще жил в Вене, мы делать не хотели ни под каким видом.— Я знаю, о чем просить вас, — вдруг сказал Фрейд, положив сигару и посмотрев в упор на Холмса. — Я бы хотел еще раз загипнотизировать вас.Я не имел ни малейшего представления, о чем он может попросить Холмса (вообще-то, я полагал, что он просто отвергнет его предложение), но подобного никак не ожидал. То же самое можно сказать и о Холмсе, который удивленно заморгал, а потом кашлянул, прежде чем ответить.— Вы хотите загипнотизировать меня? Но для чего?Фрейд пожал плечами, продолжая мягко улыбаться.— Вы только что рассуждали здесь о бедах человечества, — сказал он. — Должен признаться, меня это в высшей степени занимает. И тут было волей-неволей совершенно справедливо подмечено, что, в конце концов, они коренятся в самой природе человека, которую я стараюсь изучать. Вот мне и подумалось, не позволите ли вы мне еще раз проникнуть в ваш разум.Холмс немного подумал.— Хорошо. Я в вашем распоряжении.— Мне уйти? — спросил я, поднимаясь, чтобы покинуть комнату, если Фрейд сочтет мое присутствие нежелательным.— Я бы предпочел, чтобы вы остались, — ответил он, задергивая занавески и извлекая уже знакомый брелок.Загипнотизировать сыщика оказалось значительно легче, чем раньше, когда мы с Фрейдом так страстно надеялись, что этот метод лечения сможет избавить Холмса от пристрастия к кокаину. Теперь же, когда было достигнуто взаимопонимание и доверие между врачом и его бывшим пациентом, не было ничего, что бы могло воспрепятствовать гипнозу. Уже через три минуты Холмс закрыл глаза и сидел неподвижно, ожидая указаний доктора.— Я хочу задать вам несколько вопросов, — начал он низким, мягким голосом, — и вы ответите на них. Когда мы закончим, я щелкну пальцами и вы проснетесь, но не сможете вспомнить ничего из того, что сейчас произойдет. Вы понимаете меня?— Понимаю.— Прекрасно, — Фрейд вздохнул. — Когда вы в первый раз попробовали кокаин?— Когда мне было двадцать лет.— Где?— В университете.— Почему?Ответа не последовало.— Так почему же?— Потому что я был несчастлив.— Для чего вы стали сыщиком?— Чтобы наказывать зло и видеть торжество справедливости.— Вы когда-нибудь знали несправедливость? Наступило молчание.— Так да или нет? — повторил Фрейд, облизнув пересохшие губы и кинув взгляд в мою сторону.— Да.— Что это было?Загипнотизированный колебался, и снова пришлось повторить вопрос.— Что же это было?— Моя мать обманула моего отца.— У нее был любовник?— Да.— В чем же заключалась несправедливость?— Отец убил ее.Зигмунд Фрейд резко выпрямился и посмотрел вокруг таким диким взглядом, будто сошел с ума. Такое же потрясение испытывал и я. Совершенно не владея собой, я вскочил и замер от ужаса, но глаза мои продолжали видеть, а уши слышать. Фрейд первым пришел в себя и вновь возвратился к теме разговора.— Так, значит, ваш отец убил вашу мать Об этом страшном событии догадался Тревор Хилл в своем эссе «Молодые годы Шерлока Холмса», вошедшем в его, отмеченный рукой мастера, труд «Шерлок Холмс — десять литературных исследований». Сент-Мартин-Пресс, 1969.
?— Да. — Голос Холмса прервался, он всхлипнул, и у меня словно оборвалось сердце.— А ее любовника?— Тоже.Фрейд помолчал, собираясь с духом.— А кто был...— Доктор! — прервал я его. Фрейд взглянул на меня.— Что такое?— Я прошу вас, ну пожалуйста, не требуйте назвать имя этого человека. Сейчас оно уже никому не интересно.Фрейд поколебался и кивнул.— Спасибо, доктор.В ответ он вновь наклонил голову и повернулся к Холмсу, сидевшему без движения с закрытыми глазами на протяжении всего этого отступления. Лишь по испарине, выступившей на лбу, можно было догадаться, какую душевную муку он терпит.— Скажите, — Фрейд возобновил расспросы, — как вы узнали о том, что совершил ваш отец?— Мне сказал об этом мой домашний учитель.— Профессор Мориарти?— Да.— Он был первым, кто сказал вам об этом?— Да.— Понятно, — Фрейд вытащил за цепочку часы, посмотрел на них и отложил в сторону. — Хорошо, а теперь, герр Холмс, вам надо спать. Спать, спать. Скоро я разбужу вас, и вы не вспомните ничего, слышите, ничего из нашего разговора. Вы понимаете меня?— Я же сказал, что понимаю.— Вот и замечательно, а теперь спать, спать.Понаблюдав за Холмсом еще какое-то время и удостоверившись, что тот не двигается, Фрейд поднялся, пересек комнату и подтащил свое кресло поближе ко мне. Его глаза были печальнее, чем когда-либо. Молча он отстриг кончик сигары и закурил. Я тоже погрузился в кресло — голова шла кругом, а в ушах звенело от напряжения.— Никто не привыкает к наркотикам лишь потому, что это модно или приятно, — сказал он наконец, глядя на меня сквозь сигарный дым. — Вы помните, я как-то спросил вас о том, каким образом Холмс пристрастился к этому. Вы не только не смогли ответить, но и не поняли всей важности моего вопроса. И все же я знал с самого начала, что у этой опасной привычки должна быть какая-то серьезная причина.— Да, но... — я бросил взгляд на Холмса, — неужели вы уже тогда догадывались?..— Нет, конечно. Я никогда не догадывался о том, что мы только что услышали. Однако, как заметил бы сам Холмс, видите, сколь много объясняют факты. Теперь мы знаем не только происхождение его пагубного пристрастия и причину, по которой он выбрал свой нынешний род занятий, но и истоки его настороженности к женщинам, сложностей в отношениях с ними. У нас также есть объяснение его враждебности к Мориарти. Как и персидские гонцы, приносившие дурные вести, Мориарти наказан за свою роль осведомителя о незаконной связи, хотя вина его и может показаться ничтожной. Однако в отравленном кокаином мозгу вашего друга его учитель Мориарти стал неотъемлемой частью зла и виноват уже тем, что пусть косвенно, но причастен к нему. И не просто виноват. — Фрейд наклонился вперед и как бы проткнул воздух сигарой для большей убедительности. — А в высшей степени виноват. Не зная, на ком выместить душевную боль, герр Холмс делает козлом отпущения того, кто открыл ему глаза. Конечно, все это он держит в глубине своего существа, той его части, к которой я применил, весьма приблизительно, клинический термин «подсознание». Он никогда не признается в этих чувствах даже самому себе, но его выдают следствия: выбор профессии, безразличие к женщинам (так превосходно описанное вами, доктор!) и, наконец, пристрастие к наркотику, под чьим влиянием истинные, глубинные чувства выходят в конце концов на поверхность...Гораздо быстрее, чем теперь рассказываю об этом, я уяснил справедливость утверждений Зигмунда Фрейда. Теперь мне понятны и странное решение Майкрофта Холмса время от времени покидать свет, удаляясь как бы в добровольное заключение, и обеты безбрачия, данные обоими братьями. Конечно, во всей этой истории профессор Мориарти сыграл более зловещую роль, чем та, что ему отводил Фрейд (иначе непонятна власть над ним Майкрофта Холмса), но во всем остальном доктор несомненно прав.— Вы величайший детектив! — Я не мог придумать ничего лучшего, чтобы выразить свое восхищение.— Я не детектив. — Фрейд покачал головой, улыбаясь своей грустно-мудрой улыбкой. — Я врач, чей удел — изучать помутненный разум.Мне все же казалось, что разницы особой тут нет.— Чем еще можно помочь моему другу?Фрейд вздохнул и снова покачал головой.— Ничем.— Ничем? — Я был потрясен. — Вы завели меня так далеко лишь для того, чтобы вдруг остановиться на полпути?— Не знаю, как добраться до этих чувств менее грубым и плохо действующим способом, чем гипноз.— Но почему же плохо действующим? — возразил я, хватая его за рукав. — Ведь вы же...— Ни один пациент не захочет или не сможет подтвердить то, что он сказал под гипнозом. Холмс просто не поверит мне. Не поверит он и вам. Он скажет, что мы лжем.— Но...— Послушайте, доктор, если бы вы не были здесь лично и не слышали все собственными ушами, разве поверили всему, что здесь говорилось?Я должен был признаться, что не поверил бы.— Так вот, в этом-то вся загвоздка. Весьма сомнительно, чтобы Холмс захотел остаться здесь достаточно долго, чтобы мы смогли заняться глубинами его подсознания, подбирая к ним нужный ключик. Он ведь уже торопится с отъездом.Мы поспорили еще немного, но я чувствовал, что Фрейд прав. Если Холмсу и можно помочь каким-то способом, надо этот способ сначала найти.— Мужайтесь, — ободрил меня Фрейд. — В конце концов, ваш друг — полноценный человек. Он занят почетным делом и хорошо справляется с ним. Несмотря на его горе, он преуспевает и, можно сказать, даже любим. Возможно, когда-нибудь наука раскроет тайны человеческого мозга, — заключил он, — и, когда такой день наступит, заслуга Холмса в этом будет не меньшей, чем любого другого хорошего психолога, хотя, может быть, его собственный разум и не освободится от ужасного бремени.На некоторое время мы погрузились в молчание, после чего Фрейд вывел Холмса из гипнотического сна. Как ему и было обещено, он не мог вспомнить ничего.— Я сообщил вам что-нибудь важное? — спросил Холмс, раскуривая трубку.— Боюсь, вы не сказали ничего такого, что можно было бы считать захватывающим, — ответил, улыбаясь, гипнотизер. В то время как Фрейд произносил это, я старательно смотрел в другую сторону.Холмс встал, в последний раз прошелся по комнате, с жадностью пробегая глазами по корешкам бесчисленных томов.— Как вы собираетесь помочь баронессе? — спросил он, вновь выходя на середину комнаты и беря в руки плащ.— Как смогу.Они улыбнулись друг другу, и вскоре мы уже прощались с остальными домочадцами: Паулой, фрау Фрейд и маленькой Анной, которая горько рыдала и махала вслед нашему экипажу мокрым от слез платочком. Холмс крикнул, что когда-нибудь он вернется и поиграет ей на скрипке.Пока мы ехали на вокзал, Холмс хранил задумчивое молчание. Он пребывал в таком мрачном расположении духа, что я не решался беспокоить его, хотя странная перемена настроения удивила и обеспокоила меня. Тем не менее мне пришлось сообщить ему по прибытии, что произошла ошибка: мы оказались на платформе, откуда отправлялся миланский экспресс.— Боюсь, что тут нет ошибки, Ватсон.— Но поезд на Дувр отправляется с...— Я не еду в Англию.— Как не едете?— Пока не еду. Думаю, мне придется некоторое время побыть наедине, поразмышлять и, конечно, собраться с мыслями. Отправляйтесь домой без меня.— Но... — пытался возразить я, совершенно озадаченный таким поворотом событий, — когда же вы вернетесь?— Когда-нибудь, — ответил он туманно. — А пока, — добавил, понемногу оживляясь, — сообщите о моем решении брату и скажите миссис Хадсон, что мои комнаты остаются за мной и должны пребывать в неприкосновенности. Я выражаюсь ясно?— Да, но... — Все было напрасно. Холмс действовал столь стремительно, что я не мог собраться с мыслями. Безнадежным взглядом окинул я шумный вокзал, злясь на себя за то, что никак не могу заставить Холмса отказаться от своей прихоти. Я ужасно жалел, что рядом нет Фрейда.— Мой дорогой друг, — сказал Холмс не без теплоты в голосе и взял меня за руку, — не стоит так огорчаться. Я же говорю вам, что обязательно поправлюсь. Но на это потребуется время. Быть может, очень много времени.Помолчав, он торопливо продолжал:— Но я обязательно вернусь на Бейкер-стрит, даю вам слово. И пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания миссис Ватсон, — закончил он и, крепко пожав руку, вспрыгнул на подножку миланского поезда, который медленно тронулся с вокзала.— Но, Холмс, на что вы станете жить? Деньги-то у вас есть? — Я захромал рядом, постепенно удлинняя шаг.— Немного есть, — ответил он, ободряюще улыбаясь, — ведь еще со мной моя скрипка, и, как я думаю, у меня есть много способов заработать себе на жизнь. Вот только заживет рука... — Он усмехнулся. — Если хотите знать, где я, следите за концертами скрипача по имени Сигерсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
?— Да. — Голос Холмса прервался, он всхлипнул, и у меня словно оборвалось сердце.— А ее любовника?— Тоже.Фрейд помолчал, собираясь с духом.— А кто был...— Доктор! — прервал я его. Фрейд взглянул на меня.— Что такое?— Я прошу вас, ну пожалуйста, не требуйте назвать имя этого человека. Сейчас оно уже никому не интересно.Фрейд поколебался и кивнул.— Спасибо, доктор.В ответ он вновь наклонил голову и повернулся к Холмсу, сидевшему без движения с закрытыми глазами на протяжении всего этого отступления. Лишь по испарине, выступившей на лбу, можно было догадаться, какую душевную муку он терпит.— Скажите, — Фрейд возобновил расспросы, — как вы узнали о том, что совершил ваш отец?— Мне сказал об этом мой домашний учитель.— Профессор Мориарти?— Да.— Он был первым, кто сказал вам об этом?— Да.— Понятно, — Фрейд вытащил за цепочку часы, посмотрел на них и отложил в сторону. — Хорошо, а теперь, герр Холмс, вам надо спать. Спать, спать. Скоро я разбужу вас, и вы не вспомните ничего, слышите, ничего из нашего разговора. Вы понимаете меня?— Я же сказал, что понимаю.— Вот и замечательно, а теперь спать, спать.Понаблюдав за Холмсом еще какое-то время и удостоверившись, что тот не двигается, Фрейд поднялся, пересек комнату и подтащил свое кресло поближе ко мне. Его глаза были печальнее, чем когда-либо. Молча он отстриг кончик сигары и закурил. Я тоже погрузился в кресло — голова шла кругом, а в ушах звенело от напряжения.— Никто не привыкает к наркотикам лишь потому, что это модно или приятно, — сказал он наконец, глядя на меня сквозь сигарный дым. — Вы помните, я как-то спросил вас о том, каким образом Холмс пристрастился к этому. Вы не только не смогли ответить, но и не поняли всей важности моего вопроса. И все же я знал с самого начала, что у этой опасной привычки должна быть какая-то серьезная причина.— Да, но... — я бросил взгляд на Холмса, — неужели вы уже тогда догадывались?..— Нет, конечно. Я никогда не догадывался о том, что мы только что услышали. Однако, как заметил бы сам Холмс, видите, сколь много объясняют факты. Теперь мы знаем не только происхождение его пагубного пристрастия и причину, по которой он выбрал свой нынешний род занятий, но и истоки его настороженности к женщинам, сложностей в отношениях с ними. У нас также есть объяснение его враждебности к Мориарти. Как и персидские гонцы, приносившие дурные вести, Мориарти наказан за свою роль осведомителя о незаконной связи, хотя вина его и может показаться ничтожной. Однако в отравленном кокаином мозгу вашего друга его учитель Мориарти стал неотъемлемой частью зла и виноват уже тем, что пусть косвенно, но причастен к нему. И не просто виноват. — Фрейд наклонился вперед и как бы проткнул воздух сигарой для большей убедительности. — А в высшей степени виноват. Не зная, на ком выместить душевную боль, герр Холмс делает козлом отпущения того, кто открыл ему глаза. Конечно, все это он держит в глубине своего существа, той его части, к которой я применил, весьма приблизительно, клинический термин «подсознание». Он никогда не признается в этих чувствах даже самому себе, но его выдают следствия: выбор профессии, безразличие к женщинам (так превосходно описанное вами, доктор!) и, наконец, пристрастие к наркотику, под чьим влиянием истинные, глубинные чувства выходят в конце концов на поверхность...Гораздо быстрее, чем теперь рассказываю об этом, я уяснил справедливость утверждений Зигмунда Фрейда. Теперь мне понятны и странное решение Майкрофта Холмса время от времени покидать свет, удаляясь как бы в добровольное заключение, и обеты безбрачия, данные обоими братьями. Конечно, во всей этой истории профессор Мориарти сыграл более зловещую роль, чем та, что ему отводил Фрейд (иначе непонятна власть над ним Майкрофта Холмса), но во всем остальном доктор несомненно прав.— Вы величайший детектив! — Я не мог придумать ничего лучшего, чтобы выразить свое восхищение.— Я не детектив. — Фрейд покачал головой, улыбаясь своей грустно-мудрой улыбкой. — Я врач, чей удел — изучать помутненный разум.Мне все же казалось, что разницы особой тут нет.— Чем еще можно помочь моему другу?Фрейд вздохнул и снова покачал головой.— Ничем.— Ничем? — Я был потрясен. — Вы завели меня так далеко лишь для того, чтобы вдруг остановиться на полпути?— Не знаю, как добраться до этих чувств менее грубым и плохо действующим способом, чем гипноз.— Но почему же плохо действующим? — возразил я, хватая его за рукав. — Ведь вы же...— Ни один пациент не захочет или не сможет подтвердить то, что он сказал под гипнозом. Холмс просто не поверит мне. Не поверит он и вам. Он скажет, что мы лжем.— Но...— Послушайте, доктор, если бы вы не были здесь лично и не слышали все собственными ушами, разве поверили всему, что здесь говорилось?Я должен был признаться, что не поверил бы.— Так вот, в этом-то вся загвоздка. Весьма сомнительно, чтобы Холмс захотел остаться здесь достаточно долго, чтобы мы смогли заняться глубинами его подсознания, подбирая к ним нужный ключик. Он ведь уже торопится с отъездом.Мы поспорили еще немного, но я чувствовал, что Фрейд прав. Если Холмсу и можно помочь каким-то способом, надо этот способ сначала найти.— Мужайтесь, — ободрил меня Фрейд. — В конце концов, ваш друг — полноценный человек. Он занят почетным делом и хорошо справляется с ним. Несмотря на его горе, он преуспевает и, можно сказать, даже любим. Возможно, когда-нибудь наука раскроет тайны человеческого мозга, — заключил он, — и, когда такой день наступит, заслуга Холмса в этом будет не меньшей, чем любого другого хорошего психолога, хотя, может быть, его собственный разум и не освободится от ужасного бремени.На некоторое время мы погрузились в молчание, после чего Фрейд вывел Холмса из гипнотического сна. Как ему и было обещено, он не мог вспомнить ничего.— Я сообщил вам что-нибудь важное? — спросил Холмс, раскуривая трубку.— Боюсь, вы не сказали ничего такого, что можно было бы считать захватывающим, — ответил, улыбаясь, гипнотизер. В то время как Фрейд произносил это, я старательно смотрел в другую сторону.Холмс встал, в последний раз прошелся по комнате, с жадностью пробегая глазами по корешкам бесчисленных томов.— Как вы собираетесь помочь баронессе? — спросил он, вновь выходя на середину комнаты и беря в руки плащ.— Как смогу.Они улыбнулись друг другу, и вскоре мы уже прощались с остальными домочадцами: Паулой, фрау Фрейд и маленькой Анной, которая горько рыдала и махала вслед нашему экипажу мокрым от слез платочком. Холмс крикнул, что когда-нибудь он вернется и поиграет ей на скрипке.Пока мы ехали на вокзал, Холмс хранил задумчивое молчание. Он пребывал в таком мрачном расположении духа, что я не решался беспокоить его, хотя странная перемена настроения удивила и обеспокоила меня. Тем не менее мне пришлось сообщить ему по прибытии, что произошла ошибка: мы оказались на платформе, откуда отправлялся миланский экспресс.— Боюсь, что тут нет ошибки, Ватсон.— Но поезд на Дувр отправляется с...— Я не еду в Англию.— Как не едете?— Пока не еду. Думаю, мне придется некоторое время побыть наедине, поразмышлять и, конечно, собраться с мыслями. Отправляйтесь домой без меня.— Но... — пытался возразить я, совершенно озадаченный таким поворотом событий, — когда же вы вернетесь?— Когда-нибудь, — ответил он туманно. — А пока, — добавил, понемногу оживляясь, — сообщите о моем решении брату и скажите миссис Хадсон, что мои комнаты остаются за мной и должны пребывать в неприкосновенности. Я выражаюсь ясно?— Да, но... — Все было напрасно. Холмс действовал столь стремительно, что я не мог собраться с мыслями. Безнадежным взглядом окинул я шумный вокзал, злясь на себя за то, что никак не могу заставить Холмса отказаться от своей прихоти. Я ужасно жалел, что рядом нет Фрейда.— Мой дорогой друг, — сказал Холмс не без теплоты в голосе и взял меня за руку, — не стоит так огорчаться. Я же говорю вам, что обязательно поправлюсь. Но на это потребуется время. Быть может, очень много времени.Помолчав, он торопливо продолжал:— Но я обязательно вернусь на Бейкер-стрит, даю вам слово. И пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания миссис Ватсон, — закончил он и, крепко пожав руку, вспрыгнул на подножку миланского поезда, который медленно тронулся с вокзала.— Но, Холмс, на что вы станете жить? Деньги-то у вас есть? — Я захромал рядом, постепенно удлинняя шаг.— Немного есть, — ответил он, ободряюще улыбаясь, — ведь еще со мной моя скрипка, и, как я думаю, у меня есть много способов заработать себе на жизнь. Вот только заживет рука... — Он усмехнулся. — Если хотите знать, где я, следите за концертами скрипача по имени Сигерсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22