Я спросил:
— И как долго придется этого ждать?
Она улыбнулась, и это была жесткая улыбка.
— Не так уж долго. Он собирается со дня на день в Англию.
— Откуда вы знаете?
— Ваш друг Поул Уэлш помогает ему.
— Поул?
— Они в клубе говорили об этом. В расчете, что я их не пойму. Он очень высокомерен с женщинами, наш Деке. Но у него тяжело больна мать.
— Его мать? — Ужасная старуха.
— Как он поедет и когда?
— Спросите Поула, — ответила она. — Мать Деке живет в городке, который называется Ширнесс. Она не может выехать из страны. Она очень больна. Эти Келльнеры — дружная семья.
— Блекахи. А откуда вы знаете?
— Он сам мне сказал. — Она пожала плечами. — Ее портрет висит в его доме.
Я вспомнил изображение ужасной Пожилой леди в «Nucstro Casa».
— Я видел портрет, — сказал я.
— Он ставит перед ним цветы. Она умирает. Хелен выглядела очень усталой. Я спросил:
— И как долго вы собирали эти... доказательства?
— Три месяца, — ответила она. — Три проклятых месяца.
Она отпила виски, и ее лицо изменилось, потому что она старалась сдерживать слезы. Но это ей не удавалось.
Я встал, сел с ней рядом, обнял ее и сказал:
— Успокойтесь, не дергайтесь хотя бы сейчас.
Ее тело напряглось в моих руках. Она положила голову мне на грудь. Слезы пропитали насквозь мою рубашку. Потом она расслабилась, подняла голову.
— Все в порядке, больше не буду.
Хелен села, вытерла глаза и сказала:
— Вы согласны лечь со мной в постель? Мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь был со мной.
— Все равно кто?
Она улыбнулась:
— Именно вы. Ирландец, или, как вас называет Поул Уэлш, мой ирландский выродок.
Мы поднялись наверх. И на ее большой белой кровати под теплым ветерком, дующим со стороны зонтичных сосен, занялись любовью. Все получилось просто, прямо и нежно. Мы ушли от всего мира и от всего того, что в нем было плохого. А потом она лежала в моих объятиях и смотрела на отражение своего стройного тела в окне.
Хелен сказала:
— Это первое нормальное дело, которым я занимаюсь за последние месяцы.
Она повернулась навзничь, взяла мое лицо в руки и поцеловала.
И я заметил, как пластична линия ее спины.
— Не возражаешь, если мы проделаем это еще раз? — Иди ко мне...
Я увидел, как сверкнула в улыбке белая полоска ее зубов. И тут раздался звонок телефона.
— Не подходи, четыре утра...
— Это, наверное, Джеки. Ему необходима поддержка.
Она подняла трубку и ответила. Акцент нижнего Ист-Сайда появился снова.
— Что, мой дорогой, бедный Джеки?
Телефон что-то бормотал ей в ухо. Я играл короткими золотыми волосами у нее на затылке. И вдруг она воскликнула:
— Что?
Голос на другом конце провода был громким и возбужденным. Она ответила:
— Бедный мой, сладенький. Отдохни, детка. Все уже позади. Иди домой и прими эту маленькую таблетку.
Голос в трубке снова забормотал.
— Мы позавтракаем. Будет много сладких пирожных у Пепе, как ты любишь. Верь мамочке.
Бормотание закончилось. Она положила трубку, и я переспросил:
— Мамочке?
— Джеки просто большой ребенок. А собак у Деке снова выпускали.
Она села, обхватив колени руками. Ее голос звучал напряженно.
— Там был какой-то человек у него в саду. Пожилой англичанин. Джеки сказал, что он сильно кричал.
Я быстро сел на кровати.
— Собаки разорвали его?
— Они свалили его. Джеки сказал, что он не мог на это смотреть.
Ее голос звучал ровно и монотонно, она как бы старалась подчеркнуть, что говорит все это потому, что должна, а не потому, что хочет. Я был уже в брюках и надевал ботинки.
— Куда они его дели?
— Джеки сказал, что заперли вместе с собаками.
— Как же так? Они же загрызут его!
Она пожала плечами. Ее лицо было залито слезами. Я стоял, окоченев от ужаса. Почему они хотят, чтобы Генри был съеден заживо?
Теперь я знал.
Я снова как бы увидел наклейку на бутылочке из-под пилюль, которая валялась в сухой траве в оливковой роще. И я понял.
Ты круглый дурак, сказал я себе. Он же все время был там. Ну и дурак же!
Хелен стояла в лунном свете, ее загорелое тело красиво золотилось.
— Они же убьют тебя! Ты ни за что не освободишь этого человека. Она обняла меня за плечи. Я почувствовал вкус ее слез и сказал:
— Я вернусь.
Она стояла в дверях, когда я заводил машину. Свет, падающий сзади, золотил ее волосы. Шины заскрипели, когда я притормозил перед чугунными воротами, а потом выехал на главную дорогу и направился к востоку.
У спортивного клуба двое полицейских, опершись на свои мотоциклы, наблюдали, как толпа молодых людей выходила из дискотеки. Я побежал на дамбу, на ходу нащупывая в кармане ключи. Кусачки были в шкафчике по правому борту. На обратном пути какой-то тип попытался продать мне три порции кокаина. Я протаранил его, залетел в машину и выехал на дорогу, отыскивая нужное мне место.
Ошибки быть не должно. Я нашел те ворота на боковой улице, сорвал замок кусачками и вошел. В городе было уже совсем тихо, только где-то вдалеке ухала бас-гитара.
Полиэтиленовый навес хлопал, как парус. Найти сарайчик было совсем нетрудно. Я открыл его кусачками, вытащил оттуда короткую лестницу и ворох старых мешков. Втиснул лестницу через заднюю дверь, а мешки сунул в салон.
На всем длинном пути к дому Деке нигде не было ни огонька. Я въехал в оливковую рощу. Когда я выключил двигатель, единственными звуками были стрекотание цикад, шелест листьев и шум прибоя на пляже. Я вытащил лестницу через окно машины.
Листья трепетали от порывов морского ветра. В восточной части небо понемногу начало светлеть. Я прислонил лестницу в том месте, где виднелась стена сарая, и стал подниматься по ней.
Глава 24
Залитые ярким светом газоны простирались подо мной, как бассейны с отравленной водой. Я накинул пару мешков на битое стекло, набросанное поверх стены, поднялся наверх, а потом опустил лестницу с внутренней стороны стены. Тут же слева послышалась отвратительная возня собак. У меня во рту пересохло, и я судорожно пытался проглотить застрявший в горле комок. Я начал осторожно спускаться по лестнице и оказался прямо у двери сарая, как раз в том месте, где ставил стол, когда перебрасывал через стену балластную чушку. Я оставил лестницу там, где она была, и осторожно двинулся к двери. Доберманы метались в своих отсеках, как акулы в бассейне. Когда я подошел ближе, собаки угрожающе заворчали и стали бросаться на прутья двери. Их зубы сверкали в свете фонарей. В доме нигде ни огня.
Мои ладони стали влажными от пота. Я понял, куда мне придется проникнуть. Даже сквозь прутья решетки двери я ощущал их горячее дыхание.
— Хорошие собачки, — сказал я как можно спокойнее. — Хорошие собачки.
Они остервенело бросались на решетчатую дверь, которая была закрыта на простую пружинную задвижку. Прутья решетки шли вертикально, а по середине была горизонтальная полоса. Я глубоко вздохнул, потом просунул кусачки сквозь прутья и открыл дверь.
Собаки вырвались наружу, как торпеды, так быстро, что я слышал только шорох их лап по траве, когда они разворачивались, чтобы вернуться обратно и разорвать меня в клочья. Но я, став ногами на горизонтальную полоску решетки, успел уже залезть на самый верх двери. Собаки подпрыгивали, стараясь схватить меня за ноги. Я неуклюже перевалился через решетку и со стуком грохнулся на бетонный пол, не выпуская из рук прутьев. Откидываясь назад, я изо всех сил тянул дверь на себя.
Одна из собак наполовину проникла внутрь. Я услышал, как хрустнули ее ребра, прижатые массивной дверью. Ударив дверью прямо в морду другой, я вытолкнул первую из клетки и захлопнул железную раму с громким металлическим лязгом, который разбудил бы мертвого.
Теперь я мог отойти от двери и опереться на стену, чтобы восстановить дыхание.
Там, за серым в этот час газоном, большой белый дом по-прежнему был тих и темен. Доберманы выли над своим покалеченным собратом. Я повернулся к ним спиной, подобрал кусачки и начал исследовать стену.
В ней была закрытая дверь. Открыв ее, я попал в маленькую комнату, провонявшую собаками. Я прикрыл за собой створку и включил карманный фонарик. Луч света запрыгал по цементным стенам, и я увидел впереди еще одну дверь, запертую на висячий замок. Кусачки легко перегрызли петли. Я вытащил болт и открыл дверь.
Это была конура, которая могла бы служить для хранения инструментов. Но вот инструментов-то в ней как раз и не было, в этой комнате с цементными стенами и бетонным полом. На полу — металлическая бадья и массивный стул. А в углу нечто, напоминающее кучу старого тряпья. Я опустился на колени возле нее.
Куча тряпья зашевелилась, и оттуда послышался голос:
— Мне надо выйти в туалет.
Голос был глухой и неясный, но он, несомненно, принадлежал Генри Макферлейну. Я сказал:
— Генри! Это я, Мартин.
— Сволочь! Проваливай!
Осветив свое лицо фонариком, я сказал:
— Смотри же!
Последовал стон, он зашевелился, а потом выдохнул:
— Бог мой! Это ты!
Луч фонаря на мгновение ослепил меня. Проморгавшись, я сказал.
— Ну, надо вызволять вас отсюда.
— Не так легко это сделать.
Собаки снаружи по-прежнему исходили злобой. И лай проникал через обе двери. Скоро и в доме услышат этот шум. Я направил луч фонаря на Генри.
Когда я в последний раз видел это лицо, оно было квадратным и крепким, как скала. Теперь оно превратилось в свинцово-серое, испещренное глубокими морщинами. Щеки ввалились. Дыхание было громким и неровным.
— Руки, — выдохнул он.
Я опустил фонарик. Его пальцы отекли и почернели, потому что в запястьях руки были скручены проволокой, которая шла к цепи, заканчивающейся металлическим кольцом в стене.
— Уходи, быстро! Они вот-вот придут и натравят на меня собак!
Я просто потерял дар речи. Просунув кусачки под цепь, я, стараясь ничего не повредить Генри, перекусил проволоку, стягивающую запястья. Он выпрямился и сказал:
— Помоги мне!
Я помог ему сесть. Это усилие вызвало у него одышку.
— Вы можете идти?
— Попробую.
Он был в таком состоянии, что от собак ему не убежать. Я провел лучом фонарика по стенам. Ни одного окна. Мы в западне. И вдруг меня осенило.
— Бутылочка от таблеток, — спросил я. — Как вы выбросили ее отсюда?
Он страдал. Кровь, притекающая к его скрученным долгое время рукам, причиняла ему нестерпимую боль.
— Крыша, — сказал он.
Луч фонарика взметнулся вверх. Я увидел стропила и обрешетку, на которых лежала массивная гнутая черепица.
— Стань на стул и раздвинь эту черепицу. Я придвинул стул и забрался на него. Будучи выше Генри, я все же не смог дотянуться до стропил, спрыгнул, схватил бак и выкинул его содержимое в дальний угол. Потом поставил вверх дном на стул, забрался туда и все-таки дотянулся.
Я сумел схватиться за стропила. Сделав глубокий вдох, согнул ноги в коленях и подтянулся. Левой рукой я схватился за обрешетку, на которой лежала черепица. Потом дотянулся до нее и правой. Бак грохнулся на пол с таким звуком, будто произошла автокатастрофа. Правую руку я сумел засунуть в зазор между обрешеткой и черепицей, толкнувшись от стены и найдя опору для левой ноги, я восстановил дыхание и правой рукой ударил по черепице.
Она немного подалась, а потом снова села на место.
Я ударил еще раз. И снова черепица, немного поднявшись, возвратилась на прежнее место. Но на этот раз с каким-то другим звуком.
Руки устали, и на лбу выступила испарина. Я попытался еще раз. Раздался скрип, а потом грохот. Ночной воздух ворвался в отверстие, образовавшееся на месте трех выбитых черепиц. Я раздвинул рейки обрешетки, просунул ногу и подтянул тело на крышу. Меня со всех сторон охватил чудный воздух ночи.
— Сейчас достану лестницу, — сообщил я вниз в черную дыру.
Генри зашелся в тяжелом надсадном кашле.
Я прошел по крыше и взял лестницу. Пара черепиц сорвалась вниз и ударилась о землю оливковой рощи со звуком разорвавшихся бомб. Собаки зло рычали на газоне. Я просунул лестницу в дыру на крыше и спустился по ней.
Генри все еще сидел на полу. Я позвал:
— Идемте!
Он посмотрел на меня.
— Сердце... не могу.
— Сможете, еще как сможете! — подбодрил я его.
Меня разрывала злость, злость на Деке и его подручных, которые заперли старика в этой вонючей грязной дыре.
— Вставайте!
Я схватил его за запястья и потянул. Кожа Генри стала дряблой, как у инвалида.
— Идите к лестнице, — сказал я.
Он почти упал на нее. Я поддержал. Фонарь опрокинулся на пол и погас. Я не стал его поднимать.
— Лезьте!
Последовало молчание.
— Я не могу, — виновато сказал он.
Тогда я нагнулся, просунул голову между его ног, будто поднимал ребенка.
— Подтянитесь на руках, сколько сможете, — попросил я.
Потом взвалил его на себя и начал подниматься.
Он был на удивление легким. Когда он показался над крышей, я почувствовал, что он кренится на бок. Его ноги освободили мою шею. Я вылез наверх в серый полусвет занимавшейся зари. Звук его дыхания почти заглушал вой собак.
Что-то желтое блеснуло в зелени деревьев. Это включили в доме свет.
Я сказал:
— Извините, так надо...
Продолжая держаться за рейки обрешетки, я схватил его за руку и начал выталкивать за стену. Когда весь его вес пришелся на одну руку, он застонал. Я отпустил его, а потом прыгнул за ним следом.
Он не двигался, хотя я слышал его дыхание. Я затащил его в машину на место пассажира. Кто-то уже кричал по ту сторону стенки. Я слышал, как там запустили мотор, и тоже повернул ключ зажигания. Мой мотор завелся первым. Задние колеса подняли облако пыли. Мы направились вдоль стены к воротам.
Тут же навстречу нам вылетел автомобиль. «Мерседес». Я до отказа нажал педаль газа, стремясь первым выскочить на главную дорогу. Мы столкнулись со страшным металлическим грохотом. «Мерседес» отлетел в сторону, и передо мной в свете фар открылся темный серпантин дороги.
Я быстро оглянулся. Из разбитого радиатора «мерседеса» текла вода. Он так и, стоял у самых ворот, отражаясь в образовавшейся луже воды Моя машина как-то странно вибрировала, но было похоже, что серьезных повреждений мы не получили. Стрелка спидометра дрожала у цифры 140, и я старался удержать ее в этом положении. Когда мы выехали на главную дорогу, в зеркале заднего обзора не было видно никаких фар. Генри пошевелился. Его лицо было ужасным, пепельно-серым.
— Отвезу вас в больницу...
Но только не в Марбеллу, подумал я. Здесь возможны всякие случайности.
— ... в Малагу. Выдержите?
Он согнувшись, сидел на своем месте и пытался совладать с одышкой. Мы въехали в пригороды. Я подрулил к автобусной станции, помог ему сесть прямо, застегнул ремни и снова выехал на дорогу.
Цвет лица у Генри несколько улучшился, он сказал:
— А там, в оливковой роще, все-таки не будет стоянки для автомобилей.
— Тихо, берегите дыхание.
Но я с таким же успехом мог говорить и сам с собой.
— Нет парковки машин в оливковой роще. А знаешь почему?
Я отрицательно покачал головой.
— Это моя оливковая роща.
— Какая еще роща?
— Которая рядом с Келльнером.
Он тяжело дышал.
— Оливковая роща, что рядом с его домом, ваша? — Он бредит, подумал я.
— Моя. Купил ее в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Как и старый Невилл. Только я свою покупку зарегистрировал в Мадриде, а он нет. Я там наблюдал за перелетными птицами.
Я оглянулся. Он внимательно смотрел на меня. Лицо его казалось возбужденным, и глаза блестели, как у того, прежнего. Генри, и казалось, они говорили: «Я хитрая старая собака, которая знает все получше других».
— Келльнер старается наложить на землю лапу. Я приехал, чтобы встретиться с этим типом. Пять акров у самого моря. Стоят много миллионов. Но я их не хочу. Люблю деревья. Люблю птиц.
Он говорил с трудом и перерывами. Было видно, что слова причиняют ему боль.
— Приехал поговорить. Не хочу, чтобы ее застраивали. Поспорили. Уехал отсюда на несколько дней. Он снова позвал меня. И тут захватил и запер. Хотел заставить подписать силой. Я не подписал. Тогда он попытался принудить меня. Все эти пакости в «Саут-Крике»... Все это было затеяно, чтобы сделать меня сговорчивее.
— Вы звонили. После гибели Дика.
Он кивнул. Последние события утомили его.
— Они сами сказали мне об этом. Это Поул Уэлш, он им помогал. Мне сказали, что Поул знает, где спрятан этот маленький сейф.
Дорога была пустынна, если не считать пары грузовиков, везших пиво в Торремалино.
— Но он не знал, и это моя идиотская ошибка, — сказал Генри. — Лучше бы я оставил его там, в море, в ловушке для омаров. Но я запаниковал. Сказал, чтобы ты отнес коробку в банк. Дурак.
— А что было в ней?
— Документ о владении. Если бы он его заполучил, он мог сжечь его, передать своим адвокатам, изменить дату, и никто ничего бы не узнал. Я слышал, сейф уронили за борт.
— Да.
— Тогда он сказал, что должен убрать меня. Как Невиллов. Запер. Потом я понял, что ему надо. Изготовили новый документ о продаже. Подержали его у меня перед глазами. Все законно. Но я не подписал.
— Я видел: «Не продается».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25