Похоже, из татар. Но татарская община отрицает, что им известен такой человек. Возможно, Из приезжих. Поймать его не удается – и это позор для столичных сыщиков. Полиция сбилась с ног, пытаясь изловить дерзкого и наглого негодяя.
Доктор знал о шайке Рафика из газет; таинственный неуловимый грабитель подозревался не только в нападениях на беззащитных женщин в поездах, уголовная хроника приписывала ему и другие преступления, связанные с кражами драгоценностей. Высказывалась догадка, что у Рафика есть сообщники, что он действует не в одиночку, а вместе с целой бандой, но определенно утверждать было еще ничего невозможно Татьяна Зонберг оказалась единственной, выжившей после покушения железнодорожного разбойника. Сама девушка, которая теперь пользовалась услугами доктора Коровкина, наблюдающего за состоянием ее здоровья и заживлением неглубокой, но весьма длинной резаной раны, неохотно рассказывала о своем ужасном приключении По ее словам, налетчик вовсе не был похок на татарина. Никаких широких скул и узких глаз – вполне европейское, и даже красивое, лицо.
Татьяна Зонберг производила на Клима Кирилловича странное впечатление, и не только теперь, когда ее психика подверглась сокрушительному воздействию Он предполагал, что чрезмерная замкнутость и сдержанность его пациентки вызвана нежеланием девушки считаться с реальным, обыденным миром, а эпатирующие магь высказывания свидетельствуют о скрытых неврозах, возможно и о психопатической патологии Татьяны. Не следует ли показать девушку опытному психиатру?
Доктор Коровкин тяжело вздохнул и свернул на Большую Вельможную. Он любил ходить пешком по городу в первые осенние дни. Он любил вдыхать сладковатый запах увядания, иногда приостанавливаясь возле сквериков и садов. Он любил разглядывать причудливые узоры на редкой еще, палой листве под ногами – зелень, багрец и охра в причудливых полосах и пятнах напоминали удивительные узоры на сколах минералов.
Нынешней осенью стояли сухие благодатные дни, лишь один раз природа удивила столичных жителей, послав с небес быстрый ночной снегопад, призрачные следы которого увидели лишь те, кто проснулся вместе с солнцем. Старожилы посчитали его верным знаком ранней зимы и предшествующих ей затяжных дождей. Горожане восприняли эти выводы как сигнал к переходу на теплую одежду и добавлению к ней непременных галош и зонтов.
Но пока прогнозы не оправдались, дождей не было, хотя по небу бежали крутобокие, словно старинные суда, облака – их зловещие жестяные днища влачили за собой невидимые прохладные тени. Вот почему доктор иногда вздрагивал и поеживался, переходя из области нагретого воздуха в тревожный и неожиданный сквознячок. Особенно явственными и резкими эти переходы казались возле чугунной ограды, за которой скрывался особняк покойного князя Ордынского. Теперь брошенное всеми здание не казалось доктору таким зловещим, каким запомнилось в рождественские дни 1900 года. Клим Кириллович даже с некоторой печалью косился на запертые парадные двери, на безжизненные, завешенные плотными занавесями, окна...* (Е Басманова «Тайна серебряной вазы»).
Как быстро пролетели два года нового века – кажется, совсем недавно доктор размышлял вместе с любимой тетушкой Полиной Тихоновной о том, случится ли что-то катастрофическое на рубеже веков с мистическим городом Петер6ургом? С городом не случилось ничего, a вот с самим Климом Кирилловичем случилось: за два года он дважды арестовывался полицией. И оба раза его обвиняли в тяжелом преступлении – в государственной измене.
Было время, когда доктор начинал подумывать о том, что его преследует злой рок. Он морально готовился к тому, что черная полоса в его жизни продлится, но, по счастью, этого не произошло. Почти завершается 1902 год, завершается благополучно – как и лето, которое он провел вместе с семейством профессора Муромцева на «Вилле Сирень» в одном из поселков северного побережья Финского залива...
Доктор Коровкин приближался к своему дому, полностью восстановив свойственное ему безмятежное состояние духа. Завтра день рождения Брунгильды Муромцевой, они с тетушкой почти определились, что подарить девушке, однако Полина Тихоновна все еще не решалась окончательно дать свое одобрение. Она оттягивала покупку, выдвигая каждый день новые идеи. Клим Кириллович и его тетушка, заменившая ему рано умерших родителей, оставались в теплых сердечных отношениях с семейством Муромцевых со времен, когда профессор обучал будущего доктора химии. Года два назад казалось, что два семейства свяжут еще более тесные, родственные узы, но последний год в доме Коровкиных разговоры о возможной женитьбе Клима на Брунгильде, волновавшие тетушку на протяжении длительного времени, сами по себе угасли.
В глубине души доктор и сам не мог понять, почему он так и не сделал предложения старшей дочери профессора Муромцева. Девушка безусловно ему нравилась: красивая, целеустремленная, уравновешенная, строгих правил, неизбалованная, умная... Да и Брунгильда Николаевна относилась к нему с нежным уважением и доверием, радовалась его обществу и, кажется, иногда в ее взглядах, обращенных к доктору, проглядывало нечто большее, чем простая доброжелательность...
Полину Тихоновну несколько утешала обнаруженная в каком-то очередном из постоянно ею читаемых журналов статистика о связи брака и продолжительности жизни. Из сообщения следовало, что хотя холостые мужчины в возрасте от тридцати до семидесяти лет и умирают чаще, чем женатые, зато реже вдовцов и разведенных. Климушке еще не было тридцати, да и кто знает, как сложится жизнь, ведь можно, избави Бог, и овдоветь... Разводов Полина Тихоновна вообще не допускала... Она верила, что ее племянник, ладный, высокий шатен с пышной волнистой шевелюрой, более чем с приятной внешностью, обязательно найдет свою судьбу...
Тетушку Клим Кириллович застал хлопочущей вокруг стола: она привычно и ловко собирала ужин. К приходу племянника Полина Тихоновна успела прикопить массу новостей, почерпнутых ею из газет, а также от лавочников и знакомых. – Город охватывает паника, – говорила Полина Тихоновна, накладывая в тарелку племянника тушенные в сметане грибы, только-только появившиеся в продаже, – даже в ширхановской булочной приняли меры предосторожности, усилили охрану. Опасаются грабителей, больше всего Рафика. По слухам, это он нападает на женщин в поездах. Да и в газетах так пишут.
– Но Рафик, похоже, охотится за драгоценностями, скорее он совершит налет на ювелирную лавку, а не на булочную, – пожал плечами племянник и, внимательнее взглянув в" встревоженные темные глаза на моложавом лице, сохранявшем, несмотря на возраст, свежесть, добавил:
– Народные страхи сильно преувеличены и распространяются как эпидемия. Но вы, тетушка, не бойтесь. У нас нет ни брильянтов, ни слитков золота, вряд ли мы привлечем внимание Рафика. Мы – служилый люд. Да и должны же когда-то его поймать.
– И полиция заверяет, что скоро. Я думаю, что сначала составят психологический портрет преступника, – предположила тетушка. – Заграничные криминалисты утверждают, что сила и своеобразие русского сыска в том, что он в своих поисках отталкивается от личности преступника, а не от фактов и вещественных доказательств. Заграничные так не умеют. – И встретив заинтересованный взгляд племянника, Полина Тихоновна пояснила:
– Открылся Международный конгресс криминалистов. Специалисты всех стран приехали в Россию – и как назло, не удается никак изловить негодяя.
– Не там, наверное, ловят. – Клим Кириллович оглядел стол в поисках солонки. – Если б этот самый Рафик крутился в трущобах и злачных местах, его давно бы уже поймали. Там-то у полиции осведомителей достаточно. Но я сомневаюсь, что зарубежные сыщики не используют психоанализ, за границей он получил большее распространение. – И, добавляя соль в кушанье, саркастически заметил:
– Неужели он им не помогает?
– Я знаю, что ты не являешься поклонником доктора Фрейда, – начала виновато тетушка, заметив, что ямочки в уголках четко прочерченных губ ее племянника исчезли, а серые глаза помрачнели. Доктор поморщился:
– Милая тетушка, слово «доктор» значит для меня много, а когда им прикрываются шарлатаны...
– Ну не сердись, дружок, – поспешила успокоить племянника Полина Тихоновна, – я знаю, что Фрейд морочит нам головы. Но к шарлатанам ныне причисляют очень многих, быть может, и достойных...
– Только недостойных, – упорствовал доктор.
– А Бадмаев? – осторожно спросила тетушка. – Какую газету ни откроешь, все о нем: одни называют его шарлатаном с узаконенным медицинским дипломом, сатирические фельетоны и водевили о нем публикуют, другие заявляют, что только секретные порошки Бадмаева спасли их родственников. Пишут даже, что однажды Бадмаев снял у своего пациента черепную кость, вычистил мозг и снова заживил череп, после чего пациент прожил еще двадцать лет.
– Это легенда. Бадмаев использует тибетские методы лечения, сборы неизвестных нам трав. Я очень осторожно отношусь к снадобьям, не проверенным научными опытами в течение длительного времени. Пентал, который лет десять назад рекомендовали использовать при наркозе, оказался лжелекарством, как и широко разрекламированный туберкулин Коха. Даже наперстянка, которой бухарестский врач Петреску предлагает лечить воспаление легких, может оказаться опасной – ее увеличенная доза ведет к отравлению организма.
– Свои травы роднее тибетских, – вздохнула Полина Тихоновна, – приложишь подорожник к ране – кровь остановится, выпьешь настои валерьянового корня – сердцебиение придет в норму. Где родился, там и пригодился, свои травы для наших северных организмов полезнее.
– Тибетская медицина – модное поветрие, особенно в кругах аристократии и толстосумов, а больной человек всегда склонен верить в чудодейственные препараты.
Затронутая тетушкой тема no-настоящему волновала Клима Кирилловича, собиравшего у себя дома скромную библиотеку древних: русских лечебников. Со времени поездки в Благозерский монастырь, где тамошние монахи многое рассказали ему о чудесном воздействии трав и других растений, его вера в народную медицину возросла. И последние дни он подумывал о том, не включиться ли и ему в газетную полемику о бадмаевском целительстве?.. Не пора ли привлечь внимание общественности к русскому медицинскому наследию? Какие-то знания передаются изустно из поколения в поколение, что-то можно извлечь из старинных книг. А в конце концов, просто смешно: в Северной Пальмире, форпосте европейской цивилизации, пользоваться азиатскими методами лечения!
Пока он обдумывал целесообразность своего публичного включения в полемику, недавно взятая в дом прислуга собрала со стола посуду, а Полина Тихоновна занялась чаем: дождалась, когда вода в самоваре перестанет кипеть, неторопливо наполнила ею прогретый заварочный чайничек, с насыпанными туда заранее душистыми мятными листьями, и накрыла чайничек полотенцем.
– Даже при заварке чая надо соблюдать нужные пропорции, – прервала она размышления племянника, – а народные рецепты иногда очень туманны. Ведь как пишут лечебники? Возьмите траву такую-то, положите в горшок, залейте водой, закройте крышкой и поставьте в печь на ночь. Сколько травы? Сколько воды? И ночь – это сколько: пять часов или семь? Неужели это не важно?
– И пропорции, и время приготовления лекарства очень важны, – ответил после небольшой паузы Клим Кириллович, – особенно если готовить отвары и настои в городе и в больших объемах. Со временем химия и медицина общими усилиями установят все вещества, которые содержатся в том или ином растении и дают врачебный эффект. Создадут химические аналоги. Гораздо удобнее проглотить химический порошок, чем изводить окрестные луга и поля.
– Химический порошок... – неодобрительно повела головой тетушка, – мне это не нравится. Но прогресс, видимо, не остановить. Скоро всех желающих начнут потчевать машинными блинами. От одного названия плохо станет...
– Привыкайте, милая тетушка, – рассмеялся доктор, – нам с вами, возможно, предстоит на нашем веку полакомиться машинными пирогами и химическим молоком, электрическим сыром и искусственной икрой. Может быть, и бактерии в ход пустим – а вдруг да сотворят нам что-нибудь вкусненькое?
– Климушка, ты смеешься надо мной. – Полина Тихоновна обиделась.
– Если смех, то почти сквозь слезы, – возразил племянник, – сам не знаю, глядя на прогресс, радоваться или плакать? Например, эмансипация! В России еще не дошло до французских вольностей. А в Париже голые студентки пляшут на столах в ресторанах, ратуют таким манером за свободу самовыражения.
– Боюсь, Климушка, что парижская мода и до России скоро докатится. Все дурное, что придумают в Париже, в Петербурге принимают с восторгом. А правда ли, что Брунгильда Николаевна мечтает получить в подарок на день рождения электрические щипцы, которыми можно волосы завивать? Мне Мура по секрету сказала.
Доктор не смог скрыть огорчения от неожиданного сообщения.
– У нее волосы вьются от природы. – Он даже отставил чашку с недопитым чаем. – Зачем же их портить электричеством?
– Тебе не понять. – Острые темные глаза бегло сверкнули в сторону племянника. – От природы не модно.
В дальнейшие разъяснения тетушка, сожалея о своем неуместном любопытстве, пускаться не стала, ограничившись замечанием, что Брунгильда Николаевна с любой прической будет выглядеть прекрасно.
Клим Кириллович встал иа-за стола. Он поблагодарил тетушку за ужин и собирался пойти в кабинет Электрические щипцы его, конечно, огорчили, но думать долго о них он не собирался, его влекло к загадкам и тайнам русской народной медицины.
Но тут квартиру огласила резкая трель телефонного звонка. Телефонный аппарат – громоздкий, крашенный под орех ящик, похожий на тщательно изготовленный скворечник, – установили недавно, и доктор не привык к его присутствию в доме, вздрагивая всякий раз, когда кто-то ему звонил. Он не мог отделаться от ощущения, что телефонный сигнал предвещает какое-то несчастье. Он снял тяжелую трубку и приложил ее к уху.
– Доктор Коровкин у аппарата, – сказал он в закрытый медной сеточкой раструб микрофона.
– Милый Клим Кириллович, – прозвучал приглушенный голос Марии Николаевны Муромцевой, – вы не забыли, что мы завтра вас ждем? Пожалуйста, приезжайте как можно раньше.
Последнюю фразу она произнесла едва слышно, почти шепотом.
– Приеду непременно, – ответил, улавливая обострившимся слухом слабое дыхание девушки, докгор. – У вас, надеюсь, все в порядке ?
Он и не заметил, что тоже непроизвольно понизил голос.
– Да, доктор, в порядке. Но я боюсь за сестру.
– Что с ней? – Доктора охватили нехорошие предчувствия.
– С ней творится что-то невероятное, – заспешила Мура, – сегодня вечером она ни разу не подошла к роялю!
Глава 4
День своего рождения Брунгильда Николаевна Муромцева любила с детства. Ей нравились предшествующая ему радостная суета в доме, заговорщицкие перешептывания родителей и младшей сестры, тонкий, нежный аромат ванили, с вечера проникающий с кухни во все комнаты, – запах праздника. Брунгильда всегда особо остро ощущала необычность их семейного торжества еще и потому, что это был именно день ее рождения, а не традиционные именины, которые отмечают все.
Утром, еще до завтрака, она получала от родителей и от Муры подарки: долгожданные и все-таки всегда неожиданные. Родни в Петербурге Муромцевы не имели, но из Новгородской губернии, уроженцами которой были и Николай Николаевич, и Елизавета Викентьевна, обязательно шли и поздравительные послания, и подарки. С каждым годом становилось все больше друзей и знакомых в самой столице, и посыльные в течение всего дня доставляли «вещественные доказательства» невещественных симпатий в виде цветов и изящных безделушек, сопровождаемых визитными карточками. Многие являлись вслед за подарками с личными визитами. Постепенно дом наполняло упоительное благоухание цветов, приличествующих молодой девушке: махровых белых роз и розовых бутонов, белоснежных лилий, непременной для любого букета резеды. Застольного чествования новорожденной в семье Муромцевых обычно избегали, но иногда к ужину приглашали наиболее близких: людей, вот и на этот раз вечером ожидали только доктора Коровкина с Полиной Тихоновной...
Впервые за все двадцать лет знаменательный для Брунгильды сентябрьский день, хотя, как и всегда теплый и солнечный, – дар расточительно-щедрой осенней природы – начинался необычно. Впервые в своей жизни Брунгильда проспала завтрак, потому что впервые в своей жизни провела бессонную ночь, забывшись неглубокой дремой только к утру. Она встала поздно и долго бродила по пустынной квартире, стараясь избавиться от легкой дрожи, которую чувствовала во всем теле, и от прозрачного тумана, все еще обволакивающего ее сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Доктор знал о шайке Рафика из газет; таинственный неуловимый грабитель подозревался не только в нападениях на беззащитных женщин в поездах, уголовная хроника приписывала ему и другие преступления, связанные с кражами драгоценностей. Высказывалась догадка, что у Рафика есть сообщники, что он действует не в одиночку, а вместе с целой бандой, но определенно утверждать было еще ничего невозможно Татьяна Зонберг оказалась единственной, выжившей после покушения железнодорожного разбойника. Сама девушка, которая теперь пользовалась услугами доктора Коровкина, наблюдающего за состоянием ее здоровья и заживлением неглубокой, но весьма длинной резаной раны, неохотно рассказывала о своем ужасном приключении По ее словам, налетчик вовсе не был похок на татарина. Никаких широких скул и узких глаз – вполне европейское, и даже красивое, лицо.
Татьяна Зонберг производила на Клима Кирилловича странное впечатление, и не только теперь, когда ее психика подверглась сокрушительному воздействию Он предполагал, что чрезмерная замкнутость и сдержанность его пациентки вызвана нежеланием девушки считаться с реальным, обыденным миром, а эпатирующие магь высказывания свидетельствуют о скрытых неврозах, возможно и о психопатической патологии Татьяны. Не следует ли показать девушку опытному психиатру?
Доктор Коровкин тяжело вздохнул и свернул на Большую Вельможную. Он любил ходить пешком по городу в первые осенние дни. Он любил вдыхать сладковатый запах увядания, иногда приостанавливаясь возле сквериков и садов. Он любил разглядывать причудливые узоры на редкой еще, палой листве под ногами – зелень, багрец и охра в причудливых полосах и пятнах напоминали удивительные узоры на сколах минералов.
Нынешней осенью стояли сухие благодатные дни, лишь один раз природа удивила столичных жителей, послав с небес быстрый ночной снегопад, призрачные следы которого увидели лишь те, кто проснулся вместе с солнцем. Старожилы посчитали его верным знаком ранней зимы и предшествующих ей затяжных дождей. Горожане восприняли эти выводы как сигнал к переходу на теплую одежду и добавлению к ней непременных галош и зонтов.
Но пока прогнозы не оправдались, дождей не было, хотя по небу бежали крутобокие, словно старинные суда, облака – их зловещие жестяные днища влачили за собой невидимые прохладные тени. Вот почему доктор иногда вздрагивал и поеживался, переходя из области нагретого воздуха в тревожный и неожиданный сквознячок. Особенно явственными и резкими эти переходы казались возле чугунной ограды, за которой скрывался особняк покойного князя Ордынского. Теперь брошенное всеми здание не казалось доктору таким зловещим, каким запомнилось в рождественские дни 1900 года. Клим Кириллович даже с некоторой печалью косился на запертые парадные двери, на безжизненные, завешенные плотными занавесями, окна...* (Е Басманова «Тайна серебряной вазы»).
Как быстро пролетели два года нового века – кажется, совсем недавно доктор размышлял вместе с любимой тетушкой Полиной Тихоновной о том, случится ли что-то катастрофическое на рубеже веков с мистическим городом Петер6ургом? С городом не случилось ничего, a вот с самим Климом Кирилловичем случилось: за два года он дважды арестовывался полицией. И оба раза его обвиняли в тяжелом преступлении – в государственной измене.
Было время, когда доктор начинал подумывать о том, что его преследует злой рок. Он морально готовился к тому, что черная полоса в его жизни продлится, но, по счастью, этого не произошло. Почти завершается 1902 год, завершается благополучно – как и лето, которое он провел вместе с семейством профессора Муромцева на «Вилле Сирень» в одном из поселков северного побережья Финского залива...
Доктор Коровкин приближался к своему дому, полностью восстановив свойственное ему безмятежное состояние духа. Завтра день рождения Брунгильды Муромцевой, они с тетушкой почти определились, что подарить девушке, однако Полина Тихоновна все еще не решалась окончательно дать свое одобрение. Она оттягивала покупку, выдвигая каждый день новые идеи. Клим Кириллович и его тетушка, заменившая ему рано умерших родителей, оставались в теплых сердечных отношениях с семейством Муромцевых со времен, когда профессор обучал будущего доктора химии. Года два назад казалось, что два семейства свяжут еще более тесные, родственные узы, но последний год в доме Коровкиных разговоры о возможной женитьбе Клима на Брунгильде, волновавшие тетушку на протяжении длительного времени, сами по себе угасли.
В глубине души доктор и сам не мог понять, почему он так и не сделал предложения старшей дочери профессора Муромцева. Девушка безусловно ему нравилась: красивая, целеустремленная, уравновешенная, строгих правил, неизбалованная, умная... Да и Брунгильда Николаевна относилась к нему с нежным уважением и доверием, радовалась его обществу и, кажется, иногда в ее взглядах, обращенных к доктору, проглядывало нечто большее, чем простая доброжелательность...
Полину Тихоновну несколько утешала обнаруженная в каком-то очередном из постоянно ею читаемых журналов статистика о связи брака и продолжительности жизни. Из сообщения следовало, что хотя холостые мужчины в возрасте от тридцати до семидесяти лет и умирают чаще, чем женатые, зато реже вдовцов и разведенных. Климушке еще не было тридцати, да и кто знает, как сложится жизнь, ведь можно, избави Бог, и овдоветь... Разводов Полина Тихоновна вообще не допускала... Она верила, что ее племянник, ладный, высокий шатен с пышной волнистой шевелюрой, более чем с приятной внешностью, обязательно найдет свою судьбу...
Тетушку Клим Кириллович застал хлопочущей вокруг стола: она привычно и ловко собирала ужин. К приходу племянника Полина Тихоновна успела прикопить массу новостей, почерпнутых ею из газет, а также от лавочников и знакомых. – Город охватывает паника, – говорила Полина Тихоновна, накладывая в тарелку племянника тушенные в сметане грибы, только-только появившиеся в продаже, – даже в ширхановской булочной приняли меры предосторожности, усилили охрану. Опасаются грабителей, больше всего Рафика. По слухам, это он нападает на женщин в поездах. Да и в газетах так пишут.
– Но Рафик, похоже, охотится за драгоценностями, скорее он совершит налет на ювелирную лавку, а не на булочную, – пожал плечами племянник и, внимательнее взглянув в" встревоженные темные глаза на моложавом лице, сохранявшем, несмотря на возраст, свежесть, добавил:
– Народные страхи сильно преувеличены и распространяются как эпидемия. Но вы, тетушка, не бойтесь. У нас нет ни брильянтов, ни слитков золота, вряд ли мы привлечем внимание Рафика. Мы – служилый люд. Да и должны же когда-то его поймать.
– И полиция заверяет, что скоро. Я думаю, что сначала составят психологический портрет преступника, – предположила тетушка. – Заграничные криминалисты утверждают, что сила и своеобразие русского сыска в том, что он в своих поисках отталкивается от личности преступника, а не от фактов и вещественных доказательств. Заграничные так не умеют. – И встретив заинтересованный взгляд племянника, Полина Тихоновна пояснила:
– Открылся Международный конгресс криминалистов. Специалисты всех стран приехали в Россию – и как назло, не удается никак изловить негодяя.
– Не там, наверное, ловят. – Клим Кириллович оглядел стол в поисках солонки. – Если б этот самый Рафик крутился в трущобах и злачных местах, его давно бы уже поймали. Там-то у полиции осведомителей достаточно. Но я сомневаюсь, что зарубежные сыщики не используют психоанализ, за границей он получил большее распространение. – И, добавляя соль в кушанье, саркастически заметил:
– Неужели он им не помогает?
– Я знаю, что ты не являешься поклонником доктора Фрейда, – начала виновато тетушка, заметив, что ямочки в уголках четко прочерченных губ ее племянника исчезли, а серые глаза помрачнели. Доктор поморщился:
– Милая тетушка, слово «доктор» значит для меня много, а когда им прикрываются шарлатаны...
– Ну не сердись, дружок, – поспешила успокоить племянника Полина Тихоновна, – я знаю, что Фрейд морочит нам головы. Но к шарлатанам ныне причисляют очень многих, быть может, и достойных...
– Только недостойных, – упорствовал доктор.
– А Бадмаев? – осторожно спросила тетушка. – Какую газету ни откроешь, все о нем: одни называют его шарлатаном с узаконенным медицинским дипломом, сатирические фельетоны и водевили о нем публикуют, другие заявляют, что только секретные порошки Бадмаева спасли их родственников. Пишут даже, что однажды Бадмаев снял у своего пациента черепную кость, вычистил мозг и снова заживил череп, после чего пациент прожил еще двадцать лет.
– Это легенда. Бадмаев использует тибетские методы лечения, сборы неизвестных нам трав. Я очень осторожно отношусь к снадобьям, не проверенным научными опытами в течение длительного времени. Пентал, который лет десять назад рекомендовали использовать при наркозе, оказался лжелекарством, как и широко разрекламированный туберкулин Коха. Даже наперстянка, которой бухарестский врач Петреску предлагает лечить воспаление легких, может оказаться опасной – ее увеличенная доза ведет к отравлению организма.
– Свои травы роднее тибетских, – вздохнула Полина Тихоновна, – приложишь подорожник к ране – кровь остановится, выпьешь настои валерьянового корня – сердцебиение придет в норму. Где родился, там и пригодился, свои травы для наших северных организмов полезнее.
– Тибетская медицина – модное поветрие, особенно в кругах аристократии и толстосумов, а больной человек всегда склонен верить в чудодейственные препараты.
Затронутая тетушкой тема no-настоящему волновала Клима Кирилловича, собиравшего у себя дома скромную библиотеку древних: русских лечебников. Со времени поездки в Благозерский монастырь, где тамошние монахи многое рассказали ему о чудесном воздействии трав и других растений, его вера в народную медицину возросла. И последние дни он подумывал о том, не включиться ли и ему в газетную полемику о бадмаевском целительстве?.. Не пора ли привлечь внимание общественности к русскому медицинскому наследию? Какие-то знания передаются изустно из поколения в поколение, что-то можно извлечь из старинных книг. А в конце концов, просто смешно: в Северной Пальмире, форпосте европейской цивилизации, пользоваться азиатскими методами лечения!
Пока он обдумывал целесообразность своего публичного включения в полемику, недавно взятая в дом прислуга собрала со стола посуду, а Полина Тихоновна занялась чаем: дождалась, когда вода в самоваре перестанет кипеть, неторопливо наполнила ею прогретый заварочный чайничек, с насыпанными туда заранее душистыми мятными листьями, и накрыла чайничек полотенцем.
– Даже при заварке чая надо соблюдать нужные пропорции, – прервала она размышления племянника, – а народные рецепты иногда очень туманны. Ведь как пишут лечебники? Возьмите траву такую-то, положите в горшок, залейте водой, закройте крышкой и поставьте в печь на ночь. Сколько травы? Сколько воды? И ночь – это сколько: пять часов или семь? Неужели это не важно?
– И пропорции, и время приготовления лекарства очень важны, – ответил после небольшой паузы Клим Кириллович, – особенно если готовить отвары и настои в городе и в больших объемах. Со временем химия и медицина общими усилиями установят все вещества, которые содержатся в том или ином растении и дают врачебный эффект. Создадут химические аналоги. Гораздо удобнее проглотить химический порошок, чем изводить окрестные луга и поля.
– Химический порошок... – неодобрительно повела головой тетушка, – мне это не нравится. Но прогресс, видимо, не остановить. Скоро всех желающих начнут потчевать машинными блинами. От одного названия плохо станет...
– Привыкайте, милая тетушка, – рассмеялся доктор, – нам с вами, возможно, предстоит на нашем веку полакомиться машинными пирогами и химическим молоком, электрическим сыром и искусственной икрой. Может быть, и бактерии в ход пустим – а вдруг да сотворят нам что-нибудь вкусненькое?
– Климушка, ты смеешься надо мной. – Полина Тихоновна обиделась.
– Если смех, то почти сквозь слезы, – возразил племянник, – сам не знаю, глядя на прогресс, радоваться или плакать? Например, эмансипация! В России еще не дошло до французских вольностей. А в Париже голые студентки пляшут на столах в ресторанах, ратуют таким манером за свободу самовыражения.
– Боюсь, Климушка, что парижская мода и до России скоро докатится. Все дурное, что придумают в Париже, в Петербурге принимают с восторгом. А правда ли, что Брунгильда Николаевна мечтает получить в подарок на день рождения электрические щипцы, которыми можно волосы завивать? Мне Мура по секрету сказала.
Доктор не смог скрыть огорчения от неожиданного сообщения.
– У нее волосы вьются от природы. – Он даже отставил чашку с недопитым чаем. – Зачем же их портить электричеством?
– Тебе не понять. – Острые темные глаза бегло сверкнули в сторону племянника. – От природы не модно.
В дальнейшие разъяснения тетушка, сожалея о своем неуместном любопытстве, пускаться не стала, ограничившись замечанием, что Брунгильда Николаевна с любой прической будет выглядеть прекрасно.
Клим Кириллович встал иа-за стола. Он поблагодарил тетушку за ужин и собирался пойти в кабинет Электрические щипцы его, конечно, огорчили, но думать долго о них он не собирался, его влекло к загадкам и тайнам русской народной медицины.
Но тут квартиру огласила резкая трель телефонного звонка. Телефонный аппарат – громоздкий, крашенный под орех ящик, похожий на тщательно изготовленный скворечник, – установили недавно, и доктор не привык к его присутствию в доме, вздрагивая всякий раз, когда кто-то ему звонил. Он не мог отделаться от ощущения, что телефонный сигнал предвещает какое-то несчастье. Он снял тяжелую трубку и приложил ее к уху.
– Доктор Коровкин у аппарата, – сказал он в закрытый медной сеточкой раструб микрофона.
– Милый Клим Кириллович, – прозвучал приглушенный голос Марии Николаевны Муромцевой, – вы не забыли, что мы завтра вас ждем? Пожалуйста, приезжайте как можно раньше.
Последнюю фразу она произнесла едва слышно, почти шепотом.
– Приеду непременно, – ответил, улавливая обострившимся слухом слабое дыхание девушки, докгор. – У вас, надеюсь, все в порядке ?
Он и не заметил, что тоже непроизвольно понизил голос.
– Да, доктор, в порядке. Но я боюсь за сестру.
– Что с ней? – Доктора охватили нехорошие предчувствия.
– С ней творится что-то невероятное, – заспешила Мура, – сегодня вечером она ни разу не подошла к роялю!
Глава 4
День своего рождения Брунгильда Николаевна Муромцева любила с детства. Ей нравились предшествующая ему радостная суета в доме, заговорщицкие перешептывания родителей и младшей сестры, тонкий, нежный аромат ванили, с вечера проникающий с кухни во все комнаты, – запах праздника. Брунгильда всегда особо остро ощущала необычность их семейного торжества еще и потому, что это был именно день ее рождения, а не традиционные именины, которые отмечают все.
Утром, еще до завтрака, она получала от родителей и от Муры подарки: долгожданные и все-таки всегда неожиданные. Родни в Петербурге Муромцевы не имели, но из Новгородской губернии, уроженцами которой были и Николай Николаевич, и Елизавета Викентьевна, обязательно шли и поздравительные послания, и подарки. С каждым годом становилось все больше друзей и знакомых в самой столице, и посыльные в течение всего дня доставляли «вещественные доказательства» невещественных симпатий в виде цветов и изящных безделушек, сопровождаемых визитными карточками. Многие являлись вслед за подарками с личными визитами. Постепенно дом наполняло упоительное благоухание цветов, приличествующих молодой девушке: махровых белых роз и розовых бутонов, белоснежных лилий, непременной для любого букета резеды. Застольного чествования новорожденной в семье Муромцевых обычно избегали, но иногда к ужину приглашали наиболее близких: людей, вот и на этот раз вечером ожидали только доктора Коровкина с Полиной Тихоновной...
Впервые за все двадцать лет знаменательный для Брунгильды сентябрьский день, хотя, как и всегда теплый и солнечный, – дар расточительно-щедрой осенней природы – начинался необычно. Впервые в своей жизни Брунгильда проспала завтрак, потому что впервые в своей жизни провела бессонную ночь, забывшись неглубокой дремой только к утру. Она встала поздно и долго бродила по пустынной квартире, стараясь избавиться от легкой дрожи, которую чувствовала во всем теле, и от прозрачного тумана, все еще обволакивающего ее сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34