О, если бы только он не был ей столь необходим!..Вынырнув из сладкого омута, Ильяс оттолкнула Эвриха, потом вновь привлекла к себе и теперь уже сама впилась губами в его рот, вцепилась пальцами в плечи, позволяя ему ласкать свои напряженные груди и гладить живот. Она сознавала, что через несколько мгновений должна будет оторваться от арранта и прогнать его прочь. Она не желала давать волю своим чувствам. Ни к чему хорошему это не приведет, она и так уже слишком зависит от зеленоглазого чужеземца: Но эти несколько мгновений… ещё несколько мгновений, она могла себе позволить упиваться его запахом, ощущением сильных рук на своем жаждущем ласки теле, нежных, жадных, настойчивых губ и жгущего, жалящего языка…— Ну хватит! Довольно! Отпусти меня! — чужим, охрипшим голосом потребовала Ильяс, отпихивая от себя Эвриха и чувствуя: ещё чуть-чуть, и она отдастся ему полностью и без остатка. Еще днем она и помыслить об этом не могла, а ныне… О, как она хотела его! Но стоит поддаться этому чувству, уступить внезапной слабости, и, забыв гордость и напускную неприступность, она готова будет предлагать себя, навязывать проклятому арранту, зависеть от которого ни в коем случае не должна! Он явно имеет на неё какие-то виды, этот хитрый сердцеед и соблазнитель, но она не уступит, не даст скрутить себя недугу, именуемому лживыми, сладкоголосыми поэтами и чохышами любовью!Отступив на шаг, Эврих смотрел на Ильяс с сожалением и любопытством. Похоже, он догадывался о том, что творится в её душе, и понимание это, сострадание, на которое тот не имел никакого права, окончательно доконали предводительницу гушкаваров.— Уходи! Уходи отсюда немедленно! — с визгливыми, несвойственными ей нотками в голосе выкрикнула Ильяс. — Видеть тебя не могу! Прочь с глаз моих, ты… Ты!.. — Молодая женщина задохнулась, не зная, как обозвать, в чем обвинить арранта, сделавшего именно то, о чем она, сама о том не подозревая, мечтала.— Не думаю, что ты сама веришь тому, что говоришь, — мягко промолвил Эврих. — Но коль скоро ты требуешь, чтобы я ушел, изволь.— Уходи! И если тебе так уж надо, ступай хоть в «Мраморное логово»! Я отменю приказ, тебя выпустят! — крикнула ему вслед Ильяс, ненавидя Эвриха как за мучительно-сладостные поцелуи, так и за то, что он послушно уходит, оставляя её одну.— О, Нгура, защити меня от невыносимого арранта и от себя самой! — взмолилась она, опускаясь на колени и устремляя взор к ярко сиявшему диску луны. — Зачем мне это? К чему? Да ещё так не вовремя!..С ужасом, стыдом и досадой она чувствовала, как тело её ломит от неудовлетворенного желания. Груди налились и набухли в ожидании ласковых прикосновений Эвриха. Закрыв глаза, она ощутила, как сначала пальцы его, а затем губы прижимаются к тугим соскам, как предательски подрагивает живот и жар и слабость волнами разливаются по телу. Как же она допустила, чтобы чувства её вырвались наружу, как позволила себе сорваться? Что же это за напасть такая, за какие грехи свела её судьба с невозможным, неотразимым, душу ей выворачивающим наизнанку аррантом?..Не скоро и с великим трудом обрела Ильяс надлежащее спокойствие и подивилась, что мир вокруг ничуть не изменился. Призрачные блики по-прежнему вспыхивали на гребнях бьющихся о пирсы волн. Воды Гвадиары походили на поток густой черной смолы, в приречных кварталах не было видно ни огонька, зато башни и купола императорского дворца сияли так, будто выкованы из чистого серебра. И где-то в глубине этого дивного, словно светящегося изнутри здания скрывался Кешо, о мести которому она думала денно и нощно, позволив себе забыть лишь на несколько мгновений, нежданно-негаданно оказавшись в объятиях Эвриха.
Сняв с огня котелок, Афарга разлила кипящую воду по горшочкам, в которых лежали корешки, листья и целебные травы. Вновь наполнила котелок водой, бросила туда заранее отмеренную порцию корней семицветника и соцветий овечьих копыток, подвесила над очагом и, сев за низкий столик, продолжила измельчать оставленные ей Эврихом семена, кору и пальмовую смолку.Девушке нравилось приготовлять лекарственные смеси и составы — большинство составляющих приятно пахло, радостно было видеть, что они приносят облегчение недужным, к тому же Эврих не только подробно объяснял ей действие отваров и настоев, но и позволял читать любые заинтересовавшие её манускрипты. Пока он не поручал ей ничего сложного, поскольку самая простая мазь для ожогов состояла из восемнадцати компонентов, взятых в строго определенных пропорциях, и изготовление её требовало определенных навыков. Афарга занималась в основном подготовкой нужных составляющих, хотя и не сомневалась, что справилась бы и с более трудными заданиями, которые аррант оставлял Тартунгу, приобретшему уже некоторый опыт, помогая ему в изготовлении всевозможных порошков, мазей и микстур.Она, впрочем, и не рвалась особенно к постижению лекарского искусства. Оказавшись снова в Мванааке, девушка все чаще стала вспоминать жизнь у Калиуба, и ею все больше овладевало желание восстановить свои колдовские способности. Ночами ей снилось, что она вновь обретает дар зажигать воду, вызывать ветер, управлять полетом птиц, зазывать рыбу в сети. Но чем упоительнее были сны, тем горшее разочарование испытывала она при пробуждении. Афарга готова была грызть себе локти от бессильной ярости и ненависти к колдуну, лишившему её наследства одиннадцати поколений Тех-Кто-Разговаривает-с-Богами. Причем теперь ей начало казаться, что Калиуб не отнял у неё дар, не истратил его — он попросту не успел этого сделать, — а только каким-то образом пригасил. Если это так, то, вероятно, от неё одной зависело, сумеет ли она вернуть его или же навсегда уподобится птице с подрезанными крыльями. Попав в рабство к Гитаго, а потом к ранталукам, она словно погрузилась в спячку и не задумывалась о будущем, теперь же мысль о возвращении дара преследовала её постоянно. Обрести его значило прозреть, вновь почувствовать себя человеком, вернуться к полноценной жизни и, быть может, заполучить Эвриха, продолжавшего относиться к ней как к несчастному, изобиженному ребенку. Несмотря на все её старания привлечь внимание арранта, тот не мог разглядеть в ней женщину, и порой это доводило Афаргу до исступления. Ей хотелось вцепиться ему ногтями в лицо, перебить посуду, изорвать ширмы и циновки, изломать окружающие предметы…В какой-то момент в душе у неё забрезжила надежда на то, что Эврих сумеет помочь ей обрести утраченный дар, ведь обладал же он способностями, напоминавшими чародейские. Пересилив себя, Афарга обратилась к нему за помощью, но, увы, в этом случае аррант оказался бессилен. Да, он ощущал в ней присутствие некой силы, однако ни понять её, ни тем более высвободить из-под спуда не мог. Взамен этого он предложил ей, последовав примеру Тартунга, попробовать научиться пользоваться теми скрытыми силами души и тела, которые помогали ему творить маленькие чудеса при излечении страждущих, восполняя недостаток опыта, знаний и умения.Предложение показалось ей поначалу заманчивым, особенно когда она увидела, как Тартунг усилием мысли гасит или зажигает свечу; наложением рук останавливает кровь или же приводит человека в сознание. Афарга принялась тренироваться, лелея тайную надежду, что Эвриховы уроки помогут ей пробудить её собственный дар, но и тут её постигло разочарование. Привести человека в чувство она сумела без труда — для этого надобно было только потереть определенную точку между большим и указательным пальцем пострадавшего, но это мог сделать любой человек. Остановить же кровь, погасить свечу, разжечь огонь в жаровне или очаге, снять собственную или чужую боль ей не удалось ни разу. В то же время она отчетливо ощущала, как клокочет в ней сила, стремясь выплеснуться наружу, сжигая изнутри, доводя до умопомрачения. Но выпустить её, а тем паче управлять ею девушка была не в состоянии. Тяжесть и боль в груди, где плавал раскаленный шар — сгусток боли, надежды, отчаяния и желания, — становились с каждым днем все невыносимее. Гушкавары начали сторониться её, и даже Тартунг перестал заигрывать с ней и уже не пытался вернуть прежнее расположение.Последнему, впрочем, Афарга была рада. Осознав, сколь ошибочным было её намерение получить от Тартунга то, что она хотела и могла получить только от Эвриха, девушка старалась держаться от юноши подальше, но тот, не понимая причину этого, буквально не давал ей проходу. Это было мучительно, ведь она ничего не имела против него и уж во всяком случае не желала обижать, а он винил в её внезапной холодности себя и… Словом, все складывалось неловко, коряво, ужасно, и теперь вся надежда была на то, что рано или поздно она сумеет припомнить упражнения, которыми пробуждала её дар старая Чойга, и с их помощью исправит испорченное в ней Калиубом.Оставив терку и корешок, Афарга уставилась в кое-как побеленную стену. Сконцентрировалась, припоминая заклинания, позволяющие ей воссоздать на поверхности стены образ Эвриха, и принялась бормотать одно из самых простеньких. Еще несколько мгновений назад ей казалось, что она помнит его. Да нет, почему казалось? Она и впрямь его помнила и даже мысленно повторяла, но стоило только начать произносить, как нужные слова стали истаивать, исчезать, словно их стирали из памяти подобно тому, как трактирные служанки стирают тряпками с дощатых столов лужицы пролитого вина. Этого не могло быть, и все же, дойдя до середины заклинания, она, как обычно, запамятовала его конец. Афарга стиснула зубы и начала все сызнова.Результат был прежний.Имелся, правда, ещё один способ. Девушка вытащила из кармашка передника клочок бумаги и принялась медленно читать заклинание, записанное ею с величайшим трудом, за несколько дней и ночей. Записать его стоило неимоверных усилий по тем же причинам, что и произнести, но кое-как, по частям, по одному слову она все же нацарапала положенные три фразы. Первая прочитывалась легко. На второй Афарга начинала заикаться. Когда же дело доходило до третьей, буквы расплывались, разбегались, никоим образом не желая складываться в слова.Афарга повторила свою безнадежную попытку раз, другой, третий. Но проклятая тряпка продолжала орудовать в её мозгах, стирая все, что она вроде бы твердо помнила, а глаза отказывались различать написанные слова. Это было непереносимо! Она ощущала себя скудоумной, ни на что не годной уродиной, сознавая в то же время, что, если бы ей удалось преодолеть поставленный Калиубом барьер, напоминавший, судя по всему, её собственный, помогавший защищать чувства от внешних воздействий, все эти мучения прекратились бы раз и навсегда. Но как преодолеть то, чего не видишь, не осязаешь, не обоняешь, о существовании чего можно лишь догадываться?..Она прекратила свои старания, только ощутив, как щиплет глаза попавший в них пот. Без сил опустилась на циновку, готовая разреветься от жалости к себе и обиды на судьбу, постоянно уедавшую её тем или иным способом. И снова её мысли, помимо воли, вернулись к Эвриху.Ее радовало и согревало присутствие этого праздничного человека с солнечной душой, каждое утро просыпавшегося с видом именинника, ожидавшего поздравлений, славословий и подарков. Дарил он при этом сам, но опять же с таким довольным видом, что впору позавидовать. Чему завидовать — непонятно: радости его по поводу того, что очередной сотрясаемый давеча болотницей, зябнущий и хрипящий незнакомец ушел нынче из «Дома Шайала» без чьей-либо помощи, да ещё и насвистывал нечто бодрое? Или тому, что выслушали его Аль-Чориль с Тарагатой и разрешили — сделали милость! — встретиться с Эпиаром, а затем с сак-каремцем этим чудным? Тому, что не сегодня завтра полезет он в императорскую темницу приятеля-мага выручать и, того гляди, сложит там свою златокудрую голову?Нет, не могла Афарга его понять. Но и не радоваться его радостям — ей-то в них что, спрашивается? — тоже не могла. И бесилась оттого, что тянет её к нему, будто связаны они веревкой одной, и жизни себе без него не представляла. Пусть хоть в качестве растирательницы листьев и кореньев; не то служанки, не то помощницы, не то сиделки за хворыми, коими обрастал он, где бы ни появлялся, словно днище корабля морскими желудями. Он был ей нужен, необходим, спору нет. А она ему?Иногда Афарге казалось, что чудной аррант относится к ней как к щенку, отнятому у злых детей. Как к птице с перебитым крылом, которую, встреться она на его пути, он подобрал бы и пестовал до тех пор, пока та не будет в состоянии улететь. Она была в его глазах несчастным ребенком, хотя ей скоро должно исполниться двадцать лет, и, принимая во внимание годы заточения, проведенные ею в доме Калиуба в полусне-полуяви, он, видимо, в чем-то был прав. Но ей-то от этой правоты легче не становилось! Тем паче рабство у Гитаго и ранталуков на многое открыло ей глаза, многому научило…Нет-нет, она не хотела, чтобы к ней относились как к больной зверушке или младенцу, чтобы Эврих терпел её подле себя из одного сострадания! И если она не в состоянии сама вернуть себе свой дар и, став по-настоящему полезной чудо-лекарю, заставить тем самым относиться к ней серьезно, то есть ведь и другие пути… Самым простым было найти какого-нибудь колдуна и упросить его снять с неё заклятие, наложенное Калиубом. Одно время она думала, что это сможет сделать Тразий Пэт, когда Эврих освободит его из темницы, но потом поняла: несмотря на все свои таланты, арранту едва ли удастся довести столь рискованное предприятие до счастливого завершения. Он явно переоценивает свои силы, не желая отказываться от задуманного, пренебрегая добрыми советами и предостережениями.Стало быть, она должна найти другой способ обрести утраченный дар, если это вообще возможно. То есть обратиться к какому-нибудь колдуну до того, как Эврих отправится выручать Тразия Пэта. Не было бы ничего проще, кабы аррант согласился помочь ей, ибо, явись она к тайно практикующему в Мванааке магу одна, из лап бы тот её своих, ясное дело, не выпустил. Однако Эврих был слишком занят подготовкой к освобождению Тразия Пэта и слишком уверен в успехе. Он полагал, что и без обретшей свой дар Афарги сумеет провернуть это дельце, или же просто не хотел подвергать её опасности. «К чему спешить? — самоуверенно вопрошала эта ходячая добродетель. — Ежели тебе можно помочь, то никто не сделает этого лучше Тразия. А связываться со здешними колдунами-недобитками, безусловно, служащими Амаши, дабы сохранить свои жизни, представляется мне не слишком благоразумным».— Ему представляется! — пробормотала девушка, вскакивая с циновки и окидывая гневным взором ни в чем не повинные горшки с готовящимися снадобьями. — И этот осел, лезущий на плаху вопреки всем уговорам, ещё смеет что-то лепетать о благоразумии! Прямо-таки уму непостижимо!Нет, что ни говори, люди определенно не в состоянии понять друг друга! Сколько усилий потребовалось Эвриху, чтобы заставить Аль-Чориль и Тарагату выслушать его и для начала хотя бы не мешать переговорам с Иммамалом и Эпиаром. Но он все же добился своего, а ей вот так и не удалось убедить его в своей правоте. Что ж, она вынуждена будет прибегнуть к последнему средству. Делать этого ей очень не хотелось, ведь если Эврих догадается… Другого выхода, однако, не было, и, поколебавшись, Афарга направилась к сундуку, в котором аррант хранил манускрипты, посвященные врачеванию, и особенно ценные или опасные снадобья.Откинув окованную металлическими полосами крышку, девушка склонилась над сундуком. Переложив пару манускриптов, извлекла со дна плетенную из соломы шкатулку, отличавшуюся от других рисунком узора на крышке. Отнесла к столу, прислушалась и, убедившись, что ей никто не помешает, раскрыла её. Вытащила склянку с желтым порошком, к горлышку которой был привязан пергаментный квадратик с хорошо памятным ей значком. Если бы она не заглядывала в манускрипты и не заинтересовалась некоторыми их разделами, то нипочем бы не догадалась, что этот значок символизирует слияние мужского и женского начал. Заинтригованная, она, естественно, пожелала узнать, что бы это могло значить, и, прилежно проштудировав соответствующие страницы пухлого тома, написанного неким Ибрагаром Гургиеном, поняла, что обнаружила среди Эвриховых припасов пресловутое любовное снадобье. Не то, сказочное, помогшее безнадежно влюбленному юноше влюбить в себя холодную, бессердечную красавицу, но все же весьма действенное, вызывающее у мужчин и женщин непреодолимое желание.Даже без чтения Эвриховых манускриптов легко было догадаться, для чего этот порошок использовался пожилыми или не вполне здоровыми людьми. Понятно было также, почему предусмотрительный аррант поместил его среди ядов и сильнодействующих снадобий, способных при неправильном употреблении свалить человека с ног или же заставить харкать кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Сняв с огня котелок, Афарга разлила кипящую воду по горшочкам, в которых лежали корешки, листья и целебные травы. Вновь наполнила котелок водой, бросила туда заранее отмеренную порцию корней семицветника и соцветий овечьих копыток, подвесила над очагом и, сев за низкий столик, продолжила измельчать оставленные ей Эврихом семена, кору и пальмовую смолку.Девушке нравилось приготовлять лекарственные смеси и составы — большинство составляющих приятно пахло, радостно было видеть, что они приносят облегчение недужным, к тому же Эврих не только подробно объяснял ей действие отваров и настоев, но и позволял читать любые заинтересовавшие её манускрипты. Пока он не поручал ей ничего сложного, поскольку самая простая мазь для ожогов состояла из восемнадцати компонентов, взятых в строго определенных пропорциях, и изготовление её требовало определенных навыков. Афарга занималась в основном подготовкой нужных составляющих, хотя и не сомневалась, что справилась бы и с более трудными заданиями, которые аррант оставлял Тартунгу, приобретшему уже некоторый опыт, помогая ему в изготовлении всевозможных порошков, мазей и микстур.Она, впрочем, и не рвалась особенно к постижению лекарского искусства. Оказавшись снова в Мванааке, девушка все чаще стала вспоминать жизнь у Калиуба, и ею все больше овладевало желание восстановить свои колдовские способности. Ночами ей снилось, что она вновь обретает дар зажигать воду, вызывать ветер, управлять полетом птиц, зазывать рыбу в сети. Но чем упоительнее были сны, тем горшее разочарование испытывала она при пробуждении. Афарга готова была грызть себе локти от бессильной ярости и ненависти к колдуну, лишившему её наследства одиннадцати поколений Тех-Кто-Разговаривает-с-Богами. Причем теперь ей начало казаться, что Калиуб не отнял у неё дар, не истратил его — он попросту не успел этого сделать, — а только каким-то образом пригасил. Если это так, то, вероятно, от неё одной зависело, сумеет ли она вернуть его или же навсегда уподобится птице с подрезанными крыльями. Попав в рабство к Гитаго, а потом к ранталукам, она словно погрузилась в спячку и не задумывалась о будущем, теперь же мысль о возвращении дара преследовала её постоянно. Обрести его значило прозреть, вновь почувствовать себя человеком, вернуться к полноценной жизни и, быть может, заполучить Эвриха, продолжавшего относиться к ней как к несчастному, изобиженному ребенку. Несмотря на все её старания привлечь внимание арранта, тот не мог разглядеть в ней женщину, и порой это доводило Афаргу до исступления. Ей хотелось вцепиться ему ногтями в лицо, перебить посуду, изорвать ширмы и циновки, изломать окружающие предметы…В какой-то момент в душе у неё забрезжила надежда на то, что Эврих сумеет помочь ей обрести утраченный дар, ведь обладал же он способностями, напоминавшими чародейские. Пересилив себя, Афарга обратилась к нему за помощью, но, увы, в этом случае аррант оказался бессилен. Да, он ощущал в ней присутствие некой силы, однако ни понять её, ни тем более высвободить из-под спуда не мог. Взамен этого он предложил ей, последовав примеру Тартунга, попробовать научиться пользоваться теми скрытыми силами души и тела, которые помогали ему творить маленькие чудеса при излечении страждущих, восполняя недостаток опыта, знаний и умения.Предложение показалось ей поначалу заманчивым, особенно когда она увидела, как Тартунг усилием мысли гасит или зажигает свечу; наложением рук останавливает кровь или же приводит человека в сознание. Афарга принялась тренироваться, лелея тайную надежду, что Эвриховы уроки помогут ей пробудить её собственный дар, но и тут её постигло разочарование. Привести человека в чувство она сумела без труда — для этого надобно было только потереть определенную точку между большим и указательным пальцем пострадавшего, но это мог сделать любой человек. Остановить же кровь, погасить свечу, разжечь огонь в жаровне или очаге, снять собственную или чужую боль ей не удалось ни разу. В то же время она отчетливо ощущала, как клокочет в ней сила, стремясь выплеснуться наружу, сжигая изнутри, доводя до умопомрачения. Но выпустить её, а тем паче управлять ею девушка была не в состоянии. Тяжесть и боль в груди, где плавал раскаленный шар — сгусток боли, надежды, отчаяния и желания, — становились с каждым днем все невыносимее. Гушкавары начали сторониться её, и даже Тартунг перестал заигрывать с ней и уже не пытался вернуть прежнее расположение.Последнему, впрочем, Афарга была рада. Осознав, сколь ошибочным было её намерение получить от Тартунга то, что она хотела и могла получить только от Эвриха, девушка старалась держаться от юноши подальше, но тот, не понимая причину этого, буквально не давал ей проходу. Это было мучительно, ведь она ничего не имела против него и уж во всяком случае не желала обижать, а он винил в её внезапной холодности себя и… Словом, все складывалось неловко, коряво, ужасно, и теперь вся надежда была на то, что рано или поздно она сумеет припомнить упражнения, которыми пробуждала её дар старая Чойга, и с их помощью исправит испорченное в ней Калиубом.Оставив терку и корешок, Афарга уставилась в кое-как побеленную стену. Сконцентрировалась, припоминая заклинания, позволяющие ей воссоздать на поверхности стены образ Эвриха, и принялась бормотать одно из самых простеньких. Еще несколько мгновений назад ей казалось, что она помнит его. Да нет, почему казалось? Она и впрямь его помнила и даже мысленно повторяла, но стоило только начать произносить, как нужные слова стали истаивать, исчезать, словно их стирали из памяти подобно тому, как трактирные служанки стирают тряпками с дощатых столов лужицы пролитого вина. Этого не могло быть, и все же, дойдя до середины заклинания, она, как обычно, запамятовала его конец. Афарга стиснула зубы и начала все сызнова.Результат был прежний.Имелся, правда, ещё один способ. Девушка вытащила из кармашка передника клочок бумаги и принялась медленно читать заклинание, записанное ею с величайшим трудом, за несколько дней и ночей. Записать его стоило неимоверных усилий по тем же причинам, что и произнести, но кое-как, по частям, по одному слову она все же нацарапала положенные три фразы. Первая прочитывалась легко. На второй Афарга начинала заикаться. Когда же дело доходило до третьей, буквы расплывались, разбегались, никоим образом не желая складываться в слова.Афарга повторила свою безнадежную попытку раз, другой, третий. Но проклятая тряпка продолжала орудовать в её мозгах, стирая все, что она вроде бы твердо помнила, а глаза отказывались различать написанные слова. Это было непереносимо! Она ощущала себя скудоумной, ни на что не годной уродиной, сознавая в то же время, что, если бы ей удалось преодолеть поставленный Калиубом барьер, напоминавший, судя по всему, её собственный, помогавший защищать чувства от внешних воздействий, все эти мучения прекратились бы раз и навсегда. Но как преодолеть то, чего не видишь, не осязаешь, не обоняешь, о существовании чего можно лишь догадываться?..Она прекратила свои старания, только ощутив, как щиплет глаза попавший в них пот. Без сил опустилась на циновку, готовая разреветься от жалости к себе и обиды на судьбу, постоянно уедавшую её тем или иным способом. И снова её мысли, помимо воли, вернулись к Эвриху.Ее радовало и согревало присутствие этого праздничного человека с солнечной душой, каждое утро просыпавшегося с видом именинника, ожидавшего поздравлений, славословий и подарков. Дарил он при этом сам, но опять же с таким довольным видом, что впору позавидовать. Чему завидовать — непонятно: радости его по поводу того, что очередной сотрясаемый давеча болотницей, зябнущий и хрипящий незнакомец ушел нынче из «Дома Шайала» без чьей-либо помощи, да ещё и насвистывал нечто бодрое? Или тому, что выслушали его Аль-Чориль с Тарагатой и разрешили — сделали милость! — встретиться с Эпиаром, а затем с сак-каремцем этим чудным? Тому, что не сегодня завтра полезет он в императорскую темницу приятеля-мага выручать и, того гляди, сложит там свою златокудрую голову?Нет, не могла Афарга его понять. Но и не радоваться его радостям — ей-то в них что, спрашивается? — тоже не могла. И бесилась оттого, что тянет её к нему, будто связаны они веревкой одной, и жизни себе без него не представляла. Пусть хоть в качестве растирательницы листьев и кореньев; не то служанки, не то помощницы, не то сиделки за хворыми, коими обрастал он, где бы ни появлялся, словно днище корабля морскими желудями. Он был ей нужен, необходим, спору нет. А она ему?Иногда Афарге казалось, что чудной аррант относится к ней как к щенку, отнятому у злых детей. Как к птице с перебитым крылом, которую, встреться она на его пути, он подобрал бы и пестовал до тех пор, пока та не будет в состоянии улететь. Она была в его глазах несчастным ребенком, хотя ей скоро должно исполниться двадцать лет, и, принимая во внимание годы заточения, проведенные ею в доме Калиуба в полусне-полуяви, он, видимо, в чем-то был прав. Но ей-то от этой правоты легче не становилось! Тем паче рабство у Гитаго и ранталуков на многое открыло ей глаза, многому научило…Нет-нет, она не хотела, чтобы к ней относились как к больной зверушке или младенцу, чтобы Эврих терпел её подле себя из одного сострадания! И если она не в состоянии сама вернуть себе свой дар и, став по-настоящему полезной чудо-лекарю, заставить тем самым относиться к ней серьезно, то есть ведь и другие пути… Самым простым было найти какого-нибудь колдуна и упросить его снять с неё заклятие, наложенное Калиубом. Одно время она думала, что это сможет сделать Тразий Пэт, когда Эврих освободит его из темницы, но потом поняла: несмотря на все свои таланты, арранту едва ли удастся довести столь рискованное предприятие до счастливого завершения. Он явно переоценивает свои силы, не желая отказываться от задуманного, пренебрегая добрыми советами и предостережениями.Стало быть, она должна найти другой способ обрести утраченный дар, если это вообще возможно. То есть обратиться к какому-нибудь колдуну до того, как Эврих отправится выручать Тразия Пэта. Не было бы ничего проще, кабы аррант согласился помочь ей, ибо, явись она к тайно практикующему в Мванааке магу одна, из лап бы тот её своих, ясное дело, не выпустил. Однако Эврих был слишком занят подготовкой к освобождению Тразия Пэта и слишком уверен в успехе. Он полагал, что и без обретшей свой дар Афарги сумеет провернуть это дельце, или же просто не хотел подвергать её опасности. «К чему спешить? — самоуверенно вопрошала эта ходячая добродетель. — Ежели тебе можно помочь, то никто не сделает этого лучше Тразия. А связываться со здешними колдунами-недобитками, безусловно, служащими Амаши, дабы сохранить свои жизни, представляется мне не слишком благоразумным».— Ему представляется! — пробормотала девушка, вскакивая с циновки и окидывая гневным взором ни в чем не повинные горшки с готовящимися снадобьями. — И этот осел, лезущий на плаху вопреки всем уговорам, ещё смеет что-то лепетать о благоразумии! Прямо-таки уму непостижимо!Нет, что ни говори, люди определенно не в состоянии понять друг друга! Сколько усилий потребовалось Эвриху, чтобы заставить Аль-Чориль и Тарагату выслушать его и для начала хотя бы не мешать переговорам с Иммамалом и Эпиаром. Но он все же добился своего, а ей вот так и не удалось убедить его в своей правоте. Что ж, она вынуждена будет прибегнуть к последнему средству. Делать этого ей очень не хотелось, ведь если Эврих догадается… Другого выхода, однако, не было, и, поколебавшись, Афарга направилась к сундуку, в котором аррант хранил манускрипты, посвященные врачеванию, и особенно ценные или опасные снадобья.Откинув окованную металлическими полосами крышку, девушка склонилась над сундуком. Переложив пару манускриптов, извлекла со дна плетенную из соломы шкатулку, отличавшуюся от других рисунком узора на крышке. Отнесла к столу, прислушалась и, убедившись, что ей никто не помешает, раскрыла её. Вытащила склянку с желтым порошком, к горлышку которой был привязан пергаментный квадратик с хорошо памятным ей значком. Если бы она не заглядывала в манускрипты и не заинтересовалась некоторыми их разделами, то нипочем бы не догадалась, что этот значок символизирует слияние мужского и женского начал. Заинтригованная, она, естественно, пожелала узнать, что бы это могло значить, и, прилежно проштудировав соответствующие страницы пухлого тома, написанного неким Ибрагаром Гургиеном, поняла, что обнаружила среди Эвриховых припасов пресловутое любовное снадобье. Не то, сказочное, помогшее безнадежно влюбленному юноше влюбить в себя холодную, бессердечную красавицу, но все же весьма действенное, вызывающее у мужчин и женщин непреодолимое желание.Даже без чтения Эвриховых манускриптов легко было догадаться, для чего этот порошок использовался пожилыми или не вполне здоровыми людьми. Понятно было также, почему предусмотрительный аррант поместил его среди ядов и сильнодействующих снадобий, способных при неправильном употреблении свалить человека с ног или же заставить харкать кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44