— Рюрик из Гейрстадира!
Избор любил брата. В детстве, когда тот, еще совсем маленьким глуздырем, прыгнул в реку с обрыва и напоролся на подводную рогатину, он нес брата до дома на руках. По сию пору ему помнилась струящаяся по ноге Остюга кровь, дрожь тоненького тела, холодные капли, падающие с волос, и собственный страх, заставляющий Избора не чуять тяжести. Тогда княжич испугался, что потеряет брата, что тот уйдет, исчезнет в пустоте и больше не вернется — такой доверчивый, глупый, назойливый и любимый.
Но лишь теперь Избор осознал — то, чего он так боялся в Альдоге, случилось тут, в урманских землях. Остюга больше не было. Пред ним стоял чужой мальчишка с урманским именем Рюрик. У Остюга были братья и сестры, у Рюрика их не было. Остюг не умел и не хотел убивать, Рюрик — учился. Остюг мог заплакать от боли или обиды, Рюрик — никогда. Но взгляд Избора все-таки тянулся к тому, кто раньше назывался его братом, ощупывал тонкую фигуру, ловил каждое движение.
Люди Олава решили переночевать в усадьбе, чтоб поутру двинуться в путь. Черный конунг ждал их в Хейдмерке, затем намеревался пойти в Эйду на озеро Эйя, где, по слухам, собирались коротать зиму дети Гендальва. На эту ночь полупустая воинская изба наполнилась голосами и шумом, Пришедшие охотно рассказывали о пути, о жизни в Вестфольде, обменивались подарками, хвастали друг перед другом оружием. Рюрик держался поближе к Гримли и совсем не обращал внимания на Избора. Зато охотно откликался на шутки своих новых приятелей, сам подшучивал — по-мужски грубо и жестко. Из оружия при нем был короткий гаутский меч и легкий топор для метания. И то, и другое он отстегнул от пояса, положил на лавку подле себя, сам влез на нее с ногами, уткнулся подбородком в колени.
Избор не стал приставать к брату с расспросами или разговорами — если он решил назваться Рюриком и отказаться от прошлого — его дело. В урманских землях Избор научился терпению. Рано или поздно каждому делу приходит свой черед, значит, выпадет и такой день, который приблизит к нему брата. Тогда наступит и время разговоров.
Однако сидеть с ним рядом и молчать, когда в горле клокочут вопросы, а руки сами тянутся обнять его, Избор не мог. Поэтому поднялся и выскользнул на двор — походить, подумать.
В вечернем свете снег казался не белым — голубым. Укрывал землю ровным слоем, серебрился мелкими искрами. Выходя, княжич забыл накинуть теплый полушубок, поежился, растирая плечи. Со снегом ночи стали заметно холоднее — еще немного и грянут зимние морозы, не столь жестокие, как в Гарде, однако их силы вполне хватит сковать льдом тихие реки и озера…
Скрипнула дверь хозяйской избы — новенькая, еще пахнущая свежей смолой, — выпустила на мороз закутанную в длинную шубу фигуру Халля. Избор приветственно помахал Халлю рукой, но тот, не заметив княжича, засеменил прочь, исчез за воротами. Неизвестно почему, — вроде и любопытства не было, — Избор двинулся следом. У ворот остановился, заслышав негромкие голоса. Один был Халля, другой Избор не раз слышал, но имени обладателя не помнил.
— Возьмешь бочонок меда из запасов, отнесешь в воинскую избу. А корову резать не будем, они с утра уходят, так незачем попусту добро переводить, — объяснял работнику Халль. Заговорил еще что-то про дрова и про сторожей, которых надо обойти, проверить, чтоб не спали…
— Ты приехал за мной?
От раздавшегося за спиной высокого мальчишеского голоса Избор чуть не подпрыгнул. Обернулся, хотел было протянуть руки, чтоб обнять брата, однако вовремя остановился. Кивнул.
— Я не вернусь в Альдогу, — исподлобья изучая лицо Избора, сказал Остюг.
— Почему?
Как трудно давались Избору слова! Взвешивал каждое, будто жадный торгаш крупицы соли. Прежде чем вымолвить, обдумывал по три раза — боялся спугнуть хрупкое доверие мальчишки, которого знал все тринадцать лет его жизни.
Остюг неопределенно пожал плечами. Полушубок на его груди распахнулся, открывая взгляду Избора шейный оберег с витиеватыми рунами. Избор уже научился разбираться в оберегах. Этот означал принадлежность к роду конунга Вестфольда.
— Мне нравится тут, — снег скрипнул под ногами Остюга. Мальчишка присел на корточки, сгреб его в ладошку, смял маленький снежок, запустил в сторону леса. — Я не хочу возвращаться. Может, когда-нибудь потом, когда стану сильным конунгом…
Белый комок исчез в темноте.
Избору хотелось спорить с братом, объяснять, что он еще не знает, каково жить здесь, где на каждом клочке земли сидит свой конунг и все они то и дело грызут друг другу глотки, будто бешеные псы, не жалея ни себя, ни своих людей. Хотелось сказать, что за время пути по неприветливым урманским лесам он видел множество камней с упоминаниями похороненных в лесной глуши и всеми забытых ярлов, конунгов, воинов. Хотелось втолковать глупому мальчишке, что предстоящая битва с братьями Гендальва — не шутки, не детские страшилки, которые Остюг любил слушать в Альдоге вечерами, когда Гюда садилась у его постели и принималась стращать малыша сказками. Хотелось…
— Не бойся, — словно подслушав мысли брата, сказал Остюг, отряхнул влажные от растаявшего снега ладони. — Я уже бывал в битвах. Осенью на Гейрстадир напали люди из Раумарики. Я умею защищать себя. После той битвы Олав дал мне новое имя и сказал, что я стал его воспитанником.
— Я не боюсь, — усмехнулся Избор.
Это «не бойся» осталось еще от прежнего ласкового Остюга, отцовского любимца и баловня всех альдожских бабок и тетушек. От воспоминания пахнуло теплом, в груди уютно свернулся пушистый комочек. Осторожно, словно боясь спугнуть редкую птицу, Избор положил ладонь на плечо брата, провел вниз к локтю. Остюг недовольно нахмурился. Меняя тему, спросил:
— Это правда, что Бьерн, сын Горма Старого, служил тебе?
Вряд ли Бьерн служил Избору. Он приносил клятву верности, но оставался сам по себе. Однако, не желая разочаровывать брата, Избор согласно кивнул:
— Да.
— Здорово.
И «здорово» было прежним…
— А правда, что ты воевал в войске Черного конунга в Золотой усадьбе?
— Правда.
— И ты видел, как сражается Бьерн?
— Я сражался рядом с ним.
— Ух!
Не скрывая восхищения, Остюг опять присел на корточки, скатал снежок, бросил к лесу. Вздохнул:
— Гримли говорит, что Бьерн — лучший воин в северных и восточных землях. Что, когда ему было тринадцать, он выследил и, по очереди, вырезал весь хирд Эйра — ярла из Долин, который надругался над его матерью. Он в одиночку шел за Эйром всю осень и зиму, жил в лесу. Я слышал, что последним он убил самого Эйра. Он вызвал Эйра на битву и при всех зарубил его, как жирную беспомощную свинью. А Эйр был хорошим воином. После этого его стали называть Губителем Воинов…
Избор простоял бы у ворот всю ночь, и день, и еще ночь, лишь бы подольше видеть брата, слышать его голос, чувствовать рядом теплое дыхание, смотреть, как он ловко лепит снежки и бросает их в ночную тьму. И пусть при этом он болтает хоть о Бьерне, хоть об Олаве-конунге, только бы не молчал, и не резал по живому, как при встрече: «Я — Рюрик Гейрстадира! »
— Ты вернешься в Альдогу? — неожиданно поинтересовался Остюг.
Перед глазами Набора всплыла утекающая в туман альдожская пристань, одинокая фигура отца — беспомощного и постаревшего в своем горе.
— Да.
— Когда?
Показалось Избору или впрямь брат мечтал поскорее выпроводить его с урманской земли? Проверяя свою догадку, Избор вскользь заметил:
— Не знаю. Когда найду Гюду.
Хотел было добавить: «И уговорю тебя», но промолчал, проглотив вертевшиеся на языке слова.
— Зачем она тебе? — искренне удивился Остюг. Поморщился. — Она ведь просто женщина.
— Она — моя сестра.
— Она — рабыня.
— И моя сестра, — упрямо повторил Избор. Остюг подумал, поковырял носком сапога снег, вырыл маленькую черную ямку. Неохотно согласился:
— Как знаешь…
В усадьбу вернулся Халль. Приветливо улыбнулся обоим братьям, поняв, что будет лишним, прошмыгнул мимо ворот. Его появление спугнуло Остюга — взгляд похолодел, движения стали резче, в прямую спину будто кол вогнали.
— Удачи тебе, — направляясь к избе, пожелал он Избору.
— И тебе…
Дождавшись, когда мальчишка скроется за дверью, Избор пошел следом. Скользнул в душный гомон и полумрак, прищурился, отыскивая Бьерна. Взгляд скользнул по веселому лицу Латьи, зацепился за сухое, озабоченное — Кьетви.
Бьерн оказался на длинной лавке в конце избы. Сидел рядом с Гримли. Вестфольдец что-то объяснял ему, Бьерн кивал. Отросшие косицы подпрыгивали при каждом кивке, змеями соскальзывали на его плечи. Одной рукой Бьерн оглаживал клевец у себя на коленях, другой — упирался в лавку. Темные глаза ярла смотрели куда-то в стену, мимо людской суеты.
Избор протиснулся к ярлу, сел рядом. Улучив момент, негромко, но уверенно шепнул:
— Утром мы пойдем с Гримли. Я не отпущу брата. Не поворачивая головы, Бьерн кивнул.
— Я не хочу, чтобы он вступал в битву, — пояснил Избор, — Он еще мальчик.
Слабая улыбка скользнула по губам ярла. Прерывая болтовню Гримли, он снял руку с клевца, хлопнул ладонью о колено. Посланец Олава замолчал.
— Он уже воин. Битвы — его удел. Ты ничего не сможешь с этим поделать, — сказал Бьерн.
— Тогда я буду драться рядом с ним и смогу защитить его.
Бьерн покачал головой и, точь-в-точь как недавно Остюг, произнес:
— Как знаешь…
Утром отряд покинул усадьбу. А спустя четыре дня они вошли в Хейдмерк, где собирал свои войска Черный конунг.
Их появлению Хальфдан обрадовался. По-дружески обнял Бьерна, похлопал по плечу:
— Сочувствую твоему горю, ярл.
Иэбор догадался — речь шла об Орме. Странно — пока Белоголовый был жив, меж Бьерном и ним словно искры пробегали и не было никакой дружбы, а стоило Орму умереть, как все принялись выражать Бьерну соболезнования, будто он потерял если не родича, так, во всяком случае, лучшего друга.
— Мы похоронили его со всеми почестями, положенными великому воину, — сказал Хальфдан. — На его кургане стоит камень с рунами. Я просил вырезать эти руны в память о нем.
— Благодарю тебя, конунг, — ответил Бьерн.
Затем подошла очередь Избора. Хальфдан подступил к княжичу, улыбнулся. Улыбка показалась Избору натянутой, она будто прилипла к бесстрастному лицу Черного конунга.
— Я сомневался в тебе, но ты вернулся, Избор из Альдоги. — Конунг потрепал его по плечу. — Я рад, что мои сомнения были напрасны.
Рука у Хальфдана оказалась тяжелой. В ответ Избор вежливо склонил голову, показывая, что по-прежнему верен клятве и готов послужить Черному. Неприятное чувство от улыбки конунга стерлось куда более приятным — краем глаза Избор заметил брата, восхищенно и завистливо наблюдающего за ними из толпы воинов.
— Мне жаль, что твой ярл, Вадемир Храбрый, ушел в Вальхаллу от рук детей Гендальва. Он был хорошим воином, — произнес конунг.
Сочувствие запоздало — раньше Избор хоть и редко, но вспоминал Вадима, а нынче время стерло его из памяти, оставив лишь смутный силуэт.
— Я постараюсь, чтоб ему не было слишком одиноко в Вальхалле, — привычно ответил Избор, намекая, что вскоре отправит убийц Вадима вслед за ним. У урман подобное бахвальство было в почете. Черный оценил ответ, заулыбался уже более искренне:
— Ты быстро учишься, сын Гостомысла. Придешь вечером на совет.
Вернул лицу прежний, невозмутимый, вид и в сопровождении своих хирдманнов направился прочь. Длинный плащ волочился за конунгом по снегу, стирая его следы.
Избор огляделся. Здесь, с Хальфданом, оказались многие старинные знакомцы. Были и альдожане, уцелевшие в давней битве с детьми Гендальва. Кое-кто из хирда Вадима, около десяти человек Бьерна, трое — Энунда, пятеро — самого Избора. Последние мяли в объятиях счастливого Латью, трясли его, расспрашивали о чем-то.
Бьерн стоял в сторонке рядом с Хареком Волком — Избор удивился, что Волк жив, последняя встреча предвещала Хареку мало хорошего.
Берсерк опирался на палку, его горло обручем перерезал красный, еще свежий шрам. Оставив альдожан тормошить Латью, Избор подошел ближе.
— Сперва Черный обвинял твоего князя… Потом… ее… Объявил награду за ее поимку. Назвал ее убийцей и ведьмой… Но… верю ей, — услышал он голос Волка.
Желтоглазый урманин стоял спиной к Избору, голос доносился глухо, как из бочки. Или он так изменился из-за раны, рассекшей шею?
Княжич подступил еще ближе. Волк почуял его приближение, обернулся, мазнул желтыми зрачками по лицу княжича. Не собираясь таиться, продолжил беседу с Бьерном:
— Она не собиралась убивать меня, просто отправила за Белоголовым. И я был там, я шел за ним, я чуял его запах, я даже увидел его, но он не захотел возвращаться. Он сказал, что здесь его никто не ждет, а там его будет ждать Ингигерд. Сказал, что если ты не простил его, то, возможно, она — простит.
— Ты сказал об этом Черному?
— Ты знаешь Полу-дана. Он не верит никому, кроме собственных глаз и мыслей. Я пытался его убедить. Но когда нашли убитого Ари и яму без пленника — мои слова стали так же пусты для конунга, как шум ветра в соснах…
Сзади к Избору подскочил Латья, вцепился в плечо. Разгоряченное лицо дружинника сияло, голос срывался от восторга:
— Здесь Боремир, Изъяслав, Антей, Орхип… Они все живы! Слышишь, князь?!
Избор слышал. Но радоваться столь же искренне, как Латья, — не мог. Потому что вновь услышал странное имя Ингигерд и еще потому, что, оборачиваясь на Латью, мельком задел взглядом лицо Бьерна, увидел его глаза и обжегся плещущей в них болью.
Ближе к середине зимы ударили морозы. Даже обычно слабо подмерзающая Стрейсшен покрылась толстой коркой льда. Ее берегом, а иногда и прямо по замерзшей реке, Хальфдан повел свое войско к озеру Эйя. Напасть на лагерь детей Гендальва он решил на рассвете, когда солнце, едва зацепившись за верхушки редких береговых деревьев, позолотит заледеневшую равнину озера.
Воины Хальфдана подкрались к берегу ночью, прилепились невидимыми тенями за камнями и стволами старых берез, залегли в мелкие ямки, затаились, стараясь не выдать себя ни шорохом, ни вздохом. Кора березы, за которой прятался Избор, от ветра покрылась тонким инеем, пальцы княжича, казалось, примерзали к обледеневшему дереву. От холода зубы стучали, одежда давно перестала греть, а мысли сбивались, путаясь меж собой. К рассвету Избор уже мечтал об условленном крике атаки, который позволит его онемевшему телу выпрямиться, расшевелить ноги, отлепиться наконец от ставшей уже ненавистной березы. Всю ночь, выглядывая из-за древесного ствола, княжич видел мерцающие огни на другой стороне озера — там, в усадьбе на небольшом полуострове, войска Хьюсинга и Хельсинга жгли костры. Закрывая глаза, Избор будто видел их — полыхающие жаром, дарящие тепло и уют. Видел воинов вокруг них, протянутые к огню ладони, пар, поднимающийся от высыхающей одежды, блики пламени, превращающие все лица в одно — знакомое и чужое одновременно.
От ощущения недостижимого тепла становилось еще холоднее. Избор разлеплял смыкающиеся веки, косился на брата, пристроившегося справа от него, возле высокого серого валуна. Остюг кутался в тулуп, губы казались совсем белыми, с шапки надо лбом бахромой свисал иней. Гримли не оставлял его, выполняя приказ своего конунга, — похоже, Олав дорожил своим воспитанником…
Слева от Избора и немного позади, за заваленным снегом кустом, напоминающим огромный сугроб, вкопавшись в снег, лежали Латья, Боремир и Изъяслав. Ночью они о чем-то перешептывались, — до княжича доносился едва слышный смех. Их веселье раздражало Избора. Княжичу мнилось — засмеются еще чуть громче, и тотчас же на полуострове вспыхнут множеством ярких глаз факелы, потекут длинной огненной змеей к их берегу, скрывая за своим красным блеском темные фигуры врагов. Несколько раз Избор шипел сквозь зубы, призывая Латью заткнуться, и к утру его усилия увенчались успехом — разговорчивые дружинники примолкли. Хотя, может, они просто устали и замерзли. Как бы там ни было, Избора радовало их молчание.
Когда темнота сменилась серым предрассветным сумраком, Избор обнаружил впереди, за деревьями, еще нескольких знакомцев — людей Бьерна и Орма.
Тощего Кьетви трудно было с кем-нибудь спутать. Поймав взгляд Избора, Кьетви усмехнулся, показал княжичу поднятый вверх большой палец. Осыпавшийся с березы снег припорошил его плечи и согнутую спину, скопился белой маковкой на шапке. Средь других льнущих к укрытиям людей Избор попытался разглядеть Бьерна.
Не нашел.
Выдохнул, по очереди приподнял сперва правую ногу, потом левую, стряхнул с лыж налипший снег. Гисли он оставил еще в лесу, до того как вышли к озеру, — в битве они могли только помешать…
Впереди зашевелились, Кьетви напряженно вытянул шею, поднял вверх руку — раскрытой ладонью к княжичу. Избор повторил его жест, предупреждая о готовности тех, что стояли позади. Краем глаза заметил, как взметнулась вверх ладонь Гримли, как закопошился, выбираясь из-под тяжелого тулупа, Остюг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Избор любил брата. В детстве, когда тот, еще совсем маленьким глуздырем, прыгнул в реку с обрыва и напоролся на подводную рогатину, он нес брата до дома на руках. По сию пору ему помнилась струящаяся по ноге Остюга кровь, дрожь тоненького тела, холодные капли, падающие с волос, и собственный страх, заставляющий Избора не чуять тяжести. Тогда княжич испугался, что потеряет брата, что тот уйдет, исчезнет в пустоте и больше не вернется — такой доверчивый, глупый, назойливый и любимый.
Но лишь теперь Избор осознал — то, чего он так боялся в Альдоге, случилось тут, в урманских землях. Остюга больше не было. Пред ним стоял чужой мальчишка с урманским именем Рюрик. У Остюга были братья и сестры, у Рюрика их не было. Остюг не умел и не хотел убивать, Рюрик — учился. Остюг мог заплакать от боли или обиды, Рюрик — никогда. Но взгляд Избора все-таки тянулся к тому, кто раньше назывался его братом, ощупывал тонкую фигуру, ловил каждое движение.
Люди Олава решили переночевать в усадьбе, чтоб поутру двинуться в путь. Черный конунг ждал их в Хейдмерке, затем намеревался пойти в Эйду на озеро Эйя, где, по слухам, собирались коротать зиму дети Гендальва. На эту ночь полупустая воинская изба наполнилась голосами и шумом, Пришедшие охотно рассказывали о пути, о жизни в Вестфольде, обменивались подарками, хвастали друг перед другом оружием. Рюрик держался поближе к Гримли и совсем не обращал внимания на Избора. Зато охотно откликался на шутки своих новых приятелей, сам подшучивал — по-мужски грубо и жестко. Из оружия при нем был короткий гаутский меч и легкий топор для метания. И то, и другое он отстегнул от пояса, положил на лавку подле себя, сам влез на нее с ногами, уткнулся подбородком в колени.
Избор не стал приставать к брату с расспросами или разговорами — если он решил назваться Рюриком и отказаться от прошлого — его дело. В урманских землях Избор научился терпению. Рано или поздно каждому делу приходит свой черед, значит, выпадет и такой день, который приблизит к нему брата. Тогда наступит и время разговоров.
Однако сидеть с ним рядом и молчать, когда в горле клокочут вопросы, а руки сами тянутся обнять его, Избор не мог. Поэтому поднялся и выскользнул на двор — походить, подумать.
В вечернем свете снег казался не белым — голубым. Укрывал землю ровным слоем, серебрился мелкими искрами. Выходя, княжич забыл накинуть теплый полушубок, поежился, растирая плечи. Со снегом ночи стали заметно холоднее — еще немного и грянут зимние морозы, не столь жестокие, как в Гарде, однако их силы вполне хватит сковать льдом тихие реки и озера…
Скрипнула дверь хозяйской избы — новенькая, еще пахнущая свежей смолой, — выпустила на мороз закутанную в длинную шубу фигуру Халля. Избор приветственно помахал Халлю рукой, но тот, не заметив княжича, засеменил прочь, исчез за воротами. Неизвестно почему, — вроде и любопытства не было, — Избор двинулся следом. У ворот остановился, заслышав негромкие голоса. Один был Халля, другой Избор не раз слышал, но имени обладателя не помнил.
— Возьмешь бочонок меда из запасов, отнесешь в воинскую избу. А корову резать не будем, они с утра уходят, так незачем попусту добро переводить, — объяснял работнику Халль. Заговорил еще что-то про дрова и про сторожей, которых надо обойти, проверить, чтоб не спали…
— Ты приехал за мной?
От раздавшегося за спиной высокого мальчишеского голоса Избор чуть не подпрыгнул. Обернулся, хотел было протянуть руки, чтоб обнять брата, однако вовремя остановился. Кивнул.
— Я не вернусь в Альдогу, — исподлобья изучая лицо Избора, сказал Остюг.
— Почему?
Как трудно давались Избору слова! Взвешивал каждое, будто жадный торгаш крупицы соли. Прежде чем вымолвить, обдумывал по три раза — боялся спугнуть хрупкое доверие мальчишки, которого знал все тринадцать лет его жизни.
Остюг неопределенно пожал плечами. Полушубок на его груди распахнулся, открывая взгляду Избора шейный оберег с витиеватыми рунами. Избор уже научился разбираться в оберегах. Этот означал принадлежность к роду конунга Вестфольда.
— Мне нравится тут, — снег скрипнул под ногами Остюга. Мальчишка присел на корточки, сгреб его в ладошку, смял маленький снежок, запустил в сторону леса. — Я не хочу возвращаться. Может, когда-нибудь потом, когда стану сильным конунгом…
Белый комок исчез в темноте.
Избору хотелось спорить с братом, объяснять, что он еще не знает, каково жить здесь, где на каждом клочке земли сидит свой конунг и все они то и дело грызут друг другу глотки, будто бешеные псы, не жалея ни себя, ни своих людей. Хотелось сказать, что за время пути по неприветливым урманским лесам он видел множество камней с упоминаниями похороненных в лесной глуши и всеми забытых ярлов, конунгов, воинов. Хотелось втолковать глупому мальчишке, что предстоящая битва с братьями Гендальва — не шутки, не детские страшилки, которые Остюг любил слушать в Альдоге вечерами, когда Гюда садилась у его постели и принималась стращать малыша сказками. Хотелось…
— Не бойся, — словно подслушав мысли брата, сказал Остюг, отряхнул влажные от растаявшего снега ладони. — Я уже бывал в битвах. Осенью на Гейрстадир напали люди из Раумарики. Я умею защищать себя. После той битвы Олав дал мне новое имя и сказал, что я стал его воспитанником.
— Я не боюсь, — усмехнулся Избор.
Это «не бойся» осталось еще от прежнего ласкового Остюга, отцовского любимца и баловня всех альдожских бабок и тетушек. От воспоминания пахнуло теплом, в груди уютно свернулся пушистый комочек. Осторожно, словно боясь спугнуть редкую птицу, Избор положил ладонь на плечо брата, провел вниз к локтю. Остюг недовольно нахмурился. Меняя тему, спросил:
— Это правда, что Бьерн, сын Горма Старого, служил тебе?
Вряд ли Бьерн служил Избору. Он приносил клятву верности, но оставался сам по себе. Однако, не желая разочаровывать брата, Избор согласно кивнул:
— Да.
— Здорово.
И «здорово» было прежним…
— А правда, что ты воевал в войске Черного конунга в Золотой усадьбе?
— Правда.
— И ты видел, как сражается Бьерн?
— Я сражался рядом с ним.
— Ух!
Не скрывая восхищения, Остюг опять присел на корточки, скатал снежок, бросил к лесу. Вздохнул:
— Гримли говорит, что Бьерн — лучший воин в северных и восточных землях. Что, когда ему было тринадцать, он выследил и, по очереди, вырезал весь хирд Эйра — ярла из Долин, который надругался над его матерью. Он в одиночку шел за Эйром всю осень и зиму, жил в лесу. Я слышал, что последним он убил самого Эйра. Он вызвал Эйра на битву и при всех зарубил его, как жирную беспомощную свинью. А Эйр был хорошим воином. После этого его стали называть Губителем Воинов…
Избор простоял бы у ворот всю ночь, и день, и еще ночь, лишь бы подольше видеть брата, слышать его голос, чувствовать рядом теплое дыхание, смотреть, как он ловко лепит снежки и бросает их в ночную тьму. И пусть при этом он болтает хоть о Бьерне, хоть об Олаве-конунге, только бы не молчал, и не резал по живому, как при встрече: «Я — Рюрик Гейрстадира! »
— Ты вернешься в Альдогу? — неожиданно поинтересовался Остюг.
Перед глазами Набора всплыла утекающая в туман альдожская пристань, одинокая фигура отца — беспомощного и постаревшего в своем горе.
— Да.
— Когда?
Показалось Избору или впрямь брат мечтал поскорее выпроводить его с урманской земли? Проверяя свою догадку, Избор вскользь заметил:
— Не знаю. Когда найду Гюду.
Хотел было добавить: «И уговорю тебя», но промолчал, проглотив вертевшиеся на языке слова.
— Зачем она тебе? — искренне удивился Остюг. Поморщился. — Она ведь просто женщина.
— Она — моя сестра.
— Она — рабыня.
— И моя сестра, — упрямо повторил Избор. Остюг подумал, поковырял носком сапога снег, вырыл маленькую черную ямку. Неохотно согласился:
— Как знаешь…
В усадьбу вернулся Халль. Приветливо улыбнулся обоим братьям, поняв, что будет лишним, прошмыгнул мимо ворот. Его появление спугнуло Остюга — взгляд похолодел, движения стали резче, в прямую спину будто кол вогнали.
— Удачи тебе, — направляясь к избе, пожелал он Избору.
— И тебе…
Дождавшись, когда мальчишка скроется за дверью, Избор пошел следом. Скользнул в душный гомон и полумрак, прищурился, отыскивая Бьерна. Взгляд скользнул по веселому лицу Латьи, зацепился за сухое, озабоченное — Кьетви.
Бьерн оказался на длинной лавке в конце избы. Сидел рядом с Гримли. Вестфольдец что-то объяснял ему, Бьерн кивал. Отросшие косицы подпрыгивали при каждом кивке, змеями соскальзывали на его плечи. Одной рукой Бьерн оглаживал клевец у себя на коленях, другой — упирался в лавку. Темные глаза ярла смотрели куда-то в стену, мимо людской суеты.
Избор протиснулся к ярлу, сел рядом. Улучив момент, негромко, но уверенно шепнул:
— Утром мы пойдем с Гримли. Я не отпущу брата. Не поворачивая головы, Бьерн кивнул.
— Я не хочу, чтобы он вступал в битву, — пояснил Избор, — Он еще мальчик.
Слабая улыбка скользнула по губам ярла. Прерывая болтовню Гримли, он снял руку с клевца, хлопнул ладонью о колено. Посланец Олава замолчал.
— Он уже воин. Битвы — его удел. Ты ничего не сможешь с этим поделать, — сказал Бьерн.
— Тогда я буду драться рядом с ним и смогу защитить его.
Бьерн покачал головой и, точь-в-точь как недавно Остюг, произнес:
— Как знаешь…
Утром отряд покинул усадьбу. А спустя четыре дня они вошли в Хейдмерк, где собирал свои войска Черный конунг.
Их появлению Хальфдан обрадовался. По-дружески обнял Бьерна, похлопал по плечу:
— Сочувствую твоему горю, ярл.
Иэбор догадался — речь шла об Орме. Странно — пока Белоголовый был жив, меж Бьерном и ним словно искры пробегали и не было никакой дружбы, а стоило Орму умереть, как все принялись выражать Бьерну соболезнования, будто он потерял если не родича, так, во всяком случае, лучшего друга.
— Мы похоронили его со всеми почестями, положенными великому воину, — сказал Хальфдан. — На его кургане стоит камень с рунами. Я просил вырезать эти руны в память о нем.
— Благодарю тебя, конунг, — ответил Бьерн.
Затем подошла очередь Избора. Хальфдан подступил к княжичу, улыбнулся. Улыбка показалась Избору натянутой, она будто прилипла к бесстрастному лицу Черного конунга.
— Я сомневался в тебе, но ты вернулся, Избор из Альдоги. — Конунг потрепал его по плечу. — Я рад, что мои сомнения были напрасны.
Рука у Хальфдана оказалась тяжелой. В ответ Избор вежливо склонил голову, показывая, что по-прежнему верен клятве и готов послужить Черному. Неприятное чувство от улыбки конунга стерлось куда более приятным — краем глаза Избор заметил брата, восхищенно и завистливо наблюдающего за ними из толпы воинов.
— Мне жаль, что твой ярл, Вадемир Храбрый, ушел в Вальхаллу от рук детей Гендальва. Он был хорошим воином, — произнес конунг.
Сочувствие запоздало — раньше Избор хоть и редко, но вспоминал Вадима, а нынче время стерло его из памяти, оставив лишь смутный силуэт.
— Я постараюсь, чтоб ему не было слишком одиноко в Вальхалле, — привычно ответил Избор, намекая, что вскоре отправит убийц Вадима вслед за ним. У урман подобное бахвальство было в почете. Черный оценил ответ, заулыбался уже более искренне:
— Ты быстро учишься, сын Гостомысла. Придешь вечером на совет.
Вернул лицу прежний, невозмутимый, вид и в сопровождении своих хирдманнов направился прочь. Длинный плащ волочился за конунгом по снегу, стирая его следы.
Избор огляделся. Здесь, с Хальфданом, оказались многие старинные знакомцы. Были и альдожане, уцелевшие в давней битве с детьми Гендальва. Кое-кто из хирда Вадима, около десяти человек Бьерна, трое — Энунда, пятеро — самого Избора. Последние мяли в объятиях счастливого Латью, трясли его, расспрашивали о чем-то.
Бьерн стоял в сторонке рядом с Хареком Волком — Избор удивился, что Волк жив, последняя встреча предвещала Хареку мало хорошего.
Берсерк опирался на палку, его горло обручем перерезал красный, еще свежий шрам. Оставив альдожан тормошить Латью, Избор подошел ближе.
— Сперва Черный обвинял твоего князя… Потом… ее… Объявил награду за ее поимку. Назвал ее убийцей и ведьмой… Но… верю ей, — услышал он голос Волка.
Желтоглазый урманин стоял спиной к Избору, голос доносился глухо, как из бочки. Или он так изменился из-за раны, рассекшей шею?
Княжич подступил еще ближе. Волк почуял его приближение, обернулся, мазнул желтыми зрачками по лицу княжича. Не собираясь таиться, продолжил беседу с Бьерном:
— Она не собиралась убивать меня, просто отправила за Белоголовым. И я был там, я шел за ним, я чуял его запах, я даже увидел его, но он не захотел возвращаться. Он сказал, что здесь его никто не ждет, а там его будет ждать Ингигерд. Сказал, что если ты не простил его, то, возможно, она — простит.
— Ты сказал об этом Черному?
— Ты знаешь Полу-дана. Он не верит никому, кроме собственных глаз и мыслей. Я пытался его убедить. Но когда нашли убитого Ари и яму без пленника — мои слова стали так же пусты для конунга, как шум ветра в соснах…
Сзади к Избору подскочил Латья, вцепился в плечо. Разгоряченное лицо дружинника сияло, голос срывался от восторга:
— Здесь Боремир, Изъяслав, Антей, Орхип… Они все живы! Слышишь, князь?!
Избор слышал. Но радоваться столь же искренне, как Латья, — не мог. Потому что вновь услышал странное имя Ингигерд и еще потому, что, оборачиваясь на Латью, мельком задел взглядом лицо Бьерна, увидел его глаза и обжегся плещущей в них болью.
Ближе к середине зимы ударили морозы. Даже обычно слабо подмерзающая Стрейсшен покрылась толстой коркой льда. Ее берегом, а иногда и прямо по замерзшей реке, Хальфдан повел свое войско к озеру Эйя. Напасть на лагерь детей Гендальва он решил на рассвете, когда солнце, едва зацепившись за верхушки редких береговых деревьев, позолотит заледеневшую равнину озера.
Воины Хальфдана подкрались к берегу ночью, прилепились невидимыми тенями за камнями и стволами старых берез, залегли в мелкие ямки, затаились, стараясь не выдать себя ни шорохом, ни вздохом. Кора березы, за которой прятался Избор, от ветра покрылась тонким инеем, пальцы княжича, казалось, примерзали к обледеневшему дереву. От холода зубы стучали, одежда давно перестала греть, а мысли сбивались, путаясь меж собой. К рассвету Избор уже мечтал об условленном крике атаки, который позволит его онемевшему телу выпрямиться, расшевелить ноги, отлепиться наконец от ставшей уже ненавистной березы. Всю ночь, выглядывая из-за древесного ствола, княжич видел мерцающие огни на другой стороне озера — там, в усадьбе на небольшом полуострове, войска Хьюсинга и Хельсинга жгли костры. Закрывая глаза, Избор будто видел их — полыхающие жаром, дарящие тепло и уют. Видел воинов вокруг них, протянутые к огню ладони, пар, поднимающийся от высыхающей одежды, блики пламени, превращающие все лица в одно — знакомое и чужое одновременно.
От ощущения недостижимого тепла становилось еще холоднее. Избор разлеплял смыкающиеся веки, косился на брата, пристроившегося справа от него, возле высокого серого валуна. Остюг кутался в тулуп, губы казались совсем белыми, с шапки надо лбом бахромой свисал иней. Гримли не оставлял его, выполняя приказ своего конунга, — похоже, Олав дорожил своим воспитанником…
Слева от Избора и немного позади, за заваленным снегом кустом, напоминающим огромный сугроб, вкопавшись в снег, лежали Латья, Боремир и Изъяслав. Ночью они о чем-то перешептывались, — до княжича доносился едва слышный смех. Их веселье раздражало Избора. Княжичу мнилось — засмеются еще чуть громче, и тотчас же на полуострове вспыхнут множеством ярких глаз факелы, потекут длинной огненной змеей к их берегу, скрывая за своим красным блеском темные фигуры врагов. Несколько раз Избор шипел сквозь зубы, призывая Латью заткнуться, и к утру его усилия увенчались успехом — разговорчивые дружинники примолкли. Хотя, может, они просто устали и замерзли. Как бы там ни было, Избора радовало их молчание.
Когда темнота сменилась серым предрассветным сумраком, Избор обнаружил впереди, за деревьями, еще нескольких знакомцев — людей Бьерна и Орма.
Тощего Кьетви трудно было с кем-нибудь спутать. Поймав взгляд Избора, Кьетви усмехнулся, показал княжичу поднятый вверх большой палец. Осыпавшийся с березы снег припорошил его плечи и согнутую спину, скопился белой маковкой на шапке. Средь других льнущих к укрытиям людей Избор попытался разглядеть Бьерна.
Не нашел.
Выдохнул, по очереди приподнял сперва правую ногу, потом левую, стряхнул с лыж налипший снег. Гисли он оставил еще в лесу, до того как вышли к озеру, — в битве они могли только помешать…
Впереди зашевелились, Кьетви напряженно вытянул шею, поднял вверх руку — раскрытой ладонью к княжичу. Избор повторил его жест, предупреждая о готовности тех, что стояли позади. Краем глаза заметил, как взметнулась вверх ладонь Гримли, как закопошился, выбираясь из-под тяжелого тулупа, Остюг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37