А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Откуда у вас эти сведения? По линии Киевского центра?— Нет. Это информация… Николая Николаевича, — выразительно понизил голос Начальник контрразведки.— Да. Источник надёжный. Известите об этом Антона Ивановича Деникина.Какое-то время Кольцов снова не мог разобрать ни одного слова, хотя и слышал голоса. Затем прозвучали шаги, и Щукин совсем близко произнёс:— Совсем даже наоборот, Владимир Зенонович! Киевский центр действует, и довольно активно. Постигшая его неудача почти не отразилась на боевом ядре… Днями пошлю туда своего человека и после этого доложу вам более подробно.Вероятно, Щукин расхаживал по кабинету, потому что голос его опять медленно удалился. Тогда Кольцов слегка приоткрыл дверь — из кабинета этого не могли увидеть, так как её скрывала тяжёлая портьера.— …И надо помочь! — в ответ на какую-то фразу Щукина с директивными нотками в голосе сказал Ковалевский. — Будем помогать — сможем и требовать. А требовать надо одного — всемерной активизации действий. Всемерной активизации! Я вас прошу, Николай Григорьевич, доведите до генерала Деева мою точку зрения: пусть на этом не экономит!.. Сколько просит Киевский центр?— Переправлять деньги через линию фронта нет необходимости, — отчётливо произнёс полковник. — Я прошу вас, Владимир Зенонович, подписать это письмо.Сухо прошелестела бумага, и наступила пауза: вероятно, Ковалевский водружал на нос пенсне.— Кому оно адресовано? — спросил командующий.— Одному ювелиру. Он уже передавал крупные суммы денег на нужды Центра. Но ему нужны гарантии, — с усмешкой в голосе сказал Щукин.— Он что, в Киеве?.. — не то усомнился, не то удивился Ковалевский. Дальнейших слов Кольцов не мог расслышать, так как сзади до него до-нёсся радостный голос Микки:— Павел Андреевич! Павел Андреевич!Кольцов поспешно отпрянул от кабинетной двери, торопливо — как ни в чем не бывало — прошёл в приёмную.Микки был в приёмной не один. Рядом с ним стояла очень миловидная стройная девушка лет восемнадцати в широкополой соломенной шляпке; казалось, она только-только вернулась с пляжа.— Познакомьтесь, Павел Андреевич! — излучая галантность, сказал Микки Кольцову. — Дочь полковника Щукина.— Таня, — солнечно улыбнулась Кольцову девушка и сделала изящный книксен.Уверенные жесты, стройная, но не хрупкая фигура, крепкие плечи-все это сразу бросилось в глаза Павлу. Таня решительно не походила на изнеженную барышню, какой, по его мнению, должна была быть дочь полковника Щукина. В лице её, ещё очень юном, но с явно определившимися чертами, проглядывала устойчивая уверенность; тёмные глаза под густыми чёрными бровями излучали дружелюбие, и взгляд их был, как у Щукина, нетерпеливый и прямой — в упор… В затянувшейся паузе, пока Кольцов рассматривал девушку дольше, чем позволяли приличия, она не отвела в сторону взгляда, только что-то словно дрогнуло в глубине её зрачков и померкло, но не сразу.Наконец Павел отвёл глаза и запоздало представился:— Павел Андреевич… Кольцов. Право, если бы я знал, что у Николая Григорьевича такая дочь, я бы непременно попросился под его начало.— Уверена, что вы бы прогадали. Здесь у вас всегда люди и, должно быть, интересно. А у папы на окнах решётки и затворническая работа, — открыто, с интересом рассматривая Кольцова смутными глазами, сказала Таня. — Я о вас много слышала, Павел Андреевич. От папы.Кольцову понравилось, как Таня просто, не жеманно вела разговор. Обыкновенно в её возрасте стараются казаться умней и значительней, подлаживаются под других. А здесь — простота без вызова, без надумки.— Я так недавно здесь, что смею надеяться: папа не говорил обо мне плохо, — с мимолётной улыбкой сказал Кольцов.— Он рассказывал о ваших подвигах. Мне они показались намного интереснее подвигов Козьмы Крючкова.— Папа все преувеличил, мадемуазель.— Ну что ж, в таком случае я рада, — тоже с лёгкой ироничной великодушностью ответила Таня. — У папы склонность преувеличивать все плохое, хорошее — редко.— Профессиональная склонность, мадемуазель, — на этот раз с открытой приязнью улыбнулся Кольцов.Ему все больше нравилась Танина манера держаться свободно, непринуждённо, говорить без колебаний то, что хотелось сказать, смотреть прямо, не отводя глаз. Предельная раскованность чувствовалась в каждом Танином жесте, в каждом слове, пленительная естественность, свойственная обычно натурам собранным, сильным и цельным.Бившее в окно солнце обливало Таню, обрисовывая с подчёркнутой чёткостью её Силуэт, а лицо, затенённое полями шляпы, казалось немного таинственным, в глубине же глаз что-то переливалось, мерцало.«Необычная девушка, — подумал Кольцов. — Да, необычная, солнечная…»Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Кольцову казалось, что взгляд Таниных глаз медленно втекает в его глаза. «Что это со мной?»— встревоженно подумал Павел. А Таня отвела, вернее, заставила себя отвести глаза в сторону Микки и, мило улыбнувшись, спросила:— Что с вами, Микки? Вы уже графин воды выпили.— Слишком жарко сегодня — смутился Микки, и рука его, потянувшаяся было за графином с водой, остановилась на полпути.— Пожалуй, да, — великодушно согласилась Таня и посмотрела в окно. — Вероятно, гроза будет. Смотрите, какие на горизонте тучи. — Прищурившись, она помолчала, потом сказала тихо, мак будто одному Кольцову, стоявшему рядом: — В детстве я жила у тёти под Севастополем и любила встречать грозу на берегу моря… Вы когда-нибудь видели море, Павел Андреевич? — Имя Кольцова она произнесла на какой-то особой, задушевной ноте.— Конечно… — Кольцов чуть было не сказал: «Я вырос на море», но тут же спохватился: — Я бывал в Севастополе…— Вот как? — озаренно взглянула она на Кольцова. — А я училась там… Это удивительный город…Таня ещё что-то говорила о Севастополе, но Кольцов теперь уже почти не слушал её. Он ругал себя за то, что забылся и чуть не произнёс того, чего наверняка невозможно было бы поправить. Ведь скажи он, что вырос в Севастополе, и это было бы равносильно провалу. Он с ужасом представил, как Таня с беспечной простотой говорит отцу: «А знаешь, папа, Павел Андреевич вырос в Севастополе, может, мы даже встречались!» Представил взгляд Щукина — цепкий, проницательный… Небольшое сопоставление с биографией сына начальника Сызрань-Рязанской железной дороги и…Чутко уловив внезапную перемену в настроении Кольцова, Таня оборвала свой рассказ, сказала:— Знаете, я не буду ждать папу! — и, озорно, совсем по-девчоночьи тряхнув головой, с вызовом добавила: — Я и заходила-то к папе только затем, чтобы он показал мне вас. — И Таня стремительно направилась к выходу из приёмной.Кольцов заспешил ей вслед и, опережая движение Таниной руки, распахнул перед нею дверь, пропуская её вперёд.На лестнице Таня замедлила шаги и, полуобернувшись к Кольцову, лукаво кивнула:— На днях мы наконец закончим ремонт дома и попытаемся принимать. По пятницам. Буду рада, если вы навестите нас.— Благодарю! — учтиво склонил голову Павел и, немного помедлив, от души добавил: — С удовольствием!Уже у самого выхода из здания она ещё раз повторила:— Смотрите же. — И из глаз её брызнули весёлые солнечные зайчики. — Вы дали слово?.. В пятницу!Кольцов ещё несколько мгновений постоял внизу, у лестницы, смутно предчувствуя важность этой встречи. Ему даже показалось, что он был обречён на эту встречу с Таней. И от этого ощущения неотвратимости сегодняшнего знакомства в сердце Павла вошла какая-то печальная радость… Чтобы успокоиться и прийти в прежнее, спокойно-насторожённое расположение, ему нужно было время. Но сколько? Мгновение? День? Павел не знал.В приёмной Микки многозначительно сказал ему:— Ну, Павел Андреевич! Похоже, я присутствовал при историческом событии… Между прочим, я знаю её давно, по гимназии. Обычно — само равнодушие. И вдруг…— Полковник не выходил?! — резко оборвал его Кольцов.— Ещё нет, господин капитан! — уже официальным тоном ответил слегка обиженный Микки. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Получив доставленный по эстафете пакет из Харькова, Красильников отправился к Фролову. После двух совершенно бессонных ночей Фролов с час назад прилёг прямо в кабинете на диване, наказав разбудить его, если случится что-то важное. Полученный пакет несомненно относился к категории наиважнейшего, но, увидев, какое измученное у Фролова лицо, как страдальчески он морщит лоб, как будто и во сне обдумывает что-то неотложное и трудное, Красильников замялся у порога, заколебался: стоит ли будить, может» подождать немного? Но, подумав, что вестей из Харькова Пётр Тимофеевич ждал с особым нетерпением, решительно прошагал к дивану и тихонечко тронул Фролова за плечо.Фролов тотчас же сбросил ноги с дивана, сел, провёл рукой по лицу и, словно бы стерев этим коротким движением остатки сонной расслабленности, сразу уставился острым взглядом на изрядный потрёпанный конверт.— По эстафете. Из Харькова, — кратко пояснил Красильников.Нетерпеливо разорвав конверт, Фролов вынул несколько бумажек и, перелистывая их, стал быстро просматривать. По тому, как размягчалось, словно разглаживалось, его лицо, Красильников понял: пришли очень радостные вести.— Ну, Семён, все-таки удача! — подтвердил его мысли Фролов. — У Ковалевского действительно появился новый адъютант… — Он сделал короткую, выразительную, паузу, прежде чем продолжить: — Павел Андреевич Кольцов.Красильников не удержался от возгласов:— Скажи, куда вознёсся крестничек! Ну, молодцом, братишка! Я и говорил — вылитый беляк. Видно, не мне одному он так показался!А Фролов думал о том, что ещё несколько дней назад Лацис снова справлялся о Кольцове, с надеждой спрашивал, не получили ли о нем каких-либо вестей. Теперь он может доложить Лацису о том, что вести есть. Хорошие вести!..Одно из присланных Кольцовым донесений озадачило Фролова больше всего.«В Киеве активно действует контрреволюционная организация, именуемая Киевский центр. Её субсидирует ювелир, фамилию или какие-либо его приметы установить не удалось. По всей видимости, он проживает или находится в настоящее время в Киеве.В ближайшие дни в Киев направляется сотрудник контрразведки для активизации Киевского центра. По заданию Щукина навестит ювелира…Старик.И все! Никаких подробностей. Ни фамилии, ни примет, которые бы дали хоть какую-то конкретность началу поиска.Ювелиров в городе немало. Некоторые, правда, бежали, но иные остались. Один из них — самый опасный враг. Как же узнать, кто именно? Как выявить его? Как узнать того неизвестного щукинского посланца, который не сегодня-завтра придёт в город? А может быть, уже пришёл?В маленьком кабинете Фролова стало совсем сизо от табачного дыма, можно было и не курить, просто вдыхать этот загустевший, настоянный на дыме воздух. Фролов наконец подошёл к окну и распахнул его настежь.Угас летний день. Затихал город, и по углам неосвещённых улиц копились, сгущаясь все больше и больше, синеватые сумерки. Малиновый свет преклонённого к горизонту солнца переливно отражался в стёклах домов, пропитывал червонными бликами дали. От раскалённых камней тянуло застоявшимся жаром.Покончив с дневными заботами, спешили куда-то горожане: одни — домой, чтобы отдохнуть от суеты и забот, другие — к друзьям поделиться тревогами и сомнениями о том, что происходит вокруг, третьи… Быть может, вот в этой толпе идёт сейчас по городу тот самый ювелир, конечно, так же бедно одетый, стремящийся слиться с нею, затеряться в будничной сутолоке… Интересно, какой он облик принял? Может быть, вон того человека в серой потрёпанной шинельке, так браво размахивающего руками? Или вон того, судя по всему, довольного собой господина, что промелькнул на лихаче. Какие они, люди, состоящие в Киевском центре? Эти незаметные серые пауки, неутомимо и расчётливо плетущие нити заговора, стремящиеся опутать мелкой, ядовитой паутиной весь город, чтобы в нужный для них момент неожиданно выскользнуть из своих углов и залить улицы Киева кровью.Фролов отошёл от окна и, заложив руки за солдатский ремень, стал медленно прохаживаться по кабинету. И хотя в кабинете стало темно, Фролов не зажигал света. Прикуривал одну от другой тощенькие папиросы. Думал.Значит, Киевский центр… О его существовании чекисты догадывались давно. Чувствовали, что он есть, что он где-то рядом, продуманно законспирированный, укрывшийся за толстыми стенами богатых особняков, мещанских домишек, за тяжёлыми гардинами окон домов, подслеповатых, с виду безобидных хаток на тихих городских окраинах. Как зверь перед прыжком, враг копил силы и только время от времени, как бы пробуя их, давал о себе знать то взрывом, то поджогом, то убийством из-за угла. Но чекисты понимали, что все это не главное, что единичные случаи, быть может специально рассчитанные на то, чтобы распылить их силы на мелочи и за этими мелочами скрыть то главное, что готовилось, что висело в воздухе, чувствовалось в наэлектризованной обманчивой тишине. Сколько раз чекистам казалось: вот-вот они ухватятся за нить, которая приведёт к самому гнезду заговорщиков. И каждый раз эта нить оказывалась непрочной, обрывалась, оставляя в руках клочки каких-то сведений, событий, имён. Но всего этого было слишком мало для того, чтобы добраться до сердца заговора.Вот уже несколько дней Фролов казнил себя за оплошность с Загладиным. Не понял сразу, насколько это серьёзно. Не допросил сам, доверил все Красильникову. В результате ещё одно подтверждение существования крупного антисоветского заговора — и ничего больше.Размышляя над донесением Кольцова о ювелире, Фролов понимал, какой отчётливой логики, продуманности и осторожной изворотливости потребует проверка этих сведений. Он чувствовал, что благодаря Кольцову держит в руках самую главную нить, но как ко всему этому подступиться, ещё не знал. Вот и морил себя табачным дымом, нервно вышагивал по кабинету, сопоставлял факты, размышлял.…Половину следующего дня Красильников занимался выявлением проживающих в Киеве ювелиров. Пришёл к Фролову в кабинет только после обеда, присел, положил на колени фуражку и, отчего-то тяжело вздохнув, пригладил седеющие волосы.— Ну так сколько ювелиров осталось в Киеве? — приступил к делу Фролов.— Вроде двадцать семь. По реестру шестнадцатого года было шестьдесят два, но которые померли, которые драпанули, — стал обстоятельно докладывать Красильников, положив перед Фроловым исписанный крупными каракулями список.Фролов стал внимательно просматривать фамилию за фамилией и тихо, похоже сам с собой, разговаривать.— «Самсонов… Фесенко… Сараев…» Кого же из них можно считать вне подозрений? — невозмутимо называл он фамилии ювелиров, и это было похоже на перекличку.— А никого. Предлагаю всех подозревать и за всеми установить слежку,— не раздумывая сказал преисполненный ретивой решительностью. Семён Алексеевич. — К кому-то же он придёт, гость с той стороны!— Придёт, конечно. К одному из двадцати семи. Это верно. «Будченко… Черевичин… Полищук… Шагандин…» — продолжал читать список Фролов.— Гм-м… А куда ему деваться? — Красильников не понял, одобряет или нет его план Фролов. — Так ведь?— Так, конечно. Только пассивно это очень, Семён. Допусти мы малейшую ошибку — и все, и опять, как с Загладиным… — Фролов снова уставился в список: — «Шварц… Доброхотов… Либерзон…»— А что ты предлагаешь? — нетерпеливо спросил Красильников.— То же, что и ты: установить за всеми слежку. Это правильно, — сухо сказал Фролов, не желая дискутировать напрасно. — Но не ждать, пока рыба попадёт в сети, а самим её искать.— Как? — С прежней решительностью Красильников пытался докопаться до сути.— Если бы я знал… — вздохнул Фролов. — Вот, к примеру, Шварц или Доброхотов. Что за люди? Как жили, как живут сейчас? Какие у них были доходы?Семён Алексеевич заглянул в список через плечо Фролова.— Шварц? Парализованный. Его петлюровцы избили, второй год не поднимается с постели. А Доброхотов — это штучка. Когда-то ворочал крупными капиталами. У него даже была своя гранильная мастерская.— Вот видишь, Шварц нас может намного меньше интересовать, чем, скажем, Доброхотов… Либерзон — этот что за ювелир? — раздумывая над чем-то, спросил Фролов.— Та боже, это самый никудышный из всего списка! — с простодушной и нетерпеливой досадой воскликнул Семён Алексеевич.— Как это понимать? — поднял строгие глаза на Красильникова Фролов.— А вот так и понимать: самый что ни на есть замухрышистый. У него и магазина-то своего отродясь не было — всю жизнь в найме работал… Не, этот как раз отпадает!..Фролов ненадолго задумался, потом, прищурив глаза, — значит, что-то придумал! — произнёс:— Вот к нему для начала нам и надо пойти!Либерзон жил в конце Миллионной улицы, где с утра до вечера лениво купались в пыли куры. Замкнутый колодец грязного двора был опоясан галереями и переходами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52