— Давай.
Оба закурили и, прежде чем идти дальше, прислушались к вновь усилившейся стрельбе.
— Лютует, гад.
— В новую атаку пошёл.
— Отобьют.
— Отобьют, — уверенно подтвердил Карпухин.
— Далеко ли ещё идти до ваших машин?
— Нет. Пройдём полянку, а там вниз, к овражку, и — на месте.
Раненые вскоре действительно вышли на небольшую полянку. Солнце уже клонилось к закату, по снегу тянулись длинные тени от высоких елей.
— Вон за тем ельником и овражек, — оживился Карпухин. Он опять приостановился и, обернувшись к пехотинцу, спросил: — Устал, поди? Может, помочь?
— Ничего, сам как-нибудь дотащу, ты же говоришь, близко.
— Рядом, — Карпухин поднял руку, чтобы ещё раз указать на ельник, за которым сразу начинался овраг, но откуда-то сверху, как щелчок, глухо прогремел выстрел, и разведчик, схватившись здоровой рукой за живот, медленно повалился в снег. Хотя ещё совсем не ясно было, кто и откуда стрелял, пехотинец сразу понял, что это где-то засел немецкий снайпер.
— Ложись! — крикнул пехотинец.
Но сам уже не лёг, а рухнул в снег, подминая под себя товарища. Снайперская пуля прошла навылет через голову. Пехотинец потянулся на снегу, как спросонья, затем поджал ноги и глубоко вздохнул в последний раз. Третьей пулей убило его товарища. Замыкавшие цепочку артиллеристы поползли было к ели, надеясь укрыться за её густыми ветками, но им не удалось спастись от меткой пули снайпера.
Карпухин медленно перевернулся на спину, в тёплой ещё ладони таял снег и каплями, как слезы, затекал в рукава.
9
Холодные лучи жёлтого закатного солнца скользили по небу, и кустарник вдали, где укрылись немцы, был окутан коричневой дымкой. На взбугрённой снарядами земле зияли воронки. Вывороченные бревна успели покрыться инеем, розовым на солнце и синим в тени; танки уже не дымили, чёрными неподвижными глыбами торчали из снега, а вокруг них виднелись бугорки — это лежали убитые немецкие автоматчики. Ветер засыпал их сухой колючей позёмкой.
Положив бинокль на мёрзлую кочковатую землю, Ануприенко потёр ладони, согревая слегка побелевшие от холода руки. Набухшая изморозью шинель стала тяжёлой и сдавливала плечи. От земли тянуло пронизывающей стужей. Ануприенко оглянулся: не пришёл ли посланный за ручными гранатами Опенька? В окопе его не было, значит, ещё не пришёл. У телефона дремал связист, рядом с ним, сидя на корточках, грелись махоркой разведчики. Двое негромко спорили:
— Я точно говорю: у Гитлера один глаз стеклянный.
— Откуда ты знаешь?
— От людей слышал. Люди, брат, все знают, не то, что мы с тобой. Лежал я в госпитале в прошлом году. В офицерской палате лежал. А соседом по койке был майор без руки. Он все знал. Так вот он мне и рассказал о Гитлере.
— А он-то что, сам видел?
— Нет. Но он от сведущего человека слыхал.
В спор вступил третий разведчик. Хрипловатым баском:
— У Гитлера, я так полагаю, оба глаза стеклянные.
— Это почему?
— Не видит ни черта.
— Тоже от сведущего человека слыхал?
— Чего мне сведущий, я и сам знаю, видел бы, не полез на нас.
Ануприенко улыбнулся. «Тешат души перед боем!».
Над елью неприятным шмелиным жужжанием прошлась автоматная очередь. Срезанная пулей ветка упала к ногам капитана. Он поднял её, покрутил в руках и, ощутив густой, смолистый запах хвои, горько усмехнулся, Провёл острыми иголками по слегка побелевшим на холоде пальцам — укола не почувствовал. «Как дьявольски замёрзли руки!» Бросив ветку, отвернул полы шинели и, спрятав руки в брючные карманы, снова стал напряжённо всматриваться в коричневую полоску кустарника.
Одна за другой, шепелявя, проносились мины и с треском разметывали ельник. Из танков по окопам били бризантными гранатами. Они рвались особенно резко, всплывая чёрными облачками над бруствером и обсыпая солдат смертоносным градом осколков. Облачки разрывов втягивались в гущу леса. Немцы готовились к новой атаке, но сколько Ануприенко ни напрягал зрение, не мог узнать, что делалось в кустарнике, куда, к какому месту стягивали немцы силы. Ожидание атаки становилось томительным и тягостным. Уже более часа длилось обманчивое «затишье», и капитан чувствовал, как тревожное беспокойство овладело им. «Может, пустили автоматчиков в обход? Надо поговорить с Суровым, наверное, у него есть какие-нибудь сведения…» Капитан снова обернулся и приказал связисту соединиться с ротным командным пунктом. Разговаривал недолго. Суров тоже ничего не знал, но на всякий случай усилил фланги и выставил далеко вперёд дозорных. Это несколько успокоило Ануприенко. Он стал мысленно подсчитывать, много ли на батарее осталось боеприпасов и хватит ли их, чтобы продержаться до подхода подкрепления, а подкрепление можно ждать только к ночи, так сообщили из штаба.
Но долго размышлять не пришлось. Атака началась неожиданно плотным артиллерийским обстрелом. С буревым посвистом заметались по опушке разрывы. Даль мгновенно застлалась дымкой, и уже не было ни коричневой ленты кустарника, ни изрытого воронками снега, ни желтовато-белесого предзакатного неба. «Началось!» — облегчённо вздохнул капитан. Было ясно: никакого обхода немцы не предпринимали, опять полезли напролом, и поэтому Ануприенко нисколько не сомневался, что атака будет отбита. Он даже удивился: «На что рассчитывают? Здесь у нас два орудия, четыре пулемёта!» Между тем расчёт у немцев был прост: они послали на лыжах в обход двух снайперов, чтобы те, пробравшись в тыл, вывели из строя орудия и обезвредили командные пункты. Затем — атака. Во время атаки, или вернее под прикрытием атаки, предполагали разминировать бревенчатый настил и пустить танки. Выжидали, когда снайперы достигнут цели, и вот, очевидно, наступила условленная минута.
Вокруг наблюдательного пункта густо рвались немецкие мины. Ануприенко то и дело пригибал голову, прижимаясь щекой к жёсткой, до дрожи холодной земле. Он не заметил, как в окоп вернулся разведчик Опенька и стал рядом с ним.
Немцы вскоре перенесли огонь в глубину, ветер согнал зыбкую пороховую гарь, и снова прояснилась даль. По полю врассыпную бежали автоматчики. Их сразу же увидели все, кто был на наблюдательном пункте. Пока шла артподготовка, немецкие автоматчики успели преодолеть большую половину расстояния между кустарником и лесом и подошли так близко, что даже можно было без труда разглядеть их лица.
Опенька поудобнее расставил локти на бруствере и припал щекой к автомату:
— Ну, костлявые! — озорно крикнул он, взводя курок автомата.
— Как на учениях, — качнул головой Ануприенко.
С флангов строчили наши пулемёты, торопливо, захлёбываясь; немцы тоже вовсю на бегу палили из автоматов. Стреляли трассирующими, для устрашения, и цепочки огненных пчёл стелились над снегом. Под таким огнём лучше стоять в полный рост, чем выглядывать из окопа — по крайней мере ранит в ногу, а не в голову.
Так думал Ануприенко, наблюдая за наступавшим противником. Из кустарника били по нашим пулемётам стоявшие в укрытии танки. На левом фланге смолк пулемёт, и немцы, принуждённые было залечь, снова, улюлюкая, кинулись в атаку.
Внимание Ануприенко привлекли копошившиеся на бревенчатом настиле немецкие солдаты. «Сейчас будут разминировать!» — догадался он. Мгновенно понял, какая опасность угрожала обороне: хотят пустить танки! Первому орудию приказал немедленно перенести огонь на бревенчатый настил. Но немцы не прекратили работы. Начало стрелять по ним и орудие Рубкина. Ануприенко корректировал огонь. Он все ещё был спокоен и уверен в исходе боя. Борьба с сапёрами так увлекла его, что он. не заметил, как немецкие автоматчики подошли почти к самым окопам и теперь готовились к последнему решительному броску. На левом фланге уже завязалась рукопашная. Опенька, сбросив шинель, швырял в немцев из-за спины капитана гранаты. Воротник гимнастёрки у разведчика был расстегнут, и на груди полосатым клином проглядывала залатанная тельняшка.
По каске цокнула пуля. Ануприенко пригнулся. Сыростью и холодом опалило щеку. Выждав минуту, поднял голову и вдруг увидел, как, будто из-под земли, выросла и нависла над бруствером огромная фигура немецкого солдата. Ануприенко отпрянул к стенке и схватился рукой за кобуру. Немец был в пяти метрах. Он бежал грузно, переваливаясь с ноги на ногу, дико таращил налитые кровью глаза и строчил из автомата. Огненное пламя, казалось, дохнуло прямо в лицо капитану; пули прошли над плечом и впились в мёрзлую глину. Кто-то из разведчиков полоснул по немцу из автомата. Немец схватился за живот, согнулся и нырнул головой в снег. Но вместо него появились новые — двое. Затем третий, без каски, лысый.
Было ясно, что немецкие автоматчики прорвались к самым окопам и теперь не избежать рукопашной схватки. В какую-то долю секунды Ануприенко понял это; но он понял и другое, что только смелым контрударом можно сейчас остановить и погнать фашистов назад, к кустарнику. Не обращая внимания на автоматный огонь (немцы, обезумевшие от атаки, стреляли не прицельно, а так, прямо перед собой, будто для шума), Ануприенко взмахнул рукой, крикнул разведчикам: «За мной!» — и полез из окопа навстречу бегущим фашистским автоматчикам.
За всю войну Ануприенко только один раз ходил врукопашную. Это было под Харьковом, во время отступления. Он ничего не помнил — бежал, стрелял, работал прикладом. А после боя старшина рассказывал ему, как он какому-то рыжему немцу разбил прикладом голову, какого-то ефрейтора на бегу тыкал в бок пистолетом, кому-то дал подножку, а потом взобрался на грудь упавшему и наотмашь хлестал его по щекам… Делал все, только не руководил боем, а потом долго корил себя за это: «Какой же я, к черту, командир?!» Но так случилось и теперь. Едва вскочил на бруствер, сразу забыл обо всем. Знакомая только бойцам неодолимая сила бросила его вперёд, и он побежал очертя голову, заботясь лишь об одном — бить, бить вырастающие перед глазами сизые подвижные фигуры немцев. Кто-то обгонял его, кого-то обгонял он. Справа мелькнула полосатая тельняшка. Исчезла. Снова появилась, но уже слева. На какую-то долю секунды Ануприенко остановился — будто гуще стало вокруг, плотнее. Словно прибавилось вдруг наших. Откуда?! И тут же увидел перед собой коренастого немца с широким скуластым лицом. Немец нажал на спусковой крючок, целясь в грудь капитану, но автомат не стрелял. Магазин был пуст. В озлобленных глазах немца — удивление и недоумение. Ануприенко поднял пистолет и тоже раз за разом нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало. В обойме не было ни одного патрона.
Они стояли друг против друга, целясь друг в друга, а вокруг метались люди, кричали, падали. Лязгало железо. Как спички, вспыхивали выстрелы, и неодолимое солдатское «ура!» катилось к кустарнику.
Они смотрели друг другу в глаза, готовые к прыжку, и, казалось, шинели взъерошились за их спинами. У немца подёргивались скулы и глаза налились ужасом. Растерялся Ануприенко, не зная зачем и почему, крикнул с надрывом в голосе:
— Смир-рна!
Немец, к удивлению капитана, вытянул руки по швам, и даже, как показалось, прищёлкнул каблуками. Ануприенко переложил пистолет в левую руку и правой тычком, как боксёр на ринге, ударил немца в лицо. Тот качнулся, но устоял.
Ануприенко снова поднял кулак, но немец словно очнулся от оцепенения, пригнулся и бросился на капитана, вытянув вперёд широкие тугие ладони. Ануприенко не успел отпрыгнуть и под тяжестью грузного немца упал в снег.
Вцепившись друг в друга, они барахтались на краю воронки и вскоре скатились в неё. Хрустнул под телами тонкий ледок, и вонючая болотная тина вмиг превратилась в месиво. Шинели, руки, лица — все покрылось синей, скользкой и вязкой болотной грязью…
Теперь ни Ануприенко, ни немец не знали, что происходит на поле боя. Им было не до этого. А на поле происходило следующее: не выдержав контрудара, фашистские автоматчики откатывались назад, к кустарнику, оставляя на снегу убитых и раненых. В первом ряду контратакующих бежал и старший лейтенант Суров. Но он следил за всем, что происходило вокруг, и ни на минуту не терял самообладания. Контратака у кустарника могла захлебнуться, и поэтому старший лейтенант, добежав до половины поля, остановился и приказал своим бойцам вернуться в окопы. Он размахивал пистолетом и хрипло кричал:
— Назад… в душу… в лопатки!.. Назад!
Он очень хорошо понимал, какая опасность подстерегала роту; как только немцы доберутся до кустарника, пустят в дело пулемёты и миномёты. Тогда отходи под огнём. Зачем лишние потери! Но разгорячённые боем солдаты неохотно подчинялись Сурову. Санитарная группа, между тем, подбирала раненых и убитых.
Заметив, что нет капитана, Опенька пошёл разыскивать своего командира. Пробегая мимо воронки, увидел барахтавшихся на дне людей. Спрыгнул вниз и остановился в недоумении: кто же из них немец, кто наш? Оба от пяток до волос вымазаны в тине, а главное, оба без касок, так что сразу не различишь. Только видны глаза и губы. Один сидел на груди у другого и сдавливал горло. Лежавший снизу медленно елозил ногами в жижице, затихал.
— Руки вверх! — крикнул Опенька и направил автомат на того, кто был наверху.
Будто вылепенный из грязи, человек не спеша поднялся и, стряхнув с рук тину, проговорил:
— Ну и здоров, боров, еле справился с ним.
— Капитан?! Товарищ капитан!.. — обрадовался Опенька, узнав по голосу командира батареи.
— Пойдём, пистолет поищем.
Ануприенко сплюнул с губ вонючую траву. Скользя сапогами, с трудом выбрался из воронки. Следом за ним вылез и Опенька, и они начали искать пистолет. Мимо пробегали солдаты из роты Сурова, спешившие к своим окопам.
Подошёл Суров.
— Вы что тут?
— Пистолет ищем, — ответил Опенька, разгибаясь.
— Чей пистолет?
— Капитана…
— Капитан! Тю-ю, бог войны, сквозь землю пролез, что ли? — Суров засмеялся раскатисто-громко, запрокинув голову.
— Небось пролезешь…
По болоту захлюпали разрывы мин.
— Накроют, стервецы. Пошли поскорее отсюда, — предложил Суров.
Пригибаясь, побежали к наблюдательному пункту. А немцы словно озверели — били теперь из танков, миномётов, пулемётов и автоматов в отместку за неудавшуюся атаку.
Когда спрыгнули в окоп, Суров сказал капитану:
— Снимай шинель. Вот так. А руки и лицо умой снегом.
— Голову-то чем? Воды бы тёплой, — забеспокоился Опенька.
— Ерунда, — возразил старший лейтенант. — Соскобли грязь, завяжи, какого ещё хрена — под шапкой все высохнет.
Опенька откуда-то принёс солдатскую шинель и каску и передал капитану. Сам он все ещё был в одной тельняшке, посинел от холода и дрожал.
— Ты-то чего, — прикрикнул на него Суров. — Герой… — и тут же, полуобернувшись, позвал ординарца: — Емельчук!
Неприметно сидевший у стенки угрюмый солдат поднялся и подошёл к старшему лейтенанту. Капитан сразу узнал его; ординарец Сурова. Не по росту короткая шинель на нем, казалось, теперь была ещё короче, а тонкие ноги в обмотках — с явным кавалерийским изгибом.
— Фляжку! — приказал старший лейтенант.
Солдат достал из-под шинели фляжку и передал её своему командиру. Суров отстегнул стакан, отвинтил пробку, понюхал:
— Погрейся, капитан!
На этот раз Ануприенко не отказался, выпил. Суров налил и себе:
— Славно поработали, можно…
Выпил. Взболтнул фляжку, прислушался, много ли ещё осталось. Затем протянул её ординарцу и, лихо вскинув подбородок, сказал:
— По напёрстку на брата. Всем, кто здесь. Давай. Славно ребята поработали.
Ни на минуту не смолкали разрывы, ель у окопа скрипела, как матча, и ветки раскачивались и пели, словно в метельные сумерки.
— Может, снова пойдут? — прислушиваясь к грохоту канонады, спросил Ануприенко и покосился на ель.
— Ещё от этого не оправились, — брезгливо ответил Суров. — Пускай сперва штаны постирают… П-поганые души, а шли, надо сказать, здорово. Давно я не видел такого упорства. Ты его бьёшь, а он идёт, ты его бьёшь, а он опять. Ничего, пусть и в четвёртый сунутся — покажем, где Макар телят пасёт, прямёхонькую дорожку… Только ты, капитан, в землю-то больше не лезь, а то ведь и остаться там можно, — старший лейтенант улыбнулся. — Где это тебя угораздило так вымазаться?
— Вымазался… Зла, говорю, на себя не хватает. Как пойду врукопашную — дурею.
— Ясно, артиллерист.
— Да дело не в артиллеристе. Столкнулся с немцем и давай бороться — кто кого, да такой бугай попался, что еле справился.
— Так ты бы его пистолетом.
— Со стороны легко.
— Конечно, немец — это не румын и не итальянец, — все также шутливо прищуривая глаза, сказал Суров.
— Власовец был, — вспоминая подробности, возразил Ануприенко.
— Да, ты верно заметил, половина среди атакующих были власовцы.
— А ты видел, что немцы хотели сделать? Разминировать настил и пустить танки. Вот тогда бы туго нам пришлось.
— Видел, капитан, видел. И видел, как твои орудия отпугивали немцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21