— Почти. Все-таки я первый настоящий ее мужчина. Это ведь она в определенной степени именно мне пытается доказать, что она супербаба. Ее, знаешь, задалбывает, что я ее так просто отпустил. Но, по-моему, только поэтому я и имею на нее определенное влияние. Понимаешь, ей в какой-то момент захотелось шикарной по здешним меркам жизни. Вот и пошли местные боссы. Она всеми своими победами передо мной хвастает. А выудить у того же Шкрабьюка служебную тайну — это, сам понимаешь, лишнее свидетельство победы ее женских чар.
— А сейчас ты не ревнуешь?
— Не-ет! Это вообще не в моем стиле. Я за свободу. Нет, конечно, сперва попереживал вдоволь. Месяца полтора. Потом привык к новому положению вещей и стал его использовать для пользы дела. Тут ведь вот еще какая штука. Коренные галичанки — особый тип женщин. Для них секс — неприятная обязанность. В постели — полная недвижимость. Вот самцы-галичане и ищут русских или полек для полного отрыва. А Лариса полурусская, полуполька. Характер ее ты сам видел, и темперамент у нее, гарантирую, адекватный.
— Ты ей не слишком доверяешь...
— Конечно! Баба.
— А Света?
— Света — другой женский тип. Она... Словом, вот ей я как раз доверяю.
В таких интересных разговорах и прошел вечер. Приплелся Док. Злой, нервный. С порога шагнул к печке и бросил в топку пачку сигарет.
— Утром свои забыл, пришлось купить местные. Такая гадость!
— Это с непривычки, — вступился Борода за львовскую продукцию.
— Все. Сегодня не курю и, если получится, завтра тоже, — отрезал Док.
Результат наблюдения за «генералом» оказался нулевым.
— Извините за резкость, — начал Док, — но в гробу я видел! Какое может быть наружное наблюдение силами одного человека, на которого весь город пялится, как на индейца с перьями на голове! Показал мне Гриша этого дядю. Зовут Тарас Зайшлый. Должность — второй секретарь партии. Мешковатого вида сорокалетний пень. Форма эта черная поганая на нем сидит как треуголка на дворнике. Вышел на проспект, прошел метров сорок, сел в рихтованный «БМВ» и укатил. Конечно, настоящий разведчик должен был бежать рядом с машиной и читать газету. Одна беда — я по-украински читать не умею. На свободные тачки я и смотреть не стал. Семь вечера, полно народу, светло, все на меня глазеют, как будто только то и делают, что приметы запоминают. Так что от угона я воздержался.
Потом Гриша сказал, что знает улицу, где пень живет, но не знает дома. Пошли смотреть дом. Непонятно, зачем в этом городе машины вообще нужны. Переулками мы дошли за семь минут, были на месте раньше машины. Машина же едет по улицам, соблюдая знаки, знаки здесь расставлены так, чтобы увеличивать любой путь втрое-вчетверо. «БМВ» Зайшлого я сразу узнал, он мимо нас проехал. И хорошо еще, что мы так быстро дошли, потому что он сразу в гараж нырнул. Ну, дом мы теперь знаем. Только толку мало. Улица тихая, мы с Гришей постояли пять минут, поболтали, да и ушли, чтобы не вызывать подозрений. А позже я сам вернулся, еще покрутился и снова ушел ни с чем... Дом двухэтажный, типа нашего, но палисадник только спереди, по бокам соседние дома примыкают. Зайшлый квартирует на втором этаже, у него пять комнат, три на улицу, две и кухня — во двор. Полно народу. Три женщины, молодой мужчина, ребенок. Все.
Артист с Боцманом вернулись далеко за полночь и тоже невеселые. Штаб УНА-УНСО располагался в красивом трехэтажном доме в начале улицы Генерала Чупринки, бывшей Пушкина. Вокруг — забор, чугуннал решетка. Двое часовых, один — на КПП, другой ходит по кругу. Когда стемнел о, ходячий часовой сделал последний круг и с чистой совестью удалился в будку к своему коллеге. Ребятам не стоило большого труда проникнуть в здание. Они обошли все кабинеты, но, к удивлению, нигде на столах или в ящиках не оказалось никаких бумаг. Все было попрятано в сейфы. Сейфы импортные, мощные, так просто не раскурочишь.
Ничего нам не оставалось, кроме как брать пана Шкрабьюка.
— Борода, — попросил я, — расскажи подробнее о нашем завтрашнем госте.
— Ему сорок — сорок два, бывший первый секретарь одного из райкомов комсомола...
— Даже так?
— Здрасте! А вы как думали? А вы предполагали, что националисты в советское время прятались высоко в горах, а теперь спустились в город? Отнюдь! В горах живут пастухи и лесорубы, они и москаля-то толком не видели. Как они могут его ненавидеть? Они, как и любые сельские жители, недолюбливают городских вне зависимости от национальности. А самые страшные «нацюги» — бывшие партработники. То есть людям просто нужна власть, а как она окрашена, им наплевать. Завтра придет к власти царь-батюшка, так они и в монархисты не постесняются вступить.
— Понятно. Что еще по этому оборотню?
— Да почти ничего. Должность у него хозяйственная, типа зампотыла. Ездит на «пежо». Физического сопротивления оказать не сможет. У него жена, так что у Ларисы он не ночует, сматывается в двенадцать-час. Много не пьет — за рулем. А уж какая это мерзкая харя, завтра сами увидите.
— Что у тебя за дверь напротив?
— Бывший детский шахматный клуб. Там одна комнатенка маленькая, никто арендовать не хочет. Я думал под себя загрести, но ЖЭК не дает, жлобится.
— Ключ есть?
— Имеется.
— Мы сможем устроить там что-то вроде следственного изолятора?
— Я сам об этом думал. Только нужно, чтобы Шкрабьюк не узнал помещения, а то потом настучит.
— Вот завтра с Гришей и займись драпировкой. Сам что-нибудь придумаешь или инструкции дать?
— Сам разберусь...
— И последнее на сегодня. Теперь я вижу, что тебе можно доверять, поэтому и говорю. Нас на самом деле было не четверо, а пятеро. Пятый ехал в другом вагоне. Последний раз я его видел, когда мы ловили тачку на вокзале. Можешь как-то это прокомментировать?
— Так это ты ему мой адрес орал?
— Угу.
— А я-то думаю, к чему столько крика! Нет, понятия не имею, куда он мог деться.
* * *
Павло Шкрабьюк был человеком, питающим нескрываемое уважение к собственной персоне. Мудрость он считал главным своим достоинством. Проявления мудрости он обнаружил у себя еще в детстве, когда принес на урок родной речи три четверостишия, объединенных заголовком «Ленин и Украина». Это было тридцать лет назад, и городок Пустомыты еще воспринимал большевиков как временных оккупантов. Под поляками в школе заставляли учить об отражении шведского нашествия в семнадцатом веке, под немцами учили «Майн кампф», при большевиках школьники покорно выслушивали хвалу Октябрьской революции. А старики помнили, как еще перед Первой мировой, при австрияках, они в школе зубрили генеалогию австрийского императорского дома. Но все это были прибамбасы властей, которые без устали друг друга сменяли. Пустомытчане покорно выслушивали любые новые идеологические установки и по мере талантов проявляли свою верноподданность, кому полагалось, занимаясь при этом каждый своим ремеслом. Так проходила жизнь.
Павло не был лишен поэтического чутья, как не был лишен и чутья идеологического. Та краткая Лениниана сделала его командиром пионерского отряда. А школу он закончил уже секретарем комитета комсомола. Перед армией Павло год отработал в автопарке и добился рекомендации в партию. В армии стал коммунистом. Хоть большевиков и недолюбливали, очень мало кто осуждал Павла. Понимали — и при коммуняках надо как-то жить.
На исторический факультет Львовского университета Павло поступал по партийной путевке. Пика карьеры достиг при Горбачеве — оседлал райком комсомола, влез в номенклатуру. Но с восемьдесят девятого года начал носить под лацканом желто-голубой значок — еще не утвержденный, но столь вожделенный флаг незалежной Украины. На внешней же стороне лацкана у него до самого путча красовался значок комсомольский. Шкрабьюк не то чтобы не боялся двойной игры, конечно, боялся, но и понимал также, что если высокое начальство дозволяет небольшой национализм, хоть и не поощряет его, — значит, этот национализм является спущенным сверху и рано или поздно будет вознагражден. Надо только тонко чувствовать направление политического ветра. Он, Шкрабьюк, его чувствовал.
И когда пошел дележ новых должностей, его не забыли. Он участвовал в создании нового учебника истории Украины, стал депутатом городского совета, а год назад, после ареста руководителя УНА-УНСО пана Шкеля, когда сменилось все руководство этой конторы, его взяли на сытную должность зампотыла.
Городские и областные власти провернули дело Шкеля так аккуратно, что арестованный даже не стал популярной в народе личностью. Формально его взяли за разжигание национальной вражды после его выступлений, связанных с убийством спившегося композитора Игоря Билозира. Но Шкрабьюк понимал — боссы меняют всю структуру УНА-УНСО, а вместе с ней и вектор деятельности. Куда теперь направится этот вектор, он смекнул слишком поздно.
Вектор указал как раз туда, где мудрый Шкрабьюк видел на горизонте все более отчетливо маячившие опасности. УНА от громких слов переходила к тихим делам. В городском и областном советах начали появляться люди с сильным иностранным акцентом, УНА стала быстро богатеть, деньги шли широкими полноводными потоками. Область и город вели сложную, но тщательно продуманную игру. Посадка Шкеля была чем-то вроде жертвы ладьи. Главный националист посажен — чего ж вам еще? Забылись митинги, ушли в прошлое злющие статьи в прирученных газетах. Но УНА вооружалась. И Шкрабьюку это не нравилось. Войны он хотел менее всего. На войне полагается драться и умирать, даже если это победоносная война. А у него семья, мать-старуха, жена, двое детей, квартира в хорошем районе, коттедж под городом и сбережения. С таким бременем умирать как-то противно. Когда требовалось, Шкрабьюк сам поднимался на трибуну и вещал о том, что москали это не что иное, как одичавшие украинцы, изгнанные когда-то на северо-восток и там одичавшие окончательно. Вещал горячо, с тем же вдохновением, с каким незадолго до того распространялся о мировом торжестве коммунистических идей. При всем этом посидеть в теплой компании и попить водочки он предпочитал как раз с русскими. Русские львовяне — это в основном интеллигенция, люди начитанные, образованные. А ведь надо же с кем-то и о поэзии поговорить! Шкрабьюк любил поэзию и понимал ее. Он даже издал сборник стихов и законно считал себя поэтом. Свои кричат о том, что Шевченко — сверхгений всех времен и народов, а сами-то его и не открывали. А у Ларисы по пятницам такая теплая компания! Хоть и русские, а Шевченко чуть не всего наизусть шпарят! А русская поэзия — какая прелесть!
Так Павло Шкрабьюк отдыхал душой.
Но и этот отдых в последние месяцы был отравлен. В связи с предстоящим визитом папы в УНА проводилась кампания по борьбе за нравственность. А каким образом нравственность может соседствовать с Ларисой?! Конечно, никаким! Но какой мог быть праздник сердца дома с женой?! Тоже никакого! Жену Шкрабьюк взял сразу после армии. Взял для карьеры. Была она миловидной селяночкой, с неимоверным трудом поступившей в университет. Трудность заключалась главным образом в транспортировке свиных туш из колхоза, где будущий тесть Шкрабьюка председательствовал, в закрома профессуры. А экзамены ей дались уже легко. Но Ульяна, как и многие деревенские красотки после замужества, состарилась после двадцати трех лет совершенно молниеносно. За какой-то год бархатистые бедра ундины пошли целлюлитом, персиковые ланиты наяды — морщинами, а яблочная, сорта белый налив русалочья грудь и вовсе погибла безвозвратно. А Шкрабьюк все еще чувствовал себя двадцатилетним здоровым юношей!
Но последний год подточил и его здоровье. Нервы! Куда от них деться! Отказаться от должности было равнозначно карьерному самоубийству, но служба была страшноватой. Говорят, если на стене слишком долго висит ружье, рано или поздно оно непременно выстрелит. А тут ружья считали не на штуки — на вагоны. Да и не ружья — автоматы, крупнокалиберные пулеметы, гранатометы, минометы. Как начнут метать... Опять же позиция Киева даже догадливому Шкрабьюку четко не вырисовывалась. Так что не будет ли новых арестов?
И вот уже говорили люди, знавшие Шкрабьюка еще по университету, что видели его в кардиологическом отделении пятой больницы, что будто бы там он проходил обследование. Но, наверное, врали. Посмотрите на пана Шкрабьюка: здоровый мужик, не курит, пьет с умом, двадцатисемилетнюю Ларису делает так, что No 32 по Сверчинского чуть с фундамента не слетает. Вот он шпарит к ней «на пятницу» в вишневом «пежо», и хоть боится попасть под кампанию по борьбе за нравственность, а все же рискует. Значит, силен еще полковник Шкрабьюк, есть еще порох в его пороховницах!
* * *
Сильный полковник Шкрабьюк въехал в Ларисин двор в половине девятого вечера, несколько позже, чем обычно. Задержала служба — сегодня он был в небольшой командировке. Ездил в Карпаты с проверкой. Давно уже нужна была проверка, карпатские лагеря УНА как прорва поглощали припасы и выписывали еще! Шкрабьюку было приказано удовлетворять все потребности лагерей, но их ненасытность стала переходить все границы. Проверка показала, что инструкторы-чеченцы делают хороший бизнес на поставках УНА. Консервы, крупы, обмундирование, словом, все то, что жители гор испокон закупали в городе, превращалось в гривны, а потом неведомыми путями (в городе чеченцам появляться не рекомендовалось) гривны превращались в доллары. Шкрабьюк возвращался из поездки на служебном джипе и плевался: с бандитами связались! Но под этих бандитов давались деньги. И очень много денег. Давали не чеченцы, давали другие. Деньгам всегда предшествовали люди с акцентом — с западным, между прочим. Во что-то втравливают Украину подтянутые иностранцы и разжиревшие на их деньгах свои. Ох, чует Шкрабьюково сердце, что добром это не кончится. Но что он может сделать!
О результатах проверки было сегодня же доложено пану генералу Задорожному, новому руководителю УНА. Но тот порекомендовал пану полковнику Шкрабьюку закрыть глаза и закрыть ведомости...
У Ларисы уже было полно народу. Андрея Кулика, Гришу, Свету Шкрабьюк знал. Но было еще четверо новеньких молодых людей. Не то чтобы Шкрабьюк ревновал Ларису, прекрасно он понимал, с кем имеет дело, но такое сонмище потенциальных конкурентов еще больше омрачило ему настроение. А тут еще этот чертов Кулик...
Неизвестные молодые люди оказались москвичами и скромнягами. Лариса явно играла на публику, но парни как-то мялись. Шкрабьюк приписал это стеснению, вызванному появлением его персоны. Он и старше, и основательнее, и у Ларисы не впервые. Впрочем, один из москвичей оказался едва ли не ровесником Шкрабьюка и плюс к этому интереснейшим собеседником. Пока шел разминочный разговор о поезде, о таможне, потом о ценах в Москве, Киеве и Львове, а потом, как водится, о женщинах в этих же трех и многих других городах и весях, Шкрабьюк даже немного успокоился. Лариса прекратила свои боевые действия и о чем-то трепалась с тихим толстым Гришей. Кулик развлекал остальных московских гостей, Света, брошенная всеми, тихо сидела у печки и курила дорогую дамскую сигарету, пачка которых, кстати, была подарена Шкрабьюком вовсе не ей, а Ларисе.
Разговор Шкрабьюка с паном Иваном, так звали интересного собеседника, незаметно миновал стадию «о бабах» и проскочил классическую фазу «об армии». Оказалось, что Иван был когда-то даже офицером, правда, медицинской службы. Поработал ординатором в паре госпиталей, да и подался в отставку. Теперь гражданский врач. Таким образом, беседа переключилась на здоровье, откуда, как это всегда бывает, словно сама собой перекочевала на политические темы. Изо всех сил держался пан Шкрабьюк, но уж слишком болела эта проклятая тема, и так уж устроен человек, что хочет не хочет, а будет говорить о наболевшем, и речь у них, безусловно, зашла и о Чечне. Иван оказался довольно равнодушен к этой теме, он не интересовался политикой, но выслушивал Шкрабьюка внимательно. И вот тут проклятый Кулик все испортил. Только Шкрабьюк начал развивать мысль, что чеченцы сплошь воры и бандиты, так он отвлекся от своих разговоров и встрял с крайне неуместной фразой:
— Эти бандиты, между прочим, воюют против Российской империи, которая триста лет душила Украину!
Полковника Шкрабьюка покоробило. Это было неэтично по отношению к москвичам. Такие речи хороши для трибуны или статьи в продажной газетенке, но в быту это ах как некрасиво! У Ларисы компания заведомо русская, и говорят здесь по-русски, так что нельзя же... Но Кулик продолжал:
— Мы понимаем Россию, она вынуждена бороться за свою территориальную целостность, но она должна понимать, что страны, пострадавшие от ее имперских аппетитов, будут всеми силами поддерживать независимость Чечни, в том числе и Украина, пусть не вся, но ее истинные патриоты, такие, как бойцы Украинской национальной самообороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38