Не позволю устраивать здесь бордель!
Лимон непонимающе смотрит на меня.
— Его комната открыта, — устало показываю рукой Лимону.
Он берет в охапку отбивающегося Пата и буквально забрасывает его туда. Пат грохнулся на пол с таким стуком, будто загремел всеми костями сразу.
Не соображаю, как вести себя дальше, поэтому обнимаю Лимона за шею и висну на нем. Он неторопливо раздевает меня. Оба падаем в койку. Мне нравятся его поцелуи. Отвечаю на них. Он продолжает. Целует долго и страстно. Слишком долго.
Мы уже оба лежим голые. Гладит меня по бедрам. Ладони твердые и прохладные.
Каменные. Сначала приятно, затем притупляют волнение. Целует мою грудь. Ниже не опускается. Начинаю сама К нему приставать. Тянусь рукой вниз. Боже! Член большой, но совершенно не возбужден. Вроде не пьяный и завелся нормально.
Поглаживаю, никаких эмоций. Обнажаю головку, тяну на себя, он даже не набухает.
Лимон тяжело дышит. Чувствую, что в его груди кипит страсть. Почему-то ниже пояса ничего не происходит. Первый раз у меня такое. Нет, были мужики с вялыми членами, особенно когда напьются, но чтобы вообще лежал, как сосиска, не припомню. Наверное, виноват Пат. Перебил ему весь кайф. Попробую поцеловать, должен же он как-то возбудиться. Тянусь к нему губами. Лимон вдруг отстраняется от меня.
— Хватит. Ничего не получится.
— Почему? Ты не хочешь меня?
— Не в этом дело… Сейчас не получится.
— А вообще у тебя стоит?
— Стоит. В первый раз такое.
— Устал?
— Нет. Ведьма силу отняла.
Чего не ожидала, того не ожидала.
— Какая ведьма?
Странный парень. С виду и не скажешь, что в постели ноль. Гад, только растравил. Внутри ноет от желания.
— Давай попробуем еще. Может, встанет?
Снова хочу взять в рот. Лимон отстраняется. Быстро встает.
Одевается.
— Извини. В другой раз.
— В другой не хочу. Мне нужно сейчас. Сделай что-нибудь.
Лимон садится на край кровати, гладит меня по голове, говорит тихо, извиняясь:
— Я не умею. Прости. Сегодня надо мной проклятье. Мне необходимо вернуться и разобраться в нем.
— Куда вернуться?
— Туда, где прокляли.
Обхватываю его руками.
— Ну, Лимон, Борис, не оставляй меня. Ложись. Все получится. Я тебя заведу.
Он непреклонен. Мне кажется, готов меня ударить. И черт с ним!
Импотент! Нечего в койку лезть и еще обижаться! Отворачиваюсь от него. Он быстро встает и выходит. Слышу, как хлопает входная дверь. Хочется плакать, рвать на себе волосы… Я должна кончить. Катаюсь по кровати. Выворачиваю себе руки. Ноги сводит судорогой. Дверь открывается. В комнату входит Пат.
* * *
Предутренние ожидания Юрика увенчались успехом. На его глазах Лимон вышел на улицу, походил вокруг своей машины и медленно выехал на шоссе.
На подхвате у сводника дожидалось такси, на котором он следовал за «жигулями» рэкетира, вплоть до того самого дома, терраса которого парит над Садовым кольцом. Лимон не спешил. Хотел настроить себя на что-нибудь определенное. Не получалось. Он чувствовал себя опозоренным. Понимал, что это происки Инги. И поражался своей зависимости от нее. Оказывается, ей ничего не стоит превратить здорового мужчину в презренного импотента. Мистический ужас носился по нервам Лимона предвестником последней трагедии. Человек переживает две трагедии в жизни, учила его Инга: «Трагедию рождения и трагедию смерти». Факт рождения есть главный грех, после которого любые другие — ничто. Смерть есть наказание исключительно за грех рождения, а не за другие, возможно, с точки зрения людей, более мерзкие грехи. Поэтому и грешнику, и праведнику уготован один конец.
Впервые Лимон в пропасти, над которой столько времени балансировал. Один конец каната завязывал он сам, другой держала в руках Инга. «Человек приходит случайно и уходит случайно, а в промежутке одна непрерывная закономерность», — повторяла она. В таком случае Ольга не случайна. Инга предвидела и этот поворот… Нет, невыносимо жить с женщиной, знающей наперед обо всем, что тебя ждет. С другой стороны, Лимон понимал: Инга не уйдет, она просто отпустит свой конец каната. Сердце екнуло так, как будто она уже это сделала. Лимон притормозил машину. По тротуару стремительно, молча и угрюмо, двигались люди, спешили на работу. Внимание привлекли не они, а то, что все старательно обходили место, расположенное как раз под террасой Инги. Из-за ног невозможно было разглядеть, что там лежит. Лимон вышел из машины. Рыжие и лиловые, измазанные мокрым черным снегом перья Ганса он узнал сразу. Распластанные крылья хранили попытку полета. Головы не было. Из обрубка шеи торчала замерзшая струя крови. Сердце Лимона екнуло снова. Он видел множество раз смерть людей, их ужасные рваные раны и не испытывал потрясения, произведенного этой картиной.
В ней был знак потусторонней силы. На негнущихся ногах Лимон поднялся в квартиру Инги. Подойдя к двери, почувствовал едкий сладковатый запах дыма.
Когда вошел внутрь, вздрогнул от увиденного. Огонь лениво гулял по ковру, извивался на креслах, лез вверх по шторам. Обгоревшая почерневшая мебель торчала гнилыми зубами когда-то роскошного рта. У закрытых на террасу дверей валялся тлеющий труп Игнатия. С остатков ломберного стола слетела разодранная, обожженная карта, сделала несколько беспорядочных кругов по комнате и упала у ног Лимона. Он поднял. На него с мерзкой, сладострастной, обветшалой улыбкой колюче смотрела старуха — дама пик. Лимон машинально положил карту в карман и поспешил на террасу. Раскрыл настежь двери… Инги нигде не было. Лишь два аккуратных следа босых ног рельефно отпечатались в затвердевшем от утреннего мороза снегу. Ветер, залетевший с улицы, мгновенно потушил пламя и разогнал дым. Лимон взял на ощупь теплую бутылку виски и уселся на пол. «Она улетела», — сообщил он сам себе. Лимон физически почувствовал, как ослаб трос под тяжестью его тела. Впереди — падение вниз. Не мог сосредоточиться и понять, о чем жалеть… Все кончено. Значит, жалеть не о чем. Лимон сделал большой глоток теплого пойла. Проглотил, сплюнул вязкую слюну и неожиданно для себя пробубнил:
«Отпустите меня в Гималаи… отпустите меня насовсем… а не то я завою, а не то я залаю, а не то я кого-нибудь съем…»
* * *
Пат буравит меня глазами. Какие же мужики гнусные! Заманали!
— Он мне ответит! — орет Пат. — Дожил! Из собственного дома выкидывают!
Не хочу ругаться. Вернее — нет сил. Возбуждение, сводящее судорогой ноги, залезло куда-то под ребра и там успокаивается черной пустой дырой. Становится до слез жалко себя, Лимона, орущего Пата. Чего все такие невезучие?
— Пат, милый, успокойся. Тебя не хотели обидеть…
Замолкаю. Глупо оправдываться. Пат удивился моему дружескому тону и заткнулся. Не ожидал. Переминается босыми ногами. Нервно теребит пояс халата.
Подходит к постели. Садится в ногах. По-моему, его бьет колотун. Странное волнение охватывает и меня. Мы оба на грани какого-то поступка. В другое время наверняка испугалась бы его безумных, полыхающих медью втянутых глаз. Сейчас нет здоровья. Лимон опустошил меня. Растоптал. Боже, как страшно, когда мужик не способен. Разозлился, встал и ушел. А я мучаюсь, как от запора. Даже подташнивает. Желание пропало. Осталось беспокойство и гнетущая апатия. Лежу, смотрю в потолок. Пата не боюсь. Спать не хочу. Молчать не могу.
— Слышь, Пат. Со мной произошла чумовая история… Мне приснился человек. Видела всего два раза в жизни. И то случайно. Он взял и приснился.
Подхожу к дому, чуть не падаю в обморок — сидит в машине и ждет…
— Во сне? — угрюмо перебивает Пат.
— В каком сне? Нет. Во сне было иначе. Легко И красиво. Тогда ждала его я. Как он на меня посмотрел! Всего мгновенье. И прошел…
— Ах, этот…
— Этот, этот. На него указала Наташка. Шла за ним и причитала:
«Каждая женщина раз в жизни встречает Христа, но не каждая умеет поверить в это».
— Тебе снится Наталья? — вопрос задается безразличным тоном, что меня задевает.
— Постоянно!
— Выходит, один из ее козлов.
— Нет. Мой знакомый. Случайный…
Пат только и ждет, чтобы вернуться к происшедшему. Падает телом на меня. Чувствую ногами его костлявую тяжесть. Не сопротивляюсь. И не слушаю.
Он кричит:
— Тащить в койку случайного подонка? А кто тебе дал право?! Здесь траур! Вы бы еще на могилке совокуплялись! Хочешь продолжать ту жизнь, что вела моя дочь? Не позволю!
— Тебя не спросила, — огрызаюсь в ответ. Значит, все-таки слушаю.
— Ах так?! Помяни мое слово, закончишь, как она. Одинаково подохнете! — в приступе ненависти Пат сжимает до боли мои ноги.
Размахиваюсь и наотмашь бью его по лицу. Аж пальцы хрустят. Зато сразу умолкает. Застывает с раскрытым ртом. На его лошадиных зубах какая-то пена. Бедняга! Второй раз за утро получает по морде. Сейчас начнет бить меня.
Пусть бьет. Закрываю глаза. Отдаюсь своему безволию. С невыносимым трепетом сладострастно ожидаю удара. Сотрясаясь от утробных рыданий, Пат валится на кровать сбоку от меня. Его подкидывает от всхлипов. Ощущение такое, будто бьется и хватает ртом воздух, как холодная скользкая рыба. Брезгливо отодвигаюсь от него. Боже, как глупо. Чего мы мучаем Друг друга? Лучше бы ударил, чем закатывать истерику.
— Успокойся, Пат. Это нервы. Каждый переживает по-своему. Не думай обо мне плохо. Я поклялась найти убийцу. И найду его. Ты — отец, имеешь право знать все. Он в ту ночь после Наташки был со мной…
Пат резко замолкает, будто еще раз схлопотал по фейсу.
— Никому бы не призналась. Тебе как отцу говорю. Произошло невероятное. Я слышала, когда он пришел. Но быстро заснула. Очнулась, а он уже лежал рядом. Как ты сейчас. Ласкал меня. Прости, о таком сообщать вроде бы не полагается, но он был обалденный любовник. Такого ни позабыть, ни спутать невозможно. До сих пор такое чувство, что Наташка умерла от счастья. Я бы тоже могла. Сейчас пробую с каждым мужиком, вызывающим подозрения. Никакого сравнения. Тот мужик — единичный экземпляр. Один на миллион. С ним умереть — полный отпад. Поэтому рано или поздно я его найду. У меня осталась Наташкина записная книжка. Там наверняка есть его телефон. Не сердись на меня, Пат. Я не такая блядь, как ты думаешь.
Пат медленно поворачивается ко мне лицом. Оно совершенно преобразилось. Смотрит на меня с обалденной преданностью. Лошадиные зубы исчезли за таинственной улыбкой. Прямо как у Мадонны. Не певицы, а нарисованной. Протягивает ладонь и проводит по моей щеке, к шее и дальше по плечу. Вздрагиваю от легкого прикосновения его волосатой руки. Неожиданно раздается звонок. Хватаю телефонную трубку, но понимаю, что звонят в дверь. Пат быстро встает и чуть ли не мчится в свою комнату. Боится… Кого несет черт?
Боже. Только бы не Лимон. Второй раз его не вынесу. Открываю. На пороге улыбающийся человек с красными розами. Просто чудо какое-то. Вокруг — мрак, В голове — мрак, а он беззаботно улыбается. Полненький, кругленький, с бородкой.
Без шапки. В зеленом пальто раструбом. Прямо бутончик какой-то.
— Вы Оля? — спрашивает с мягким придыханием.
— Оля.
— Тогда цветы предназначены вам. Я знаю о трагедии, постигшей Натусю. Что делать. Все под Богом ходим. Представляю, какие испытания обрушились на вашу юную душу. Мы тут, вернее, я тут мимо проезжал и решил навестить. Выразить соболезнование.
Непонятный мужик. Даже не знаю, как поступить дальше. Чтобы что-то ответить, спрашиваю:
— Вы когда в последний раз видели Наташу?
Мнется:
— Гм… гм… гм… Наши встречи, сами понимаете, не носили регулярный характер. Они… так сказать, более интимны. Мы предпочитали не выставлять их напоказ. Гм… гм… Вы, я знаю, близкая подруга?
— Да, — Боже, неужели и этого подозревать? А почему бы и нет?
Культурная улыбочка не показатель. — Заходите. Я только проснулась. Вернее — еще не ложилась.
— Ни в коем случае, — театрально замахал руками Бутончик.
— Чего же вы хотите?
— Меня зовут Альберт Васильевич. Проще — Альби. Заехал пригласить вас на элегантный уик-энд в очаровательный уголок Подмосковья.
— Зачем? — спрашиваю, стремясь вложить в интонацию максимум презрения. Бутончик на глазах зарделся:
— Вы не поняли. Натуся всегда была в восторге от наших поездок.
— И поэтому ее задушили? — перебиваю я.
— Что вы! Мы с женой скорбим об этой потере.
— Вы с женой? — тут уж я приторчала.
— Разумеется, — радуется он. — Моя жена — прелесть. Вам понравится с нами.
Мне почему-то становится смешно. Теперь мы улыбаемся вместе. Надо же! Оказывается, существуют нормальные люди, у которых есть нормальные жены.
Почему Наташка никогда не знакомила с такими приятелями? Выглядит он вполне прилично. Такой мэн. С ним не страшно. Наверное, даже весело. Пока раздумываю, как поступить, с шумом открывается дверь из комнаты Пата. Спиной чувствую его бешеную злобу.
— Не смей никуда с ним ездить!
Бутончик отшатывается от порога. Вот умора! Пат решил мне приказывать!
— Не пущу! — захлебывается он.
Теперь уж я точно поеду. Поворачиваюсь к нему:
— А может, это и есть он?
Пат трясет головой:
— Дура! Какой из него убийца?
— Что вы, что вы, — суетится Бутончик, — я и мухи не обижу.
— Ладно, едем! Ждите в дверях, — и бегу в свою комнату. Мимо кипящего злобой Пата. Боже, заманал! Меня только заведи! Назло я способна совершить что угодно. Сбрасываю халат. В комнату бесцеремонно заваливается Пат.
Какая наглость! Морда наглая и зверская. Кричу что есть мочи:
— Вон! Я же голая!
Пат умоляюще шепчет:
— Не надо с ним ездить. Послушай меня. Мы вместе найдем убийцу. Я многое знаю…
— Уйди. Нечего лезть в мои дела. Вернусь — расскажешь, — никакого смущения от его присутствия вообще-то не испытываю. Продолжаю одеваться. Он видит мое упрямство и понимает, что дальнейшие уговоры бессмысленны. Молча уходит.
Через несколько минут я готова и стою возле «волги» Альберта Васильевича. Навстречу мне из машины вылезает улыбающаяся очаровательная женщина в шикарной шубе. Ей, конечно, за сорок, но ухоженная, точно клумба.
— Маргарита, — протяжно почти шепчет она. И немного щурит глаза.
Как хорошо, когда тебе все улыбаются. С удовольствием жму ее маленькую горячую ладошку. Пальцы усыпаны бриллиантами. Не слабо. Бутончик предлагает сесть впереди. Я отказываюсь и лезу на заднее сиденье. Ничего, на мне тоже улетная шуба. Возможно, от этого возникает отличное настроение. Такого не было со времени убийства Наташки. Едем унылыми московскими улицами, но серый мрак не давит на психику. Альберт Васильевич энергично спорит с женой, возле какого валютного магазина лучше остановиться. Называет он ее Маргуша. В салоне потрясающий аромат французских духов. Пахнет чистотой, радостью, ландышами.
Совершенно не укладывается в голове, куда и зачем еду с ними. Так бы ехать, ехать и ехать… Останавливаемся возле супермаркета на Тверской. Меня оставляют в машине. Маргуша надевает огромные очки и тем же полушепотом спрашивает:
— Что ты, милочка, пьешь? Почему-то неудобно говорить ей про «Кровавую Мери». Улыбаюсь в ответ:
— Все, что предпочитаете вы.
Она счастлива. Я тоже. Беззаботно откидываюсь на велюровые сиденья и закуриваю. Из динамиков обволакивающе звучит голос Патрисии Каас. Глаза сами закрываются. Боже, сколько же я не спала… Сигарета падает вниз на коврик. Не могу заставить себя поднять ее.
Солнце… Я же чувствовала, что оно где-то рядом. Поэтому и настроение улучшилось. Желтый бархатистый песок лениво перекатывается под ногами. Идти по нему трудно, но весело. Теряю равновесие. Падаю. Песок на зубах, в волосах. Сплевываю, смеюсь, бреду дальше. Впереди голубое-голубое море. Нет. Оно синее. Просто лучи солнца пронизывают его глубины, и оно светится изнутри голубым светом. Тихие волны без пены лижут песок. На одиноком валуне сидит девушка. Сначала показалось, что она в чем-то белом. Подхожу ближе и узнаю обнаженную фигуру Наташки. Она меня не видит. Спустила ноги в море.
Опираясь на руки, закинула голову с золотистыми волосами назад и смотрит туда, где море уплывает в небо. Подхожу сзади, боюсь ее напугать. На таком солнце и такое белое тело. Подруга немного располнела. Зато груди налились и торчат сосками вверх. Полные бедра разведены. Наверное, балдеет от ласкового ветерка, расшалившегося между ног. Боюсь заговорить. Дотрагиваюсь до ее плеча. Оно холодное как лед. Наташка не удивляется, не пугается, не оборачивается.
Обращается ко мне, будто мы давно сидим вместе и болтаем на берегу моря.
— Зачем ты ищешь его? Кто сказал, что убийца достоин наказанья?
Всякий человек на земле убивает сам себя каждым часом, каждым днем, каждым годом собственной жизни. Убийца лишь освобождает от печальной необходимости совершать это самому. Любая самая светлая радость, самая счастливая жизнь — невыносимая мука по сравнению с освобождением души, покидающей убитое тело. Из всех форм, в которых вынуждена существовать скитающаяся в космосе душа, тело, самое пошлое, примитивное, жалкое обиталище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Лимон непонимающе смотрит на меня.
— Его комната открыта, — устало показываю рукой Лимону.
Он берет в охапку отбивающегося Пата и буквально забрасывает его туда. Пат грохнулся на пол с таким стуком, будто загремел всеми костями сразу.
Не соображаю, как вести себя дальше, поэтому обнимаю Лимона за шею и висну на нем. Он неторопливо раздевает меня. Оба падаем в койку. Мне нравятся его поцелуи. Отвечаю на них. Он продолжает. Целует долго и страстно. Слишком долго.
Мы уже оба лежим голые. Гладит меня по бедрам. Ладони твердые и прохладные.
Каменные. Сначала приятно, затем притупляют волнение. Целует мою грудь. Ниже не опускается. Начинаю сама К нему приставать. Тянусь рукой вниз. Боже! Член большой, но совершенно не возбужден. Вроде не пьяный и завелся нормально.
Поглаживаю, никаких эмоций. Обнажаю головку, тяну на себя, он даже не набухает.
Лимон тяжело дышит. Чувствую, что в его груди кипит страсть. Почему-то ниже пояса ничего не происходит. Первый раз у меня такое. Нет, были мужики с вялыми членами, особенно когда напьются, но чтобы вообще лежал, как сосиска, не припомню. Наверное, виноват Пат. Перебил ему весь кайф. Попробую поцеловать, должен же он как-то возбудиться. Тянусь к нему губами. Лимон вдруг отстраняется от меня.
— Хватит. Ничего не получится.
— Почему? Ты не хочешь меня?
— Не в этом дело… Сейчас не получится.
— А вообще у тебя стоит?
— Стоит. В первый раз такое.
— Устал?
— Нет. Ведьма силу отняла.
Чего не ожидала, того не ожидала.
— Какая ведьма?
Странный парень. С виду и не скажешь, что в постели ноль. Гад, только растравил. Внутри ноет от желания.
— Давай попробуем еще. Может, встанет?
Снова хочу взять в рот. Лимон отстраняется. Быстро встает.
Одевается.
— Извини. В другой раз.
— В другой не хочу. Мне нужно сейчас. Сделай что-нибудь.
Лимон садится на край кровати, гладит меня по голове, говорит тихо, извиняясь:
— Я не умею. Прости. Сегодня надо мной проклятье. Мне необходимо вернуться и разобраться в нем.
— Куда вернуться?
— Туда, где прокляли.
Обхватываю его руками.
— Ну, Лимон, Борис, не оставляй меня. Ложись. Все получится. Я тебя заведу.
Он непреклонен. Мне кажется, готов меня ударить. И черт с ним!
Импотент! Нечего в койку лезть и еще обижаться! Отворачиваюсь от него. Он быстро встает и выходит. Слышу, как хлопает входная дверь. Хочется плакать, рвать на себе волосы… Я должна кончить. Катаюсь по кровати. Выворачиваю себе руки. Ноги сводит судорогой. Дверь открывается. В комнату входит Пат.
* * *
Предутренние ожидания Юрика увенчались успехом. На его глазах Лимон вышел на улицу, походил вокруг своей машины и медленно выехал на шоссе.
На подхвате у сводника дожидалось такси, на котором он следовал за «жигулями» рэкетира, вплоть до того самого дома, терраса которого парит над Садовым кольцом. Лимон не спешил. Хотел настроить себя на что-нибудь определенное. Не получалось. Он чувствовал себя опозоренным. Понимал, что это происки Инги. И поражался своей зависимости от нее. Оказывается, ей ничего не стоит превратить здорового мужчину в презренного импотента. Мистический ужас носился по нервам Лимона предвестником последней трагедии. Человек переживает две трагедии в жизни, учила его Инга: «Трагедию рождения и трагедию смерти». Факт рождения есть главный грех, после которого любые другие — ничто. Смерть есть наказание исключительно за грех рождения, а не за другие, возможно, с точки зрения людей, более мерзкие грехи. Поэтому и грешнику, и праведнику уготован один конец.
Впервые Лимон в пропасти, над которой столько времени балансировал. Один конец каната завязывал он сам, другой держала в руках Инга. «Человек приходит случайно и уходит случайно, а в промежутке одна непрерывная закономерность», — повторяла она. В таком случае Ольга не случайна. Инга предвидела и этот поворот… Нет, невыносимо жить с женщиной, знающей наперед обо всем, что тебя ждет. С другой стороны, Лимон понимал: Инга не уйдет, она просто отпустит свой конец каната. Сердце екнуло так, как будто она уже это сделала. Лимон притормозил машину. По тротуару стремительно, молча и угрюмо, двигались люди, спешили на работу. Внимание привлекли не они, а то, что все старательно обходили место, расположенное как раз под террасой Инги. Из-за ног невозможно было разглядеть, что там лежит. Лимон вышел из машины. Рыжие и лиловые, измазанные мокрым черным снегом перья Ганса он узнал сразу. Распластанные крылья хранили попытку полета. Головы не было. Из обрубка шеи торчала замерзшая струя крови. Сердце Лимона екнуло снова. Он видел множество раз смерть людей, их ужасные рваные раны и не испытывал потрясения, произведенного этой картиной.
В ней был знак потусторонней силы. На негнущихся ногах Лимон поднялся в квартиру Инги. Подойдя к двери, почувствовал едкий сладковатый запах дыма.
Когда вошел внутрь, вздрогнул от увиденного. Огонь лениво гулял по ковру, извивался на креслах, лез вверх по шторам. Обгоревшая почерневшая мебель торчала гнилыми зубами когда-то роскошного рта. У закрытых на террасу дверей валялся тлеющий труп Игнатия. С остатков ломберного стола слетела разодранная, обожженная карта, сделала несколько беспорядочных кругов по комнате и упала у ног Лимона. Он поднял. На него с мерзкой, сладострастной, обветшалой улыбкой колюче смотрела старуха — дама пик. Лимон машинально положил карту в карман и поспешил на террасу. Раскрыл настежь двери… Инги нигде не было. Лишь два аккуратных следа босых ног рельефно отпечатались в затвердевшем от утреннего мороза снегу. Ветер, залетевший с улицы, мгновенно потушил пламя и разогнал дым. Лимон взял на ощупь теплую бутылку виски и уселся на пол. «Она улетела», — сообщил он сам себе. Лимон физически почувствовал, как ослаб трос под тяжестью его тела. Впереди — падение вниз. Не мог сосредоточиться и понять, о чем жалеть… Все кончено. Значит, жалеть не о чем. Лимон сделал большой глоток теплого пойла. Проглотил, сплюнул вязкую слюну и неожиданно для себя пробубнил:
«Отпустите меня в Гималаи… отпустите меня насовсем… а не то я завою, а не то я залаю, а не то я кого-нибудь съем…»
* * *
Пат буравит меня глазами. Какие же мужики гнусные! Заманали!
— Он мне ответит! — орет Пат. — Дожил! Из собственного дома выкидывают!
Не хочу ругаться. Вернее — нет сил. Возбуждение, сводящее судорогой ноги, залезло куда-то под ребра и там успокаивается черной пустой дырой. Становится до слез жалко себя, Лимона, орущего Пата. Чего все такие невезучие?
— Пат, милый, успокойся. Тебя не хотели обидеть…
Замолкаю. Глупо оправдываться. Пат удивился моему дружескому тону и заткнулся. Не ожидал. Переминается босыми ногами. Нервно теребит пояс халата.
Подходит к постели. Садится в ногах. По-моему, его бьет колотун. Странное волнение охватывает и меня. Мы оба на грани какого-то поступка. В другое время наверняка испугалась бы его безумных, полыхающих медью втянутых глаз. Сейчас нет здоровья. Лимон опустошил меня. Растоптал. Боже, как страшно, когда мужик не способен. Разозлился, встал и ушел. А я мучаюсь, как от запора. Даже подташнивает. Желание пропало. Осталось беспокойство и гнетущая апатия. Лежу, смотрю в потолок. Пата не боюсь. Спать не хочу. Молчать не могу.
— Слышь, Пат. Со мной произошла чумовая история… Мне приснился человек. Видела всего два раза в жизни. И то случайно. Он взял и приснился.
Подхожу к дому, чуть не падаю в обморок — сидит в машине и ждет…
— Во сне? — угрюмо перебивает Пат.
— В каком сне? Нет. Во сне было иначе. Легко И красиво. Тогда ждала его я. Как он на меня посмотрел! Всего мгновенье. И прошел…
— Ах, этот…
— Этот, этот. На него указала Наташка. Шла за ним и причитала:
«Каждая женщина раз в жизни встречает Христа, но не каждая умеет поверить в это».
— Тебе снится Наталья? — вопрос задается безразличным тоном, что меня задевает.
— Постоянно!
— Выходит, один из ее козлов.
— Нет. Мой знакомый. Случайный…
Пат только и ждет, чтобы вернуться к происшедшему. Падает телом на меня. Чувствую ногами его костлявую тяжесть. Не сопротивляюсь. И не слушаю.
Он кричит:
— Тащить в койку случайного подонка? А кто тебе дал право?! Здесь траур! Вы бы еще на могилке совокуплялись! Хочешь продолжать ту жизнь, что вела моя дочь? Не позволю!
— Тебя не спросила, — огрызаюсь в ответ. Значит, все-таки слушаю.
— Ах так?! Помяни мое слово, закончишь, как она. Одинаково подохнете! — в приступе ненависти Пат сжимает до боли мои ноги.
Размахиваюсь и наотмашь бью его по лицу. Аж пальцы хрустят. Зато сразу умолкает. Застывает с раскрытым ртом. На его лошадиных зубах какая-то пена. Бедняга! Второй раз за утро получает по морде. Сейчас начнет бить меня.
Пусть бьет. Закрываю глаза. Отдаюсь своему безволию. С невыносимым трепетом сладострастно ожидаю удара. Сотрясаясь от утробных рыданий, Пат валится на кровать сбоку от меня. Его подкидывает от всхлипов. Ощущение такое, будто бьется и хватает ртом воздух, как холодная скользкая рыба. Брезгливо отодвигаюсь от него. Боже, как глупо. Чего мы мучаем Друг друга? Лучше бы ударил, чем закатывать истерику.
— Успокойся, Пат. Это нервы. Каждый переживает по-своему. Не думай обо мне плохо. Я поклялась найти убийцу. И найду его. Ты — отец, имеешь право знать все. Он в ту ночь после Наташки был со мной…
Пат резко замолкает, будто еще раз схлопотал по фейсу.
— Никому бы не призналась. Тебе как отцу говорю. Произошло невероятное. Я слышала, когда он пришел. Но быстро заснула. Очнулась, а он уже лежал рядом. Как ты сейчас. Ласкал меня. Прости, о таком сообщать вроде бы не полагается, но он был обалденный любовник. Такого ни позабыть, ни спутать невозможно. До сих пор такое чувство, что Наташка умерла от счастья. Я бы тоже могла. Сейчас пробую с каждым мужиком, вызывающим подозрения. Никакого сравнения. Тот мужик — единичный экземпляр. Один на миллион. С ним умереть — полный отпад. Поэтому рано или поздно я его найду. У меня осталась Наташкина записная книжка. Там наверняка есть его телефон. Не сердись на меня, Пат. Я не такая блядь, как ты думаешь.
Пат медленно поворачивается ко мне лицом. Оно совершенно преобразилось. Смотрит на меня с обалденной преданностью. Лошадиные зубы исчезли за таинственной улыбкой. Прямо как у Мадонны. Не певицы, а нарисованной. Протягивает ладонь и проводит по моей щеке, к шее и дальше по плечу. Вздрагиваю от легкого прикосновения его волосатой руки. Неожиданно раздается звонок. Хватаю телефонную трубку, но понимаю, что звонят в дверь. Пат быстро встает и чуть ли не мчится в свою комнату. Боится… Кого несет черт?
Боже. Только бы не Лимон. Второй раз его не вынесу. Открываю. На пороге улыбающийся человек с красными розами. Просто чудо какое-то. Вокруг — мрак, В голове — мрак, а он беззаботно улыбается. Полненький, кругленький, с бородкой.
Без шапки. В зеленом пальто раструбом. Прямо бутончик какой-то.
— Вы Оля? — спрашивает с мягким придыханием.
— Оля.
— Тогда цветы предназначены вам. Я знаю о трагедии, постигшей Натусю. Что делать. Все под Богом ходим. Представляю, какие испытания обрушились на вашу юную душу. Мы тут, вернее, я тут мимо проезжал и решил навестить. Выразить соболезнование.
Непонятный мужик. Даже не знаю, как поступить дальше. Чтобы что-то ответить, спрашиваю:
— Вы когда в последний раз видели Наташу?
Мнется:
— Гм… гм… гм… Наши встречи, сами понимаете, не носили регулярный характер. Они… так сказать, более интимны. Мы предпочитали не выставлять их напоказ. Гм… гм… Вы, я знаю, близкая подруга?
— Да, — Боже, неужели и этого подозревать? А почему бы и нет?
Культурная улыбочка не показатель. — Заходите. Я только проснулась. Вернее — еще не ложилась.
— Ни в коем случае, — театрально замахал руками Бутончик.
— Чего же вы хотите?
— Меня зовут Альберт Васильевич. Проще — Альби. Заехал пригласить вас на элегантный уик-энд в очаровательный уголок Подмосковья.
— Зачем? — спрашиваю, стремясь вложить в интонацию максимум презрения. Бутончик на глазах зарделся:
— Вы не поняли. Натуся всегда была в восторге от наших поездок.
— И поэтому ее задушили? — перебиваю я.
— Что вы! Мы с женой скорбим об этой потере.
— Вы с женой? — тут уж я приторчала.
— Разумеется, — радуется он. — Моя жена — прелесть. Вам понравится с нами.
Мне почему-то становится смешно. Теперь мы улыбаемся вместе. Надо же! Оказывается, существуют нормальные люди, у которых есть нормальные жены.
Почему Наташка никогда не знакомила с такими приятелями? Выглядит он вполне прилично. Такой мэн. С ним не страшно. Наверное, даже весело. Пока раздумываю, как поступить, с шумом открывается дверь из комнаты Пата. Спиной чувствую его бешеную злобу.
— Не смей никуда с ним ездить!
Бутончик отшатывается от порога. Вот умора! Пат решил мне приказывать!
— Не пущу! — захлебывается он.
Теперь уж я точно поеду. Поворачиваюсь к нему:
— А может, это и есть он?
Пат трясет головой:
— Дура! Какой из него убийца?
— Что вы, что вы, — суетится Бутончик, — я и мухи не обижу.
— Ладно, едем! Ждите в дверях, — и бегу в свою комнату. Мимо кипящего злобой Пата. Боже, заманал! Меня только заведи! Назло я способна совершить что угодно. Сбрасываю халат. В комнату бесцеремонно заваливается Пат.
Какая наглость! Морда наглая и зверская. Кричу что есть мочи:
— Вон! Я же голая!
Пат умоляюще шепчет:
— Не надо с ним ездить. Послушай меня. Мы вместе найдем убийцу. Я многое знаю…
— Уйди. Нечего лезть в мои дела. Вернусь — расскажешь, — никакого смущения от его присутствия вообще-то не испытываю. Продолжаю одеваться. Он видит мое упрямство и понимает, что дальнейшие уговоры бессмысленны. Молча уходит.
Через несколько минут я готова и стою возле «волги» Альберта Васильевича. Навстречу мне из машины вылезает улыбающаяся очаровательная женщина в шикарной шубе. Ей, конечно, за сорок, но ухоженная, точно клумба.
— Маргарита, — протяжно почти шепчет она. И немного щурит глаза.
Как хорошо, когда тебе все улыбаются. С удовольствием жму ее маленькую горячую ладошку. Пальцы усыпаны бриллиантами. Не слабо. Бутончик предлагает сесть впереди. Я отказываюсь и лезу на заднее сиденье. Ничего, на мне тоже улетная шуба. Возможно, от этого возникает отличное настроение. Такого не было со времени убийства Наташки. Едем унылыми московскими улицами, но серый мрак не давит на психику. Альберт Васильевич энергично спорит с женой, возле какого валютного магазина лучше остановиться. Называет он ее Маргуша. В салоне потрясающий аромат французских духов. Пахнет чистотой, радостью, ландышами.
Совершенно не укладывается в голове, куда и зачем еду с ними. Так бы ехать, ехать и ехать… Останавливаемся возле супермаркета на Тверской. Меня оставляют в машине. Маргуша надевает огромные очки и тем же полушепотом спрашивает:
— Что ты, милочка, пьешь? Почему-то неудобно говорить ей про «Кровавую Мери». Улыбаюсь в ответ:
— Все, что предпочитаете вы.
Она счастлива. Я тоже. Беззаботно откидываюсь на велюровые сиденья и закуриваю. Из динамиков обволакивающе звучит голос Патрисии Каас. Глаза сами закрываются. Боже, сколько же я не спала… Сигарета падает вниз на коврик. Не могу заставить себя поднять ее.
Солнце… Я же чувствовала, что оно где-то рядом. Поэтому и настроение улучшилось. Желтый бархатистый песок лениво перекатывается под ногами. Идти по нему трудно, но весело. Теряю равновесие. Падаю. Песок на зубах, в волосах. Сплевываю, смеюсь, бреду дальше. Впереди голубое-голубое море. Нет. Оно синее. Просто лучи солнца пронизывают его глубины, и оно светится изнутри голубым светом. Тихие волны без пены лижут песок. На одиноком валуне сидит девушка. Сначала показалось, что она в чем-то белом. Подхожу ближе и узнаю обнаженную фигуру Наташки. Она меня не видит. Спустила ноги в море.
Опираясь на руки, закинула голову с золотистыми волосами назад и смотрит туда, где море уплывает в небо. Подхожу сзади, боюсь ее напугать. На таком солнце и такое белое тело. Подруга немного располнела. Зато груди налились и торчат сосками вверх. Полные бедра разведены. Наверное, балдеет от ласкового ветерка, расшалившегося между ног. Боюсь заговорить. Дотрагиваюсь до ее плеча. Оно холодное как лед. Наташка не удивляется, не пугается, не оборачивается.
Обращается ко мне, будто мы давно сидим вместе и болтаем на берегу моря.
— Зачем ты ищешь его? Кто сказал, что убийца достоин наказанья?
Всякий человек на земле убивает сам себя каждым часом, каждым днем, каждым годом собственной жизни. Убийца лишь освобождает от печальной необходимости совершать это самому. Любая самая светлая радость, самая счастливая жизнь — невыносимая мука по сравнению с освобождением души, покидающей убитое тело. Из всех форм, в которых вынуждена существовать скитающаяся в космосе душа, тело, самое пошлое, примитивное, жалкое обиталище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25