Казалось бы, ничего затруднительного, но Серафим терпеть не мог просить что-либо у сожительницы, вот и предстояло облечь унизительную просьбу в форму привычного приказания.
— Как там наша буренушка? — ласково спросила женщина, адресуя эту ласку и к корове, и к будущему муженьку. — Не собирается опростаться?
— Что я тебе — ветеринар? — огрызнулся «хозяин».
— Не сердитесь, Серафим Потапыч… Просто долго сегодня оглядывали буренку, вот я и подумала…
Прапорщик пренебрежительно посопел. От пола тянуло сыростью, пришлось натянуть на толстые, деревенской вязки, носки обрезанные валенцы.
— Сама слышала: на охоту собираюсь, — хмуро об»явил он. — В Голубой распадок. В пять утра отправляемся с москвичем. Не в погонах же ехать. Волоки, что осталось от умершего мужа.
Это — не унизительная просьба — военный приказ! Да ещё сдобренный непреклонным видом, выпячиванием жирной груди.
— Сей минут сделаю, Серафим Потапыч! — с готовностью воскликнула обрадованая человеческим отношением женщина. Ведь Толкунов чаще ворчит и даже орет, а тут снизошел до просьбы. — Хороший вы человек, всех привечаете, Бог отплатит вам за доброту!
Сожительница вскрыла сундуки, стоящие вдоль стен горницы, открыла шкаф. Толкунов не ошибся — одежонка осталась. Правда, мужик Евдокии был немалого роста да и разворотом крутых плеч Бог его не обидел. По сравнению с ним прапорщик-пузан выглядит сказочным колобком.
Натянул Серафим на себя широченные штаны, влез в теплую рубаху — будто утонул. Погляделся в зеркало — плюнул. Такая уродина в нем отразилась — зверье в панике разбежится, птицы с веток повалятся от хохота.
Евдокия, прикрывая лицо передником, захихикала.
— Чего смеешься, паскудина? — раздраженно цыкнул постоялец. — Ушила бы, что ли, не выглядеть же перед москвичом огородным пугалом!
Женщина послушно достала с полки швейные принадлежности. Расправила одежонку, принялась за шитье.
— Сапоги имеются?
— Сичас достану!
С броднями сорок шестого размера пришлось смириться, их не ушить, не обрубить. Толкунов натолкал в носки газетной бумаги, навернул на ноги несколько портянок. Потопал по чисто вымытому полу — опробовал. Свободно, конечно, нога болтается, зато тепло и не жмет.
И все же выглядит цирковым клоуном…
Не зря попутчик давится от обидного смеха, отворачивается.
— Ничего смешного, — обидчиво покривился Серафим. — В тайге и не в таких нарядах ходют… Спасибо Евдокии — обмундировала. Сохранилась у бабы мужняя одежка — ушила её, подровняла. За курткой пришлось сбегать к соседям, после — к бабам, живущим на заимке. Ночь, тьма — хоть глаза выколи, а Евдокия, заради постояльца, не напугалась — побежала. Хорошая она баба, Тарас Викторович, повезло мне с ней… Правда, не в меру болтлива, да я не лыком шит — воспитую…
Машина «споткнулась» на очередной колдобине. Толкунов ударился плечом о борт и невольно вскрикнул.
— Надо бы верхней дорогой ехать, — пробурчал он, растирая ушибленное место. — Дерьмовый водитель сунулся в непролазную грязь…
— Разве есть другая дорога?
— Поверху сопок, через перевал. Там камни ужасть какие, но все ж не грязь… Это Евдоха присоветовала нижнюю дорогу, а я, дурак, послушался бабы.
Помолчали. Прапорщик что-то бормотал, ругался в адрес водителя-неумехи.
— И к кому бегала твоя сожительница за одежонкой? — максимально равнодушным тоном перебил стоны спутника сыщик, но внутри у него все замерло. — На твою фигуру непросто одежонку отыскать…
— Не одежонку — куртку, — поправил Толкунов, горделиво откинув назад. — Разбудила соседей — не нашли, пришлось бедолаге бежать аж к Афоньке. Есть такой мужик на заимке — представительный, солидный. Вроде меня. У него и позычила…
Серафим подергал пору старенькой куртки, пытливо поглядел на собеседника — как тот реагирует на упоминание «представительности» и «солидности»? Насмешливо усмехается либо уважительно кивает? Вроде смотрит понимающе и уважительно.
А Добято сейчас не до переживаний помощника. Заложив в память для последующей разработки ещё одно имя — пока незнакомого Афоньки, сыщик несколько минут помолчал. Будто собирался с силами для следующего вопроса.
— Пока есть свободное время, расскажи ещё раз про свое расследование, — попросил он.
Тарасик сейчас — натянутая пружина. Если он рассчитал правильно, Гранд не упустит возможности ликвидировать сыскаря, повисшего на его хвосте. Узнав от Евдокии время выезда «охотников» и намерение ехать именно нижней дорогой, Убийца либо сам заявится в удобное место, либо пошлет своих шестерок, которыми он наверняка обзавелся.
— Какое там расследование, — скромно отмахнулся Серафим. — Командир не дал развернуться. Только и удалось «пощупать» травяную колдунью. С самого краю…
Добято вторично слышит эту историю, но все ещё надеется, что Серафим припомнит дополнительные детали, пусть мелкие, казалось бы, ни о чем не говорящие. По мнению сыщика любой сыск опирается именно на мелочи, ибо крупные «камни» оседают на дно, они легко просматривются поэтому пользы от них, как от козла молока. А вот мелкие, малозаметные, если сложить их вместе, могут привести к серьезным умозаключениям, такую составить «мозаику» — пальчики оближешь.
Но ничего нового от прапорщика он так и не услышал. За исключением очередного потока нескрываемой похвальбы.
— Кто такой Чудаков? — спросил Тарасик, оглядывая придорожный кустарник и выступившие из темноты кедры. — Он что — друг Королева?
Убивать московского посланца Гранд сразу не станет — вдруг тот заявился по его прогнившую душу не один. Значит, появится надежда расправиться с Убийцей…
Прапорщик задумчиво поглядел в глубь лесного массива. Будто попытался высмотреть среди деревьев или в зарослях багульника поджарую фигуру помощника лесника. На самом деле ему страх как не хотелось исповедываться перед дотошным москвичем и он выискивал способы увильнуть от ответа или свести его, этот свой ответ, к набору ничего не говорящих слов.
Добято терпеливо ожидал. Замешательство несдержанного на язык болтуна насторожило его. Что связывает прапорщика с помлесника и помлесника с Убийцей? Если из этой формулы выбросить середину — Чудакова, что останется? Гранд — Толкунов?
Тьфу, черт, какая бессмыслица лезет в башку! Из прапорщика преступник, как из Виноградова — няня в детском садике. И все же интересно, что связывает работника лесничества с врио начальника тыла отряда? Какие невидимые ниточки связали этих разных людей?
Сыщик не знал, даже догадаться не мог, что год тому назад два разных по характеру человека — старшина медвежьепадьевской роты и помощник лесника из Голубого распадка — подружились на почве любви к бутылке. Как выразился немногословный Василий: один пьет — злой алкоголик, вдвоем — добрые приятели.
Иногда, пользуясь попутным транспортом, Серафим навещал Голубую заимку, гораздо чаще Василий приезжал по делам в лесничество. В Голубом распадке друзья распивали на квартире Чудакова, в Медвежьей Пади — у заботливой и запасливой Евдокии. И там и там — самогон. Плохо очищенный, мутный, но настоенный на лесных ягодах. Магазинное пойло — не в чести, как любит приговаривать Васька: фабрикой воняет. А вот профильтрованный через газетную бумагу и активированный уголь, сдобренный таежными ягодами самодельный спиртной напиток и душу веселит, и головную боль не вызывает.
Чокаясь граненными стаканами, друзья говорили о виражах и вывихах современной политики, об охоте и рыбалке, и, не без того, о бабах. Особое внимание Чудаков уделял своему начальству, Толкунов — своему командованию. Доставалось и тем, и другим.
Прапорщик щебетал лесной птахой, помлесника иногда вставлял в его трели короткие словечки с непременными матерными присловьями. Ничего необычного, тем более, зазорного: водка и бабы — даренная Господом услада для несчастных мужиков, начальство любого вида — подарок Сатаны.
Однажды, в изрядном подпитии, Васька пожаловался другу: тайга, мать бы её в корень и в дупло, прямо-таки пожирает одежку — не напасешься. Не говоря уже про обувку — за один обход подметки становятся вдвое тоньше.
Разнеженный двумя стакашками едучего самогона, прапорщик немедленно предложил свою помощь. Что стоит, спрашивается, всемогущему старшине роты списать десяток кирзачей? Составишь акт о негодности, подмахнет командир — все дела. А сколько списывается ещё годных для носки гимнастерок и штанов!
— Только, учти, друг, — ни звука, — предупредил он. — Болтанешь где-нибудь — оба погорим… И еще, как бы это выразить, у нас ведь рынок, так?
— Не волнуйся, дружище, мать твою в делянку. Ты меня обмундируешь, я в долгу не останусь — расплачусь. Рублевками не обещаю — окончательно обнищал. А вот самогончиком поделюсь.
Таким образом помлесника оделся и обулся, а разворотливый его дружок получил по договоренности половину стоимости презентованного обмундирования. В виде двух канистр таежной отравы…
Не расскажешь же об этом собеседнику? Ишь как сверлит умными глазищами, как морщится в ожидании «добровольного» признания!
— И все же, что из себя представляет Чудаков? — не выдержал слишком долгого молчания сыщик.
— Сказал же — не успел до него добраться, командир помешал, — снова отвел в сторону блудливые глазки Серафим. — Говорят, молчун. В тайге все молчуны, она, треклятая, не любит трепачей.
Значит, и тебя тоже, про себя с»ехидничал Добято, погасив смешок во время прижатым к лицу спасительным носовым платком.
Мелькнувшая мыслишка о возможном предательстве помощника не вызвала в душе сыщика привычного пожара. Он привык иметь дело не с идиотами — с умными и находчивыми преступниками, а Серафим ассоциируется с примитивным жуликом, которого Гранд на версту к себе не подпустит.
— Ежели вы с Чудаковым — друзья, почему ты заставил… жену бегать по соседям, заполночь будить какого-то Афоньку? Не проще ли было одолжить куртку у друга?
Прапорщику страшно захотелось чисто народным жестом повертеть пальцем у виска. Дескать, крыша поехала у московского начальника, не врубился вонючий интиллигентишка в то, что Серафим с Евдокией живут в Медвежьей Пади, а Васька — в Голубом распадке. Но прапорщик, конечно, не решился на подобную вольность, которая непременно аукнется, ежели обиженный «пиджак» стукнет командиру отряда.
Поэтому пришлось призвать на помощь присущую Толкунову хитрость и дипломатичность.
— Я позабыл вам сказать: Васька Чудаков обитает в Голубом распадке. Поэтому не было никаких возможностей гонять бабу за полсотни верст…
Итак, все связано, все об»яснимо, думал сыщик, рассеянно вслушиваясь в болтовню спутника. Сестра Евдокии — почтарка, через неё и водителя Борьки — связь с боссом. Под прикрытием переписки с сыном-зеком. Через наивного дурака — сопостельника Евдокия всегда в курсе всех отрядных дел. Узнав о предстоящем выезде на охоту, она, под видом поисков одежды для прапорщика, сообщила Гранду.
«Клоп», вроде, вычислен. Но где гарантия, что он единственный? Ведь трудно представить себе женщину, даже такую дородную, как Евдокия, натягивающую тетиву арбалета.
Разобраться в этом — дело будущего. Сейчас нужно ожидать ответных мер Убийцы, получившего сигнал опасности… Каких именно?…
Как же это трудно совместить: ожидание нападения Гранда или его шестерок, анализ многословного рассказа прапорщика и размышления. От напряжения заболела голова, в глазах появилась резь.
— … хитрая колдунья пыталась обвести меня вокруг пальца, но я не лыком шит…
Да, сыщик привык работать в одиночестве, но это «одиночество» было надуманным, тешившем его самолюбие. На самом деле Тарасика раньше подпирали оперативники, эксперты-криминалисты, ребята из службы наружнего наблюдения. А он, идиот, в Хабаровске наотрез отказался от предложенной помощи. В результате остался беззащитным.
Явно непрофессиональное поведение! Мало того — легковесное!
— … удалось выкачать из колдуньи немало ценного, — во всю фантазировал прапорщик.
В принципе решение «подставиться» Гранду — правильное, но насколько было бы легче сделать это, имея под рукой помощников. А сейчас он голый. О жирном прапорщике можно не упоминать — бездарь и трус. Ротный старшина, если верить командиру «столичной» роты, повязан с лжеКоролевым. Водитель не в счет…
— … а на кухне у чертовой знахарки — будто в аду: воняет, булькает, шипит. Меня аж затошнило…
Рассвет занимался хмурый, недовольный. Сначала стали просматриваться кусты, с двух сторон заблокировавшие избитую дорогу, потом «проявилась» и она — в размоинах, лужах, глубоких выбоинах. Водитель вырубил дальний свет, оставил одни подфарники.
— Кто сейчас командует «голубой» ротой?
— Лейтенант Зимин. Командир первого взвода. Вреднючий, доложу вам, мужик, тряпки у него не выпросишь. Однажды, мне понадобились помощники — погрузить на машину пустую тару: бочки, ящики, термоса. Как положено, обратился к Зимину… А он…
Что ответил прапорщику жадный комадир взвода узнать так и не пришлось. Впереди, с грохотом, ломая ветки, рухнуло, перегородив дорогу, огромное дерево. Грузовик ударился передком в его ствол, двигатель заглох. Прапорщик кубарем полетел в лужу. Распластался в ней на подобии раздавленного червя. Добято ударился головой о край кабины и потерял сознание.
Когда он пришел в себя, лежал на мешках под прицелом пистолета. Рослый амбал, раскорячившись, высился над ним. Козелков, водитель и Толкунов распялились у борта грузовика. За их спинами — второй налетчик, коротконогий здоровяк с армейским тесаком.
— Очухался, сыскарь? Ты то нам и нужен…
В левой руке амбала — добятовский пистолет. На прыщеватом лице — злобная улыбка.
Тарасик, преодолевая головную боль, поднялся, прислонился к высокому борту машины.
— Держи, дружан, дарю.
Не решаясь отойти от плененного сыщика, налетчик бросил пистолет напарнику. Тот не смог поймать его и «макарыч» упал в лужу. Оба посмеялись. Опасаться нечего — водитель и пассажиры, небось, в штаны наложили, на предрассветной дороге — тишина и покой, нарушаемые разве беззаботным пением птиц.
— Мочкани его, Федька!
Федька? Неужели — сынок Евдокии?
Стоящие возле машины пленники обернулись на голос коротконогого. Добято показалось, что сынок Евдокии подмигнул Козелкову… А может быть, прапорщику? После удара головой о край кабины — неразбериха и туман. Главное, подмигнул!
— Погожу малость… Вылазь, сыскарь, побазарим.
Если не убили сразу, есть надежда на спасение. Судя по всему, бандитов только двое. Ну, с двумя-то он справится! Особенно, если поможет старшина. Значит, Гранд решил сам не появляться… Прокол? А может быть наоборот — конторолируемая ситуация?
Амбал первым спрыгнул на грязную дорогу. Знал бы он способности плененного сыщика — не допустил бы подобной ошибки. Добято прыгнул следом, ударом ноги выбил пистолет, ребром ладони врезал по шее. Налетчик покачнулся, но устоял.
— Вот ты как, падла вонючая? Сейчас разделаю на бифштекс!
Ударил тычком. Тарасик поднырнул под руку, кулак бандита с такой силой стукнул по дощатому борту грузовика — казалось, машина задрожала.
Напарник амбала бросился к нему на помощь. Козелков включился в «игру» — мосластым кулаком опрокинул коротконогого в лужу. Пока тот ворочался, пытаясь подняться, поднял выпавший тесак. Хотел было броситься на помощь московском «гостю», но бандит подсек его. Противники заворочались в грязной жиже, обрабатывая друг друга кулаками, пиная ногами, матерясь.
Рослый налетчик все же умудрился достать противника — ударил в плечо. Рука Добято онемела. Второй удар отбросил его к машине. Зловеще улыбаясь, не сводя с противника настороженного взгляда, налетчик присел на корточки, попытался нащупать утонувшее в воде оружие. Сыщик ударил ногой — бесполезно, будто бил не по живой плоти — по тренировочной боксерской груше.
— Готовься на тот свет, сявка!
Водитель не бросился на помощь — попрежнему липнул к борту машины. О прапорщике и говорить нечего — дрожал наподобии осинового листа. Козелков боролся с вторым налетчиком.
Помощи ждать не от кого.
Неожиданно гулко грохнул ружейный выстрел. Верзила схватился за простреленное плечо, выронил извлеченный из колдобины пистолет, метнулся в кусты. Его напарник оторвался от Козелкова, наклонился над лужей, пытаясь достать добятовское оружие. Старшина ухватил его за ногу, сыщик подбежал к ним.
Видимо, решив, что схватка проигранна, сейчас его подомнут, свяжут, а то и прикончат в луже, коротконогий оттолкнул Тарасика, на прощание ударил ногой Козелкова и тоже бросился наутек.
Вслед убегающим налетчикам вторично громыхнула «тулка». Выхватив из лужи свой «макаров», Добято тоже бесприцельно несколько раз выстрелил в кусты.
Из— за дерева вышла с ружьем в руках… «травяная колдунья».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Как там наша буренушка? — ласково спросила женщина, адресуя эту ласку и к корове, и к будущему муженьку. — Не собирается опростаться?
— Что я тебе — ветеринар? — огрызнулся «хозяин».
— Не сердитесь, Серафим Потапыч… Просто долго сегодня оглядывали буренку, вот я и подумала…
Прапорщик пренебрежительно посопел. От пола тянуло сыростью, пришлось натянуть на толстые, деревенской вязки, носки обрезанные валенцы.
— Сама слышала: на охоту собираюсь, — хмуро об»явил он. — В Голубой распадок. В пять утра отправляемся с москвичем. Не в погонах же ехать. Волоки, что осталось от умершего мужа.
Это — не унизительная просьба — военный приказ! Да ещё сдобренный непреклонным видом, выпячиванием жирной груди.
— Сей минут сделаю, Серафим Потапыч! — с готовностью воскликнула обрадованая человеческим отношением женщина. Ведь Толкунов чаще ворчит и даже орет, а тут снизошел до просьбы. — Хороший вы человек, всех привечаете, Бог отплатит вам за доброту!
Сожительница вскрыла сундуки, стоящие вдоль стен горницы, открыла шкаф. Толкунов не ошибся — одежонка осталась. Правда, мужик Евдокии был немалого роста да и разворотом крутых плеч Бог его не обидел. По сравнению с ним прапорщик-пузан выглядит сказочным колобком.
Натянул Серафим на себя широченные штаны, влез в теплую рубаху — будто утонул. Погляделся в зеркало — плюнул. Такая уродина в нем отразилась — зверье в панике разбежится, птицы с веток повалятся от хохота.
Евдокия, прикрывая лицо передником, захихикала.
— Чего смеешься, паскудина? — раздраженно цыкнул постоялец. — Ушила бы, что ли, не выглядеть же перед москвичом огородным пугалом!
Женщина послушно достала с полки швейные принадлежности. Расправила одежонку, принялась за шитье.
— Сапоги имеются?
— Сичас достану!
С броднями сорок шестого размера пришлось смириться, их не ушить, не обрубить. Толкунов натолкал в носки газетной бумаги, навернул на ноги несколько портянок. Потопал по чисто вымытому полу — опробовал. Свободно, конечно, нога болтается, зато тепло и не жмет.
И все же выглядит цирковым клоуном…
Не зря попутчик давится от обидного смеха, отворачивается.
— Ничего смешного, — обидчиво покривился Серафим. — В тайге и не в таких нарядах ходют… Спасибо Евдокии — обмундировала. Сохранилась у бабы мужняя одежка — ушила её, подровняла. За курткой пришлось сбегать к соседям, после — к бабам, живущим на заимке. Ночь, тьма — хоть глаза выколи, а Евдокия, заради постояльца, не напугалась — побежала. Хорошая она баба, Тарас Викторович, повезло мне с ней… Правда, не в меру болтлива, да я не лыком шит — воспитую…
Машина «споткнулась» на очередной колдобине. Толкунов ударился плечом о борт и невольно вскрикнул.
— Надо бы верхней дорогой ехать, — пробурчал он, растирая ушибленное место. — Дерьмовый водитель сунулся в непролазную грязь…
— Разве есть другая дорога?
— Поверху сопок, через перевал. Там камни ужасть какие, но все ж не грязь… Это Евдоха присоветовала нижнюю дорогу, а я, дурак, послушался бабы.
Помолчали. Прапорщик что-то бормотал, ругался в адрес водителя-неумехи.
— И к кому бегала твоя сожительница за одежонкой? — максимально равнодушным тоном перебил стоны спутника сыщик, но внутри у него все замерло. — На твою фигуру непросто одежонку отыскать…
— Не одежонку — куртку, — поправил Толкунов, горделиво откинув назад. — Разбудила соседей — не нашли, пришлось бедолаге бежать аж к Афоньке. Есть такой мужик на заимке — представительный, солидный. Вроде меня. У него и позычила…
Серафим подергал пору старенькой куртки, пытливо поглядел на собеседника — как тот реагирует на упоминание «представительности» и «солидности»? Насмешливо усмехается либо уважительно кивает? Вроде смотрит понимающе и уважительно.
А Добято сейчас не до переживаний помощника. Заложив в память для последующей разработки ещё одно имя — пока незнакомого Афоньки, сыщик несколько минут помолчал. Будто собирался с силами для следующего вопроса.
— Пока есть свободное время, расскажи ещё раз про свое расследование, — попросил он.
Тарасик сейчас — натянутая пружина. Если он рассчитал правильно, Гранд не упустит возможности ликвидировать сыскаря, повисшего на его хвосте. Узнав от Евдокии время выезда «охотников» и намерение ехать именно нижней дорогой, Убийца либо сам заявится в удобное место, либо пошлет своих шестерок, которыми он наверняка обзавелся.
— Какое там расследование, — скромно отмахнулся Серафим. — Командир не дал развернуться. Только и удалось «пощупать» травяную колдунью. С самого краю…
Добято вторично слышит эту историю, но все ещё надеется, что Серафим припомнит дополнительные детали, пусть мелкие, казалось бы, ни о чем не говорящие. По мнению сыщика любой сыск опирается именно на мелочи, ибо крупные «камни» оседают на дно, они легко просматривются поэтому пользы от них, как от козла молока. А вот мелкие, малозаметные, если сложить их вместе, могут привести к серьезным умозаключениям, такую составить «мозаику» — пальчики оближешь.
Но ничего нового от прапорщика он так и не услышал. За исключением очередного потока нескрываемой похвальбы.
— Кто такой Чудаков? — спросил Тарасик, оглядывая придорожный кустарник и выступившие из темноты кедры. — Он что — друг Королева?
Убивать московского посланца Гранд сразу не станет — вдруг тот заявился по его прогнившую душу не один. Значит, появится надежда расправиться с Убийцей…
Прапорщик задумчиво поглядел в глубь лесного массива. Будто попытался высмотреть среди деревьев или в зарослях багульника поджарую фигуру помощника лесника. На самом деле ему страх как не хотелось исповедываться перед дотошным москвичем и он выискивал способы увильнуть от ответа или свести его, этот свой ответ, к набору ничего не говорящих слов.
Добято терпеливо ожидал. Замешательство несдержанного на язык болтуна насторожило его. Что связывает прапорщика с помлесника и помлесника с Убийцей? Если из этой формулы выбросить середину — Чудакова, что останется? Гранд — Толкунов?
Тьфу, черт, какая бессмыслица лезет в башку! Из прапорщика преступник, как из Виноградова — няня в детском садике. И все же интересно, что связывает работника лесничества с врио начальника тыла отряда? Какие невидимые ниточки связали этих разных людей?
Сыщик не знал, даже догадаться не мог, что год тому назад два разных по характеру человека — старшина медвежьепадьевской роты и помощник лесника из Голубого распадка — подружились на почве любви к бутылке. Как выразился немногословный Василий: один пьет — злой алкоголик, вдвоем — добрые приятели.
Иногда, пользуясь попутным транспортом, Серафим навещал Голубую заимку, гораздо чаще Василий приезжал по делам в лесничество. В Голубом распадке друзья распивали на квартире Чудакова, в Медвежьей Пади — у заботливой и запасливой Евдокии. И там и там — самогон. Плохо очищенный, мутный, но настоенный на лесных ягодах. Магазинное пойло — не в чести, как любит приговаривать Васька: фабрикой воняет. А вот профильтрованный через газетную бумагу и активированный уголь, сдобренный таежными ягодами самодельный спиртной напиток и душу веселит, и головную боль не вызывает.
Чокаясь граненными стаканами, друзья говорили о виражах и вывихах современной политики, об охоте и рыбалке, и, не без того, о бабах. Особое внимание Чудаков уделял своему начальству, Толкунов — своему командованию. Доставалось и тем, и другим.
Прапорщик щебетал лесной птахой, помлесника иногда вставлял в его трели короткие словечки с непременными матерными присловьями. Ничего необычного, тем более, зазорного: водка и бабы — даренная Господом услада для несчастных мужиков, начальство любого вида — подарок Сатаны.
Однажды, в изрядном подпитии, Васька пожаловался другу: тайга, мать бы её в корень и в дупло, прямо-таки пожирает одежку — не напасешься. Не говоря уже про обувку — за один обход подметки становятся вдвое тоньше.
Разнеженный двумя стакашками едучего самогона, прапорщик немедленно предложил свою помощь. Что стоит, спрашивается, всемогущему старшине роты списать десяток кирзачей? Составишь акт о негодности, подмахнет командир — все дела. А сколько списывается ещё годных для носки гимнастерок и штанов!
— Только, учти, друг, — ни звука, — предупредил он. — Болтанешь где-нибудь — оба погорим… И еще, как бы это выразить, у нас ведь рынок, так?
— Не волнуйся, дружище, мать твою в делянку. Ты меня обмундируешь, я в долгу не останусь — расплачусь. Рублевками не обещаю — окончательно обнищал. А вот самогончиком поделюсь.
Таким образом помлесника оделся и обулся, а разворотливый его дружок получил по договоренности половину стоимости презентованного обмундирования. В виде двух канистр таежной отравы…
Не расскажешь же об этом собеседнику? Ишь как сверлит умными глазищами, как морщится в ожидании «добровольного» признания!
— И все же, что из себя представляет Чудаков? — не выдержал слишком долгого молчания сыщик.
— Сказал же — не успел до него добраться, командир помешал, — снова отвел в сторону блудливые глазки Серафим. — Говорят, молчун. В тайге все молчуны, она, треклятая, не любит трепачей.
Значит, и тебя тоже, про себя с»ехидничал Добято, погасив смешок во время прижатым к лицу спасительным носовым платком.
Мелькнувшая мыслишка о возможном предательстве помощника не вызвала в душе сыщика привычного пожара. Он привык иметь дело не с идиотами — с умными и находчивыми преступниками, а Серафим ассоциируется с примитивным жуликом, которого Гранд на версту к себе не подпустит.
— Ежели вы с Чудаковым — друзья, почему ты заставил… жену бегать по соседям, заполночь будить какого-то Афоньку? Не проще ли было одолжить куртку у друга?
Прапорщику страшно захотелось чисто народным жестом повертеть пальцем у виска. Дескать, крыша поехала у московского начальника, не врубился вонючий интиллигентишка в то, что Серафим с Евдокией живут в Медвежьей Пади, а Васька — в Голубом распадке. Но прапорщик, конечно, не решился на подобную вольность, которая непременно аукнется, ежели обиженный «пиджак» стукнет командиру отряда.
Поэтому пришлось призвать на помощь присущую Толкунову хитрость и дипломатичность.
— Я позабыл вам сказать: Васька Чудаков обитает в Голубом распадке. Поэтому не было никаких возможностей гонять бабу за полсотни верст…
Итак, все связано, все об»яснимо, думал сыщик, рассеянно вслушиваясь в болтовню спутника. Сестра Евдокии — почтарка, через неё и водителя Борьки — связь с боссом. Под прикрытием переписки с сыном-зеком. Через наивного дурака — сопостельника Евдокия всегда в курсе всех отрядных дел. Узнав о предстоящем выезде на охоту, она, под видом поисков одежды для прапорщика, сообщила Гранду.
«Клоп», вроде, вычислен. Но где гарантия, что он единственный? Ведь трудно представить себе женщину, даже такую дородную, как Евдокия, натягивающую тетиву арбалета.
Разобраться в этом — дело будущего. Сейчас нужно ожидать ответных мер Убийцы, получившего сигнал опасности… Каких именно?…
Как же это трудно совместить: ожидание нападения Гранда или его шестерок, анализ многословного рассказа прапорщика и размышления. От напряжения заболела голова, в глазах появилась резь.
— … хитрая колдунья пыталась обвести меня вокруг пальца, но я не лыком шит…
Да, сыщик привык работать в одиночестве, но это «одиночество» было надуманным, тешившем его самолюбие. На самом деле Тарасика раньше подпирали оперативники, эксперты-криминалисты, ребята из службы наружнего наблюдения. А он, идиот, в Хабаровске наотрез отказался от предложенной помощи. В результате остался беззащитным.
Явно непрофессиональное поведение! Мало того — легковесное!
— … удалось выкачать из колдуньи немало ценного, — во всю фантазировал прапорщик.
В принципе решение «подставиться» Гранду — правильное, но насколько было бы легче сделать это, имея под рукой помощников. А сейчас он голый. О жирном прапорщике можно не упоминать — бездарь и трус. Ротный старшина, если верить командиру «столичной» роты, повязан с лжеКоролевым. Водитель не в счет…
— … а на кухне у чертовой знахарки — будто в аду: воняет, булькает, шипит. Меня аж затошнило…
Рассвет занимался хмурый, недовольный. Сначала стали просматриваться кусты, с двух сторон заблокировавшие избитую дорогу, потом «проявилась» и она — в размоинах, лужах, глубоких выбоинах. Водитель вырубил дальний свет, оставил одни подфарники.
— Кто сейчас командует «голубой» ротой?
— Лейтенант Зимин. Командир первого взвода. Вреднючий, доложу вам, мужик, тряпки у него не выпросишь. Однажды, мне понадобились помощники — погрузить на машину пустую тару: бочки, ящики, термоса. Как положено, обратился к Зимину… А он…
Что ответил прапорщику жадный комадир взвода узнать так и не пришлось. Впереди, с грохотом, ломая ветки, рухнуло, перегородив дорогу, огромное дерево. Грузовик ударился передком в его ствол, двигатель заглох. Прапорщик кубарем полетел в лужу. Распластался в ней на подобии раздавленного червя. Добято ударился головой о край кабины и потерял сознание.
Когда он пришел в себя, лежал на мешках под прицелом пистолета. Рослый амбал, раскорячившись, высился над ним. Козелков, водитель и Толкунов распялились у борта грузовика. За их спинами — второй налетчик, коротконогий здоровяк с армейским тесаком.
— Очухался, сыскарь? Ты то нам и нужен…
В левой руке амбала — добятовский пистолет. На прыщеватом лице — злобная улыбка.
Тарасик, преодолевая головную боль, поднялся, прислонился к высокому борту машины.
— Держи, дружан, дарю.
Не решаясь отойти от плененного сыщика, налетчик бросил пистолет напарнику. Тот не смог поймать его и «макарыч» упал в лужу. Оба посмеялись. Опасаться нечего — водитель и пассажиры, небось, в штаны наложили, на предрассветной дороге — тишина и покой, нарушаемые разве беззаботным пением птиц.
— Мочкани его, Федька!
Федька? Неужели — сынок Евдокии?
Стоящие возле машины пленники обернулись на голос коротконогого. Добято показалось, что сынок Евдокии подмигнул Козелкову… А может быть, прапорщику? После удара головой о край кабины — неразбериха и туман. Главное, подмигнул!
— Погожу малость… Вылазь, сыскарь, побазарим.
Если не убили сразу, есть надежда на спасение. Судя по всему, бандитов только двое. Ну, с двумя-то он справится! Особенно, если поможет старшина. Значит, Гранд решил сам не появляться… Прокол? А может быть наоборот — конторолируемая ситуация?
Амбал первым спрыгнул на грязную дорогу. Знал бы он способности плененного сыщика — не допустил бы подобной ошибки. Добято прыгнул следом, ударом ноги выбил пистолет, ребром ладони врезал по шее. Налетчик покачнулся, но устоял.
— Вот ты как, падла вонючая? Сейчас разделаю на бифштекс!
Ударил тычком. Тарасик поднырнул под руку, кулак бандита с такой силой стукнул по дощатому борту грузовика — казалось, машина задрожала.
Напарник амбала бросился к нему на помощь. Козелков включился в «игру» — мосластым кулаком опрокинул коротконогого в лужу. Пока тот ворочался, пытаясь подняться, поднял выпавший тесак. Хотел было броситься на помощь московском «гостю», но бандит подсек его. Противники заворочались в грязной жиже, обрабатывая друг друга кулаками, пиная ногами, матерясь.
Рослый налетчик все же умудрился достать противника — ударил в плечо. Рука Добято онемела. Второй удар отбросил его к машине. Зловеще улыбаясь, не сводя с противника настороженного взгляда, налетчик присел на корточки, попытался нащупать утонувшее в воде оружие. Сыщик ударил ногой — бесполезно, будто бил не по живой плоти — по тренировочной боксерской груше.
— Готовься на тот свет, сявка!
Водитель не бросился на помощь — попрежнему липнул к борту машины. О прапорщике и говорить нечего — дрожал наподобии осинового листа. Козелков боролся с вторым налетчиком.
Помощи ждать не от кого.
Неожиданно гулко грохнул ружейный выстрел. Верзила схватился за простреленное плечо, выронил извлеченный из колдобины пистолет, метнулся в кусты. Его напарник оторвался от Козелкова, наклонился над лужей, пытаясь достать добятовское оружие. Старшина ухватил его за ногу, сыщик подбежал к ним.
Видимо, решив, что схватка проигранна, сейчас его подомнут, свяжут, а то и прикончат в луже, коротконогий оттолкнул Тарасика, на прощание ударил ногой Козелкова и тоже бросился наутек.
Вслед убегающим налетчикам вторично громыхнула «тулка». Выхватив из лужи свой «макаров», Добято тоже бесприцельно несколько раз выстрелил в кусты.
Из— за дерева вышла с ружьем в руках… «травяная колдунья».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27