Но в то же время это был уже настоящий человек, а не получеловек или какое-либо переходное звено от обезьяны к человеку с типично обезьяньими признаками (подобные ископаемые остатки в Африке действительно позже были найдены). До тех пор никому и в голову не могло прийти, что в столь давние времена на Земле уже могли существовать настоящие люди. Поэтому олдувайскую находку стали рассматривать как доказательство несостоятельности теории эволюции Дарвина, которую каждый раз блестяще подтверждали все предыдущие раскопки и находки.
Прошло немало времени, пока эта загадка была разгадана. Доктора Река во время его второй экспедиции в Восточную Африку застигла война, и он в качестве военнопленного попал в Египет. Семнадцать лет спустя выдающийся английский археолог профессор Л. Лики взялся с новыми силами за разгадку олдувайской тайны. Сам он был уроженцем Восточной Африки, сыном миссионера. Человек честный и тактичный, он счел своим долгом пригласить в новую экспедицию, снаряженную англичанами, и профессора Ганса Река. Во время этой экспедиции ученым удалось выяснить, что загадочный скелет человека просто соскользнул в другой, более низкий слой земли и на самом деле значительно моложе всех костей доисторических животных, найденных вместе с ним. Однако одновременно были сделаны интереснейшие находки: во всех слоях ущелья были найдены каменные орудия, изготовленные руками человека, – от грубо обтесанных каменных рубил до самых настоящих ножей и топоров из камня.
Сейчас Олдувайское ущелье считается наиболее интересным местом для изучения того, как на протяжении десятков тысяч лет происходило развитие доисторического человека, жившего в эпоху каменного века в Африке, Юго-Западной Европе и отдельных частях Азии.
Семнадцатого июля 1959 года супруги Лики сделали потрясающую находку – череп доисторического человека, жившего 600 тысяч лет назад и являющегося переходным звеном между древним южноафриканским обезьяночеловеком и современными людьми. Он отличался удивительно мощными коренными зубами. Этот древний человек и был одним из первых изготовителей каменных орудий.
И вот теперь это знаменитое Олдувайское ущелье, так же как и кратер Нгоронгоро, окажется вне охраняемой зоны национального парка.

Глава семнадцатая
ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ОЗЕРЕ НАТРОН

Мы упаковываем в свою «Утку» специальные волокуши и летим к озеру Натрон. Для этого мы держим курс прямо на «гору Господню» – Ленгаи. С каждой минутой она все более угрожающе на нас надвигается. Она напоминает сахарную голову. Это молодой, действующий вулкан, который в течение последних десятилетий несколько раз извергался. Вся вершина его опоясана широким белым бордюром, но это не снег, как на Килиманджаро, а застывшие массы солей, выброшенные во время извержений.
Наш самолетик ползет все выше и выше вверх, пока под нами наконец не появляется кратер вулкана. Здесь я собираюсь сделать несколько снимков. Трудно поверить, чтобы человеку удалось подняться по этакому крутому склону, и все же это так. То был географ, профессор Ф. Эгер, облазивший в 1906 – 1907 годах всю область гигантских кратеров и составивший замечательную карту, в которой и по сей день не сделано каких-либо существенных дополнений. Он живет сейчас в Цюрихе и просил меня сделать для него эти снимки.
Мы пролетаем над самым кратером, на несколько минут даже влетаем в него. Он не курится, но в самой середине ясно видно небольшое отверстие, в котором что-то кипит и бурлит. Мы летаем туда и обратно над этим адским котлом; под нами застывшие потоки лавы, спускающиеся вниз на 2200 метров.
А там, у подножия, лежит знаменитое озеро Натрон. Это и есть то озеро, к которому мы направляемся. Оно представляет собой огромный резервуар, занимающий 60 километров в длину и 20 – в ширину. Местами оно розовато-красное, местами голубое. Красное – это застывшие соляные корки, покрывающие почти целиком все озеро, а голубое – это отражение неба в двух открытых лагунах.
В январе прошлого года мы здесь подсчитывали фламинго. Озеро Натрон – одно из последних крупных гнездовий этих редких птиц. Подсчитать фламинго тем же способом, каким мы подсчитывали степных животных, невозможно, потому что они взлетают тотчас же, как только мы снижаемся на высоту 500 метров. Вся стая каждый раз так ловко ускользает от нас, что совершенно невозможно подлететь к ним ближе чем на 100 метров. В то же время мы никак не хотели мешать этим птицам насиживать яйца. Если такую колонию слишком часто будут тревожить самолеты, то птицы могут совсем не высидеть птенцов и целый год не будет приплода.
Из этих соображений мы вмонтировали в пол нашей «Утки» большую аэрофотокамеру с пленкой шириной 18 сантиметров. Сидя в самолете, я могу открыть люк в полу и смотреть вниз – ощущение, к которому надо еще сначала привыкнуть. Над этой дырой устанавливается тяжелая колода фотокамеры, которая автоматически снимает 120 крупных кадров. Снимки следуют один за другим, так что потом из них можно составить полную картину озера. Надо следить за тем, чтобы лететь строго по прямой.
Мы летели тогда на высоте 800 метров. Камера была не плотно пригнана к отверстию в полу, а возле него как раз кончается выхлопная труба мотора, так что отработанный газ попадал прямо в кузов самолета, где я сидел, склонившись над люком. Из-за этого мне пришлось срочно воспользоваться бумажным пакетом.
А поскольку от выхлопных газов можно быстро угореть и потерять сознание, мы немедленно пошли на посадку и плотно пригнали камеру к отверстию. После этого вся съемка озера заняла у нас всего 35 минут.
Потом, уже во Франкфурте, мы много дней подряд подсчитывали бесконечное множество этих птиц при помощи лупы и строчечного растра. Для удобства мы накололи все фотографии на стенку, так что перед нами как бы вновь возникли лагуны озера Натрон, только в уменьшенном виде. Птиц оказалось 163 679 штук. Впоследствии время от времени мы снова пролетали над этим озером. В марте и апреле здесь оставалась примерно только двадцатая часть колонии, гнездившейся в январе. Несколько позже число птиц снова увеличилось, но ни разу их не было столько, сколько зимой.
Фламинго – неутомимые путешественники; они разыскивают по свету всевозможные соленые озера, богатые червями, моллюсками и водорослями. Говорят, что эти красивые розовые птицы долетают вплоть до Индии, но никто еще точно не сумел проследить пути их кочевок. Это потому, что молодых фламинго никак не удается окольцевать, как это делают обычно с другими птицами. Ведь только по снятым и возвращенным с убитых птиц кольцам можно определить пути их миграций.
По плоскому, безлесному, покрытому соляной коркой берегу совершенно невозможно подкрасться к их конусообразным глиняным гнездам, расположенным на мелководье. Завидя кого-нибудь на расстоянии километра, взрослые фламинго улетают, а птенцы уплывают далеко в озеро.
И все-таки, несмотря на это, нам с Михаэлем очень хочется сделать несколько кадров с фламинго для нашего будущего фильма о Серенгети. Эти грациозные розовые птицы с черными крыльями необыкновенно живописно вырисовываются на темно-синей глади лагуны. Мы разработали подробный план боевых действий. С этой целью мы сейчас и приземлились прямо на высохшем плоском ложе озера, затянутом белой пленкой соли. В бинокль я вижу, как где-то далеко-далеко поблескивает зеркало воды, на фоне которого неясно виднеется цепочка птиц на длинных ногах. Михаэлю хочется еще до вечера перетащить нашу тяжелую киноаппаратуру с телеобъективом, одеяла и провизию поближе к воде, переночевать там и рано утром начать съемку. Но наш багаж оказался чересчур тяжелым для алюминиевых волокуш, изготовленных специально для этой цели в Найроби. Узкие полозья врезаются в соляную корку, а под ней оказался еще вязкий, непросохший слой ила.
Я решил сначала разведать дорогу. Отметил мысленно вершину напротив и пошел прямо по этому направлению в глубь высохшего ложа озера, к воде. По пути мне попадались следы кафрских буйволов; это говорило о том, что почва должна выдержать наш груз. Лишь в тех местах, где вода во время засухи, словно на морской литорали в отлив, медленно уходила вспять, почва была еще мягкой и вязкой.
Я проваливаюсь одной ногой и с трудом вытаскиваю свою сандалию. Не дай бог угодить сюда босиком или, чего доброго, упасть в такой рассол – эта гадость разъест всю кожу. Ведь здесь и пресной воды-то нет поблизости, чтобы поскорее все смыть.
Я бодро шагаю по намеченному маршруту. То, что я вначале принял за птиц, оказалось всего лишь цепочкой следов кафрских буйволов. Каждая вмятина от копыт издали напоминала птицу, а ноги – это просто обыкновенный мираж. Глядя в бинокль, я внезапно и позади себя обнаруживаю подобные же «цепочки фламинго».
Взглянув на свои часы, я установил, что иду уже целых 68 минут, то есть прошел около шести километров. А вода ничуть не приблизилась и поблескивает все в той же дали, как и вначале. Оказалось, что это тоже всего лишь мираж. Как всегда, с самолета все эти расстояния казались значительно короче.
Я поворачиваюсь на 180 градусов и, ступая в собственные следы, иду назад. Самолета на берегу отсюда что-то не видно. Впервые за все свое пребывание в Африке я ощущаю палящий зной. Озеро находится всего на высоте 610 метров над уровнем моря и со всех сторон окружено высокими горами. Хотя я в виде исключения на этот раз и надел шляпу, тем не менее белая соляная поверхность отражает лучи снизу и мне кажется, что под подбородком и на лице у меня появились солнечные ожоги. Достигнув берега, я почувствовал себя усталым и замученным.
Пока меня не было, к самолету откуда ни возьмись подоспели три масая, и Михаэль уже полным ходом ведет с ними переговоры. Сигарет они не захотели, но зато с удовольствием напились вволю воды из специального резервуара, который мы возим с собой. Наш самолет их тоже заинтересовал: они спросили, где у этой птицы глаза и уши. Потом они принялись рассказывать, как вчера вечером кафрский буйвол напал на юношу-масая и убил его. В правдоподобность таких сообщений я никогда не верю, прежде чем не увижу убитого. Дело в том, что кафрские буйволы и антилопы канны – единственные дикие животные, мясо которых масаи употребляют в пищу. А так как кафрские буйволы находятся здесь под охраной, то рассказанная масая ми история может оказаться просто выдумкой. А рассказывают они ее нам, европейцам, на случай, если мы обнаружим, что они зарезали кафрского буйвола.
Мы с Михаэлем просим их оттащить нашу поклажу на ослах по высохшему ложу озера поближе к воде. Одни только переговоры длятся целых два с половиной часа. Нам приходится оспаривать сотню доводов против возможности осуществления нашего плана. Например, такие.
Если масаи приведут ослов сегодня, то не поспеют добраться вечером к своему бома и по дороге могут наткнуться на львов. Если же они сегодня у нас переночуют, то женщинам и детям придется спать одним, без охраны. Ослы не приспособлены бегать по соли. У них воспалятся ноги, и они могут подохнуть. Каждый мертвый осел будет стоить 200 шиллингов. Если какой-нибудь из ослов заболеет, то нам тоже придется его купить. Они готовы сходить за ослами, если мы сегодня же вечером повезем их на самолете домой; тогда нам и платить ни за что не придется – все сделают даром. Наш багаж показался им слишком тяжелым для трех ослов, поэтому масаи его распаковали и со знанием дела детально осмотрели. Потом им пришло в голову, что если они останутся здесь до вечера, то им нечего будет есть. И так далее.
Молодые воины, которым запрещено воровать коров и вести войны, рады любому разнообразию в жизни. Вот такая беседа с европейцами их очень забавляет, и они изыскивают любые способы, чтобы ее продлить. Как только мы опровергаем один довод, они сейчас же выдвигают следующий, и так до изнеможения. Я по-немецки предлагаю Михаэлю замолчать и не отвечать больше ничего. Это наилучший способ прекратить дискуссию. Мы меняем тему и начинаем беседовать между собой о том, что в эту палящую жару появляется страшная жажда. Я подсчитал, что с обеда до вечера мы вдвоем выпили 13 литров воды и 8 бутылок кока-колы, причем воду здесь рекомендуется пить из чашек, а не из стаканов, чтобы не видеть, какая она мутная…
Наш маневр удался как нельзя лучше. Поняв, что переговоры закончены, наши три морана встали, пожали нам руки, забрали свои длинные копья и исчезли. Меньше чем через час они уже вернулись и привели с собой трех ослов. Воины быстро сложили наши пожитки на волокуши, запрягли в них одного из ослов и, держа двух запасных на веревочке, двинулись в путь по соляному «насту». Но не прошли мы и 50 метров, как один из «запасных» осликов вырвался и бодро поскакал по направлению к своему бома. Заметив это, осел, запряженный в сани, бросился следом за ним. Сани опрокинулись, ценный телеобъектив вывалился из своей упаковки, и через несколько секунд все наше имущество оказалось разбросанным по земле.
А солнце тем временем спускается все ниже. Наконец Михаэль со мной соглашается, что разумнее будет переночевать здесь, на краю высохшего озера, а не забираться в его середину. Разумеется, мы ругаем зловредных ослов. Мы ведь еще не знаем, что завтра утром будем рады расцеловать им хвосты за их сегодняшнее непослушание…
Самолет мы решили оставить на ночь там, где он стоит, – на ровной соляной поверхности дна высохшего озера; отсюда легче будет снова подняться в воздух. Для ночлега же я расставляю большой треножник от кинокамеры и накрываю его сверху единственной москитной сеткой, которая у нас с собой. Разумеется, целиком ни один из нас не может поместиться под этим сооружением: ростом мы оба, слава богу, по 1,9 метра. Поэтому голову и половину туловища с руками мы прячем под сетку, а ноги закутываем в одеяла и выставляем в разные стороны: я свои – на север, а Михаэль – на юг. Я очень горд своим изобретением.
В половине восьмого наступает кромешная тьма, ветерок совсем стихает, и становится душно. Почти одновременно москиты переходят к массированному налету. То и дело кому-нибудь из них удается проникнуть под нашу сетку, а стоит только начать в темноте от него отбиваться, как разваливается все наше шаткое сооружение. Словом, через полчаса Михаэль с проклятиями поднимается и уходит спать в «Утку», предварительно плотно закрыв все окна. Но для меня там слишком душно – я остаюсь на воздухе, лежу на спине и разглядываю звезды.
Я почему-то никак не могу найти Южный Крест, о котором непременно упоминается во всех книжках о тропиках. Я не очень-то разбираюсь в звездах. Где-то далеко, за горой Ленгаи, мигают зарницы, но ведь сейчас как раз короткий засушливый сезон, так что непогода не предвидится.
Я размышляю в приятном полудремотном состоянии: там, наверху, на небе, сейчас спутник чертит свои витки над экватором… Интересно!
А тем временем тучи сгустились. Правда, я уже давно заметил, что ночью любое безобидное облачко выглядит грозной черной тучей. Поблизости завыла гиена, потом рыкнул лев. А ведь днем все выглядело таким пустынным и безжизненным! Но животные здесь, оказывается, все же есть. Вдруг мне показалось, что лев где-то поблизости, в лучшем случае метрах в тридцати. Но это, конечно, плоды воображения: такие опасения внушают только ночь и одиночество.
Небо уже на две трети заволокло тучами, только на севере еще проглядывает звездный узор. Внезапно поднялся сильный ветер, и вся мошкара мигом куда-то исчезла. Зарницы сменились настоящими молниями, загрохотал гром. Мне стало как-то не по себе. Если здесь действительно начнется тропический ливень, дно озера мгновенно превратится в болото, в котором наш самолет может затонуть или во всяком случае безнадежно увязнуть. Я вскакиваю, бегу к Михаэлю и бужу его. Он сразу же кидается к управлению и включает мотор. Но за это время уже поднялся сильный штормовой ветер, который не дает ему развернуть самолет, чтобы выбраться со дна озера на сухой берег. Уже упали первые тяжелые капли дождя, а машина никак не может справиться с ветром: как только Михаэль направляет ее пропеллером к пологому склону берега, бешеный ураган заносит хвост в обратную сторону.
И тут полил ливень. Мы знаем, что нас ждет, поэтому я вылезаю из машины и при свете полыхающих молний ощупью пробираюсь вдоль корпуса самолета к хвосту и всем телом налегаю на него, стараясь сдвинуть вбок. Почва под ногами уже вся раскисла, ноги мои скользят, сандалии я уже где-то потерял, и их засосало жидкое месиво. Я стараюсь босыми ногами уйти поглубже в это соленое тесто, чтобы найти упор. Я толкаю сзади, а спереди тянет мотор в 260 лошадиных сил. Вдруг хвост с силой вырывается у меня из рук и опрокидывает меня на землю лицом прямо в эту отвратительную жижу. Я поднимаюсь на ноги и едва успеваю снова ухватиться за самолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31