А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Указания прохожих были довольно сбивчивы, но в конце концов я все же очутился возле нужного мне дома на Галактионовской улице. И первым, на кого я у входа в здание наткнулся, был Г. М. Пушкин.
– Господи, глазам своим не верю! – обрадованно воскликнул обычно сдержанный мой заместитель. – Наконец-то, Николай Васильевич! Мы просто не знали, что и подумать. Ведь, по словам Козырева, вы собирались выехать не то двадцать первого, не то двадцать второго. А сегодня седьмое ноября.
– Двадцать второго и выехал, – подтвердил я слова Козырева.
– Где же вы были все это время?
– В дороге. Разве Вышинский не получил моей телеграммы?
– Мне он о ней ничего не говорил. Знаю только, что Абрамов по его указанию звонил в Москву и еще куда-то, наводил справки. Но ведь вы словно в воду канули.
– Как видите, вынырнул, жив и здоров. Но чертовски устал от кочевой жизни и не прочь перейти к оседлой. Скажите, Георгий Максимович, могу я рассчитывать на какое-нибудь жилье?
– Для вас выделена комната в этом же здании. Сейчас покажу. Между прочим, вы еще можете успеть на праздничный прием для дипкорпуса.
– Ну, мне сейчас не до приема, – махнул я рукой. – Все мысли только о бане или по меньшей мере о горячем душе. Да и костюм выходной еще на вокзале. Воображаю, во что он превратился за восемнадцать суток пребывания в чемодане. Кстати, когда будете на приеме, сообщите, пожалуйста, начальству о возвращении без вести пропавшего.
Пушкин отвел меня в комнату, сравнительно просторную и выглядевшую еще более просторной оттого, что она была совершенно пуста. Через час я принес с вокзала два чемодана, затем получил в хозотделе матрац, который и постелил на полу. Покончив, таким образом, с «меблировкой» комнаты, я отправился к проживавшему по соседству управляющему делами М. С. Христофорову – выяснять, как решаются на новом месте другие житейские проблемы. От него я услышал приятно взволновавшую меня весть: руководство наркомата разрешило привезти из-под Казани в Куйбышев семьи ответработников. Соответствующее указание уже дано, и через несколько дней они прибудут водным путем.
Поздно вечером, а вернее, уже ночью я повидался также с Вышинским, вернувшимся в свой кабинет после торжественного приема для дипкорпуса. Вопреки обыкновению, на этот раз он держался со мной не сухо, даже участливо расспросил о моих дорожных злоключениях. Но основной темой разговора были, конечно, дела. Вышинский потребовал, чтобы я с самого утра включился в работу Четвертого Европейского отдела. «Дел у нас по горло, – сказал он. – Особенно с поляками. Вся надежда на ваши свежие силы, Николай Васильевич. Я думаю, вы здорово соскучились по работе». Две последние фразы были произнесены свойственным ему насмешливым тоном. Вероятно, так он косвенно укорял меня за долгий «прогул». Я пропустил намек мимо ушей, сознавая, что нахожусь в том незавидном положении, которое хорошо определяется выражением «без вины виноватый».

* * *
К себе в комнату я вернулся с пачкой газет за предыдущие дни, взятых в секретариате Вышинского. В дороге не только не удавалось регулярно читать газеты, но даже и радио доходило до наших ушей лишь изредка – на вокзальных стоянках. Я здорово отстал от животрепещущих событий последних дней, но этой ночью успешно ликвидировал свое отставание – лежа на матраце без постельного белья, не раздеваясь, положив под голову вместо подушки портфель и накрывшись демисезонным пальто.
Новостей в газетах было множество, но преимущественно безрадостных. На юге немцы захватили Харьков и большую часть Крыма, за исключением Севастополя и Керчи, которые героически оборонялись. На центральном направлении они в течение октября продвинулись на 250 километров, но главной цели операции «Тайфун» – захвата Москвы – так и не достигли. В конце октября немецкое наступление выдохлось, и на подступах к столице установилось относительное затишье. Но можно было не сомневаться, что долго оно не продержится.
Несмотря на близость фронта, в Москве оставались Государственный Комитет Обороны, часть членов правительства, Ставка Верховного Главнокомандования, минимально необходимый правительственный и военный аппарат. 6 ноября в Москве состоялось традиционное торжественное заседание по случаю XXIV годовщины Великой Октябрьской революции (на станции метро «Маяковская», о чем мы в то время не знали). А 7 ноября на Красной площади был проведен парад войск. И это в Москве, с 19 октября находившейся на осадном положении!
В обоих этих случаях с докладом и речью выступал И. В. Сталин. В докладе на торжественном заседании он проанализировал ход войны за четыре с половиной месяца и причины временных неудач Красной Армии, констатировал провал немецкого блицкрига и выразил уверенность, что разгром немецких империалистов и их армий неминуем. Говорил он и о необходимости открытия на континенте Европы второго фронта, который, «безусловно, должен появиться в ближайшее время», что существенно облегчит положение Красной Армии. Все это, вместе взятое, звучало в те трудные дни поздней осени 1941 года очень обнадеживающе. Что касается открытия второго фронта, то как с ним обстояло дело в действительности, хорошо всем известно.
Я с головой погрузился в работу отдела и практически все дни и ночи безвыходно проводил в здании НКИД. На третий день моего пребывания в Куйбышеве я встретил возле кабинета Молотова Максима Максимовича Литвинова. Он очень сердечно поздоровался со мною и в оживленном разговоре – с сияющим лицом – поведал новость, отдающую сенсацией: его только что назначили послом в Вашингтоне. Я искренне порадовался этому вместе с ним, хорошо понимая его чувства. Ведь фактически он с мая 1939 года находился не у дел – каково-то ему, одному из старейших деятелей партии и дипломатов, было чувствовать себя отстраненным от деятельности в период, когда Родина подвергалась неслыханным испытаниям? 10 ноября по радио и в печати было сообщено о его назначении в Вашингтон, а 14-го – о его назначении заместителем народного комиссара иностранных дел, что придавало дополнительный вес его дипломатической миссии в США. Через несколько дней он вылетел в Вашингтон.
За чередой бесконечных дел я не забывал о приближении счастливого момента встречи с семьей. По сведениям Управления делами, пароход с эвакуированными семьями 11 ноября отплыл из Казани и 13-го утром должен был прибыть в Куйбышев. Но 12-го по наркомату прошел слух, что Волга вот-вот станет и навигация прекратится. Зима в этом году пришла очень рано, суровые морозы, ударившие с начала ноября, делали этот слух весьма правдоподобным. Нашлись и очевидцы, видевшие на реке лед. А как же наш пароход? Успеет ли он прийти до ледостава? Этот обычный природный феномен на этот раз крайне обеспокоил нас.
Беспокойство наше усугубилось 13-го утром, когда достоверно выяснилось, что пароход застрял во льду где-то неподалеку от Куйбышева.
Это очень волновало меня. Дело в том, что 13 ноября я получил из Москвы распоряжение Молотова – вылететь туда 14-го утром вместе с польским послом Станиславом Котом, которого должен был принять И. В. Сталин. Это значило, что если в течение 13-го пароход не придет, то я разминусь с семьей и не смогу ничего для нее сделать хотя бы в первые часы по приезде. К счастью, к вечеру выяснилось, что пароход сумел все-таки пробиться сквозь ледяную преграду и теперь медленно продвигается к Куйбышеву.
К пристани он подошел уже за полночь. Только в третьем часу ночи привез я промерзших детей и жену «домой», то есть в полупустую комнату, где за минувшие шесть дней прибавились кровать и стол.
Когда дети уснули, у нас с женой, измученной физически и душевно, состоялась еще долгая беседа – о семейных и бытовых делах, о моем отлете через несколько часов, о том, как ей справиться с первоочередными нуждами до моего возвращения, срок которого был неизвестен. И опять я чувствовал себя без вины виноватым, покидая семью в неблагоустроенной комнате, со скудным пайковым запасом пищи и со всевозможными, но неизбежными трудностями, которые дадут себя знать с самого утра.

* * *
14-го в пять часов утра, еще затемно, я со стесненным сердцем сел в машину и поехал на аэродром, а в начале седьмого уже поднялся в воздух. Самолет был военно-транспортный, со скамьями для сидения по бортам; в центре его над потолком возвышалась башенка, в которой виднелась турель пулемета и сиденье для стрелка-радиста. В первой половине пути оно пустовало, но километров за полтораста от Москвы стрелок-радист занял свое место за пулеметом. Самолет был устаревшей конструкции, а потому тихоходный, к тому же скорость его снижал сильный встречный ветер, чьи бешеные порывы то и дело заставляли самолет вздрагивать. Пассажиры – посол Кот, советник Сокольницкий и я – ежились от арктического холода.
Летели мы до Москвы необычайно долго – четыре с половиной часа. Под конец меня укачало. Вообще-то я хорошо переносил воздушные путешествия, но данный рейс протекал в очень уж неблагоприятных условиях. Весь предыдущий день был настолько хлопотливым, что на всем его протяжении я не смог поесть буквально ни крошки; далее, я чрезвычайно волновался за семью, застрявшую где-то во льдах, из-за чего рисковал разминуться с нею, а потом в авральной обстановке встречал ее; наконец, всю ночь провел без сна и в дорогу отправился на пустой желудок. Все это не могло не отразиться на моем самочувствии. Теперь, в дополнение ко всему, коченел от холода, испытывал то почти непрерывную болтанку, то внезапные падения в воздушные «ямы».
На подходе к Москве самолет обстреляли немецкие истребители или истребители-бомбардировщики – точно не знаю. Наш стрелок-радист также выпускал очередь за очередью. Но, конечно, не он один разогнал вражеские самолеты. В воздухе появилось звено наших истребителей, под прикрытием которых мы и прорвались к Центральному аэропорту.
Правда, и здесь мы не были в безопасности. Посадку самолет совершал в момент, когда аэропорт подвергся налету вражеской авиации. Выходили из самолета под аккомпанемент взрывов немецких бомб и оглушительной пальбы из зенитных орудий. Мы поспешили укрыться в здании аэропорта, что отнюдь не гарантировало от бомб, но спасало хотя бы от осколков. В бомбоубежище спускаться не потребовалось, так как вскоре налет прекратился.
Памятным для меня был этот полет, но еще более памятной стала посадка под грохот немецкого «салюта».

* * *
Из аэропорта присланная за нами из Кремля автомашина отвезла польских дипломатов в «Метрополь», а меня прямо в Кремль, где я поспешил в кабинет Молотова. Там с ноября помещался, если можно так выразиться, «Московский филиал» Наркоминдела, состоявший из самого наркома, его помощника Козырева и нескольких сотрудников секретариата.
Наркома я на месте не застал – он в это время заседал в Государственном Комитете Обороны. Я признался Козыреву, что после тяжелой поездки и бессонной ночи изрядно вымотался, и он посоветовал мне в ожидании Молотова вздремнуть на диване в секретариате. Я не заставил себя уговаривать.
Когда возвратился нарком, я доложил ему материалы, подготовленные для вечерней встречи С. Кота со Сталиным. Касались они в первую очередь вопросов о «представительствах» польского посольства в местах нахождения польских граждан, а также о польской армии, личный состав которой, первоначально определенный в 30 тысяч солдат и офицеров, к концу октября уже превысил 40 тысяч. Несмотря на это, правительство Сикорского намеревалось сформировать еще несколько дивизий, в связи с чем возникал ряд серьезных проблем, нуждавшихся в обсуждении на правительственном уровне. Нынешняя миссия С. Кота как раз и заключалась в подготовке такого обсуждения – с участием польского премьер-министра Сикорского, который для этой цели намеревался приехать в СССР.
Сталин принял Кота в присутствии Молотова. В продолжение двухчасовой беседы была достигнута предварительная договоренность по некоторым из затронутых вопросов, в том числе по поводу приезда Сикорского в СССР.
Через день польские дипломаты улетели обратно в Куйбышев, а меня Молотов задержал до 19-го для выполнения нескольких заданий. В промежутках между ними я имел возможность побывать на своей пустующей квартире, а также повидать столицу в новом ее качестве – в качестве города на осадном положении. За минувший месяц близость фронта внесла много перемен в ее жизнь и внешний вид.
В результате массовой эвакуации население Москвы к концу октября уменьшилось на 2 миллиона человек, и это сразу бросалось в глаза: улицы, даже в центре, поражали своей малолюдностью. Стены Кремля, кремлевских и многих других зданий подверглись камуфляжу с помощью цветных пятен всевозможной конфигурации, с тем чтобы сбить с толку вражеские бомбардировщики. У Калужской заставы выросли баррикады – массивные металлические надолбы и противотанковые «ежи». Аналогичные картины можно было увидеть и на других окраинах Москвы.
Облик Москвы стал суровым и по-военному строгим, как и подобает прифронтовому городу. Но эта суровость и военная подтянутость не означали, что общественная и культурная жизнь в нем замерла. Для оставшихся в городе москвичей были открыты клубы, кинотеатры и даже театры. Большой театр, эвакуировавшийся с основным составом в Куйбышев, сохранил здесь часть труппы, поставившей балет «Конек-горбунок» и другие спектакли. Такой разноликой предстала предо мною Москва в середине ноября.
Почти каждую ночь совершала налеты немецкая авиация. В ночь на 17 ноября, когда я находился в секретариате Молотова, работая над его заданием, зазвучал очередной сигнал воздушной тревоги. Все работники секретариата – и я вместе с ними – спустились в бомбоубежище Совнаркома, вполне безопасное и приспособленное для работы в часы тревоги. В эту ночь бомбежке подвергся и Кремль: одна из фугасных бомб взорвалась на Ивановской площади, неподалеку от здания Совнаркома. После отбоя я вернулся в секретариат, чтобы завершить к утру задание наркома.
В Куйбышев я вылетел 21-го – на сей раз без осложнений, если не принимать в расчет, что потерял два дня в ожидании летной погоды. Но на душе у меня было неспокойно – не переставала тревожить военная обстановка. 15 ноября германская армия возобновила наступление на Москву.
Уже через неделю немцы захватили на северо-западе от Москвы город Клин, на западе – Истру, на юго-западе – Малоярославец. В конце ноября они форсировали канал Москва – Волга у Яхромы, подступили на юге к Кашире. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы убедиться, что с севера и юга Москву охватывают клещи. Но как ни велико было давление немецких армий, а замысел «последнего прыжка» оставался все так же неосуществимым. Никогда еще войска Красной Армии не бились с таким ожесточением, с таким беззаветным героизмом, как на ближних подступах к столице, изматывая врага и уничтожая его живую силу и технику. С каждым днем боевой дух немецких частей ослабевал, а темп их продвижения замедлялся.
Близился час перелома на фронте. 27 ноября «Правда» опубликовала передовую статью, заголовок которой – «Под Москвой должен начаться разгром врага» – служил воодушевляющим боевым призывом к воинам Красной Армии.

* * *
В этот напряженнейший момент кампании 1941 года в Советский Союз в соответствии с договоренностью от 15 ноября прибыл Председатель Совета министров и Главнокомандующий вооруженными силами Польши генерал Владислав Сикорский.
В Куйбышев он прилетел из Тегерана 30 ноября советским самолетом. Его сопровождали начальник штаба Главнокомандующего генерал Климецкий, командующий польской армией на территории СССР генерал Андерс, глава польской военной миссии генерал Шишко-Богуш и доктор Ретингер, летом, до приезда посла С. Кота, возглавлявший польское посольство в качестве временного поверенного в делах. В куйбышевском аэропорту Сикорского встретили с подобающими его положению почестями. От имени Советского правительства его приветствовал заместитель Председателя Совнаркома СССР Вышинский; вместе с ним были: от Наркомата обороны – начальник отдела внешних сношений полковник В. Н. Евстигнеев, от НКИД – заведующий Протокольным отделом Ф. Ф. Молочков и я. Встречали его, разумеется, и представители польского посольства во главе с послом Котом, а также представители союзнических военных миссий.
1 декабря генерал Сикорский нанес визит Председателю Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинину, а на следующий день вылетел в Москву со свитой из польских дипломатов и военных. От Наркомата обороны его сопровождали полковник Евстигнеев, от НКИД – Молочков и я.
Полет премьера происходил в комфортабельном «Дугласе». На дальних подступах к Москве наш самолет был встречен эскадрильей советских истребителей и дальше летел под их охраной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56