Качество ее скверное, но читать можно. Что же, интересно, предлагает Петя вместо отвергнутой Фрэнсисом Крисом идеи «гомункулуса»?
...Основан этот подход на гипотезе, которая в первом приближении может быть сформулирована следующим образом:
Самосознание, чувство собственного «я» человека возникает вследствие двухполушарного строения его мозга. При этом каждое полушарие, помимо сбора и обработки информации, выступает также в качестве «приемника», «зеркала», «телевизионной камеры», воспринимающей результаты работы второго полушария. Воспринимаемое, наблюдаемое, фиксируемое им «отражение» и является «внутренним образом» человека, его «внутренним „я“, его сознанием.
Одно из полушарий мозга, как правило, является ведущим, второе – ведомым. Сознание человека – это результаты работы ведущего полушария, воспринимаемые ведомым. Если ведущее – правое полушарие, то индивидуум «видит» себя художественно-эмоциональной личностью, если левое – рассудочно-рациональной, и так далее.
Конструктивность (без кавычек) всякой новой идеи проверяется количеством возможных из нее следствий (или новых гипотез). Наша идея, в частности, позволяет по-новому взглянуть на некоторые психические заболевания и трактовать, например, шизофрению как «равенство» двух полушарий мозга, при котором функции «ведущего» и «ведомого» могут хаотически меняться местами. Именно это и приводит, на наш взгляд, к «раздвоению» личности шизофреника. Более подробно это и другие следствия из нашей гипотезы изложены в статье 26.
Предвидя возможные упреки в том, что высказанная нами идея якобы ничем не отличается от идеи «гомункулуса», отметим, что...
В этом месте текст был практически неразличим, и я со спокойной совестью пропустил его. Меня интересовали практические выводы, а не теоретические тонкости.
...На основании сформулированной нами гипотезы можно приступить к моделированию (а точнее, созданию) «искусственного сознания» уже сейчас, не дожидаясь, пока будут открыты и исследованы метапроцедуры работы правого полушария мозга. При этом его потенциальные возможности будут в значительной степени редуцированы. То есть речь идет о возможности создания исключительно «рационального» разумного существа, мозг которого состоял бы из двух «левых» полушарий. Задача создания «эмоционального» с ведущим правым полушарием, способного, скажем, к художественному творчеству, действительно отодвигается до разработки метапроцедур, достаточно адекватных метапроцедурам правого полушария человеческого мозга. Однако целесообразность решений подобной задачи подлежит тщательному и всестороннему обсуждению.
Следующая страничка копии повторяла предыдущую. А на последней заканчивался список литературы. Проклятие! Склеротичная старуха дважды скопировала один листок и ни разу – другой, самый интересный!
Я смотрю на дисплейчик «петушка». Двадцать один десять. Библиотека уже закрыта. Где же теперь искать эту бабусю?
А нигде. Не нужно мне ее искать. И читать статью дальше не нужно. Несколько технических деталей – в них ли суть?
Такое в моей практике случилось впервые. Я выследил крупного зверя, знаю одного – нет, двух! – вирусогенов и даже догадываюсь, для чего этот дракон был порожден. Теперь я должен одним ударом снести все его головы. И непременно в присутствии родителя, чтобы он, плача и причитая, раскрыл невзначай морфологические особенности чудовища. Тогда я буду четко знать, как не допустить репликации его отрубленных голов. И смогу разработать новый класс вирус-детекторов и сторожевых программ, усиливающих иммунные системы гиперсетей. Но... Как всегда, есть одно маленькое «но». Выманить дракона из логова я, положим, смогу. И устроить ему очную ставку с Пеночкиным – тоже. Но вот снести одним ударом головы – увы! Для этого нужен как минимум меч-кладенец. А где его взять?
Около часа ночи, удостоверившись в том, что дракон не собирается выходить на прогулку, мы все трое возвращаемся в гостиницу.
– Что будем делать, шеф? – спрашивает Юрик, останавливаясь возле двери своего номера. – Времени у нас осталось – с гулькин нос.
– То же, что и вчера, – ехидничает Гриша.
– Завтра утром скажу, – спокойно говорю я. Ничто не теряется так быстро, как вера подчиненных в руководителя. Малейшая неудача – и все... Удастся ли мне поддержать ее на этот раз?
Под утро мне приснился сон. Как будто «Эллипс», похожий почему-то на Мойдодыра из детской книжки, засунул меня в гигантский принтер. Тысячи иголочек вонзаются в мою левую руку, и я с ужасом наблюдаю, как печатающая головка медленно передвигается к более чувствительному органу моего тела.
– Перестаньте! Мне же больно! – взываю я к милосердию невидимого палача.
– Что такое боль? – невинным голосом интересуется невесть откуда взявшаяся Элли, наклоняясь надо мною. Мне становится стыдно, потому что к барабану принтера я привязан в совершенно натуральном виде.
– Я знаю! – кричу я, делая вид, что ничего необычного в моем положении нет. – Я знаю, что такое боль! Неуправляемый поток сигналов внутри организма!
– Вот и отключи его, – равнодушно советует Элли и отворачивается. – Надеюсь, ты умеешь отключаться?
– Нет! Не умею! Я не наркоман! – воплю я и просыпаюсь. Левую руку колют тысячи иголочек. Я отлежал ее во сне, и теперь нервные окончания в муках восстанавливают свою чувствительность. Глядя в потолок, на котором – впервые за эти сумасшедшие дни! – играют солнечные зайчики, я блаженно улыбаюсь. Говорят, Менделееву его периодическая таблица приснилась во сне. Я, конечно, не великий химик. Но и мой до предела утомленный мозг, спасая себя от запредельных нагрузок, способен иногда выдавать любопытные варианты.
Минут десять я лежу с закрытыми глазами, обдумывая технические детали. Да, это вполне реализуемо. Несколько генераторов случайных чисел... И плотный, плотнейший поток шумоподобных сигналов сразу по нескольким каналам. Чем не меч-кладенец? Вряд ли Пеночкин предусмотрел соответствующую защиту. Мы ведь влезем через «замочную скважину»!
– Аи да Полиномов! Ай да сукин сын! – приговариваю я, с удовольствием разминая наливающиеся радостью мышцы. Сколько у меня в запасе времени? Двое суток с хвостиком. Но, кажется, появился шанс отрапортовать часов на десять раньше срока.
Когда мои подчиненные, вежливо постучав, заходят в номер, я уже готов четко сформулировать задачи и даже конкретные методы их решения. Юрик коротко кивает: мол, все понятно, а Гриша, как обычно, проявляет любознательность:
– А кто запустил-то эту паразитную программу, известно? Невыявленный вирусоген опаснее любого порожденного им вируса.
– Злоумышленника мы выявим сегодня ночью, – самонадеянно обещаю я.
Гриша и Юрик смотрят на меня, словно два Ватсона на Шерлока Холмса.
Вот так-то, мальчики. Учитесь работать профессионально. Кажется, скоро еще одной легендой обо мне станет больше. Что значит умелое использование недоступной подчиненным информации! Так вот и рождаются пророки.
Телефонный звонок звучит гак резко, что мы все трое вздрагиваем. Гриша подозрительно щурит покрасневшие от недосыпания глаза.
– Примите весьма срочное сообщение, – слышу я мелодичный голос Танечки.
– Сейчас... минутку... – отвечаю я, лихорадочно включая «Спутник». И, как уличный регулировщик, делаю отмашку в сторону двери: ребята, вы свободны. Я вовсе не хочу посвящать вас в свои маленькие тайны.
Через десять минут на дисплее высвечивается расшифрованное сообщение:
«Ведущему инспектору Полиномову. Степень срочности: первая. Степень сложности: пятая.
Представленные вами последовательности чисел представляют собой кубы и квадраты чисел соответственно от 4 до 24 и от 4 до 33, записанные в обратном порядке. Никакой другой полезной информации они, по всей видимости, не несут. Сообщаю вам на всякий случай последовательность четвертых степеней чисел от 4 до 33, записанных в обратном порядке: 12.56.81... Кривопалов.
Несколько секунд я смотрю на дурацкие цифры, не понимая, для чего они. Я ведь и сам мог бы их получить даже с помощью «петушка» в течение каких-нибудь двух минут. Наконец, до меня доходит, в чем дело: это они так шутят. Идиоты! Вас бы на мое место! Хотя, конечно, мог бы и сам догадаться. Все логично: пароль, по которому дракон покидает свое логово, нигде не надо записывать, рискуя разгласить шифр, и даже не надо запоминать. И в то же время ключ к построению пароля не так просто разгадать, даже имея перед глазами полные последовательности. В чем я и убедился на собственном примере. М-да. Такого ребята из сектора Кривопалова еще не расшифровывали. Дал повод позубоскалить. Ну да не беда. Зато одной маленькой загадкой стало меньше.
«Вольвочка» трогается с места плавно и бесшумно, словно Багира, выслеживающая добычу. Пеночкин сегодня не работает. Почувствовал опасность и лег на дно. Ничего. Мы тебя поднимем. Идет охота на волков, идет охота... Хотя мой зверь будет пострашнее. Неужели Петя сам не понимает, насколько это опасно? Тоже мне, доктор Фауст...
Через двадцать минут я стою перед обитой коричневым дерматином дверью. Сначала короткий звонок, чтобы не очень испугался. Все-таки двенадцатый час ночи. Теперь – два длинных, требовательных и беспощадных.
На середине второго звонка клацает замок. Петя вполне бодр и даже, кажется, свежевыбрит. Удивительно подмигивает двумя глазами, ищет в кармане домашней куртки очки...
– На ВЦ авария, – пускаюсь я с места в карьер. – Снова чехарда в системе обмена. Нужна твоя помощь.
– Этого не может быть! – искренне удивляется Пеночкин. И, столь же удивленным, но уже неуловимо изменившимся голосом добавляет – Я же исправил ошибку...
– Моя машина у входа. Мы оба заинтересованы в ликвидации сбоев, – многозначительно говорю я. – Жду внизу.
Через пять минут мы уже мчимся по пустынным улицам, распугивая кошек и чем-то похожих на них редких прохожих. Рыцарь и его будущий противник – на одной лошади.
– Слушай, Петро... На ВЦ сейчас двое дежурных, не больше. Верно?
– По инструкции – не меньше двух человек. А что?
Небрежная поза Пеночкина раздражает меня. Развалился на заднем сиденье, словно всю жизнь в лимузинах ездил.
– Ты не мог бы их спровадить куда-нибудь, пока мы будем устранять неисправность? Чтобы под ногами не вертелись.
– Мог бы, конечно. Только зачем? Я уверен, это какое-то недоразумение.
– Ты все-таки попробуй. Под расписку прими помещение или... В общем, придумай что-нибудь.
Думаю, этот вопрос Петя уладит. Поскольку – в его же интересах. И в моих, разумеется, тоже. Только вряд ли Пеночкин об этом догадывается. Слишком уж бесхитростно я высказал свою просьбу.
Мимо дремлющего вахтера мы проскальзываем удивительно легко. К сожалению. Он не должен был пускать никого, кроме записанных на третью смену. И меня, конечно.
А потом удивляемся, откуда берутся вирусы. То одна локальная сеть заболеет, то другая...
– Никакого сбоя не было, – удивленно таращит заспанные глаза дежурный оператор в ответ на расспросы Пеночкина.
– Не было, так будет, – не моргнув глазом, говорю я. – Ровно в полночь, в двенадцать часов, из гроба встает барабанщик...
– Ты что... обманул меня? – не хочет воспринимать очевидное Петя и усиленно подмигивает нам двумя глазами.
– Не сердись, – хлопаю я его по плечу. – Я боялся, ты не захочешь ехать. А у меня к тебе серьезный разговор. Вы можете быть свободны, – отсылаю я дежурного не терпящим возражений голосом.
– А как же ВЦ? Я не могу его оставить.
– Я запишу в журнале, что принял дежурство, – хмурится Пеночкин.
Парень, повеселев, убегает. Видно, у него на эту ночь были совсем другие планы.
– А где его напарник? – недоумеваю я.
– Ты за него, – бурчит Петя. – Значит, еще раньше отпросился. Все равно ВЦ недогружен.
Ладно. Не будем отвлекаться на мелочи.
– Ну, и?.. – сердито задирает белесые брови Пеночкин. – Чего ради я должен не спать еще одну ночь?
– Не все сразу, – успокаиваю я его. – Давай вначале кофейку соорудим, взбодримся, а потом уже...
– Я не хочу, – невежливо перебивает меня Петя.
– Ну, тогда я один. Где у тебя кипятильничек?
Потоптавшись, Петя выдает мне кофейные причиндалы и – верх гостеприимства! – приносит банку с водой.
– Так что все-таки тебе нужно от меня?
– У меня остались ровно сутки, – говорю я, не глядя на Петю. Тут важно не перепутать последовательность: вначале залить воду, а потом уже включить кипятильничек в сеть. – За это время память «Эллипса» должна быть очищена от всей паразитной информации, которую натащила в нее твоя программа-вирус. В противном случае ты пойдешь под суд. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– А именно? – ничуть не пугается Пеночкин, поудобнее устраиваясь на стуле. На разделяющем нас столе – две стопки папок, большая кружка с греющейся водой и две кофейные чашечки. Ни салфетки, ни даже сахара.
Я пожимаю плечами.
– Роберта Морриса, заразившего в восемьдесят восьмом году шесть тысяч машин сети «Интернет», приговорили к штрафу в четверть миллиона долларов и добавили два года тюрьмы на размышление. Чем тебя порадуют наши законники, я точно не знаю. Думаю, чем-то подобным. Только штраф будет в рублях.
– О, это существенно меняет дело. Где бы я доллары взял?
– А где ты возьмешь рубли?
– Там же, где и доллары, – дважды подмигивает Петя. – С чего ты взял, что в полночь начнется сбой? Я же выправил дефект.
– Ты лжешь, – говорю я, глядя прямо в маленькие бессовестные глазки, прячущиеся за линзами очков. Пеночкин подмигивает мне три раза подряд и молчит. Ну, что же, я дам ему еще один шанс. Последний.
– Время от времени работу «Эллипса» блокирует гигантский компьютерный вирус совершенно нового класса. По всей видимости, он получит название «дракон», а может быть, «ведьма». То, что сейчас он прячется в своем логове, не делает его безопасным. Скорее наоборот.
– По-моему, это у тебя от хронического недосыпания. Мрачные фантазии на профессиональную тему, постепенно переходящие в параноидальный бред, – нагло ухмыляется Пеночкин.
– Ну, хватит! – хлопаю я ладонью по лежащей сверху синей папке и вздымаю крохотное облачко пыли. – Или ты мне сейчас все расскажешь, как на духу, или...
Вскипевшая вода начинает выбрызгиваться из кружки, и я выключаю кипятильник.
– Или. У тебя нет никаких доказательств, что это сделал именно я. Если, конечно, в системе вообще что-то есть, кроме еще невыявленной ошибки в протоколах, – тут же забирает он назад свое полупризнание. – Я, пожалуй, тоже отопью кофейку. Наливай.
– Хорошо. Тогда расскажу я. Но учти, после того, как я изложу свою легенду, вирус будет уничтожен. Даже если моя версия ошибочна.
Я высыпаю в каждую чашку по пакетику аэрофлотовского кофе и разливаю кипяток.
– Никак не пойму, о каком вирусе ты говоришь, – кротким голосом говорит Петя. – «Эллипс» исправно обсчитывает все задачи, ни одной жалобы со стороны заказчиков не поступало...
Поздно. Примирения не будет. Что я ему, мальчик, которого можно безнаказанно водить за нос?
– О вирусе по имени «Элли». Или, по-другому, о вирусе сознания.
Пеночкин, наконец-то, бледнеет. И даже поспешно ставит на стол чашку, чтобы не расплескать кофе.
– Ты, я вижу, не терял даром времени, – кисло усмехается он. – Где же, интересно, ты раскопал мои старые статьи? Тот ведомственный журнальчик давно закрыт, да и тираж у него был мизерный.
Сказать, не сказать? А, теперь уже все равно.
– Истинные отношения между талантами и поклонниками таковы: вторые всеми доступными им способами губят первых.
Пеночкин дважды подмигивает, соображая.
– А, Лариса Артемьевна...
– Продолжим. Эти статьи написаны пять-шесть лет назад. И все последующие годы ты уточнял концепцию, прорабатывал ее в деталях и искал пути экспериментальной проверки. Так?
Пеночкин молча пьет кофе.
– Поэтому не сделал карьеры, не посадил дерева, не родил сына и даже не женился...
– Отчего же? Четыре года назад. Но быстро развелся. И квартира у меня есть, как ты сам видел. Все же остальное – карьера, дерево... Я мечтал о лесе, понимаешь? Потому что лес – моя колыбель, и могила – лес.
– Потому что ты стоишь на земле лишь одной ногой, – перефразирую я следующую строчку стихотворения. – Это позволительно женщине, поэту, пожалуй, даже неизбежно для женщины-поэта, но мужчине совершенно не простительно. Впрочем, не будем отвлекаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
...Основан этот подход на гипотезе, которая в первом приближении может быть сформулирована следующим образом:
Самосознание, чувство собственного «я» человека возникает вследствие двухполушарного строения его мозга. При этом каждое полушарие, помимо сбора и обработки информации, выступает также в качестве «приемника», «зеркала», «телевизионной камеры», воспринимающей результаты работы второго полушария. Воспринимаемое, наблюдаемое, фиксируемое им «отражение» и является «внутренним образом» человека, его «внутренним „я“, его сознанием.
Одно из полушарий мозга, как правило, является ведущим, второе – ведомым. Сознание человека – это результаты работы ведущего полушария, воспринимаемые ведомым. Если ведущее – правое полушарие, то индивидуум «видит» себя художественно-эмоциональной личностью, если левое – рассудочно-рациональной, и так далее.
Конструктивность (без кавычек) всякой новой идеи проверяется количеством возможных из нее следствий (или новых гипотез). Наша идея, в частности, позволяет по-новому взглянуть на некоторые психические заболевания и трактовать, например, шизофрению как «равенство» двух полушарий мозга, при котором функции «ведущего» и «ведомого» могут хаотически меняться местами. Именно это и приводит, на наш взгляд, к «раздвоению» личности шизофреника. Более подробно это и другие следствия из нашей гипотезы изложены в статье 26.
Предвидя возможные упреки в том, что высказанная нами идея якобы ничем не отличается от идеи «гомункулуса», отметим, что...
В этом месте текст был практически неразличим, и я со спокойной совестью пропустил его. Меня интересовали практические выводы, а не теоретические тонкости.
...На основании сформулированной нами гипотезы можно приступить к моделированию (а точнее, созданию) «искусственного сознания» уже сейчас, не дожидаясь, пока будут открыты и исследованы метапроцедуры работы правого полушария мозга. При этом его потенциальные возможности будут в значительной степени редуцированы. То есть речь идет о возможности создания исключительно «рационального» разумного существа, мозг которого состоял бы из двух «левых» полушарий. Задача создания «эмоционального» с ведущим правым полушарием, способного, скажем, к художественному творчеству, действительно отодвигается до разработки метапроцедур, достаточно адекватных метапроцедурам правого полушария человеческого мозга. Однако целесообразность решений подобной задачи подлежит тщательному и всестороннему обсуждению.
Следующая страничка копии повторяла предыдущую. А на последней заканчивался список литературы. Проклятие! Склеротичная старуха дважды скопировала один листок и ни разу – другой, самый интересный!
Я смотрю на дисплейчик «петушка». Двадцать один десять. Библиотека уже закрыта. Где же теперь искать эту бабусю?
А нигде. Не нужно мне ее искать. И читать статью дальше не нужно. Несколько технических деталей – в них ли суть?
Такое в моей практике случилось впервые. Я выследил крупного зверя, знаю одного – нет, двух! – вирусогенов и даже догадываюсь, для чего этот дракон был порожден. Теперь я должен одним ударом снести все его головы. И непременно в присутствии родителя, чтобы он, плача и причитая, раскрыл невзначай морфологические особенности чудовища. Тогда я буду четко знать, как не допустить репликации его отрубленных голов. И смогу разработать новый класс вирус-детекторов и сторожевых программ, усиливающих иммунные системы гиперсетей. Но... Как всегда, есть одно маленькое «но». Выманить дракона из логова я, положим, смогу. И устроить ему очную ставку с Пеночкиным – тоже. Но вот снести одним ударом головы – увы! Для этого нужен как минимум меч-кладенец. А где его взять?
Около часа ночи, удостоверившись в том, что дракон не собирается выходить на прогулку, мы все трое возвращаемся в гостиницу.
– Что будем делать, шеф? – спрашивает Юрик, останавливаясь возле двери своего номера. – Времени у нас осталось – с гулькин нос.
– То же, что и вчера, – ехидничает Гриша.
– Завтра утром скажу, – спокойно говорю я. Ничто не теряется так быстро, как вера подчиненных в руководителя. Малейшая неудача – и все... Удастся ли мне поддержать ее на этот раз?
Под утро мне приснился сон. Как будто «Эллипс», похожий почему-то на Мойдодыра из детской книжки, засунул меня в гигантский принтер. Тысячи иголочек вонзаются в мою левую руку, и я с ужасом наблюдаю, как печатающая головка медленно передвигается к более чувствительному органу моего тела.
– Перестаньте! Мне же больно! – взываю я к милосердию невидимого палача.
– Что такое боль? – невинным голосом интересуется невесть откуда взявшаяся Элли, наклоняясь надо мною. Мне становится стыдно, потому что к барабану принтера я привязан в совершенно натуральном виде.
– Я знаю! – кричу я, делая вид, что ничего необычного в моем положении нет. – Я знаю, что такое боль! Неуправляемый поток сигналов внутри организма!
– Вот и отключи его, – равнодушно советует Элли и отворачивается. – Надеюсь, ты умеешь отключаться?
– Нет! Не умею! Я не наркоман! – воплю я и просыпаюсь. Левую руку колют тысячи иголочек. Я отлежал ее во сне, и теперь нервные окончания в муках восстанавливают свою чувствительность. Глядя в потолок, на котором – впервые за эти сумасшедшие дни! – играют солнечные зайчики, я блаженно улыбаюсь. Говорят, Менделееву его периодическая таблица приснилась во сне. Я, конечно, не великий химик. Но и мой до предела утомленный мозг, спасая себя от запредельных нагрузок, способен иногда выдавать любопытные варианты.
Минут десять я лежу с закрытыми глазами, обдумывая технические детали. Да, это вполне реализуемо. Несколько генераторов случайных чисел... И плотный, плотнейший поток шумоподобных сигналов сразу по нескольким каналам. Чем не меч-кладенец? Вряд ли Пеночкин предусмотрел соответствующую защиту. Мы ведь влезем через «замочную скважину»!
– Аи да Полиномов! Ай да сукин сын! – приговариваю я, с удовольствием разминая наливающиеся радостью мышцы. Сколько у меня в запасе времени? Двое суток с хвостиком. Но, кажется, появился шанс отрапортовать часов на десять раньше срока.
Когда мои подчиненные, вежливо постучав, заходят в номер, я уже готов четко сформулировать задачи и даже конкретные методы их решения. Юрик коротко кивает: мол, все понятно, а Гриша, как обычно, проявляет любознательность:
– А кто запустил-то эту паразитную программу, известно? Невыявленный вирусоген опаснее любого порожденного им вируса.
– Злоумышленника мы выявим сегодня ночью, – самонадеянно обещаю я.
Гриша и Юрик смотрят на меня, словно два Ватсона на Шерлока Холмса.
Вот так-то, мальчики. Учитесь работать профессионально. Кажется, скоро еще одной легендой обо мне станет больше. Что значит умелое использование недоступной подчиненным информации! Так вот и рождаются пророки.
Телефонный звонок звучит гак резко, что мы все трое вздрагиваем. Гриша подозрительно щурит покрасневшие от недосыпания глаза.
– Примите весьма срочное сообщение, – слышу я мелодичный голос Танечки.
– Сейчас... минутку... – отвечаю я, лихорадочно включая «Спутник». И, как уличный регулировщик, делаю отмашку в сторону двери: ребята, вы свободны. Я вовсе не хочу посвящать вас в свои маленькие тайны.
Через десять минут на дисплее высвечивается расшифрованное сообщение:
«Ведущему инспектору Полиномову. Степень срочности: первая. Степень сложности: пятая.
Представленные вами последовательности чисел представляют собой кубы и квадраты чисел соответственно от 4 до 24 и от 4 до 33, записанные в обратном порядке. Никакой другой полезной информации они, по всей видимости, не несут. Сообщаю вам на всякий случай последовательность четвертых степеней чисел от 4 до 33, записанных в обратном порядке: 12.56.81... Кривопалов.
Несколько секунд я смотрю на дурацкие цифры, не понимая, для чего они. Я ведь и сам мог бы их получить даже с помощью «петушка» в течение каких-нибудь двух минут. Наконец, до меня доходит, в чем дело: это они так шутят. Идиоты! Вас бы на мое место! Хотя, конечно, мог бы и сам догадаться. Все логично: пароль, по которому дракон покидает свое логово, нигде не надо записывать, рискуя разгласить шифр, и даже не надо запоминать. И в то же время ключ к построению пароля не так просто разгадать, даже имея перед глазами полные последовательности. В чем я и убедился на собственном примере. М-да. Такого ребята из сектора Кривопалова еще не расшифровывали. Дал повод позубоскалить. Ну да не беда. Зато одной маленькой загадкой стало меньше.
«Вольвочка» трогается с места плавно и бесшумно, словно Багира, выслеживающая добычу. Пеночкин сегодня не работает. Почувствовал опасность и лег на дно. Ничего. Мы тебя поднимем. Идет охота на волков, идет охота... Хотя мой зверь будет пострашнее. Неужели Петя сам не понимает, насколько это опасно? Тоже мне, доктор Фауст...
Через двадцать минут я стою перед обитой коричневым дерматином дверью. Сначала короткий звонок, чтобы не очень испугался. Все-таки двенадцатый час ночи. Теперь – два длинных, требовательных и беспощадных.
На середине второго звонка клацает замок. Петя вполне бодр и даже, кажется, свежевыбрит. Удивительно подмигивает двумя глазами, ищет в кармане домашней куртки очки...
– На ВЦ авария, – пускаюсь я с места в карьер. – Снова чехарда в системе обмена. Нужна твоя помощь.
– Этого не может быть! – искренне удивляется Пеночкин. И, столь же удивленным, но уже неуловимо изменившимся голосом добавляет – Я же исправил ошибку...
– Моя машина у входа. Мы оба заинтересованы в ликвидации сбоев, – многозначительно говорю я. – Жду внизу.
Через пять минут мы уже мчимся по пустынным улицам, распугивая кошек и чем-то похожих на них редких прохожих. Рыцарь и его будущий противник – на одной лошади.
– Слушай, Петро... На ВЦ сейчас двое дежурных, не больше. Верно?
– По инструкции – не меньше двух человек. А что?
Небрежная поза Пеночкина раздражает меня. Развалился на заднем сиденье, словно всю жизнь в лимузинах ездил.
– Ты не мог бы их спровадить куда-нибудь, пока мы будем устранять неисправность? Чтобы под ногами не вертелись.
– Мог бы, конечно. Только зачем? Я уверен, это какое-то недоразумение.
– Ты все-таки попробуй. Под расписку прими помещение или... В общем, придумай что-нибудь.
Думаю, этот вопрос Петя уладит. Поскольку – в его же интересах. И в моих, разумеется, тоже. Только вряд ли Пеночкин об этом догадывается. Слишком уж бесхитростно я высказал свою просьбу.
Мимо дремлющего вахтера мы проскальзываем удивительно легко. К сожалению. Он не должен был пускать никого, кроме записанных на третью смену. И меня, конечно.
А потом удивляемся, откуда берутся вирусы. То одна локальная сеть заболеет, то другая...
– Никакого сбоя не было, – удивленно таращит заспанные глаза дежурный оператор в ответ на расспросы Пеночкина.
– Не было, так будет, – не моргнув глазом, говорю я. – Ровно в полночь, в двенадцать часов, из гроба встает барабанщик...
– Ты что... обманул меня? – не хочет воспринимать очевидное Петя и усиленно подмигивает нам двумя глазами.
– Не сердись, – хлопаю я его по плечу. – Я боялся, ты не захочешь ехать. А у меня к тебе серьезный разговор. Вы можете быть свободны, – отсылаю я дежурного не терпящим возражений голосом.
– А как же ВЦ? Я не могу его оставить.
– Я запишу в журнале, что принял дежурство, – хмурится Пеночкин.
Парень, повеселев, убегает. Видно, у него на эту ночь были совсем другие планы.
– А где его напарник? – недоумеваю я.
– Ты за него, – бурчит Петя. – Значит, еще раньше отпросился. Все равно ВЦ недогружен.
Ладно. Не будем отвлекаться на мелочи.
– Ну, и?.. – сердито задирает белесые брови Пеночкин. – Чего ради я должен не спать еще одну ночь?
– Не все сразу, – успокаиваю я его. – Давай вначале кофейку соорудим, взбодримся, а потом уже...
– Я не хочу, – невежливо перебивает меня Петя.
– Ну, тогда я один. Где у тебя кипятильничек?
Потоптавшись, Петя выдает мне кофейные причиндалы и – верх гостеприимства! – приносит банку с водой.
– Так что все-таки тебе нужно от меня?
– У меня остались ровно сутки, – говорю я, не глядя на Петю. Тут важно не перепутать последовательность: вначале залить воду, а потом уже включить кипятильничек в сеть. – За это время память «Эллипса» должна быть очищена от всей паразитной информации, которую натащила в нее твоя программа-вирус. В противном случае ты пойдешь под суд. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– А именно? – ничуть не пугается Пеночкин, поудобнее устраиваясь на стуле. На разделяющем нас столе – две стопки папок, большая кружка с греющейся водой и две кофейные чашечки. Ни салфетки, ни даже сахара.
Я пожимаю плечами.
– Роберта Морриса, заразившего в восемьдесят восьмом году шесть тысяч машин сети «Интернет», приговорили к штрафу в четверть миллиона долларов и добавили два года тюрьмы на размышление. Чем тебя порадуют наши законники, я точно не знаю. Думаю, чем-то подобным. Только штраф будет в рублях.
– О, это существенно меняет дело. Где бы я доллары взял?
– А где ты возьмешь рубли?
– Там же, где и доллары, – дважды подмигивает Петя. – С чего ты взял, что в полночь начнется сбой? Я же выправил дефект.
– Ты лжешь, – говорю я, глядя прямо в маленькие бессовестные глазки, прячущиеся за линзами очков. Пеночкин подмигивает мне три раза подряд и молчит. Ну, что же, я дам ему еще один шанс. Последний.
– Время от времени работу «Эллипса» блокирует гигантский компьютерный вирус совершенно нового класса. По всей видимости, он получит название «дракон», а может быть, «ведьма». То, что сейчас он прячется в своем логове, не делает его безопасным. Скорее наоборот.
– По-моему, это у тебя от хронического недосыпания. Мрачные фантазии на профессиональную тему, постепенно переходящие в параноидальный бред, – нагло ухмыляется Пеночкин.
– Ну, хватит! – хлопаю я ладонью по лежащей сверху синей папке и вздымаю крохотное облачко пыли. – Или ты мне сейчас все расскажешь, как на духу, или...
Вскипевшая вода начинает выбрызгиваться из кружки, и я выключаю кипятильник.
– Или. У тебя нет никаких доказательств, что это сделал именно я. Если, конечно, в системе вообще что-то есть, кроме еще невыявленной ошибки в протоколах, – тут же забирает он назад свое полупризнание. – Я, пожалуй, тоже отопью кофейку. Наливай.
– Хорошо. Тогда расскажу я. Но учти, после того, как я изложу свою легенду, вирус будет уничтожен. Даже если моя версия ошибочна.
Я высыпаю в каждую чашку по пакетику аэрофлотовского кофе и разливаю кипяток.
– Никак не пойму, о каком вирусе ты говоришь, – кротким голосом говорит Петя. – «Эллипс» исправно обсчитывает все задачи, ни одной жалобы со стороны заказчиков не поступало...
Поздно. Примирения не будет. Что я ему, мальчик, которого можно безнаказанно водить за нос?
– О вирусе по имени «Элли». Или, по-другому, о вирусе сознания.
Пеночкин, наконец-то, бледнеет. И даже поспешно ставит на стол чашку, чтобы не расплескать кофе.
– Ты, я вижу, не терял даром времени, – кисло усмехается он. – Где же, интересно, ты раскопал мои старые статьи? Тот ведомственный журнальчик давно закрыт, да и тираж у него был мизерный.
Сказать, не сказать? А, теперь уже все равно.
– Истинные отношения между талантами и поклонниками таковы: вторые всеми доступными им способами губят первых.
Пеночкин дважды подмигивает, соображая.
– А, Лариса Артемьевна...
– Продолжим. Эти статьи написаны пять-шесть лет назад. И все последующие годы ты уточнял концепцию, прорабатывал ее в деталях и искал пути экспериментальной проверки. Так?
Пеночкин молча пьет кофе.
– Поэтому не сделал карьеры, не посадил дерева, не родил сына и даже не женился...
– Отчего же? Четыре года назад. Но быстро развелся. И квартира у меня есть, как ты сам видел. Все же остальное – карьера, дерево... Я мечтал о лесе, понимаешь? Потому что лес – моя колыбель, и могила – лес.
– Потому что ты стоишь на земле лишь одной ногой, – перефразирую я следующую строчку стихотворения. – Это позволительно женщине, поэту, пожалуй, даже неизбежно для женщины-поэта, но мужчине совершенно не простительно. Впрочем, не будем отвлекаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12