Проспал?
— Чуть-чуть задремал. Минут пять.
— Может, десять?
— Может.
— Может, двадцать?
— Х-х, может.
— Колесников, черт бы тебя побрал! Не мог проспать в другой раз? Еще уснешь — убью! Спишь днем. Понял?
— Есть, спать днем.
Бойцы на постах лениво перекликались. Звездное небо, черная тьма со всех сторон, ни огонька в кишлаках.
Часовые окликают друг друга, связист вызывает экипажи БМП и отвечает роте. Двор, костерок во дворе, часовые, пускающие раз в час ракеты. Мы как бы на островке добра во враждебном безбрежном океане зла, вокруг — только ненависть и смерть.
Утром пришел прапорщик Голубев в сопровождении пулеметчика. Рожа мятая, заспанная, усталая. Все же возраст. Он постарше нас лет на пятнадцать.
— Ну что, досталось ночью от ротного? -Угу.
— Но ты не слышал, как взгрел его комбат!
— Догадался еще ночью.
— Нам прилетело бумерангом, — хихикнул прапорщик.
— Подорожник сидит у дороги, там хорошие укрепления, у него теплый кунг. «Духовской зеленки» рядом с ним нет. Ему хорошо. Лучше, чем нам.
— Это точно. А как тебе одному тут?
— Мне могло быть и лучше. А ты что, не один?
— Со мной техник, нас двое. Дежурим по очереди. У нас два поста, у каждого — БМП на посту.
— Да, ротному получше, чем нам. С Серегой ему веселей.
— Как Новый год будем встречать? Бутылка есть?
— Ты же знаешь, я не пью и тебе не разрешаю, да и не советую, ни тебе, ни Федоровичу.
— Эх, начальники, души старого прапорщика не понимаете.
Что там понимать его душу? Душа старого пьяницы. Вся его беспутная жизнь запечатлелась на лице в виде глубоких борозд, они, словно шрамы, испещрили лоб. Впалые щеки, редкая бороденка, нездоровый землистый цвет лица. Язвенник. Они с техником Тимофеем как близнецы и на лицо, и по привычкам.
Выпитая водка углубляла морщины и увеличивала их число на помятом лице, добивала желудок и печень. А, Голубев все пил и жаловался на последствия желтухи и тифа.
— Ну, ладно, я пошел обратно, грусти в одиночку, — вздохнул прапорщик и скрылся в тумане.
С его уходом я задумался. Послезавтра ночью Новый год. Надо хоть как-то отметить его. А чем?
— Владимиров, Дубино! Компот мы сварить способны?
— Способны. А зачем? — спросил «одессит».
— Новый год! Выпьем компот в двенадцать ночи.
— Лучше б водки или самогонки, — вздохнул Владимиров.
— Тебя, «наркоша», гражданка быстро сломает с твоими взглядами на жизнь. В Новый год пьют шампанское. При его отсутствии пьем компот.
Бойцы нашли алычу, сушеный виноград, на деревьях висела перезрелая айва. Сахар собрали из пайков. Будет компот!
Дубино грустно посмотрел на бак с компотом и вздохнул.
— Може брагу сделать?
— Васька, дома в деревне будешь брагу и самогон гнать, а здесь — компот. На войне трезвость — норма жизни солдата!
Сержант вздохнул и побрел к костру.
Среди ночи меня разбудил ехидный голос ротного:
— Спишь опять?
— Нет, брожу по кишлаку!
— Шутишь, ну-ну. Шути. Через полчаса снимаемся. Сначала прохожу я с взводом, затем Голубев, а потом после нас уходишь ты. Понял?
— Понял. Чего ж не понять.
— Куда идем? Домой?
— Скажут, когда выйдем из «зеленки». Тишину ночи растревожим шумом техники, как бы засаду нам «духи» не организовали на выходе. Хорошо хоть то, что сейчас три часа ночи и уходим на предельной скорости, перехватить не должны.
— Зам. комвзвода! Буди солдат, только тихо! — принялся я тормошить сержанта.
— А, шо! Товарыш лейтенант, «духи»? Напали? — сонно запричитал Дубино.
— Нет, все в порядке, просыпайся скорее.
Сержант Дубино понемногу приходил в себя, начинал соображать.
— Нэ напали? Тады шо?
— Тады-тады, туды-сюды. Уходим через полчаса. Солдат буди без криков, тихо-тихо. Собрать шмотки и к машинам. Один дозорный на крыше. Как техника пойдет мимо нас, тогда и мы заведем машины, пусть дозорный быстро спускается, на мою БМП садится.
— Поняв, поняв. Усе поняв.
— Ну, раз «поняв», командуй, «бульба»!
Взвод зашевелился. Хорошо, что уходим, а то «духи» наверняка Новый год испортили бы обстрелами. А так домой, дома лучше праздновать.
Мимо нас, растревожив ночной сон кишлака, помчались БМП. Вот ротный прошел, вот ГПВ проехал на машинах, мы рванулись следом. Наконец застава, на этот раз пронесло — без засады. Не останавливаясь на посту, уходим к дороге и дальше в поле к КП полка. Артиллерия сразу начала обрабатывать «зеленку», прикрывая наш отход.
Офицеры забрались к ротному на его БМП. Поздоровались, переглянулись и засмеялись очень дружно.
Очень уж Недорозий выглядел ошарашенным, взъерошенным и напуганным. Тяжело быть взводным после тридцати пяти.
— Ну как, Серега? Понравилось? — спросил Острогин.
— Да в общем-то, ничего, но могло быть и лучше, главное — почище. Да и народ встречает не ласково, нет теплоты и дружелюбия.
— Ну ничего, вернешься в ЗабВО, там тебе будет и дружелюбие, и взаимопонимание, — улыбнулся Сбитнев. — Ребята, идем домой пить шампанское?
— Неужели командир? — спросил Недорозий.
— Идем. Только чуть позже. Ты, Серега, пока только туристом ездил на БМП и в грязи чуть-чуть повалялся. Теперь твой турпоход переходит в новую фазу. В новые острые ощущения. Идем в горы в район Ниджа-раба. Это рядом, совсем рядом. Горы невысокие. Прикрываем с высоты ущелье, в кишлаках будут работать десантники.
— Ни хрена себе! — крякнул Острогин. — Новый год в горах, в снегу! Бр-р-р! Я, как южный человек, протестую! Я не выдержу. Сколько издевательств и сразу все одновременно! И подрыв, и горы снежные!
— Ладно, Серега, живи. И помни мою доброту! Останешься с техникой, и с техником, а я покомандую твоим взводом, — сказал ротный.
— Хороший каламбур, он мне нравится так же, как и твоя идея. Я буду мысленно с вами, ночами не спать, за вас переживать, страдальцев.
— Во, гад! Уже издеваться начинает. А как его взвод без него? — поинтересовался я. — Может, я броней порулю. Еще ни разу не сачковал, все время на себе кого-нибудь тащу, да за взводных работаю.
— Не переломись, Ник! — похлопал меня по спине Острогин. — Мы тебе памятник при жизни поставим, стихи посвятим, а если что, то и песню о тебе, герое, сложим.
— Шутки в сторону, — оборвал ротный. — Солдатам обязательно взять спальные мешки, шапки, теплые вещи, рукавицы! В горах ночью будет дикий холод, вершины в снегу. Я — с первым взводом, замполит — со своим взводом.
— Не со своим, а со вторым.
— Хорошо, со вторым. Недорозий — с третьим, ГПВ идет со мной. Пулеметчиков ПК отдаю во взводы. Радуйтесь! Занимаем всего три высоты.
— Радуемся, радуемся, — воскликнул я. — Твоя щедрость великого и могучего султана безгранична!
— Идем от предгорья и до задачи пешком. Нам дают миномет.
— О-о-о, боль наша невероятна, грусть наша безмерна. Надеюсь, мины взводы не несут? — осторожно поинтересовался я.
— Несут! Несут до моей задачи, оставляют вместе с лентами к «Утесу» и АГС и идут дальше, все дальше и дальше. Радуйтесь!
— Серега не умеет, а Остроге все равно. Доволен я один. Радуюсь!..
— Ники, хватит радоваться. Иди к замполиту полка и не вздумай сказать, что командуешь взводом. А то нажалуешься, а мне втык будет за это.
— О-о! К замполиту… Заряжаться энтузиазмом и интузазизмом. Воодушевляться и потом воодушевлять. Наполниться бредом по самое горло и затем излить его на вас, канальи.
— Иди, иди. Да поскорей возвращайся. А то без обеда останешься, — напутствовал Острогин.
У штабного БТРа стояла группа офицеров, которых уже инструктировал Золотарев. Я подошел последним и тут же получил нагоняй.
— Товарищ лейтенант! Вы остались за замполита батальона, а опаздываете! Донесения вовремя не подаете, информации об обстановке не сообщаете! Списки отличившихся за батальон отсутствуют!
— Да у нас замполиты батальона почему-то все меняются, а я все время за них. Почему так?
— Я не об этом спрашиваю? Где списки?
— Ну, я только из «зеленки» вылез. Какие списки?
— Вы первым делом списки должны подать и донесение написать.
— Когда написать?
— Когда прибыли.
— Так я десять минут, как прибыл.
— Разговорчики отставить. За десять минут должны были и написать.
— Бред.
— Не понял, что вы сказали?
— Брал, говорю, доклады от взводов и рот, а я очень медленно пишу.
— А мне послышалось…
— Послышалось, послышалось. С гор будем спускаться, на ходу писать донесение?
— Когда хотите, тогда и пишите, а прибудете, сразу донесение представить. Вот танкисты и артиллеристы все успевают. А лучше всех ремрота и рота связи. Берите пример с них!
— Я их даже с собой для примера могу взять.
Мелентий Митрашу дернул меня за рукав и зашипел: «Не нарывайся, не связывайся».
— Опять демагогию разводите, лейтенант?
— Нет. Рассуждаю вслух.
— Рассуждать будете в одиночку, без нас. Всем подать донесения, выпустить боевые листки, провести беседы, подвести итоги первого этапа. С первым батальоном разберемся в полку. Политработники отдельные забываются, возгордились. Ишь, герои-боевики выискались какие!
Я открыл было рот, потому что все во мне кипело, но только охнул от тычка в бок. Это острый локоть Мелентия Александровича пресек мои попытки поспорить с руководством.
— Все свободны!
— Ник, чего ты с придурком этим связываешься? Молчи!
— Мелентий, да что он придирается? Гад! Специально достает. А на меня зачем батальон свалил, ты ведь старший лейтенант!
— А ты — замполит первой роты! Тебе расти нужно, а я скоро домой!
— Дд-да, тебе расти, командуй, — поддакнул Микола.
— А ты вообще, жучара, закрой рот! Почему донесение вовремя мне не представил? — накинулся я на Мелещенко. — Выговор объявлю, когда в полк придем.
— В полку уже вместо тебя найдутся начальники.
— Вот именно. В рейд эти начальники ходить не ходят, а я за них отдуваюсь.
— Ничего! — успокоил Митрашу. — Скоро третьего по счету замполита батальона пришлют. Отдохнешь.
— Может, тебя назначат?
— Спасибо, не хочу за вас, балбесов, отдуваться. Я уж лучше в отпуск схожу и буду на замену готовиться.
— Счастливчик, — вздохнул Микола. — Ну, пошли, «почуфаним»!
— Иди один.
Мы с Саней прыснули от смеха и пошли к ротам.
— Ну и словечко «почуфаним».
— Рассказываю всю родословную Мелещенко, — ухмыляясь, сказал Мелентий. — У Миколы, был брат, который учился со мной в одной роте в училище, по имени Гриша. Так вот, Микола — его младший брат, этого Гриши. Придет к братьям посылка с родины, с Украины, полная сала. Счастье у братиков — прямо глаза светятся от радости.
Приходит в роту младшенький к старшему: «Братуха, пойдем, почуфаним!» Зайдут в класс, сядут за парту, нарежут сала, чесночку, лука и как зачавкают! Рожи счастливые, лоснятся, как у двух жирных котов, объевшихся сметаной. Жлобы. Все вдвоем сожрут, перешептываясь, ни на кого не обращая внимания. И каким образом этого Миколу в Афган загнали, да еще в боевой батальон зацепили, ума не приложу! Тьфу. — И он сплюнул под ноги, словно прогоняя неприятные воспоминания.
— Так ведь в Кабуле в отделе кадров обещали, будет служить возле штаба армии.
— Ах, вот как его обманули. Ну, с батальоном, понятно, обманули, а вот как в Афган заслали? Как не вывернулся?
— Не знаю, не знаю, надо будет спросить.
— Ну что, по ротам или на обед в столовую?
— По ротам. Не лезь нигде на рожон. Тебе еще полтора года до замены. Войны на твой век хватит.
— Спасибо, за заботу. Но думаю, после бойни под Бамианом хуже уже не будет. Ты в такую переделку за два года попадал?
— Нет, Ник, бог миловал! Но ты не расслабляйся. Как в песне поется — «вот пуля пролетела и ага!» Ну, будь здоров!
— Пока!
***
Погода все ухудшалась. Моросил мелкий-мелкий дождь, похожий на мокрый туман, нагонял тоску. Богом забытые места. Пока я дошел до своей роты, обстановка резко изменилась. Машины вновь заревели двигателями. Получен приказ на срочное выдвижение из долины. С таким трудом входили и вот уходим. А куда?
Вышли к аэродрому в базовый лагерь к дивизионным тылам. Задачу поставили такую, что в животе похолодело. Батальон занимает высоты в районе Ниджераба. Горы покрыты снегом, температура порядка минус десять, сильнейший ветер. Может, задача на день, а то до Нового года осталось всего ничего. Есть совесть у командования или нет?
Рота поднималась выше и выше, снег становился все глубже и глубже. Сбитнев отправил меня на самый верх. Холод стоял собачий. Какие могут быть «духи» в такую погоду в горах? Мы разбили лагерь, вырыли в снегу лежанки, окружив их камнями. Три круглосуточных поста: у одного поста — я, у другого — зам.комвзвода Дубино, у третьего — сержант Полканов.
Мокрый снег, ветер, вокруг ни черта не видно. Холодно. Бр-р-р.
Сутки прошли в наблюдении и дрожании от холода. Все сырое: одежда, обувь, тело. Днем пришел приказ: сидеть на задачах, не двигаться, затаиться. В Новый год вести себя спокойно на точках и никуда не двигаться.
А тут и двигаться никуда не хочется в такой собачий холод. Весь день пролежал, глядя в небо, и понемногу мерз. В небесах — сумрачно, по сторонам — белым-бело. В долине броня стоит, люди суетятся, костры горят. Гораздо теплее и веселее. Комедия ошибок и парадоксов какая-то: центр Азии, где люди от жары умирают, а мы тут от холода дубеем. Для этого ведь Сибирь существует!
К ночи похолодало еще больше, однако тучи ветром разогнало, и небосвод стал огромным и звездным. Мириады звезд еще больше подчеркивали ничтожность и быстротечность существования человека, тем более на войне.
Время шло к полуночи. В тылах активизировался народ. Костры загорелись ярче, люди-человеки быстрее замельтешили у техники. Из долины послышались звуки радио через «колокол» клубной машины, и вдруг ударили куранты!
Вверх, к звездам понеслись трассы пулеметного и автоматного огня, артиллеристы повесили «люстры» — осветительные снаряды и мины. Кто-то выстрелил из орудия, кто-то бахнул из БМП. Небо озарилось свечением от ракет и стрелкового огня. Над всеми задачами, где расположились наши роты, началась стрельба. Дал в небо очередь и я, выпустив целый магазин. Вокруг стреляли солдаты, а пулеметчик, стоя, стрелял в черную бездну и громко матерился. Бойцы кричали: «Ура!» — и подбрасывали шапки. По связи вышел комбат и стал ругаться, хотя только что с его КП тоже палили. В «кунге» ему там хорошо, а тут одна радость — трассеры пустить.
Над Баграмом и Кабулом также было все в огнях. Мы в горах стрелять закончили быстро, патроны экономили, а вот внизу успокоились не сразу. Я лег в спальник, продырявил баночку с соком и выпил за наступивший Новый год. Романтика… Новогодняя ночь — ночь кошмара. Спать лег одетым прямо в спальный мешок, постелив бушлат под себя, чтоб не примерзнуть к ткани. Проклятый холод, дрожь бьет все части тела ночь напролет. Минутное забытье — и снова пробуждение. Как в бреду. Время от времени окрик: «Часовой!» Бойцы с постов отвечают. Если нет ответа, приходится превозмогать лень и холод, надевать полусапожки, выбираться из мешка и идти на пост и пинать спящего бойца. Рычать ему в лицо, стучать по башке, натирать снегом грязную от сажи физиономию, грубо материть. Возвращаться на лежбище еще противнее. Надо разуваться, снимать бушлат, застегивать спальник, пытаться принять удобную позу, чтобы в спину впивалось как можно меньше камней.
Среди ночи приказ — усилить посты. Приходится выставлять еще один пост. Утром все разбиты и измучены. После восхода солнца только и начинается отдых. Завтрак, а затем легкая дремота, переходящая в сон с громким храпом измученных бойцов. Вечером роты спускаются вниз на броню, и полк передвигается обратно в Баграм.
Загнали нас на Новый год в горы. Зачем? Поиздеваться? А, может, спасти от потерь? Кто знает?
***
Утром вновь входим со стрельбой в кишлак и возвращаемся на оставленные посты. Проверили — мин нет. Осматривая развалины, заметили четверых «духов». Они нас тоже. Постреляли друг в друга. Враги убежали, унося раненого, словно растворились в винограднике. Кровь на тропе дорожкой уходила в глубокий кяриз. Приказал Владимирову понаставить растяжек. Ночью сработали две из четырех. Бах, бах!!!
Утром на тропинке — капли запекшейся крови. Кто это был? «Духи»? Жители вылезли из кяризов? Тел нет. Мимо нас все время проходят машины под конвоем БМП и БТРов. Доставляют продукты, боеприпасы, вывозят солдат из «зеленки» в дивизию на дембель, вместо них едет молодежь. Бедняги будут сидеть в этой дыре два года, не высовывая носа. Если «повезет» и заболеют, побывают в госпитале.
Дурацкое сидение в кишлаке заканчивается через неделю. Сбитнев вызывает на КП роты, и мы, собрав пожитки, взвод за взводом, пробираемся к его посту.
— Ну что, замполит! Как тебе не скучно на взводе?
— Да нет, командир! Счастлив не видеть тебя целую неделю, а также рожи взводных.
— Что ж, предоставляю тебе возможность не видеть нас еще какое-то время. Твой взвод и ГПВ идут во главе роты. Двигаемся вдоль канала до дороги на Чарикар. Вести огонь можно и вправо, и влево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Чуть-чуть задремал. Минут пять.
— Может, десять?
— Может.
— Может, двадцать?
— Х-х, может.
— Колесников, черт бы тебя побрал! Не мог проспать в другой раз? Еще уснешь — убью! Спишь днем. Понял?
— Есть, спать днем.
Бойцы на постах лениво перекликались. Звездное небо, черная тьма со всех сторон, ни огонька в кишлаках.
Часовые окликают друг друга, связист вызывает экипажи БМП и отвечает роте. Двор, костерок во дворе, часовые, пускающие раз в час ракеты. Мы как бы на островке добра во враждебном безбрежном океане зла, вокруг — только ненависть и смерть.
Утром пришел прапорщик Голубев в сопровождении пулеметчика. Рожа мятая, заспанная, усталая. Все же возраст. Он постарше нас лет на пятнадцать.
— Ну что, досталось ночью от ротного? -Угу.
— Но ты не слышал, как взгрел его комбат!
— Догадался еще ночью.
— Нам прилетело бумерангом, — хихикнул прапорщик.
— Подорожник сидит у дороги, там хорошие укрепления, у него теплый кунг. «Духовской зеленки» рядом с ним нет. Ему хорошо. Лучше, чем нам.
— Это точно. А как тебе одному тут?
— Мне могло быть и лучше. А ты что, не один?
— Со мной техник, нас двое. Дежурим по очереди. У нас два поста, у каждого — БМП на посту.
— Да, ротному получше, чем нам. С Серегой ему веселей.
— Как Новый год будем встречать? Бутылка есть?
— Ты же знаешь, я не пью и тебе не разрешаю, да и не советую, ни тебе, ни Федоровичу.
— Эх, начальники, души старого прапорщика не понимаете.
Что там понимать его душу? Душа старого пьяницы. Вся его беспутная жизнь запечатлелась на лице в виде глубоких борозд, они, словно шрамы, испещрили лоб. Впалые щеки, редкая бороденка, нездоровый землистый цвет лица. Язвенник. Они с техником Тимофеем как близнецы и на лицо, и по привычкам.
Выпитая водка углубляла морщины и увеличивала их число на помятом лице, добивала желудок и печень. А, Голубев все пил и жаловался на последствия желтухи и тифа.
— Ну, ладно, я пошел обратно, грусти в одиночку, — вздохнул прапорщик и скрылся в тумане.
С его уходом я задумался. Послезавтра ночью Новый год. Надо хоть как-то отметить его. А чем?
— Владимиров, Дубино! Компот мы сварить способны?
— Способны. А зачем? — спросил «одессит».
— Новый год! Выпьем компот в двенадцать ночи.
— Лучше б водки или самогонки, — вздохнул Владимиров.
— Тебя, «наркоша», гражданка быстро сломает с твоими взглядами на жизнь. В Новый год пьют шампанское. При его отсутствии пьем компот.
Бойцы нашли алычу, сушеный виноград, на деревьях висела перезрелая айва. Сахар собрали из пайков. Будет компот!
Дубино грустно посмотрел на бак с компотом и вздохнул.
— Може брагу сделать?
— Васька, дома в деревне будешь брагу и самогон гнать, а здесь — компот. На войне трезвость — норма жизни солдата!
Сержант вздохнул и побрел к костру.
Среди ночи меня разбудил ехидный голос ротного:
— Спишь опять?
— Нет, брожу по кишлаку!
— Шутишь, ну-ну. Шути. Через полчаса снимаемся. Сначала прохожу я с взводом, затем Голубев, а потом после нас уходишь ты. Понял?
— Понял. Чего ж не понять.
— Куда идем? Домой?
— Скажут, когда выйдем из «зеленки». Тишину ночи растревожим шумом техники, как бы засаду нам «духи» не организовали на выходе. Хорошо хоть то, что сейчас три часа ночи и уходим на предельной скорости, перехватить не должны.
— Зам. комвзвода! Буди солдат, только тихо! — принялся я тормошить сержанта.
— А, шо! Товарыш лейтенант, «духи»? Напали? — сонно запричитал Дубино.
— Нет, все в порядке, просыпайся скорее.
Сержант Дубино понемногу приходил в себя, начинал соображать.
— Нэ напали? Тады шо?
— Тады-тады, туды-сюды. Уходим через полчаса. Солдат буди без криков, тихо-тихо. Собрать шмотки и к машинам. Один дозорный на крыше. Как техника пойдет мимо нас, тогда и мы заведем машины, пусть дозорный быстро спускается, на мою БМП садится.
— Поняв, поняв. Усе поняв.
— Ну, раз «поняв», командуй, «бульба»!
Взвод зашевелился. Хорошо, что уходим, а то «духи» наверняка Новый год испортили бы обстрелами. А так домой, дома лучше праздновать.
Мимо нас, растревожив ночной сон кишлака, помчались БМП. Вот ротный прошел, вот ГПВ проехал на машинах, мы рванулись следом. Наконец застава, на этот раз пронесло — без засады. Не останавливаясь на посту, уходим к дороге и дальше в поле к КП полка. Артиллерия сразу начала обрабатывать «зеленку», прикрывая наш отход.
Офицеры забрались к ротному на его БМП. Поздоровались, переглянулись и засмеялись очень дружно.
Очень уж Недорозий выглядел ошарашенным, взъерошенным и напуганным. Тяжело быть взводным после тридцати пяти.
— Ну как, Серега? Понравилось? — спросил Острогин.
— Да в общем-то, ничего, но могло быть и лучше, главное — почище. Да и народ встречает не ласково, нет теплоты и дружелюбия.
— Ну ничего, вернешься в ЗабВО, там тебе будет и дружелюбие, и взаимопонимание, — улыбнулся Сбитнев. — Ребята, идем домой пить шампанское?
— Неужели командир? — спросил Недорозий.
— Идем. Только чуть позже. Ты, Серега, пока только туристом ездил на БМП и в грязи чуть-чуть повалялся. Теперь твой турпоход переходит в новую фазу. В новые острые ощущения. Идем в горы в район Ниджа-раба. Это рядом, совсем рядом. Горы невысокие. Прикрываем с высоты ущелье, в кишлаках будут работать десантники.
— Ни хрена себе! — крякнул Острогин. — Новый год в горах, в снегу! Бр-р-р! Я, как южный человек, протестую! Я не выдержу. Сколько издевательств и сразу все одновременно! И подрыв, и горы снежные!
— Ладно, Серега, живи. И помни мою доброту! Останешься с техникой, и с техником, а я покомандую твоим взводом, — сказал ротный.
— Хороший каламбур, он мне нравится так же, как и твоя идея. Я буду мысленно с вами, ночами не спать, за вас переживать, страдальцев.
— Во, гад! Уже издеваться начинает. А как его взвод без него? — поинтересовался я. — Может, я броней порулю. Еще ни разу не сачковал, все время на себе кого-нибудь тащу, да за взводных работаю.
— Не переломись, Ник! — похлопал меня по спине Острогин. — Мы тебе памятник при жизни поставим, стихи посвятим, а если что, то и песню о тебе, герое, сложим.
— Шутки в сторону, — оборвал ротный. — Солдатам обязательно взять спальные мешки, шапки, теплые вещи, рукавицы! В горах ночью будет дикий холод, вершины в снегу. Я — с первым взводом, замполит — со своим взводом.
— Не со своим, а со вторым.
— Хорошо, со вторым. Недорозий — с третьим, ГПВ идет со мной. Пулеметчиков ПК отдаю во взводы. Радуйтесь! Занимаем всего три высоты.
— Радуемся, радуемся, — воскликнул я. — Твоя щедрость великого и могучего султана безгранична!
— Идем от предгорья и до задачи пешком. Нам дают миномет.
— О-о-о, боль наша невероятна, грусть наша безмерна. Надеюсь, мины взводы не несут? — осторожно поинтересовался я.
— Несут! Несут до моей задачи, оставляют вместе с лентами к «Утесу» и АГС и идут дальше, все дальше и дальше. Радуйтесь!
— Серега не умеет, а Остроге все равно. Доволен я один. Радуюсь!..
— Ники, хватит радоваться. Иди к замполиту полка и не вздумай сказать, что командуешь взводом. А то нажалуешься, а мне втык будет за это.
— О-о! К замполиту… Заряжаться энтузиазмом и интузазизмом. Воодушевляться и потом воодушевлять. Наполниться бредом по самое горло и затем излить его на вас, канальи.
— Иди, иди. Да поскорей возвращайся. А то без обеда останешься, — напутствовал Острогин.
У штабного БТРа стояла группа офицеров, которых уже инструктировал Золотарев. Я подошел последним и тут же получил нагоняй.
— Товарищ лейтенант! Вы остались за замполита батальона, а опаздываете! Донесения вовремя не подаете, информации об обстановке не сообщаете! Списки отличившихся за батальон отсутствуют!
— Да у нас замполиты батальона почему-то все меняются, а я все время за них. Почему так?
— Я не об этом спрашиваю? Где списки?
— Ну, я только из «зеленки» вылез. Какие списки?
— Вы первым делом списки должны подать и донесение написать.
— Когда написать?
— Когда прибыли.
— Так я десять минут, как прибыл.
— Разговорчики отставить. За десять минут должны были и написать.
— Бред.
— Не понял, что вы сказали?
— Брал, говорю, доклады от взводов и рот, а я очень медленно пишу.
— А мне послышалось…
— Послышалось, послышалось. С гор будем спускаться, на ходу писать донесение?
— Когда хотите, тогда и пишите, а прибудете, сразу донесение представить. Вот танкисты и артиллеристы все успевают. А лучше всех ремрота и рота связи. Берите пример с них!
— Я их даже с собой для примера могу взять.
Мелентий Митрашу дернул меня за рукав и зашипел: «Не нарывайся, не связывайся».
— Опять демагогию разводите, лейтенант?
— Нет. Рассуждаю вслух.
— Рассуждать будете в одиночку, без нас. Всем подать донесения, выпустить боевые листки, провести беседы, подвести итоги первого этапа. С первым батальоном разберемся в полку. Политработники отдельные забываются, возгордились. Ишь, герои-боевики выискались какие!
Я открыл было рот, потому что все во мне кипело, но только охнул от тычка в бок. Это острый локоть Мелентия Александровича пресек мои попытки поспорить с руководством.
— Все свободны!
— Ник, чего ты с придурком этим связываешься? Молчи!
— Мелентий, да что он придирается? Гад! Специально достает. А на меня зачем батальон свалил, ты ведь старший лейтенант!
— А ты — замполит первой роты! Тебе расти нужно, а я скоро домой!
— Дд-да, тебе расти, командуй, — поддакнул Микола.
— А ты вообще, жучара, закрой рот! Почему донесение вовремя мне не представил? — накинулся я на Мелещенко. — Выговор объявлю, когда в полк придем.
— В полку уже вместо тебя найдутся начальники.
— Вот именно. В рейд эти начальники ходить не ходят, а я за них отдуваюсь.
— Ничего! — успокоил Митрашу. — Скоро третьего по счету замполита батальона пришлют. Отдохнешь.
— Может, тебя назначат?
— Спасибо, не хочу за вас, балбесов, отдуваться. Я уж лучше в отпуск схожу и буду на замену готовиться.
— Счастливчик, — вздохнул Микола. — Ну, пошли, «почуфаним»!
— Иди один.
Мы с Саней прыснули от смеха и пошли к ротам.
— Ну и словечко «почуфаним».
— Рассказываю всю родословную Мелещенко, — ухмыляясь, сказал Мелентий. — У Миколы, был брат, который учился со мной в одной роте в училище, по имени Гриша. Так вот, Микола — его младший брат, этого Гриши. Придет к братьям посылка с родины, с Украины, полная сала. Счастье у братиков — прямо глаза светятся от радости.
Приходит в роту младшенький к старшему: «Братуха, пойдем, почуфаним!» Зайдут в класс, сядут за парту, нарежут сала, чесночку, лука и как зачавкают! Рожи счастливые, лоснятся, как у двух жирных котов, объевшихся сметаной. Жлобы. Все вдвоем сожрут, перешептываясь, ни на кого не обращая внимания. И каким образом этого Миколу в Афган загнали, да еще в боевой батальон зацепили, ума не приложу! Тьфу. — И он сплюнул под ноги, словно прогоняя неприятные воспоминания.
— Так ведь в Кабуле в отделе кадров обещали, будет служить возле штаба армии.
— Ах, вот как его обманули. Ну, с батальоном, понятно, обманули, а вот как в Афган заслали? Как не вывернулся?
— Не знаю, не знаю, надо будет спросить.
— Ну что, по ротам или на обед в столовую?
— По ротам. Не лезь нигде на рожон. Тебе еще полтора года до замены. Войны на твой век хватит.
— Спасибо, за заботу. Но думаю, после бойни под Бамианом хуже уже не будет. Ты в такую переделку за два года попадал?
— Нет, Ник, бог миловал! Но ты не расслабляйся. Как в песне поется — «вот пуля пролетела и ага!» Ну, будь здоров!
— Пока!
***
Погода все ухудшалась. Моросил мелкий-мелкий дождь, похожий на мокрый туман, нагонял тоску. Богом забытые места. Пока я дошел до своей роты, обстановка резко изменилась. Машины вновь заревели двигателями. Получен приказ на срочное выдвижение из долины. С таким трудом входили и вот уходим. А куда?
Вышли к аэродрому в базовый лагерь к дивизионным тылам. Задачу поставили такую, что в животе похолодело. Батальон занимает высоты в районе Ниджераба. Горы покрыты снегом, температура порядка минус десять, сильнейший ветер. Может, задача на день, а то до Нового года осталось всего ничего. Есть совесть у командования или нет?
Рота поднималась выше и выше, снег становился все глубже и глубже. Сбитнев отправил меня на самый верх. Холод стоял собачий. Какие могут быть «духи» в такую погоду в горах? Мы разбили лагерь, вырыли в снегу лежанки, окружив их камнями. Три круглосуточных поста: у одного поста — я, у другого — зам.комвзвода Дубино, у третьего — сержант Полканов.
Мокрый снег, ветер, вокруг ни черта не видно. Холодно. Бр-р-р.
Сутки прошли в наблюдении и дрожании от холода. Все сырое: одежда, обувь, тело. Днем пришел приказ: сидеть на задачах, не двигаться, затаиться. В Новый год вести себя спокойно на точках и никуда не двигаться.
А тут и двигаться никуда не хочется в такой собачий холод. Весь день пролежал, глядя в небо, и понемногу мерз. В небесах — сумрачно, по сторонам — белым-бело. В долине броня стоит, люди суетятся, костры горят. Гораздо теплее и веселее. Комедия ошибок и парадоксов какая-то: центр Азии, где люди от жары умирают, а мы тут от холода дубеем. Для этого ведь Сибирь существует!
К ночи похолодало еще больше, однако тучи ветром разогнало, и небосвод стал огромным и звездным. Мириады звезд еще больше подчеркивали ничтожность и быстротечность существования человека, тем более на войне.
Время шло к полуночи. В тылах активизировался народ. Костры загорелись ярче, люди-человеки быстрее замельтешили у техники. Из долины послышались звуки радио через «колокол» клубной машины, и вдруг ударили куранты!
Вверх, к звездам понеслись трассы пулеметного и автоматного огня, артиллеристы повесили «люстры» — осветительные снаряды и мины. Кто-то выстрелил из орудия, кто-то бахнул из БМП. Небо озарилось свечением от ракет и стрелкового огня. Над всеми задачами, где расположились наши роты, началась стрельба. Дал в небо очередь и я, выпустив целый магазин. Вокруг стреляли солдаты, а пулеметчик, стоя, стрелял в черную бездну и громко матерился. Бойцы кричали: «Ура!» — и подбрасывали шапки. По связи вышел комбат и стал ругаться, хотя только что с его КП тоже палили. В «кунге» ему там хорошо, а тут одна радость — трассеры пустить.
Над Баграмом и Кабулом также было все в огнях. Мы в горах стрелять закончили быстро, патроны экономили, а вот внизу успокоились не сразу. Я лег в спальник, продырявил баночку с соком и выпил за наступивший Новый год. Романтика… Новогодняя ночь — ночь кошмара. Спать лег одетым прямо в спальный мешок, постелив бушлат под себя, чтоб не примерзнуть к ткани. Проклятый холод, дрожь бьет все части тела ночь напролет. Минутное забытье — и снова пробуждение. Как в бреду. Время от времени окрик: «Часовой!» Бойцы с постов отвечают. Если нет ответа, приходится превозмогать лень и холод, надевать полусапожки, выбираться из мешка и идти на пост и пинать спящего бойца. Рычать ему в лицо, стучать по башке, натирать снегом грязную от сажи физиономию, грубо материть. Возвращаться на лежбище еще противнее. Надо разуваться, снимать бушлат, застегивать спальник, пытаться принять удобную позу, чтобы в спину впивалось как можно меньше камней.
Среди ночи приказ — усилить посты. Приходится выставлять еще один пост. Утром все разбиты и измучены. После восхода солнца только и начинается отдых. Завтрак, а затем легкая дремота, переходящая в сон с громким храпом измученных бойцов. Вечером роты спускаются вниз на броню, и полк передвигается обратно в Баграм.
Загнали нас на Новый год в горы. Зачем? Поиздеваться? А, может, спасти от потерь? Кто знает?
***
Утром вновь входим со стрельбой в кишлак и возвращаемся на оставленные посты. Проверили — мин нет. Осматривая развалины, заметили четверых «духов». Они нас тоже. Постреляли друг в друга. Враги убежали, унося раненого, словно растворились в винограднике. Кровь на тропе дорожкой уходила в глубокий кяриз. Приказал Владимирову понаставить растяжек. Ночью сработали две из четырех. Бах, бах!!!
Утром на тропинке — капли запекшейся крови. Кто это был? «Духи»? Жители вылезли из кяризов? Тел нет. Мимо нас все время проходят машины под конвоем БМП и БТРов. Доставляют продукты, боеприпасы, вывозят солдат из «зеленки» в дивизию на дембель, вместо них едет молодежь. Бедняги будут сидеть в этой дыре два года, не высовывая носа. Если «повезет» и заболеют, побывают в госпитале.
Дурацкое сидение в кишлаке заканчивается через неделю. Сбитнев вызывает на КП роты, и мы, собрав пожитки, взвод за взводом, пробираемся к его посту.
— Ну что, замполит! Как тебе не скучно на взводе?
— Да нет, командир! Счастлив не видеть тебя целую неделю, а также рожи взводных.
— Что ж, предоставляю тебе возможность не видеть нас еще какое-то время. Твой взвод и ГПВ идут во главе роты. Двигаемся вдоль канала до дороги на Чарикар. Вести огонь можно и вправо, и влево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28