Вы же лгали своему собственному народу! Вы воровали у него!
— Никогда, — отрезал он. — Все, что я делал, — каждый мой вздох — было отдано во благо Всемирной партии. Да, я тратил деньги не считая, все, какие только мог достать, — но только на дело. Да, я угрожал эмиссару чужаков, поскольку хотел, чтобы все они убрались отсюда, да поскорее. Да, я лгал напропалую, потому что они хотели сохранить над нами контроль, а потом постепенно снова прибрать нас к рукам. Да я на все был готов, только бы спасти мой народ от рабства! На все! — Он заколотил огромными кулаками по коленям и, задыхаясь, выкрикнул: — Но я так ничего и не добился, о Камье! — и закрыл лицо ладонями.
Йосс молчала, чувствуя, как внезапно заныло сердце.
Вождь плакал как маленький ребенок, тихонько всхлипывая. Она ему не мешала. Наконец, успокоившись, он откинул спутанные пряди назад и вытер глаза и нос. Потом взял со стола поднос, поставил его на колени, наколол на вилку гренок, откусил кусочек, прожевал, проглотил. «Ну, если он может, то могу и я», — подумала Йосс и тоже стала есть. Когда с едой было покончено, она подошла к нему, чтобы забрать поднос, и тихо сказала:
— Простите меня.
— Все кончилось уже тогда, — очень спокойно и серьезно произнес он, глядя ей прямо в глаза. Он редко смотрел на нее. И еще реже видел.
Она замерла в ожидании неизвестно чего.
— Все кончилось уже тогда. Задолго до того, как началось. То, во что я верил тогда в Надами. Я верил, что стоит только их прогнать и мы сразу станем свободными. Но в круговороте войн мы заблудились, утратили свой путь, свое предназначение. Да, я лгал и знал, что лгу. Так какая разница, если я лгал чуть больше, чем нужно?
Из этой странной речи Йосс поняла лишь, что Абберкам полностью потерял душевное равновесие и его сумасшествие опять возвращается, и пожалела, что подзуживала его. Они оба были стариками, оба потерпели в жизни крах и оба потеряли детей. Зачем же ей было его мучить? Прежде чем забрать поднос, она на секунду накрыла ладонь Абберкама своей.
Потом ушла на кухню мыть посуду и вдруг услышала:
— Идите сюда, пожалуйста!
До сих пор Вождь никогда ее не звал, и Йосс поспешила в комнату.
— Кем вы были? — спросил он в упор.
Она ошарашено застыла в дверях, не понимая, о чем идет речь.
— Ну, прежде чем приехали сюда, — нетерпеливо произнес Абберкам.
— Я родилась на плантации. Потом училась в школе, жила в городе. Преподавала физику. Затем воспитывала дочь.
— И как вас зовут?
— Йосс. Я из племени седеви из Банни.
Абберкам кивнул. Йосс подождала еще немного и вернулась домывать посуду. «Он даже не знал, как меня зовут», — подумала она.
Теперь, когда он уже мог вставать, Йосс заставляла его ежедневно хоть немного гулять и сидеть в кресле; он повиновался, но быстро уставал. На следующий день она отважилась устроить ему более длительную прогулку, и Вождь так выбился из сил, что, едва оказавшись в постели, тут же заснул. Йосс на цыпочках поднялась по скрипучим ступенькам на свою любимую веранду и просидела там несколько часов, наслаждаясь тишиной и покоем.
Вечером Абберкам почувствовал себя лучше и сам захотел посидеть в кресле у очага, пока Йосс готовила обед. Она попыталась с ним заговорить, но вид у Вождя был угрюмый, и, хотя он ни словом не обмолвился о том, что произошло вчера, мысленно укорила себя за несдержанность. Разве они оба приехали сюда не за тем, чтобы забыть, оставить позади все свои прошлые ошибки и разочарования, как, впрочем, и победы, и ушедшую любовь. Пытаясь рассеять его мрачное настроение, Йосс стала рассказывать (нарочно углубляясь в подробности и пространные рассуждения, чтобы говорить подольше) историю Эйд и Вады — двух бедных влюбленных, которые в эту минуту снова резвились в ее кровати.
— Раньше мне некуда было уйти, чтобы их оставить наедине, разве что в деревню за покупками. А сейчас такая мерзкая погода, что носа из дома высовывать не хочется. Так что хорошо, что я могу прийти сюда. Мне нравится этот дом.
Абберкам хмыкнул, но Йосс была уверена, что он слушал достаточно внимательно и даже попытался понять, словно человек, разговаривающий с иностранцем, чьего языка он почти не знает.
— А вы не очень-то следили здесь за порядком. Вам что, все равно? — спросила она как можно дружелюбнее, разливая суп по тарелкам. — Ну что ж, по крайней мере это честно по отношению к самому себе. Вот взять меня, например: я до сих пор стараюсь притворяться святошей, которая заботится о своей душе, и пытаюсь пренебрегать тем, что действительно люблю: вещами, общением, комфортом. — Она устроилась у огня, поставив миску с супом на колени. — Наверху у вас есть чудесная комната. Та, что в углу, окнами на восход. Она хранит память о чем-то очень хорошем. Может, там был когда-то приют счастливых любовников. Даже болота из ее окон кажутся красивыми.
Когда Йосс собралась домой, Абберкам остановил ее вопросом:
— Вы думаете, они уже ушли?
— Кто? Оленята? Да, конечно. И давно. Вернулись в свои враждующие ненавистью семьи. Боюсь, что если бы они смогли зажить вместе, то вскоре тоже возненавидели бы друг друга. Они слишком невежественны. И помочь я тут уже ничем не могу. Это деревня бедняков, и соображают они довольно тяжело, с натугой. Но эти двое цепляются друг за друга, за свою любовь, словно чувствуют, словно понимают(
— Держись истины и благородства, — произнес Вождь.
Эту цитату она тоже знала.
— А хотите, я вам почитаю как-нибудь вечером? У меня есть «Аркамье», могу в следующий раз принести.
Он замотал головой, неожиданно светло улыбнувшись:
— Не трудитесь. Я знаю его наизусть.
— Весь?
Он кивнул.
— Я тоже собиралась его выучить( Ну, по крайней мере, хотя бы часть, самые любимые отрывки, когда приехала сюда, — призналась Йосс. — Но так и не собралась. Мне все казалось, что еще не время. А вы выучили его уже здесь?
— Да нет. Давным-давно. Когда сидел в тюрьме Геббы. Там было море свободного времени( Зато во время болезни я днями напролет сам себе его рассказывал. Это хоть как-то скрашивало часы вашего отсутствия.
Йосс растерялась и не нашла, что ответить.
— Мне хорошо, когда вы рядом, — добавил он.
Она поспешно закуталась в шаль и убежала, едва не забыв попрощаться.
Когда она возвращалась домой, широко шагая по мосткам, все в ней кипело от противоречивых, смешанных чувств. Ну что он за чудовище! Он заигрывает с ней — в этом нет никакого сомнения! Валяется в постели, словно матерый боров, покрытый седой щетиной. Хрипит, кашляет, как старая шарманка! Но какой звучный, красивый голос и какая улыбка!.. Да, этот лицедей хорошо знает силу своей улыбки и понимает: для того чтобы производить должное впечатление, часто пользоваться ею нельзя. Ему известно, как окрутить женщину, он окручивал их сотнями (если верить историям, которые о нем рассказывали), знает, как завоевать ее доверие, как потом войти в нее, а затем выйти — вот, мол, тебе мое семя, дар Вождя, и будь счастлива, детка, прощай. О Камье!
И как ей только в голову взбрело рассказывать ему, что вытворяют в ее постели Эйд с Вадой! Идиотка! А ледяной ветер бьет в лицо. Старая идиотка! Старая дура!
Губу снова вышел встречать хозяйку и стал тереться о ее ноги, игриво хватая ее мягкими лапками и победно махая обрубком хвоста. Уходя, она обычно не закрывала дверь на щеколду, чтобы кот мог войти в дом, когда вздумается. Дверь была приоткрыта. Комнату усеивали птичий пух и перья, там и сям краснели капли крови, а на коврике у очага валялась недоеденная тушка.
— Чудовище! Пошел вон, убийца! — устало сказала Йосс.
Губу станцевал боевой танец и издал воинственный клич: «Ауау! Ауау!»
Всю ночь он проспал рядом с Йосс, согревая ей спину и безропотно отодвигаясь, когда она меняла позу.
А ей не спалось. Она ворочалась с боку на бок, представляя себе в полусне жар огромного, грузного мужского тела, тяжесть сильных рук на своих грудях, а на сосках нежные, властные поцелуи губ, пьющих из нее жизнь.
Йосс решила поменьше ходить к Абберкаму. Он уже вставал и мог сам себя обслуживать и даже готовить завтрак; ей же оставалось следить, чтобы ящик для торфа у очага всегда был полон, а в буфете не убавлялось припасов. Обед она ему принесла, но есть с ним не стала. Абберкам снова пребывал в мрачном расположении духа, да и Йосс не очень хотелось разговаривать. Оба были напряжены как струны. Что ж, она лишилась удовольствия проводить время на верхней террасе, но ведь это был лишь еще один мираж, сон, самообольщение, мечта о покое.
Однажды днем к Йосс зашла Эйд.
— Боюсь, я не смогу больше сюда приходить, — угрюмо сказала она, пряча глаза.
— Что-то случилось?
Девушка неопределенно пожала плечами.
— За тобой следят?
— Нет. Не знаю. Я подумала, может, вы знаете. Я, похоже, залетела.
Это старое словечко, означавшее беременность, осталось из лексикона рабов.
— А ты пользовалась контрацептивами? — Йосс закупала их специально для парочки в Вео и постоянно пополняла запас.
Эйд судорожно кивнула и, сжав губы, чтобы не расплакаться, прошептала:
— Не надо было этого делать.
— Чего? Заниматься любовью или предохраняться?
— Не надо было этого делать! — почти выкрикнула девушка, и глаза ее злобно сверкнули.
— Ладно, — только и оставалось сказать Йосс. Эйд повернулась и, даже не попрощавшись, почти бегом направилась к тропинке.
— До свидания, Эйд! — крикнула ей в спину Йосс и с горечью повторила про себя: «Держись истины и благородства».
Она побрела к могиле Тикули, но не смогла пробыть там и нескольких минут: холодный зимний ветер пробирал до костей. Она вернулась в дом и заперла двери. Ее жилище вдруг показалось ей таким маленьким, таким темным и неуютным. Горящий в очаге торф давал мало огня, зато нещадно дымил. Пахло гарью, как на пепелище. Стояла полная тишина: ветер внезапно улегся, и даже тростник не шелестел.
«Я хочу настоящих поленьев, о Владыка, как я хочу настоящего, жаркого, яркого огня, что с треском лижет сухой хворост, танцует на поленьях, рассказывает дивные истории. Огня, возле которого я так любила сидеть в бабушкином доме у нас на плантации».
На следующий день она сходила в полуразвалившийся пустой дом, стоявший на расстоянии примерно мили от ее хижины, и отодрала там несколько досок от крыльца. В тот вечер у нее снова был настоящий огонь в очаге. Она стала наведываться в тот дом почти ежедневно, и вскоре рядом с очагом выросла небольшая поленница. К Абберкаму она больше не ходила: старик полностью оправился, и, чтобы пойти туда снова, ей пришлось бы придумывать предлог. Ни топора, ни пилы у нее не было, и потому крупные куски досок она просто совала одним концом в огонь, постепенно, по мере сгорания, пропихивая их глубже, к тому же при таком способе одной доски хватало на целый вечер. Теперь Йосс большую часть времени проводила в кресле у яркого огня, пытаясь заставить себя выучить первую главу из «Аркамье». Рядом на коврике укладывался Губу, который то дремал, то, щурясь на огонь, выводил свое тихое «мур-мур-мур». Он совершенно перестал выходить из дому, считая, что делать в обледеневших тростниках совершенно нечего. Йосс пришлось даже поставить для него в уголке ящик с песком. Он это оценил и при надобности делал все свои дела только туда.
Морозы все не кончались. Еще ни разу, с тех пор как Йосс поселилась на болотах, не было такой холодной зимы. Оказалось, что в дощатых стенах лачуги полным-полно щелей, и Йосс замучилась, забивая их чем попало, но так и не добилась почти никакого эффекта — по дому все равно раз гуливали сквознячки, и от стен тянуло холодом. Если очаг хоть на час потухал, в доме становилось не теплее, чем на улице, — даже вода в чашке подергивалась ледком. По ночам Йосс оставляла тлеть в очаге торф, но днем обязательно подкидывала хоть одно поленце, чтобы как-то осветить свою безрадостную жизнь. Она любила огонь, как доброго друга: когда в очаге плясало пламя, она чувствовала себя не так одиноко.
Продукты кончались, и пора было идти в деревню, однако Йосс день за днем оттягивала поход, надеясь, что морозы прекратятся, но становилось все холоднее. Торф промерз настолько, что теперь не столько горел, сколько чадил, и в очаг приходилось все время подкладывать поленья, чтобы в доме сохранилось хоть какое-то тепло. Но однажды, поняв, что откладывать больше нельзя, Йосс напялила на себя все теплые вещи, которые имела, закуталась двумя шалями и взяла продуктовую сумку. Губу сонно посмотрел на нее.
— Лентяй, деревенщина, — сказала Йосс, — мудрое животное.
Мороз был жутким. Она с ужасом представила себе, как, поскользнувшись, падает, ломает ногу и лежит беспомощная на обледеневших мостках. И замерзает, потому что никто из деревни не придет ее спасать. Стоит всего пару часов полежать так, и все будет кончено. «Ну и пусть — я в руках Камье великодушного, и смерть все равно уже близко. Так не все ли равно, сейчас или через пару лет! Только позволь мне, милостивый Владыка, добраться до деревни и хоть чуть-чуть согреться».
И она добралась и долго с наслаждением отсиживалась в кондитерской лавке, жадно слушая местные сплетни, а потом прочитала старую газету — всю, до последнего словечка. В передовице говорилось о новом восстании, вспыхнувшем в одной из провинций на востоке. Опять война! Тетки Эйд и родители Вады расспрашивали Йосс о самочувствии Вождя. И все по очереди говорили, что ей нужно зайти к хозяину ее домика Кеби, потому как он кое-что припас для своей постоялицы. Оказалось, пачку дешевого скверного чая. Йосс все же поблагодарила Кеби, чтобы тот почувствовал себя благодетелем и душа его стала богаче. Он тоже забросал ее вопросами об Абберкаме. «Вождь серьезно болел? А сейчас ему лучше?» «Как они мне все надоели, — думала Йосс, скупо и без всякой охоты удовлетворяя его любопытство. — Век бы не слышала их противных голосов. Одной жить лучше».
Она и продолжала-то беседовать с хозяином лишь потому, что очень не хотела выходить из жарко натопленной комнаты на трескучий мороз. Но отправляться лучше было сейчас, пока светло. Сумка оказалась тяжелее, чем обычно (Йосс отоварилась с запасом), и приходилось очень осторожно выбирать дорогу на покрытой замерзшими лужицами тропке к мосткам. И все же она припозднилась, заболтавшись, и не заметила, как прошло время.
Солнце опустилось почти к самому горизонту и спряталось за одну-единственную тучку на тусклом пустынном небе, словно не желало отдавать даже те крохи дневного тепла и света, на которые было так скупо нынешней зимой. Чтобы поскорее добраться до дому и сесть у очага, Йосс решила сократить путь и зашагала напрямую по промерзшей трясине.
Она глядела прямо под ноги, чтобы не поскользнуться, и поэтому сначала услышала крик Абберкама и только потом увидела его самого, бегущего прямо на нее с выпученными глазами. Ну, точно, снова с ума сошел!
— Йосс! Йосс! Все в порядке!
Вождь подбежал уже так близко, что Йосс разглядела в его волосах клочья сажи и льдинки, да и сам он был покрыт копотью и грязью с головы до ног. Огромный свихнувшийся дикарь!
— Идите домой! Не подходите ко мне! Назад! Домой! — закричала она.
— Все в порядке, — задыхаясь от бега, повторил он. — Все в порядке. Вот только дом(
— Какой дом?
— Ваш дом. Он сгорел. Я пошел в деревню и увидел дым(
Он что-то еще говорил, но Йосс уже не слушала, застыв, словно в столбняке. Сегодня она заперла дверь. Машинально опустила щеколду. Раньше она никогда так не делала, а вот сегодня заперла дверь на щеколду! Губу остался в доме и не мог выбраться. Он был заперт, метался с ошалевшими глазами, истошно вопя(
Она бросилась к дому, но Абберкам встал на пути.
— Пустите меня! — закричала она. — Мне нужно туда!
Бросив сумку, она обогнула гиганта и побежала, не глядя под ноги.
Но Абберкам схватил ее за руку и дернул с такой силой, что ее крутануло, словно в водовороте. Его огромное тело было сейчас совсем-совсем близко, а звучный голос над самым ухом сказал:
— Я же сказал: все в порядке. Ваш любимец жив. И сейчас у меня дома. Да выслушайте же меня, Йосс. Ваш дом сгорел. Но зверек не пострадал.
— Что? Что случилось? — яростно забилась она, пытаясь вырваться. — Пустите меня! Я ничего не понимаю! Что случилось?
— Сначала успокойтесь, — сказал он, отпуская ее руку. — Мы пойдем туда вместе. Вы сами все увидите. Хотя теперь там почти не на что смотреть.
Трясясь в ознобе, Йосс покорно двинулась за ним. Вождь стал рассказывать все по порядку, но смысл слов еще не доходил до нее.
— Но как это могло случиться? — вдруг спросила она. — Как же так?
— Думаю, случайная искра. Вы ведь не погасили очаг перед уходом? Ну да, конечно, ведь стоят такие морозы. А когда горит дерево, то всегда летят искры, и одна могла попасть на половицу или в тростник на крыше. А в такую сушь, как сейчас, все загорается, как порох. О Владыка милостивый! Я же думал, что вы там, внутри! Я шел в деревню и вдруг почувствовал запах дыма, оглянулся — огонь, и сразу оказался у ваших дверей, не знаю уж как — летать я не умею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40