Вместе с ней в зал вошел Стюарт. Держа Урсулу под руку, он как бы слегка подталкивал ее вперед.
Может быть, Урсула понадобилась Стюарту в качестве переводчицы? Ведь здесь могли быть корреспонденты немецких, а может быть, и швейцарских газет. Стюарт не так уж хорошо владел немецким – Воронов имел случай в этом убедиться.
Между тем Урсула подошла к столику. Подчеркнуто вежливым движением руки Стюарт указал ей на один из двух стульев, стоявших возле столика. Урсула села.
– Леди и джентльмены! – сказал Стюарт. – Во-первых, мне хотелось бы поблагодарить всех, кто откликнулся на мое приглашение, а также извиниться перед теми, кто, может быть, испытывает сейчас некоторое разочарование. Смею вас заверить: напитки появятся своевременно.
Кто-то снова крикнул: «Hear, hear!» Стюарт улыбнулся, но тут же лицо его приняло серьезное выражение.
– Во-вторых, – продолжал он, – все мы раздражены недостатком информации, поступающей из замка Цецилиенхоф. Она подобна жалкому ручейку, а все мы буквально умираем от жажды. Тем не менее кое-что нам все же, конечно, известно. Так, например, известно, что на Конференции обсуждается польский вопрос. Однако лишь немногие из нас знают, что русские требуют огромного расширения польской территории и вообще выступают в роли ангела-хранителя Польши. Мне удалось узнать об этом совсем недавно. Источник заслуживает полного доверия. Возникает естественный вопрос: почему русские, которых поляки заслуженно считают своими давними врагами, поскольку Россия столько раз стремилась уничтожить национальную самостоятельность Польши, вдруг воспылали такой любовью к этой стране? Обоснована ли их любовь, так сказать, исторически? А если нет, то насколько она бескорыстна?
Стюарт сделал паузу. Протянув руку к плечу Урсулы, но не касаясь его, он продолжал:
– Случай свел меня с мисс Урсулой Кошарек. Она полька. Ее рассказы проливают свет на подлинное отношение русских к Польше…
Торжественно и значительно, как конферансье, объявляющий о выходе на сцену знаменитой актрисы, Стюарт произнес:
– Мисс Урсула Кошарек!
Урсула встала.
Заявление Стюарта было поистине неожиданным. По залу пронесся приглушенный шум.
– Свет, свет! – крикнул кто-то по-английски. Тотчас, как по команде, вспыхнули стоявшие у стен прожекторы. Отраженные в зеркалах, они наполнили зал резким ослепляюще-ярким светом. Сидевшие в первых рядах журналисты вскочили со своих мест, направив на Урсулу объективы фотоаппаратов. Толпившиеся позади устремились вперед. Началась давка, послышалась ругань, раздались стрекотание ручных кинокамер и дробный стук пишущих машинок.
Пожалуй, только Воронов не стремился пробиться к столику. Теперь уже было ясно, что Стюарт задумал какой-то тщательно отрепетированный спектакль. Эта Урсула, говорившая по-немецки так, словно она родилась и выросла в Германии, вдруг оказалась полькой! Что за чепуха! Воронов часто разговаривал с военнопленными и провел достаточно времени на немецкой земле. Он мог мгновенно отличить коренного немца по произношению. Ему достаточно было короткого разговора с Урсулой в «Андерграунде», чтобы уже с первых фраз понять: она настоящая немка! Теперь Стюарт хочет выдать ее за польку! Явная фальсификация!
Воронов стал искать Брайта, чтобы сказать ему об этом, но тот уже пробился вперед и щелкал там своим «Спидом».
Свет прожекторов погас. Давка постепенно прекратилась. Стрекотание кинокамер смолкло. Наступила тишина.
– Благодарю вас, коллеги, – удовлетворенно произнес Стюарт. – Теперь, прежде чем перейти к существу дела, надо преодолеть одну трудность. Я не предполагаю, что кто-либо из присутствующих говорит или хотя бы понимает по-польски. Думаю, что и с немецким дело обстоит ненамного лучше. Англосаксы всегда отличались плохим знанием иностранных языков. Поскольку мисс Кошарек будет говорить по-немецки, я позаботился о переводчике. Мой друг мистер Томпсон оказался столь любезен… Прошу вас, Джон…
Невысокий полный мужчина в очках поднялся из первого ряда и подошел к столику. Спектакль начался.
– Госпожа Кошарек, – подчеркнуто официальным тоном обратился Стюарт к Урсуле, – вы полька, и ваши родители тоже были поляками, не так ли?
– Да, я полька, – сдавленным голосом, глухо ответила Урсула. – Мои родители тоже были чистокровными поляками, – добавила она уже громче.
Сомнений не было: этой стюартовской девке – Брайт тогда дал понять Воронову, каковы ее отношения с англичанином, – предстояло сыграть главную роль в затеянном здесь провокационном спектакле.
То, что задумана именно провокация, было уже совершенно ясно. Воронов с отвращением смотрел на стоявшую у стола худую, плохо одетую женщину. Сегодня она нарочно оделась плохо, гораздо хуже, чем в «Андерграунде».
Чего добивается от нее Стюарт? Хочет доказать, что русские всегда ненавидели поляков? Чушь собачья! Да, были царские разделы, да, подавлялись польские восстания. Но была и дружба Пушкина с Мицкевичем, был поляк Дзержинский, были русские революционеры, сражавшиеся бок о бок с польскими. Наконец, уже в наши дни русская и польская кровь смешалась в сражениях против гитлеровской Германии.
А если углубляться в историю… Что ж, и Польша некогда принесла России немало горя! Напомнить вам, мистер Стюарт, сэр, крупный знаток русской и польской истории, о войнах феодальной Польши против России в семнадцатом веке, о вторжениях на украинские земли, о самозванцах и о многом другом?..
Никто из русских теперь не вспоминает об этом. Теперь для советских людей слово «поляк» – значит друг, брат, товарищ по совместной борьбе против общего врага. Не с этим ли собирается спорить мисс Кошарек, явное орудие в руках провокатора!..
– Госпожа Кошарек, где вы родились? – продолжал свой допрос Стюарт.
– В городе Мариенвердер.
– Это Германия?
– Это Польша! – громко, с вызовом ответила Урсула. – Хотя, – добавила она уже значительно тише, – последние столетия это считалось Германией.
– Почему же вы считаете себя полькой?
– Потому что мои родители – Ян и Гертруда – были поляками. Дома говорили только по-польски. Семья была католической. Таких семей в Мариенвердере было очень много.
– Пожалуйста, более подробно о вашей семье.
– Отец был учителем польского языка. В Мариенвердере существовала польская гимназия. В тридцать девятом Гитлер ее закрыл. Кроме того, отец был деятелем Союза поляков в Германии. А я была харцеркой…
– Простите, кем?
– Харцеркой – значит рядовой. А с тридцать седьмого года стала друхной. Руководительницей отряда. Потом Гитлер разогнал и Союз поляков.
Слушая все это и не веря своим ушам, Воронов с внезапным раздражением подумал о Брайте. Конечно же Брайт знал, что именно затевает Стюарт. Может быть, даже был в сговоре с англичанином! «Дурак я, болван, – ругал себя Воронов, – случай с фотографией ничему меня не научил. Когда речь идет о бизнесе, эти коммерсанты от журналистики кого угодно продадут со всеми потрохами!»
Зная от Брайта, что он, Воронов, будет единственным советским человеком на этой «коктейль-парти», Стюарт, видимо, хотел превратить его в своего рода мишень, в которую попадут все заранее заготовленные им стрелы.
Растолкав стоявших впереди, Воронов отыскал наконец Брайта.
– Опять продал меня? – злым шепотом сказал ему на ухо Воронов.
Брайт сосредоточенно перематывал пленку в своем «Спиде».
– Ты что, ошалел? – воскликнул он. – Откуда я знал…
В это время до Воронова снова донесся голос Стюарта.
– Судя по тому, что вы рассказали, вся ваша жизнь проходила, так сказать, в польском окружении. Но вы отлично владеете немецким!
– За три с половиной столетия немцы выучили нас, поляков, своему языку.
– Вы уверены, что область, в которой вы жили, некогда принадлежала Польше?
Урсула ничего не ответила, только презрительно пожала плечами.
– Видите ли, – как бы пояснил свою настойчивость Стюарт, – большинство собравшихся здесь вряд ли хорошо знают историю Польши. Какие все-таки у вас основания считать город, в котором вы жили, польским?
– Пойдите на городское кладбище Мариенвердера, – с горечью ответила Урсула. – Там сохранились старинные надгробия. Прочтите надписи на них. Там одни польские имена. Только польские! Мы всегда считали, что живем на польской земле, временно оккупированной немцами. Хотя эта оккупация длилась столетия…
– Как сложилась ваша жизнь после окончания гимназии? – спросил Стюарт.
– В тридцать девятом году, в первые же дни войны, немцы начали свирепые гонения на поляков. Гимназия была закрыта, учителя разогнаны. Мой отец, как активист польского движения, был арестован. Его увезли. Я не знаю куда. Больше мы о нем ничего не слыхали…
Еще несколько минут назад Воронов испытывал к Урсуле только ненависть. Смысл провокационной затеи Стюарта был еще не вполне ясен ему, но ее антисоветская направленность не вызывала сомнений. То, что Урсула пошла на поводу у Стюарта, целиком определяло отношение Воронова к этой особе.
Но теперь судьба Урсулы заинтересовала Воронова. Он начинал понимать, почему в «Андерграунде» она с такой необъяснимой горечью, с таким болезненным сарказмом отнеслась к его упоминанию о польском танго «Мал?нька Манон»…
– Вскоре арестовали мою мать и меня, – продолжала Урсула. – Мы потеряли друг друга. Я оказалась в лагере Майданек, под Люблином. Через несколько месяцев мне удалось бежать…
С каждым словом голос Урсулы становился все более глухим и хриплым.
– Я долго плутала в лесах. Мне помог бог. Я набрела на лагерь польских партизан.
– Это были партизаны Армии Крайовой, так называемой АК? – поспешно прервал ее Стюарт.
– Конечно. А какие же еще? – с недоумением переспросила Урсула.
– Да, да, разумеется, – еще поспешнее произнес Стюарт. – Продолжайте, пожалуйста.
– Я была партизанской разведчицей. Ходила в деревни, занятые немцами. Меня принимали за немку.
Эта девушка со столь трудной судьбой теперь вызывала у Воронова сочувствие.
– Меня использовали также для связи с организациями АК в генерал-губернаторстве…
– Генерал-губернаторством немцы называли Польшу с центром в Варшаве, – пояснил Стюарт, обращаясь к залу.
– Так я попала в Варшаву. У меня было поручение к генералу Бур-Коморовскому. Но я не смогла до него добраться. На другой день вспыхнуло восстание…
– Одну минуту! – остановил Урсулу Стюарт. – Я хотел бы напомнить, что речь идет о трагическом Варшавском восстании. Жители Варшавы знали, что Красная Армия вышла на противоположный берег Вислы, то есть подошла вплотную к Варшаве, и взяли в руки оружие в полной уверенности, что Россия им поможет. Верно, мисс Кошарек?
Воронов разом понял все. Вот, значит, куда клонил Стюарт! Вот что было главным в разработанном им антисоветском спектакле!
Ах, если бы здесь оказался сейчас Эдмунд Османчик! В присутствии этого польского журналиста любая ложь о Варшавском восстании была бы доказательно опровергнута.
Воронов огляделся, но Османчика в зале не было. Либо Стюарт сознательно не пригласил его, либо Османчик выехал куда-то из Берлина.
«Что ж, придется принимать огонь на себя!» – подумал Воронов.
Ему, конечно, были известны попытки западной пропаганды доказать, что советское командование якобы «предало» восстание варшавян. Но ему казалось, что эта злобная легенда уже давно разоблачена. Последующая совместная борьба за освобождение Польши, в которой солдаты Красной Армии и армии Войска Польского сражались бок о бок, должна была окончательно развеять эту легенду.
Но то, что происходило сейчас на его глазах, убеждало Воронова в обратном. Оказывается, антисоветская легенда была жива и возрождалась именно тогда, когда в Цецилиенхофе обсуждался польский вопрос…
«Верно, мисс Кошарек?..»
«Неверно! Ложь!» – хотелось крикнуть Воронову. Но он сдержался. Пусть Стюарт скажет нечто такое, что можно будет разоблачить сразу же – коротко и неопровержимо.
– Да, это сущая правда, – ответила Урсула. – Я понимала, что наши ожидания напрасны, что Польша не может ждать добра от русских, – продолжала она все более ожесточенно, – все мы в Армии Крановой знали это. Ведь русские уже не раз делили Польшу, расщепляли ее, как дровосек полено. И все же… И все же я думала, что при виде истекающей кровью Варшавы русские перешагнут через свою неприязнь к Польше и помогут нам. Ведь Гитлер был нашим общим врагом! Но русские спокойно смотрели, как гитлеровцы истребляли нас, как давили танками почти безоружных людей, как взрывали Варшаву квартал за кварталом, дом за домом… Они не захотели нам помочь!
– Это ложь! – громко, на весь зал крикнул Воронов по-английски.
Мгновенно все головы повернулись к нему.
– Кто это сказал? – насмешливо и вместе с тем угрожающе спросил Стюарт. – Я прошу, – с наигранным возмущением продолжал он, – я прошу джентльмена, оскорбившего мученицу Варшавы, назвать свое имя и сообщить, какую газету он представляет.
Стоявший рядом с Вороновым Брайт крепко сжал его руку выше локтя.
– Не связывайся, – тихо, но настойчиво сказал он. – Разве ты не видишь, что у них все разыгрывается как по нотам…
– Отстань! – грубо ответил Воронов, резким движением вырвал руку и стал протискиваться вперед.
Когда он вышел к столу, разом вспыхнули прожекторы, защелкали и застрекотали фотоаппараты и кинокамеры.
Воронов не думал сейчас о том, что никто не поручал ему не только выступать, но и присутствовать на этом сборище. Он был весь во власти гнева. Сочувствие к Урсуле мгновенно исчезло. Стало окончательно ясно, что она была сознательным и активным действующим лицом этого гнусного спектакля.
Глядя прямо в зал, Воронов громко сказал:
– Михаил Воронов. Советский Союз. Советское Информационное бюро.
– Очень приятно, – с издевкой произнес Стюарт. – Но в цивилизованных странах принято задавать вопросы после того, как оратор закончит свое выступление…
– Какое выступление? – резко прервал его Воронов. – То, что здесь происходит, напоминает допрос. С той только разницей, что все заранее договорено и отрепетировано. И вопросы и ответы.
В зале раздался одобрительный гул. Это подстегнуло Воронова. На мгновение он забыл, в какой аудитории находится. Переполнившие зал западные журналисты просто-напросто обрадовались, что их, судя по всему, ждет новая сенсация.
Тотчас оценив обстановку, Стюарт сказал спокойно и рассудительно:
– Столь грубой реакцией на слова представительницы Польши мистер русский журналист лишь подтвердил, что мнение мисс Кошарек об отношении России к ее стране не лишено веских оснований.
Как ни странно, спокойствие Стюарта, хотя и явно наигранное, передалось Воронову и помогло ему взять себя в руки. Он уже понял, что поступил опрометчиво, что западные газеты могут этим воспользоваться, но отступать было поздно.
– Госпожу Кошарек, судя по всему, вряд ли можно назвать представительницей Польши, – подражая спокойно-снисходительному тону Стюарта, произнес Воронов. – Вы, госпожа Кошарек, сказали, что были посланы в Варшаву с поручением к Бур-Коморовскому?
– Я должна отвечать этому человеку? – неприязненно спросила Урсула.
– Это целиком зависит от вас, – пристально глядя на нее, сказал Стюарт. Этим взглядом он как бы давал понять, что ей следует высказать свое возмущение и отказаться от дальнейших переговоров.
– Хорошо, я отвечу, – надменно и словно вопреки взгляду Стюарта произнесла Урсула. – Да, я была послана в Варшаву с поручением к Бур-Коморовскому.
– Вы выполнили это поручение? – спросил Воронов.
– Нет.
– Почему?
– Мне сказали, что штаб генерала находится в подвале банка. Но он был выбит оттуда немцами, когда началось восстание. По слухам, генерал перебрался на одну из улиц, пересекавших Маршалковскую, но я не могла узнать, на какую именно.
– Что же вы делали во время восстания?
– То же, что каждый честный поляк. Сражалась! Как рядовой боец и как сестра милосердия. Моя мать была до замужества медицинской сестрой. Она научила меня.
– От кого вы узнали, что Красная Армия находится якобы рядом?
– Это знали в Варшаве все. Грохот вашей артиллерии отчетливо слышался из-за Вислы.
– Кто сказал вам, что Красная Армия не хочет помочь варшавянам? Бур-Коморовский?
– Он наверняка сказал бы мне это, если бы мы встретились.
– Он солгал бы.
– Какое вы имеете право! – с ненавистью глядя на Воронова, воскликнула Урсула. – Я была в те дни в Варшаве. Я все знаю! Мне неизвестно, где были в то время вы, но…
– Я был не так уж далеко от вас, – прерывая Урсулу, отчеканил Воронов. – В штабе маршала Рокоссовского.
По залу снова пронесся шум. Снова вспыхнули прожекторы. Объективы кино– и фотокамер опять нацелились на Воронова.
Мысль о том, что его фотографии могут появиться в западных газетах и черт знает с какими комментариями, все больше тревожила Воронова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Может быть, Урсула понадобилась Стюарту в качестве переводчицы? Ведь здесь могли быть корреспонденты немецких, а может быть, и швейцарских газет. Стюарт не так уж хорошо владел немецким – Воронов имел случай в этом убедиться.
Между тем Урсула подошла к столику. Подчеркнуто вежливым движением руки Стюарт указал ей на один из двух стульев, стоявших возле столика. Урсула села.
– Леди и джентльмены! – сказал Стюарт. – Во-первых, мне хотелось бы поблагодарить всех, кто откликнулся на мое приглашение, а также извиниться перед теми, кто, может быть, испытывает сейчас некоторое разочарование. Смею вас заверить: напитки появятся своевременно.
Кто-то снова крикнул: «Hear, hear!» Стюарт улыбнулся, но тут же лицо его приняло серьезное выражение.
– Во-вторых, – продолжал он, – все мы раздражены недостатком информации, поступающей из замка Цецилиенхоф. Она подобна жалкому ручейку, а все мы буквально умираем от жажды. Тем не менее кое-что нам все же, конечно, известно. Так, например, известно, что на Конференции обсуждается польский вопрос. Однако лишь немногие из нас знают, что русские требуют огромного расширения польской территории и вообще выступают в роли ангела-хранителя Польши. Мне удалось узнать об этом совсем недавно. Источник заслуживает полного доверия. Возникает естественный вопрос: почему русские, которых поляки заслуженно считают своими давними врагами, поскольку Россия столько раз стремилась уничтожить национальную самостоятельность Польши, вдруг воспылали такой любовью к этой стране? Обоснована ли их любовь, так сказать, исторически? А если нет, то насколько она бескорыстна?
Стюарт сделал паузу. Протянув руку к плечу Урсулы, но не касаясь его, он продолжал:
– Случай свел меня с мисс Урсулой Кошарек. Она полька. Ее рассказы проливают свет на подлинное отношение русских к Польше…
Торжественно и значительно, как конферансье, объявляющий о выходе на сцену знаменитой актрисы, Стюарт произнес:
– Мисс Урсула Кошарек!
Урсула встала.
Заявление Стюарта было поистине неожиданным. По залу пронесся приглушенный шум.
– Свет, свет! – крикнул кто-то по-английски. Тотчас, как по команде, вспыхнули стоявшие у стен прожекторы. Отраженные в зеркалах, они наполнили зал резким ослепляюще-ярким светом. Сидевшие в первых рядах журналисты вскочили со своих мест, направив на Урсулу объективы фотоаппаратов. Толпившиеся позади устремились вперед. Началась давка, послышалась ругань, раздались стрекотание ручных кинокамер и дробный стук пишущих машинок.
Пожалуй, только Воронов не стремился пробиться к столику. Теперь уже было ясно, что Стюарт задумал какой-то тщательно отрепетированный спектакль. Эта Урсула, говорившая по-немецки так, словно она родилась и выросла в Германии, вдруг оказалась полькой! Что за чепуха! Воронов часто разговаривал с военнопленными и провел достаточно времени на немецкой земле. Он мог мгновенно отличить коренного немца по произношению. Ему достаточно было короткого разговора с Урсулой в «Андерграунде», чтобы уже с первых фраз понять: она настоящая немка! Теперь Стюарт хочет выдать ее за польку! Явная фальсификация!
Воронов стал искать Брайта, чтобы сказать ему об этом, но тот уже пробился вперед и щелкал там своим «Спидом».
Свет прожекторов погас. Давка постепенно прекратилась. Стрекотание кинокамер смолкло. Наступила тишина.
– Благодарю вас, коллеги, – удовлетворенно произнес Стюарт. – Теперь, прежде чем перейти к существу дела, надо преодолеть одну трудность. Я не предполагаю, что кто-либо из присутствующих говорит или хотя бы понимает по-польски. Думаю, что и с немецким дело обстоит ненамного лучше. Англосаксы всегда отличались плохим знанием иностранных языков. Поскольку мисс Кошарек будет говорить по-немецки, я позаботился о переводчике. Мой друг мистер Томпсон оказался столь любезен… Прошу вас, Джон…
Невысокий полный мужчина в очках поднялся из первого ряда и подошел к столику. Спектакль начался.
– Госпожа Кошарек, – подчеркнуто официальным тоном обратился Стюарт к Урсуле, – вы полька, и ваши родители тоже были поляками, не так ли?
– Да, я полька, – сдавленным голосом, глухо ответила Урсула. – Мои родители тоже были чистокровными поляками, – добавила она уже громче.
Сомнений не было: этой стюартовской девке – Брайт тогда дал понять Воронову, каковы ее отношения с англичанином, – предстояло сыграть главную роль в затеянном здесь провокационном спектакле.
То, что задумана именно провокация, было уже совершенно ясно. Воронов с отвращением смотрел на стоявшую у стола худую, плохо одетую женщину. Сегодня она нарочно оделась плохо, гораздо хуже, чем в «Андерграунде».
Чего добивается от нее Стюарт? Хочет доказать, что русские всегда ненавидели поляков? Чушь собачья! Да, были царские разделы, да, подавлялись польские восстания. Но была и дружба Пушкина с Мицкевичем, был поляк Дзержинский, были русские революционеры, сражавшиеся бок о бок с польскими. Наконец, уже в наши дни русская и польская кровь смешалась в сражениях против гитлеровской Германии.
А если углубляться в историю… Что ж, и Польша некогда принесла России немало горя! Напомнить вам, мистер Стюарт, сэр, крупный знаток русской и польской истории, о войнах феодальной Польши против России в семнадцатом веке, о вторжениях на украинские земли, о самозванцах и о многом другом?..
Никто из русских теперь не вспоминает об этом. Теперь для советских людей слово «поляк» – значит друг, брат, товарищ по совместной борьбе против общего врага. Не с этим ли собирается спорить мисс Кошарек, явное орудие в руках провокатора!..
– Госпожа Кошарек, где вы родились? – продолжал свой допрос Стюарт.
– В городе Мариенвердер.
– Это Германия?
– Это Польша! – громко, с вызовом ответила Урсула. – Хотя, – добавила она уже значительно тише, – последние столетия это считалось Германией.
– Почему же вы считаете себя полькой?
– Потому что мои родители – Ян и Гертруда – были поляками. Дома говорили только по-польски. Семья была католической. Таких семей в Мариенвердере было очень много.
– Пожалуйста, более подробно о вашей семье.
– Отец был учителем польского языка. В Мариенвердере существовала польская гимназия. В тридцать девятом Гитлер ее закрыл. Кроме того, отец был деятелем Союза поляков в Германии. А я была харцеркой…
– Простите, кем?
– Харцеркой – значит рядовой. А с тридцать седьмого года стала друхной. Руководительницей отряда. Потом Гитлер разогнал и Союз поляков.
Слушая все это и не веря своим ушам, Воронов с внезапным раздражением подумал о Брайте. Конечно же Брайт знал, что именно затевает Стюарт. Может быть, даже был в сговоре с англичанином! «Дурак я, болван, – ругал себя Воронов, – случай с фотографией ничему меня не научил. Когда речь идет о бизнесе, эти коммерсанты от журналистики кого угодно продадут со всеми потрохами!»
Зная от Брайта, что он, Воронов, будет единственным советским человеком на этой «коктейль-парти», Стюарт, видимо, хотел превратить его в своего рода мишень, в которую попадут все заранее заготовленные им стрелы.
Растолкав стоявших впереди, Воронов отыскал наконец Брайта.
– Опять продал меня? – злым шепотом сказал ему на ухо Воронов.
Брайт сосредоточенно перематывал пленку в своем «Спиде».
– Ты что, ошалел? – воскликнул он. – Откуда я знал…
В это время до Воронова снова донесся голос Стюарта.
– Судя по тому, что вы рассказали, вся ваша жизнь проходила, так сказать, в польском окружении. Но вы отлично владеете немецким!
– За три с половиной столетия немцы выучили нас, поляков, своему языку.
– Вы уверены, что область, в которой вы жили, некогда принадлежала Польше?
Урсула ничего не ответила, только презрительно пожала плечами.
– Видите ли, – как бы пояснил свою настойчивость Стюарт, – большинство собравшихся здесь вряд ли хорошо знают историю Польши. Какие все-таки у вас основания считать город, в котором вы жили, польским?
– Пойдите на городское кладбище Мариенвердера, – с горечью ответила Урсула. – Там сохранились старинные надгробия. Прочтите надписи на них. Там одни польские имена. Только польские! Мы всегда считали, что живем на польской земле, временно оккупированной немцами. Хотя эта оккупация длилась столетия…
– Как сложилась ваша жизнь после окончания гимназии? – спросил Стюарт.
– В тридцать девятом году, в первые же дни войны, немцы начали свирепые гонения на поляков. Гимназия была закрыта, учителя разогнаны. Мой отец, как активист польского движения, был арестован. Его увезли. Я не знаю куда. Больше мы о нем ничего не слыхали…
Еще несколько минут назад Воронов испытывал к Урсуле только ненависть. Смысл провокационной затеи Стюарта был еще не вполне ясен ему, но ее антисоветская направленность не вызывала сомнений. То, что Урсула пошла на поводу у Стюарта, целиком определяло отношение Воронова к этой особе.
Но теперь судьба Урсулы заинтересовала Воронова. Он начинал понимать, почему в «Андерграунде» она с такой необъяснимой горечью, с таким болезненным сарказмом отнеслась к его упоминанию о польском танго «Мал?нька Манон»…
– Вскоре арестовали мою мать и меня, – продолжала Урсула. – Мы потеряли друг друга. Я оказалась в лагере Майданек, под Люблином. Через несколько месяцев мне удалось бежать…
С каждым словом голос Урсулы становился все более глухим и хриплым.
– Я долго плутала в лесах. Мне помог бог. Я набрела на лагерь польских партизан.
– Это были партизаны Армии Крайовой, так называемой АК? – поспешно прервал ее Стюарт.
– Конечно. А какие же еще? – с недоумением переспросила Урсула.
– Да, да, разумеется, – еще поспешнее произнес Стюарт. – Продолжайте, пожалуйста.
– Я была партизанской разведчицей. Ходила в деревни, занятые немцами. Меня принимали за немку.
Эта девушка со столь трудной судьбой теперь вызывала у Воронова сочувствие.
– Меня использовали также для связи с организациями АК в генерал-губернаторстве…
– Генерал-губернаторством немцы называли Польшу с центром в Варшаве, – пояснил Стюарт, обращаясь к залу.
– Так я попала в Варшаву. У меня было поручение к генералу Бур-Коморовскому. Но я не смогла до него добраться. На другой день вспыхнуло восстание…
– Одну минуту! – остановил Урсулу Стюарт. – Я хотел бы напомнить, что речь идет о трагическом Варшавском восстании. Жители Варшавы знали, что Красная Армия вышла на противоположный берег Вислы, то есть подошла вплотную к Варшаве, и взяли в руки оружие в полной уверенности, что Россия им поможет. Верно, мисс Кошарек?
Воронов разом понял все. Вот, значит, куда клонил Стюарт! Вот что было главным в разработанном им антисоветском спектакле!
Ах, если бы здесь оказался сейчас Эдмунд Османчик! В присутствии этого польского журналиста любая ложь о Варшавском восстании была бы доказательно опровергнута.
Воронов огляделся, но Османчика в зале не было. Либо Стюарт сознательно не пригласил его, либо Османчик выехал куда-то из Берлина.
«Что ж, придется принимать огонь на себя!» – подумал Воронов.
Ему, конечно, были известны попытки западной пропаганды доказать, что советское командование якобы «предало» восстание варшавян. Но ему казалось, что эта злобная легенда уже давно разоблачена. Последующая совместная борьба за освобождение Польши, в которой солдаты Красной Армии и армии Войска Польского сражались бок о бок, должна была окончательно развеять эту легенду.
Но то, что происходило сейчас на его глазах, убеждало Воронова в обратном. Оказывается, антисоветская легенда была жива и возрождалась именно тогда, когда в Цецилиенхофе обсуждался польский вопрос…
«Верно, мисс Кошарек?..»
«Неверно! Ложь!» – хотелось крикнуть Воронову. Но он сдержался. Пусть Стюарт скажет нечто такое, что можно будет разоблачить сразу же – коротко и неопровержимо.
– Да, это сущая правда, – ответила Урсула. – Я понимала, что наши ожидания напрасны, что Польша не может ждать добра от русских, – продолжала она все более ожесточенно, – все мы в Армии Крановой знали это. Ведь русские уже не раз делили Польшу, расщепляли ее, как дровосек полено. И все же… И все же я думала, что при виде истекающей кровью Варшавы русские перешагнут через свою неприязнь к Польше и помогут нам. Ведь Гитлер был нашим общим врагом! Но русские спокойно смотрели, как гитлеровцы истребляли нас, как давили танками почти безоружных людей, как взрывали Варшаву квартал за кварталом, дом за домом… Они не захотели нам помочь!
– Это ложь! – громко, на весь зал крикнул Воронов по-английски.
Мгновенно все головы повернулись к нему.
– Кто это сказал? – насмешливо и вместе с тем угрожающе спросил Стюарт. – Я прошу, – с наигранным возмущением продолжал он, – я прошу джентльмена, оскорбившего мученицу Варшавы, назвать свое имя и сообщить, какую газету он представляет.
Стоявший рядом с Вороновым Брайт крепко сжал его руку выше локтя.
– Не связывайся, – тихо, но настойчиво сказал он. – Разве ты не видишь, что у них все разыгрывается как по нотам…
– Отстань! – грубо ответил Воронов, резким движением вырвал руку и стал протискиваться вперед.
Когда он вышел к столу, разом вспыхнули прожекторы, защелкали и застрекотали фотоаппараты и кинокамеры.
Воронов не думал сейчас о том, что никто не поручал ему не только выступать, но и присутствовать на этом сборище. Он был весь во власти гнева. Сочувствие к Урсуле мгновенно исчезло. Стало окончательно ясно, что она была сознательным и активным действующим лицом этого гнусного спектакля.
Глядя прямо в зал, Воронов громко сказал:
– Михаил Воронов. Советский Союз. Советское Информационное бюро.
– Очень приятно, – с издевкой произнес Стюарт. – Но в цивилизованных странах принято задавать вопросы после того, как оратор закончит свое выступление…
– Какое выступление? – резко прервал его Воронов. – То, что здесь происходит, напоминает допрос. С той только разницей, что все заранее договорено и отрепетировано. И вопросы и ответы.
В зале раздался одобрительный гул. Это подстегнуло Воронова. На мгновение он забыл, в какой аудитории находится. Переполнившие зал западные журналисты просто-напросто обрадовались, что их, судя по всему, ждет новая сенсация.
Тотчас оценив обстановку, Стюарт сказал спокойно и рассудительно:
– Столь грубой реакцией на слова представительницы Польши мистер русский журналист лишь подтвердил, что мнение мисс Кошарек об отношении России к ее стране не лишено веских оснований.
Как ни странно, спокойствие Стюарта, хотя и явно наигранное, передалось Воронову и помогло ему взять себя в руки. Он уже понял, что поступил опрометчиво, что западные газеты могут этим воспользоваться, но отступать было поздно.
– Госпожу Кошарек, судя по всему, вряд ли можно назвать представительницей Польши, – подражая спокойно-снисходительному тону Стюарта, произнес Воронов. – Вы, госпожа Кошарек, сказали, что были посланы в Варшаву с поручением к Бур-Коморовскому?
– Я должна отвечать этому человеку? – неприязненно спросила Урсула.
– Это целиком зависит от вас, – пристально глядя на нее, сказал Стюарт. Этим взглядом он как бы давал понять, что ей следует высказать свое возмущение и отказаться от дальнейших переговоров.
– Хорошо, я отвечу, – надменно и словно вопреки взгляду Стюарта произнесла Урсула. – Да, я была послана в Варшаву с поручением к Бур-Коморовскому.
– Вы выполнили это поручение? – спросил Воронов.
– Нет.
– Почему?
– Мне сказали, что штаб генерала находится в подвале банка. Но он был выбит оттуда немцами, когда началось восстание. По слухам, генерал перебрался на одну из улиц, пересекавших Маршалковскую, но я не могла узнать, на какую именно.
– Что же вы делали во время восстания?
– То же, что каждый честный поляк. Сражалась! Как рядовой боец и как сестра милосердия. Моя мать была до замужества медицинской сестрой. Она научила меня.
– От кого вы узнали, что Красная Армия находится якобы рядом?
– Это знали в Варшаве все. Грохот вашей артиллерии отчетливо слышался из-за Вислы.
– Кто сказал вам, что Красная Армия не хочет помочь варшавянам? Бур-Коморовский?
– Он наверняка сказал бы мне это, если бы мы встретились.
– Он солгал бы.
– Какое вы имеете право! – с ненавистью глядя на Воронова, воскликнула Урсула. – Я была в те дни в Варшаве. Я все знаю! Мне неизвестно, где были в то время вы, но…
– Я был не так уж далеко от вас, – прерывая Урсулу, отчеканил Воронов. – В штабе маршала Рокоссовского.
По залу снова пронесся шум. Снова вспыхнули прожекторы. Объективы кино– и фотокамер опять нацелились на Воронова.
Мысль о том, что его фотографии могут появиться в западных газетах и черт знает с какими комментариями, все больше тревожила Воронова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30