Да, это могло бы послужить мотивом. Наверное, художнику нелегко примириться с тем, что кто-то уничтожает его труд.Хейверс приоткрыла рот, замерла на мгновение:– Но он был вовсе не в пижаме.– Конечно, в пижаме.– Нет, в халате на голое тело. Вы помните, Найджел упомянул его волосатые, как у обезьяны, ноги. Что же он делал в халате? Еще было светло, спать ложиться рано.– Может быть, к обеду переодевался. Поднялся в свою комнату, глянул в окно, заметил, что Эзра вторгся на его землю, и выскочил в сад в чем был.– Да, конечно, такое объяснение сойдет.– Другие варианты?– Например, делал зарядку.– Приседания в нижнем белье? Не могу этого вообразить.– Или… они с Оливией? Линли вновь усмехнулся.– Судя по всему, что мы о нем слышали, Уильям противник добрачного секса. Не думаю, чтобы он хоть раз покусился на Оливию.– Как насчет Найджела Парриша?– Что насчет Найджела Парриша?– Неужели он и впрямь провожал собаку на ферму только по доброте душевной, словно маленький бойскаут? Вам не кажется, что вся эта история из пальца высосана?– Малость есть. Но можете ли вы себе представить, как Парриш марает свои ручки в крови Уильяма, не говоря уж о том, чтобы отрубить ему голову?– По правде говоря, он бы сам в обморок хлопнулся.И они дружно рассмеялись, впервые обретя взаимопонимание. И тут же смолкли, смущенно отводя глаза и гадая: неужели они становятся друзьями?
Линли принял решение навестить психиатрическую клинику Барнстингема. Без помощи Роберты расследование топталось на месте: только она знала личность убийцы, а может быть, и мотив преступления. Вероятно, в ее руках был и ключ к разгадке тайны исчезновения Джиллиан. Линли заранее обо всем договорился по телефону. Теперь его машина остановилась на покрытой гравием дорожке у входа в больницу. Обернувшись к Барбаре, он раскрыл свой золотой портсигар:– Закурим?– Спасибо, нет, сэр.Он кивнул, окинул взглядом высившееся перед ними внушительное здание.– Может, подождете в машине, сержант? – предложил он, поднося к сигарете серебряную зажигалку.Барбара внимательно следила за всеми движениями своего наставника.– С какой стати?Он небрежно пожал плечами:– Видик у вас еще тот. Я подумал, надо вам передохнуть.«Видик еще тот». Жаргон выпускника частной школы. Барбара отметила, что порой он прибегает к нему, словно к маскировке. В последние дни вроде бы этого не было. Откуда вдруг вновь взялась эта интонация?– Если уж мы перешли к комплиментам, инспектор, вы тоже, похоже, с ног валитесь. В чем все-таки дело?Линли пристально посмотрел на себя в зеркало. Сигарета свисает с губ, глаза прищурены от дыма. Не то Сэм Спейд, не то Алджернон Монкрифф.– Пожалуй, вы правы, сержант, – вздохнул он и всерьез занялся своей наружностью. Расправил галстук, пригладил волосы, стряхнул невидимую пылинку с пиджака. Барбара спокойно ждала. Наконец Линли обернулся к ней. Он вновь стал самим собой.– Вчера вас что-то расстроило там, на ферме, – заговорил Линли напрямую. – Боюсь, здесь нас ждет нечто худшее, чем все, что нам довелось увидеть.Барбара на миг оцепенела, но, пересилив себя, распахнула дверь автомобиля.– Я справлюсь, сэр, – решительно заявила она, выбираясь на морозный осенний воздух.
– Мы держим ее под замком, – сообщил доктор Сэмюэльс, провожая Линли и Барбару по длинному коридору больницы.Барбара плелась позади. К счастью, Барнстингемская клиника совсем не походила на «сумасшедший дом», как он представлялся Барбаре. Оно даже не слишком походило на больницу, это здание в стиле английского барокко. Через парадный вход они прошли в холл высотой в два этажа. По обеим сторонам вдоль стен поднимались стройные пилястры. «Свет и воздух» – таков был лозунг декораторов. Стены были приятного персикового оттенка, лепнина – белая, толстый ковер цветом напоминал ржавчину, и хотя портреты голландской школы были темными и мрачноватыми, казалось, что изображенные на этих портретах лица приносят извинения за свою угрюмость.Барбара почувствовала облегчение. В первый момент, когда Линли предложил навестить Роберту, отправиться в клинику, ее охватила паника. Ожили давние, глубоко запрятанные страхи. Линли, конечно же, это заметил. Черт бы его побрал. Ничто не ускользнет от его внимания.Войдя в здание, Барбара почувствовала себя спокойнее. Это приятное ощущение усилилось, когда из большого центрального холла они перешли в длинный коридор. Здесь их окружали жизнеутверждающие пейзажи Констебля, вазы со свежими букетами, негромкие голоса. Откуда-то издали доносилась музыка и пение.– Это наш хор, – пояснил доктор Сэмюэльс. – Сюда, проходите, пожалуйста.Даже доктор Сэмюэльс действовал на нее успокоительно. Если бы они встретились за пределами этого учреждения, Барбаре и в голову бы не пришло, что перед ней психиатр. Услышишь слово «психиатр», и сразу представляешь себе кого-то, похожего на Фрейда: викторианская бородка, сигара во рту, чересчур проницательные глаза. Сэмюэльс, напротив, выглядел как человек, предпочитающий скакать верхом или гонять на велосипеде по окрестным болотам, а не возиться со смятенными душами. Хорошо сложенный, чисто выбритый, с ловкими движениями. Барбара догадывалась, что больше всего доктора раздражают люди, чей интеллект не соответствует его собственному. Наверное, и на теннисном корте равных ему мало.Она уже вполне освоилась в больнице, но тут Сэмюэльс отворил узкую дверь, скрытую прежде раздвижной панелью, и провел их в дальнее крыло здания. Эта охраняемая часть клиники и выглядела, и пахла в соответствии с худшими ожиданиями Барбары. Темный ковер практичного коричневого цвета. Стены выглядят как спекшийся на солнце песок, никаких украшений, однообразие прерывается лишь узкими дверьми с окошечками на уровне глаз. Воздух пропитан специфическим запахом лекарств и дезинфекции. Странное, приглушенное завывание доносится неизвестно откуда. Это ветер или что-нибудь еще?Вот оно, сказала она себе. Вот где держат психов, вот где держат девушку, отрубившую голову своему отцу. А ведь это не единственный способ убить отца, верно, Барб?– Она ничего не добавила к своему первоначальному заявлению, – сказал доктор Сэмюэльс Линли. – Она не в ступоре. Она просто сказала то, что хотела сказать. – Он бросил взгляд на открытую страницу медицинской карты. – «Я это сделала. И я рада». В тот самый день, когда было найдено тело. С тех пор она молчит.– А каков диагноз? Ее осматривал врач?Доктор Сэмюэльс сердито поджал губы. Вторжение полицейских он рассматривал как личное оскорбление и не собирался выдавать им информацию сверх крайне необходимой.– Ее осматривал врач, – ответил он. – Это не каталепсия и не шок. Она может говорить. Она просто не хочет.Линли ничем не обнаружил, что резкий тон врача задел его. Он привык к подобному отношению, к стараниям показать, что полиция – не союзник, а противник, с которым нежелательно иметь дело. Замедлив шаг, Линли сообщил врачу о припасах, найденных в комнате Роберты. Ему удалось привлечь внимание собеседника: доктор, помолчав, заговорил вдумчиво, но не без некоторого раздражения:– Не знаю, что сказать вам, инспектор. Возможно, вы правы: еда могла стать для нее навязчивой идеей. Или стимулом, или нервной реакцией. Источником наслаждения или какого-то рода компенсацией. Пока Роберта нам хоть что-нибудь не объяснит, мы можем выдвигать любые версии.Линли предпочел сменить тему:– Почему вы забрали ее из полиции? Кажется, это не совсем соответствует обычной процедуре?– Вполне соответствует. Ответственное лицо подписало бумаги, – возразил Сэмюэльс. – Это частная клиника.– Ответственное лицо? То есть суперинтендант Нис?Сэмюэльс сердито покачал головой:– Да нет же. Мы не принимаем пациентов у полиции. – Он быстро пролистал медицинскую карту. – Гибсон, Ричард Гибсон. Назвался ближайшим родственником Роберты. Он добился разрешения суда поместить ее в клинику и оформил все бумаги.– Ричард Гибсон?– Его имя стоит на анкете, инспектор, – резко отвечал Сэмюэльс. – Судебное разбирательство откладывается. Девушка находится на лечении. Прогресса пока не наблюдается, но это не значит, что в один прекрасный день не наступит улучшение.– Но зачем Гибсону?.. – Линли задал этот вопрос скорее себе самому, чем своим спутникам, но Сэмюэльс попытался ответить ему:– Она же его кузина. Чем скорее она вылечится, тем скорее сможет предстать перед судом. Разумеется, если не будет признана невменяемой.– А в этом случае она останется здесь навсегда? – подхватил Линли, мрачно всматриваясь в лицо врача.– Пока не вылечится, – Сэмюэльс подвел их к тяжелой, надежно запертой двери. – Жаль, что ей приходится находиться в одиночестве, но, учитывая все обстоятельства… – Пожав плечами, врач распахнул дверь. – Роберта, к вам пришли, – возвестил он.
На этот раз Линли выбрал Прокофьева, «Ромео и Джульетту». Музыка полилась в ту же минуту, как только они сели в машину. Вот и хорошо, подумала Барбара, вот и слава богу. Звуки скрипок и виолончелей развеют тяжкие мысли, отгонят воспоминания, отодвинут весь мир прочь. Можно полностью обратиться в слух, забыть о той девушке в больничной палате и о мужчине, сидящем возле нее в автомобиле, который пугал ее еще больше.Даже глядя прямо перед собой, Барбара видела сильные руки, сжимавшие руль, различала на них золотые волоски, более светлые, чем на голове, видела каждый палец, каждое движение, направлявшее автомобиль обратно в Келдейл.Линли наклонился отрегулировать звук в магнитофоне, и Барбара могла вблизи увидеть повернутое в профиль загорелое лицо. Золотая кожа, золотые волосы, карие глаза. Прямая, классическая линия носа. Твердый подбородок. Это лицо так ясно свидетельствовало об огромной внутренней силе, природу которой она не могла постичь.Как ему это удается?
Девушка сидела у окна, но смотрела прямо перед собой, в стену. Расплывшаяся туша, ростом под шесть футов, весом не менее пятнадцати стоунов. Она уныло сгорбилась на стуле и непрерывно раскачивалась.– Роберта, меня зовут Томас Линли. Я приехал, чтобы поговорить с вами о вашем отце.Девушка, будто не слыша, продолжает глядеть в пустоту.Грязные, дурно пахнущие волосы. Они убраны с широкого, лунообразного лица назад, стянуты резинкой, но слипшиеся пряди, вырвавшись на волю, свисают на глаза, исчезают в складках жира на шее. На этой безобразной шее совсем уж нелепой кажется тоненькая золотая цепочка, перепутавшаяся с волосами.– Роберта, отец Харт приезжал в Лондон. Он попросил нас помочь вам. Он сказал, что вы не могли никому причинить вреда.Никакого ответа, никакого выражения на расплывшейся физиономии. Гнойные прыщи на щеках и подбородке. Лицо заплыло так, что и не угадаешь, каким оно некогда было. Серая, грязная, осевшая, как перебродившее тесто, кожа.– Мы разговаривали со многими людьми в Келдейле. Виделись с вашим кузеном Ричардом, с Оливией и Бриди. Знаете, Роберта, Бриди остригла себе волосы. К сожалению, неудачно. Хотела быть похожей на принцессу Уэльскую. Ее мама очень расстроилась. Она говорила, что вы были очень добры к Бриди.Нет ответа. Чересчур короткая юбка приоткрывает белые, пухлые бедра. Роберта мерно качается на стуле, ее кожа, испещренная красными пятнами, подрагивает, как желе. Больничные тапочки ей малы, пальцы, похожие на сардельки, торчат наружу, нестриженые ногти загибаются вниз.– Мы побывали у вас в доме. Неужели вы прочли всю вашу библиотеку? Стефа Оделл говорила, что вы одолели все эти книги. Мы были просто поражены, как их у вас много. Мы видели фотографии вашей мамы, Роберта. Красивая она, Правда?Тишина. Руки пациентки бессильно повисли. Огромная грудь распирает дешевую ткань блузки. Пуговицы с трудом сдерживают ее плоть. Все тело содрогается, раскачивается, взад и вперед, взад и вперед.– Наверное, вам нелегко будет об этом услышать, Роберта. Мы виделись сегодня с вашей мамой. Вы знаете, что она живет в Йорке? У вас есть еще одна сестра и брат. Ваша мама рассказала нам, как отец любил вас и Джиллиан.Движение прекратилось. Выражение лица не изменилось, но из глаз внезапно хлынули слезы. Немые, уродливые потоки глухой скорби пролагали себе путь среди складок жира, обтекали гноящиеся прыщи. Липкая струйка потекла из носа, достигла губ, сползла дальше на подбородок.Линли поспешно шагнул к девушке, достал из кармана белоснежный платок и начисто утер ей лицо. Взял безжизненную мягкую ладонь в свои руки и крепко пожал.– Роберта! – Она не отвечала. – Я найду Джиллиан. – Линли выпрямился, сложил шелковый платок, украшенный монограммой, и убрал в карман.Что говорил Уэбберли? «Вы многому научитесь, работая вместе с Линли».Теперь она поняла. Она не могла взглянуть на него, не могла встретиться с ним глазами. Она знала, что прочтет в глазах напарника, и не могла смириться с тем, что обнаружила это качество у человека, которого раз и навсегда сочла типичным бездушным представителем высших классов.Этот человек танцевал в ночных клубах, покорял женские сердца, расточал шутки и улыбочки, легко существовал в позолоченном мире денег и титулов. Неужели это он был сегодня с ней в Барнстингеме, полный понимания и истинного сочувствия? Немыслимо!Линли разрушил шаблон, который Барбара столь старательно создавала в течение многих лет. Надо как можно скорее подобрать другой шаблон, иначе огонь, столько лет полыхавший в ее груди, угаснет. А если угаснет это мучительное пламя, с ним прекратится и сама ее жизнь.Вот о чем думала Барбара, возвращаясь в Келдейл, мечтая как можно скорее избавиться от общества Линли. Но когда «бентли» въехал в деревню, Барбара поняла, что напрасно надеялась на скорое избавление: посреди моста, перегораживая дорогу, по которой должна была проехать машина, Найджел Парриш схлестнулся в неистовой ссоре с каким-то молодым человеком. 9 Казалось, сами деревья превратились в огромный орган. Музыка была повсюду, взмывала крещендо, чуть стихала и громыхала вновь. Барочная композиция, роскошная, мощная, всеобъемлющая. Линли представилось, что в любой момент здесь может явиться Призрак Оперы. Едва заметив «бентли», противники разошлись. Выкрикнув напоследок какую-то угрозу в адрес Найджела Парриша, его недруг направился в сторону главной улицы.– Придется нам побеседовать с Найджелом, – вздохнул Линли. – Вам не обязательно в этом участвовать, сержант. Отдохните.– Я вполне могу…– Это приказ, сержант. Черт бы его побрал!– Слушаюсь, сэр.Линли выждал, пока Барбара не вошла в здание маленькой гостиницы, а сам побрел через мост к причудливому небольшому коттеджу на дальнем конце деревни. Да уж, диковинное жилище. Фасад дома украшали поздние розы. Их годами никто не подстригал, и цветы буйно разрослись, почти полностью скрыв от посторонних глаз маленькие окна по обе стороны двери. Розы карабкались вверх по стене, гордо венчали карнизы и уходили вверх, все выше, покоряя крышу. Цветы превратились в сплошной ковер тревожного ярко-красного цвета. От их аромата воздух казался гуще, и сладкий запах сделался невыносимым, как зловоние. Это не было красиво – это было почти омерзительно.Найджел Парриш уже удалился в дом. Линли последовал за ним, приостановился на пороге, осматривая помещение. Музыка продолжала греметь. Линли с изумлением уставился на источник этого музыкального извержения, мощнейшие динамики во всех углах комнаты, так что в центре ее создавался водопад, водоворот звуков, Никакой мебели, кроме нескольких стульев. До ниток протертый ковер, электроорган, магнитофон, проигрыватель, приемник.Парриш выключил магнитофон, из которого лилась музыка. Перемотал кассету, вынул ее, убрал на место. Он делал все неторопливо, точными, рассчитанными движениями, прекрасно зная, что Линли смотрит на него. Тем не менее он старательно разыгрывал свой спектакль.– Мистер Парриш?Хозяин вздрогнул и быстро обернулся. Приветливая улыбка осветила его черты. Однако руки У него тряслись – это заметили и Линли, и сам Парриш, поспешно спрятавший руки в карманы твидовых брюк.– Инспектор! Заглянули на огонек? Жаль, что вы наткнулись на нашу свару с Эзрой.– А, так это был Эзра.– Да, малыш Эзра с медовым языком и медовыми волосами. Малютка настаивает на своем «праве художника» торчать в моем саду, чтобы изучать игру света на реке. Представляете себе, каков наглец? Я воспарил, наполнил свою душу музыкой Баха – выглядываю из окна, а он уже мольберт расставляет. Черт бы его побрал!– Пожалуй, уже поздновато рисовать, – заметил Линли, подходя к окну. Отсюда не были видны ни река, ни сад. Хотел бы он знать, зачем Парришу понадобилось солгать.– Кто ж их знает, что на уме у этих волшебников карандаша и кисти? – проворчал Парриш. – Сколько помнится, Уистлер изображал Темзу ночью.– Не уверен, что Эзра следует по стопам Уистлера. – Линли наблюдал, как Парриш достает из кармана пачку сигарет и пытается непослушными пальцами зажечь спичку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Линли принял решение навестить психиатрическую клинику Барнстингема. Без помощи Роберты расследование топталось на месте: только она знала личность убийцы, а может быть, и мотив преступления. Вероятно, в ее руках был и ключ к разгадке тайны исчезновения Джиллиан. Линли заранее обо всем договорился по телефону. Теперь его машина остановилась на покрытой гравием дорожке у входа в больницу. Обернувшись к Барбаре, он раскрыл свой золотой портсигар:– Закурим?– Спасибо, нет, сэр.Он кивнул, окинул взглядом высившееся перед ними внушительное здание.– Может, подождете в машине, сержант? – предложил он, поднося к сигарете серебряную зажигалку.Барбара внимательно следила за всеми движениями своего наставника.– С какой стати?Он небрежно пожал плечами:– Видик у вас еще тот. Я подумал, надо вам передохнуть.«Видик еще тот». Жаргон выпускника частной школы. Барбара отметила, что порой он прибегает к нему, словно к маскировке. В последние дни вроде бы этого не было. Откуда вдруг вновь взялась эта интонация?– Если уж мы перешли к комплиментам, инспектор, вы тоже, похоже, с ног валитесь. В чем все-таки дело?Линли пристально посмотрел на себя в зеркало. Сигарета свисает с губ, глаза прищурены от дыма. Не то Сэм Спейд, не то Алджернон Монкрифф.– Пожалуй, вы правы, сержант, – вздохнул он и всерьез занялся своей наружностью. Расправил галстук, пригладил волосы, стряхнул невидимую пылинку с пиджака. Барбара спокойно ждала. Наконец Линли обернулся к ней. Он вновь стал самим собой.– Вчера вас что-то расстроило там, на ферме, – заговорил Линли напрямую. – Боюсь, здесь нас ждет нечто худшее, чем все, что нам довелось увидеть.Барбара на миг оцепенела, но, пересилив себя, распахнула дверь автомобиля.– Я справлюсь, сэр, – решительно заявила она, выбираясь на морозный осенний воздух.
– Мы держим ее под замком, – сообщил доктор Сэмюэльс, провожая Линли и Барбару по длинному коридору больницы.Барбара плелась позади. К счастью, Барнстингемская клиника совсем не походила на «сумасшедший дом», как он представлялся Барбаре. Оно даже не слишком походило на больницу, это здание в стиле английского барокко. Через парадный вход они прошли в холл высотой в два этажа. По обеим сторонам вдоль стен поднимались стройные пилястры. «Свет и воздух» – таков был лозунг декораторов. Стены были приятного персикового оттенка, лепнина – белая, толстый ковер цветом напоминал ржавчину, и хотя портреты голландской школы были темными и мрачноватыми, казалось, что изображенные на этих портретах лица приносят извинения за свою угрюмость.Барбара почувствовала облегчение. В первый момент, когда Линли предложил навестить Роберту, отправиться в клинику, ее охватила паника. Ожили давние, глубоко запрятанные страхи. Линли, конечно же, это заметил. Черт бы его побрал. Ничто не ускользнет от его внимания.Войдя в здание, Барбара почувствовала себя спокойнее. Это приятное ощущение усилилось, когда из большого центрального холла они перешли в длинный коридор. Здесь их окружали жизнеутверждающие пейзажи Констебля, вазы со свежими букетами, негромкие голоса. Откуда-то издали доносилась музыка и пение.– Это наш хор, – пояснил доктор Сэмюэльс. – Сюда, проходите, пожалуйста.Даже доктор Сэмюэльс действовал на нее успокоительно. Если бы они встретились за пределами этого учреждения, Барбаре и в голову бы не пришло, что перед ней психиатр. Услышишь слово «психиатр», и сразу представляешь себе кого-то, похожего на Фрейда: викторианская бородка, сигара во рту, чересчур проницательные глаза. Сэмюэльс, напротив, выглядел как человек, предпочитающий скакать верхом или гонять на велосипеде по окрестным болотам, а не возиться со смятенными душами. Хорошо сложенный, чисто выбритый, с ловкими движениями. Барбара догадывалась, что больше всего доктора раздражают люди, чей интеллект не соответствует его собственному. Наверное, и на теннисном корте равных ему мало.Она уже вполне освоилась в больнице, но тут Сэмюэльс отворил узкую дверь, скрытую прежде раздвижной панелью, и провел их в дальнее крыло здания. Эта охраняемая часть клиники и выглядела, и пахла в соответствии с худшими ожиданиями Барбары. Темный ковер практичного коричневого цвета. Стены выглядят как спекшийся на солнце песок, никаких украшений, однообразие прерывается лишь узкими дверьми с окошечками на уровне глаз. Воздух пропитан специфическим запахом лекарств и дезинфекции. Странное, приглушенное завывание доносится неизвестно откуда. Это ветер или что-нибудь еще?Вот оно, сказала она себе. Вот где держат психов, вот где держат девушку, отрубившую голову своему отцу. А ведь это не единственный способ убить отца, верно, Барб?– Она ничего не добавила к своему первоначальному заявлению, – сказал доктор Сэмюэльс Линли. – Она не в ступоре. Она просто сказала то, что хотела сказать. – Он бросил взгляд на открытую страницу медицинской карты. – «Я это сделала. И я рада». В тот самый день, когда было найдено тело. С тех пор она молчит.– А каков диагноз? Ее осматривал врач?Доктор Сэмюэльс сердито поджал губы. Вторжение полицейских он рассматривал как личное оскорбление и не собирался выдавать им информацию сверх крайне необходимой.– Ее осматривал врач, – ответил он. – Это не каталепсия и не шок. Она может говорить. Она просто не хочет.Линли ничем не обнаружил, что резкий тон врача задел его. Он привык к подобному отношению, к стараниям показать, что полиция – не союзник, а противник, с которым нежелательно иметь дело. Замедлив шаг, Линли сообщил врачу о припасах, найденных в комнате Роберты. Ему удалось привлечь внимание собеседника: доктор, помолчав, заговорил вдумчиво, но не без некоторого раздражения:– Не знаю, что сказать вам, инспектор. Возможно, вы правы: еда могла стать для нее навязчивой идеей. Или стимулом, или нервной реакцией. Источником наслаждения или какого-то рода компенсацией. Пока Роберта нам хоть что-нибудь не объяснит, мы можем выдвигать любые версии.Линли предпочел сменить тему:– Почему вы забрали ее из полиции? Кажется, это не совсем соответствует обычной процедуре?– Вполне соответствует. Ответственное лицо подписало бумаги, – возразил Сэмюэльс. – Это частная клиника.– Ответственное лицо? То есть суперинтендант Нис?Сэмюэльс сердито покачал головой:– Да нет же. Мы не принимаем пациентов у полиции. – Он быстро пролистал медицинскую карту. – Гибсон, Ричард Гибсон. Назвался ближайшим родственником Роберты. Он добился разрешения суда поместить ее в клинику и оформил все бумаги.– Ричард Гибсон?– Его имя стоит на анкете, инспектор, – резко отвечал Сэмюэльс. – Судебное разбирательство откладывается. Девушка находится на лечении. Прогресса пока не наблюдается, но это не значит, что в один прекрасный день не наступит улучшение.– Но зачем Гибсону?.. – Линли задал этот вопрос скорее себе самому, чем своим спутникам, но Сэмюэльс попытался ответить ему:– Она же его кузина. Чем скорее она вылечится, тем скорее сможет предстать перед судом. Разумеется, если не будет признана невменяемой.– А в этом случае она останется здесь навсегда? – подхватил Линли, мрачно всматриваясь в лицо врача.– Пока не вылечится, – Сэмюэльс подвел их к тяжелой, надежно запертой двери. – Жаль, что ей приходится находиться в одиночестве, но, учитывая все обстоятельства… – Пожав плечами, врач распахнул дверь. – Роберта, к вам пришли, – возвестил он.
На этот раз Линли выбрал Прокофьева, «Ромео и Джульетту». Музыка полилась в ту же минуту, как только они сели в машину. Вот и хорошо, подумала Барбара, вот и слава богу. Звуки скрипок и виолончелей развеют тяжкие мысли, отгонят воспоминания, отодвинут весь мир прочь. Можно полностью обратиться в слух, забыть о той девушке в больничной палате и о мужчине, сидящем возле нее в автомобиле, который пугал ее еще больше.Даже глядя прямо перед собой, Барбара видела сильные руки, сжимавшие руль, различала на них золотые волоски, более светлые, чем на голове, видела каждый палец, каждое движение, направлявшее автомобиль обратно в Келдейл.Линли наклонился отрегулировать звук в магнитофоне, и Барбара могла вблизи увидеть повернутое в профиль загорелое лицо. Золотая кожа, золотые волосы, карие глаза. Прямая, классическая линия носа. Твердый подбородок. Это лицо так ясно свидетельствовало об огромной внутренней силе, природу которой она не могла постичь.Как ему это удается?
Девушка сидела у окна, но смотрела прямо перед собой, в стену. Расплывшаяся туша, ростом под шесть футов, весом не менее пятнадцати стоунов. Она уныло сгорбилась на стуле и непрерывно раскачивалась.– Роберта, меня зовут Томас Линли. Я приехал, чтобы поговорить с вами о вашем отце.Девушка, будто не слыша, продолжает глядеть в пустоту.Грязные, дурно пахнущие волосы. Они убраны с широкого, лунообразного лица назад, стянуты резинкой, но слипшиеся пряди, вырвавшись на волю, свисают на глаза, исчезают в складках жира на шее. На этой безобразной шее совсем уж нелепой кажется тоненькая золотая цепочка, перепутавшаяся с волосами.– Роберта, отец Харт приезжал в Лондон. Он попросил нас помочь вам. Он сказал, что вы не могли никому причинить вреда.Никакого ответа, никакого выражения на расплывшейся физиономии. Гнойные прыщи на щеках и подбородке. Лицо заплыло так, что и не угадаешь, каким оно некогда было. Серая, грязная, осевшая, как перебродившее тесто, кожа.– Мы разговаривали со многими людьми в Келдейле. Виделись с вашим кузеном Ричардом, с Оливией и Бриди. Знаете, Роберта, Бриди остригла себе волосы. К сожалению, неудачно. Хотела быть похожей на принцессу Уэльскую. Ее мама очень расстроилась. Она говорила, что вы были очень добры к Бриди.Нет ответа. Чересчур короткая юбка приоткрывает белые, пухлые бедра. Роберта мерно качается на стуле, ее кожа, испещренная красными пятнами, подрагивает, как желе. Больничные тапочки ей малы, пальцы, похожие на сардельки, торчат наружу, нестриженые ногти загибаются вниз.– Мы побывали у вас в доме. Неужели вы прочли всю вашу библиотеку? Стефа Оделл говорила, что вы одолели все эти книги. Мы были просто поражены, как их у вас много. Мы видели фотографии вашей мамы, Роберта. Красивая она, Правда?Тишина. Руки пациентки бессильно повисли. Огромная грудь распирает дешевую ткань блузки. Пуговицы с трудом сдерживают ее плоть. Все тело содрогается, раскачивается, взад и вперед, взад и вперед.– Наверное, вам нелегко будет об этом услышать, Роберта. Мы виделись сегодня с вашей мамой. Вы знаете, что она живет в Йорке? У вас есть еще одна сестра и брат. Ваша мама рассказала нам, как отец любил вас и Джиллиан.Движение прекратилось. Выражение лица не изменилось, но из глаз внезапно хлынули слезы. Немые, уродливые потоки глухой скорби пролагали себе путь среди складок жира, обтекали гноящиеся прыщи. Липкая струйка потекла из носа, достигла губ, сползла дальше на подбородок.Линли поспешно шагнул к девушке, достал из кармана белоснежный платок и начисто утер ей лицо. Взял безжизненную мягкую ладонь в свои руки и крепко пожал.– Роберта! – Она не отвечала. – Я найду Джиллиан. – Линли выпрямился, сложил шелковый платок, украшенный монограммой, и убрал в карман.Что говорил Уэбберли? «Вы многому научитесь, работая вместе с Линли».Теперь она поняла. Она не могла взглянуть на него, не могла встретиться с ним глазами. Она знала, что прочтет в глазах напарника, и не могла смириться с тем, что обнаружила это качество у человека, которого раз и навсегда сочла типичным бездушным представителем высших классов.Этот человек танцевал в ночных клубах, покорял женские сердца, расточал шутки и улыбочки, легко существовал в позолоченном мире денег и титулов. Неужели это он был сегодня с ней в Барнстингеме, полный понимания и истинного сочувствия? Немыслимо!Линли разрушил шаблон, который Барбара столь старательно создавала в течение многих лет. Надо как можно скорее подобрать другой шаблон, иначе огонь, столько лет полыхавший в ее груди, угаснет. А если угаснет это мучительное пламя, с ним прекратится и сама ее жизнь.Вот о чем думала Барбара, возвращаясь в Келдейл, мечтая как можно скорее избавиться от общества Линли. Но когда «бентли» въехал в деревню, Барбара поняла, что напрасно надеялась на скорое избавление: посреди моста, перегораживая дорогу, по которой должна была проехать машина, Найджел Парриш схлестнулся в неистовой ссоре с каким-то молодым человеком. 9 Казалось, сами деревья превратились в огромный орган. Музыка была повсюду, взмывала крещендо, чуть стихала и громыхала вновь. Барочная композиция, роскошная, мощная, всеобъемлющая. Линли представилось, что в любой момент здесь может явиться Призрак Оперы. Едва заметив «бентли», противники разошлись. Выкрикнув напоследок какую-то угрозу в адрес Найджела Парриша, его недруг направился в сторону главной улицы.– Придется нам побеседовать с Найджелом, – вздохнул Линли. – Вам не обязательно в этом участвовать, сержант. Отдохните.– Я вполне могу…– Это приказ, сержант. Черт бы его побрал!– Слушаюсь, сэр.Линли выждал, пока Барбара не вошла в здание маленькой гостиницы, а сам побрел через мост к причудливому небольшому коттеджу на дальнем конце деревни. Да уж, диковинное жилище. Фасад дома украшали поздние розы. Их годами никто не подстригал, и цветы буйно разрослись, почти полностью скрыв от посторонних глаз маленькие окна по обе стороны двери. Розы карабкались вверх по стене, гордо венчали карнизы и уходили вверх, все выше, покоряя крышу. Цветы превратились в сплошной ковер тревожного ярко-красного цвета. От их аромата воздух казался гуще, и сладкий запах сделался невыносимым, как зловоние. Это не было красиво – это было почти омерзительно.Найджел Парриш уже удалился в дом. Линли последовал за ним, приостановился на пороге, осматривая помещение. Музыка продолжала греметь. Линли с изумлением уставился на источник этого музыкального извержения, мощнейшие динамики во всех углах комнаты, так что в центре ее создавался водопад, водоворот звуков, Никакой мебели, кроме нескольких стульев. До ниток протертый ковер, электроорган, магнитофон, проигрыватель, приемник.Парриш выключил магнитофон, из которого лилась музыка. Перемотал кассету, вынул ее, убрал на место. Он делал все неторопливо, точными, рассчитанными движениями, прекрасно зная, что Линли смотрит на него. Тем не менее он старательно разыгрывал свой спектакль.– Мистер Парриш?Хозяин вздрогнул и быстро обернулся. Приветливая улыбка осветила его черты. Однако руки У него тряслись – это заметили и Линли, и сам Парриш, поспешно спрятавший руки в карманы твидовых брюк.– Инспектор! Заглянули на огонек? Жаль, что вы наткнулись на нашу свару с Эзрой.– А, так это был Эзра.– Да, малыш Эзра с медовым языком и медовыми волосами. Малютка настаивает на своем «праве художника» торчать в моем саду, чтобы изучать игру света на реке. Представляете себе, каков наглец? Я воспарил, наполнил свою душу музыкой Баха – выглядываю из окна, а он уже мольберт расставляет. Черт бы его побрал!– Пожалуй, уже поздновато рисовать, – заметил Линли, подходя к окну. Отсюда не были видны ни река, ни сад. Хотел бы он знать, зачем Парришу понадобилось солгать.– Кто ж их знает, что на уме у этих волшебников карандаша и кисти? – проворчал Парриш. – Сколько помнится, Уистлер изображал Темзу ночью.– Не уверен, что Эзра следует по стопам Уистлера. – Линли наблюдал, как Парриш достает из кармана пачку сигарет и пытается непослушными пальцами зажечь спичку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35