Нравится в демократию играть, на здоровье.— Это не игрушки, — возразил тот патетически.— Чистый придурок, — пробормотал за спиной Бучко.Мне стоило больших усилий заставить себя подумать, что мы оба несправедливы к Себастиану. Мажор вовсе не так уж глуп — вон, милицейский свисток с собой прихватил, знал, куда шел… Просто он вошел в тот возраст, когда кажется, что мир нуждается в твоем подвиге… У людей-то эта стадия быстро проходит… но мажоры созревают медленней… и вообще склонны к идеализму.— Правда, он хороший художник? — неожиданно поменял тему Себастиан. — Не понимаю, почему его комиссия завалила…Бучко неопределенно отозвался:— Так у них свои игры… Кто меня валил? Горбунов же твой и валил! Ему что, конкурент нужен, халтурщику этому?— Я бы купил у вас картину, — похоже, Себастианом завладела очередная мономания, — вон ту… С луной…Бучко задумался. Я невооруженным глазом видел, как он мучается.— Ладно, — наконец сказал он, — бери так. Чего уж там…Себастиан застеснялся.— Неудобно.— Да ладно, — проговорил Бучко уже со стремянки, — вроде, общее дело делаем. А ты мне диски принеси. Может, вышло что? Из американцев?— Гиллеспи есть новый, — сказал Себастиан, — родитель недавно получил. Я принесу, он все равно джаз терпеть не может. Говорит, это вообще не музыка…Понятное дело, подумал я, родитель — консерватор и ретроград… Господи, повсюду одно и то же!Себастиан наконец вышел на крыльцо, прижимая к груди завернутую в газету картину. Бучко следовал за ним.— Хороший малый, — пояснил он мне. — Придурковатый, но хороший. Зря Адам так с ним… Ты давно его знаешь?— Себастиана? Нет, сегодня только познакомились.— Я про Адама.— Учились мы вместе. В Институте. Он у нас чуть ли не самым перспективным числился. Потом у него неприятности начались.— Он всегда был такой?— Мы тогда все были такие… непримиримые… потом у многих это прошло.— Радикалы, мать их так, — Бучко вздохнул. — А по мне, что эти, что наши кровопийцы из худсовета… один хрен…— Бюрократия, — сказал Себастиан, — есть естественное следствие репрессивной политики.— Тебе лучше знать, малый.Такси подъехало к крыльцу. Я нетерпеливо подтолкнул Себастиана — как бы опять чего не вышло: он явно был из тех, кто обладает потрясающей способностью встревать в неприятности.— Куда? — спросил шофер.— На Шевченко. Впрочем… тебе куда, Себастиан?— Сначала вас, — уперся тот, — я потом скажу…— Это вам дорого обойдется, по ночному-то тарифу, — заметил шофер.— Я заплачу, — торопливо вступился Себастиан.Машина с натугой поползла вверх по улице. Модель была из последних, но вид у нее уже был несколько потрепанный, стекла немыты — фонари расплывались за ними мутным ореолом. На передней панели красовалась ярко-желтая карточка лицензии. Вдоль перил моста, очерчивая его контуры, тянулась цепочка огней, на бакенах вдоль фарватера горели рубиновые фонарики, свет плыл по черной воде.— Красиво-то как, — проговорил мажор.— Угу…— Почему он думает — я в этом ничего не понимаю?Я понял, что он имеет в виду Шевчука.— За что он нас так ненавидит, Лесь?— Не знаю, — сказал я, — так уж он устроен. Не обращай внимания, и дело с концом. Зачем ты вообще с ним путаешься?— Я к Бучко хожу. Он мне уроки живописи давал. Говорит, Горбунов только испортил мне руку. А они там собираются. Я подумал… Они ведь где-то правы, Лесь, разве нет?— Может быть… по-своему.— Говорят, он гений…— Кто — Бучко?Все они гении, мать их. Непризнанные, но гении.— Да нет же, — терпеливо пояснил Себастиан, — Шевчук. Он у себя на станции… такую, знаешь, лабораторию развернул — в Верхнем Городе такой нет. Вот только… почему он говорит, Адам, что мы своровали вашу культуру… как… — он помялся, потом с трудом выговорил, — как обезьяны.Я тоже вздохнул. С тем, что его сородичи — кровопийцы и эксплуататоры, он, похоже, готов был согласиться. А культуру воровать ему, дурню, уже западло.— Он не так уж и не прав, знаешь ли. Скорее всего, вы и вправду переняли человеческую культуру — везде, где появлялись. Победители всегда присваивают культуру побежденных.— Это… обидно, — заметил Себастиан.— Почему? Это — универсальный механизм… против него не попрешь.— Получается, если бы не вы, мы тоже смогли бы…— Это система взаимных ограничителей, Себастиан. Мы не дали вам развить свою культуру точно так же, как вы помешали нам развить свою технологию. Уж не такие мы неспособные к технике, как вам это кажется… Обошлись бы и без постоянного контроля. Без лицензирования. Ну, может, наделали бы больше ошибок… экспериментировали бы больше…— Выходит, если бы вам была предоставлена полная свобода…— Или вам… кто знает? Говорю тебе — это обоюдный процесс. Победитель тоже находится в плену у побежденного. Нас уже нельзя разделить — цивилизация не слоеный пирог, Себастиан. Она — монолит.— Но если бы вы были одиноки…— Но ведь мы не одиноки. Да и… Ты бы хотел жить в мире, где не было бы людей, а, Себастиан?— Нет! — горячо сказал он.Я вновь подумал о Киме. Интересно, что у него в конце концов получится? Мы — изобретательны. Они — консервативны. Если бы не они, если бы человечество ничего не сдерживало… Кто знает — быть может, мы бы еще в этом веке вышли к звездам. Расселились бы по Вселенной. Нас, опять же, было бы больше — гораздо больше… Еще один разумный вид — мощный сдерживающий фактор, даже при том, что пищевые базы в общем и в целом у нас разные. А не будь грандов, весь мир принадлежал бы нам, не был бы чужой вещью, которую из милости дали бедному родственнику — попользоваться.Рыбы. Все дело в проклятых рыбах: если бы в австралийские реки не поперли рыбы с шестью плавниками, не заселили бы сушу Австралии шестиногие позвоночные, не развился бы из тамошних однопроходных этот странный однополый вид… Ведь на любом другом континенте, при нормальной пищевой конкуренции грандам с их вегетарьянством, с их дурацкой физиологией ничего бы не светило. Австралия до сих пор закрыта для посещений, что там, на исторической родине, с ними приключилось, так до сих пор и не понятно. Но те гранды, что успели в незапамятные времена перебраться через воду, были уже достаточно могущественны, чтобы прижать примитивное человечество к ногтю. Или, по крайней мере, занять внутри него ключевые позиции. Случайность… Надо будет с утра позвонить Киму, подумал я.В Верхнем Городе, казалось, и дышалось легче… Стекла в телефонных будках стояли на своих местах, стены домов белели свежей штукатуркой…— Стоп. Вот здесь.Себастиан расплатился с шофером и тоже стал вылезать из машины.— Ты что, — удивился я, — прогуляться решил?— А можно я с вами? — жалобно сказал мажор. — Ночь ведь уже… если я заявлюсь в такое время, мне родитель шею свернет… а с утра я придумаю что-нибудь.Я вздохнул. Улица была совершенно пуста, дома чернели слепыми окнами, лишь на перекрестке светилась одинокая будка постового, да манекены таращились с ближайшей витрины… Будь Валька дома, уж она бы мне показала — мало того, что сам среди ночи приперся, да еще и мажора с собой притащил… но я на время был свободным человеком, что хочу, то и делаю…Себастиан нес картину на вытянутых руках, словно она была стеклянной.Консьерж дремал в своей каморке, но я подумал, что у Себастиана хватит ума и у самого включить подъемный воздуховод. И ошибся — он тут же решительным шагом направился к лестнице. Сначала я решил, что это он из-за картины, но потом сообразил, что малый опять борется за равноправие…— Не на то ты силы расходуешь, приятель, — сказал я.Он важно ответил:— Большое начинается с малого.Ну что ты тут скажешь?Я отпер двери и нащупал выключатель в прихожей.— Ладно, входи.— Так вы один живете? — удивился Себастиан. — Я думал…Он замолчал и смущенно захлопал глазами. Уж не знаю, какие журнальчики они читают, эти их подростки, но, по-моему, они нас явно переоценивают…— Жена и сын в деревне… На лето отправил.— А-а… — неопределенно протянул Себастиан.— Ванная направо по коридору. Туалет рядом. Я тебе в комнате сына постелю — уж как-нибудь устроишься. Есть хочешь?— Нет-нет, спасибо, — торопливо сказал мажор, — я лучше чаю.— Я ж тебе мяса не предлагаю. Там вроде бананы были, в холодильнике…И понял, что сам он в холодильник не полезет.Мы пугаем их гораздо больше, чем они — нас, подумал я. Все в нас их пугает… И всеядность. И кровожадность. И неистребимая сексуальность, пронизывающая всю нашу культуру… И буйство воображения… И способность с невероятной легкостью, по-обезьяньи, перенимать все их технологические достижения… Пугает… и влечет одновременно… Мы для них — что-то вроде страшной детской сказки… запретный плод.Я выложил фрукты на стол в кухне и проверил, не оставил ли я на виду что-нибудь этакое… В быту мы не слишком пересекаемся — официальные приемы не в счет, — и оно, пожалуй, к лучшему. Давно прошло то время, когда мажоры ходили в народ… Нелегко же им, бедным, приходилось.В ванной шумела вода.— Там полотенце в полосочку, — крикнул я ему, — оно чистое. Только сегодня повесил.Себастиан осторожно выглянул из ванной.— У вас все как у нас, — сказал он, — ну, почти все.Я неуверенно хмыкнул.— Кино, что ли не смотришь? Или там сериалы по телику?— Ты про второй канал? — Он покачал головой. — Родитель не любит. Говорит, там одна сплошная пошлятина…— Может, по-своему, он и прав.Он нервно оглянулся, решил, что все в порядке, и неловко уместился за столом.— Вот ты скажи, — обратился он ко мне, одновременно очищая банан, — ты ведь встроился в систему. Живешь в Верхнем Городе… Неужто ты всем доволен?— Почему? — устало сказал я. — Найди мне идиота, который всем доволен…— Но если ты понимаешь, что что-то не так… что надо менять…— А ты, выходит, знаешь, как надо? — спросил я. — И меня, пожалуйста, не приплетай.— А зачем в Нижний ходил?— Попросили.Ким теперь мне по гроб жизни… надо же, так подставить человека…— Когда я был маленький, — оживленно разглагольствовал Себастиан, — мне казалось, что все так и надо… Люди на своем месте, мы, гранды, на своем. Но ведь это же не так, правда, Лесь?— Не знаю, — устало сказал я, — это, знаешь ли, проходит… и с возрастом опять кажется, что так и надо. Шел бы ты лучше спать, малый. Тебе что-то нужно?Я поймал себя на том, что обращаюсь к нему как к парню — почему-то мы всегда норовим приписать им мужской род… Может, потому, что у нас, у людей, власть всегда ассоциировалась с мужественностью? Они, кажется, и сами это ощущают — недаром же присваивают себе мужские имена.— Нет, — сказал Себастиан, — ничего не надо… немножко неудобно будет, но ничего…Он неловко поднялся, чуть не опрокинув табурет, и отправился в детскую. Я подождал, пока за ним не захлопнется дверь, и начал, наконец, копаться в холодильнике в поисках съестного. Вальки нет, и холодильник пустой, подумал я.Валька была.Она стояла в дверях, угрожающе уперев руки в бока.Я не слышал, как она вошла. Небось, теща накрутила — она как-то умудрялась будить в Вальке худшие черты характера. Вот и сейчас: должно быть, ее и впрямь обуял один из этих ее приступов ревности, и она решила нагрянуть с полуночной инспекцией. Чтоб уж наверняка…Я растерянно сказал:— Привет.— Привет, — холодно отозвалась она. — Ты, похоже, не один?— Вовсе нет, — торопливо ответил я, — во всяком случае…— Как же, — она мрачно усмехнулась, окинув меня презрительным взглядом, — так я и поверила…Я уже понял, к чему все идет, и встал, чтобы преградить ей дорогу, но она развернулась на каблуках и решительным шагом направилась в спальню. И тут же наткнулась на Себастиана, который, высунув голову в коридор, с интересом наблюдал за развитием событий.— Вот так так! — брезгливо произнесла Валька.— Погоди, — торопливо сказал я, — сейчас я тебе все…Но она уже отодвинула меня и решительным шагом двинулась в комнату. На миг она замерла, потом обернулась ко мне — лицо ее перекосила гримаса отвращения.— Значит, пока я там твоему сыну сопли утираю, ты вот что… — горло у нее перехватило, и оттого голос звучал устрашающе, — ах ты… мерзавец, подонок, извращенец поганый…— Ты совсем не…— С мажорами он балуется… Господи, уж лучше бы ты бабу привел…— Но это…Но она уже закусила удила.— Мерзавец! — Она заплакала так, что плечи затряслись. — Ах, какой же ты мерзавец! Подонок…— Валечка, но это же совсем не…Тут вмешался этот идиот:— Послушайте, я только хотел…Тут Валька развернулась и изо всех сил вмазала мне по морде. Пока я очумело мотал головой, она развернулась и выскочила в коридор, я слышал, как простучали, сбегая по лестнице, каблучки. Оттолкнул неуверенно топтавшегося в прихожей Себастиана и выбежал наружу. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мигнули сигнальные огни отъезжающей от подъезда машины. Какое-то время я еще бежал за ней, размахивая руками, потом развернулся и побрел обратно.Себастиан все еще стоял в коридоре.— Уехала? — сочувственно спросил он.— А то… — устало ответил я.— Лесь, — нерешительно сказал он, — мне очень жаль, я…— Вон отсюда! — Я устало вздохнул и прикрыл глаза. — Демократ недорезанный…
* * *
Киму я позвонил рано утром — тот сразу взял трубку, видно, полночи провел на ногах. Неужто и впрямь из-за кота этого?— Ну что? — спросил он торопливо.— А пропади ты пропадом…Он понял правильно.— Ох, спасибо, Лесь. Я тебе по гроб жизни…— Это уж точно, — кисло сказал я. — Слушай, мне на службу… Давай у Золотых Ворот…— Я уже, — булькнула трубка, — уже иду.Вечером поеду в Осокорки, подумал я, может, к вечеру она отойдет…Пакетик я засунул в корешок «Объединенной истории» — тоже мне, конспирация. Заглянул в зеркало в коридоре и очень себе не понравился. Все… больше никто у меня ни о чем просить не будет! То есть… всем буду отказывать…Опорные бревна Ворот истлели в незапамятные времена и были заменены декоративными бетонными брусами — кажется, горбуновский проект… Чудовищная получилась конструкция, но Городской Совет утвердил… Ничего удивительного — там почти сплошь мажоры сидят. Рядом громоздился памятник князю Василию — крылья у национального героя были раза в два мощнее нормальных — художественное преувеличение. Вот так Горбунов и пролез наверх: он им на парадных портретах крылья подрисовывал… вроде чуть-чуть, а все равно совсем по-другому смотрится. У них, у мажоров, свои комплексы…Ким уже топтался рядом с Василием — никакого сравнения! Да, жалок человек!Я протянул ему «Объединенную историю».— Возьми… почитай…— Ох, спасибо, Лесь, — повторил он. Потом нерешительно добавил: — Сколько с меня?— Век не расплатишься, дурень…— Ну, все-таки, сколько?Я назвал цифру.Он помолчал, потом робко проговорил:— Я частями, ладно?— Ладно… Ты хоть что-то сделал?— А как же! — Он оживился. — Сделал! С Китаем у меня интересная штука получается, такой, понимаешь, Китай… А уж народу! Ты прав был, Лесь, — тут не в жратве дело… Что-то тут другое.— Наличие еще одного разумного вида уже само по себе способно сдерживать рост населения, — сказал я. — А Европа как там?— Европу я пока не трогал. А степняки все равно прут. Так я пойду? Пока вызовов еще нет, а?— Валяй… — И, когда он уже торопливо двинулся прочь, окликнул его: — Эй, а кота-то как зовут?— Васька, — ответил он, не оборачиваясь.
* * *
Я было двинулся к себе, но на вахте меня задержал Тимофеич.— Тут Георгий звонил. Так он просил зайти.— Когда?У меня по спине пополз неприятный холодок.— Полчаса как, — сказал Тимофеич. — Он так и сказал: как появится, пусть сразу зайдет…И я поперся в Административное здание…Кабинет Окружного Попечителя располагался на шестом этаже — я умучился, пока дошел. Лестница была крутая, лифтом я не мог воспользоваться: просто шахта с площадками-выступами, овеваемая потоками восходящего воздуха.Раздвижная дверь была закрыта, сквозь матовые стекла проглядывал смутный силуэт — в кабинете горел верхний свет.Постучал и, услышав приглушенное «входите», закрыл за собой дверь.— Вызывали? — спросил я как можно нейтральнее.— Да, — сказал Гарик, — вызывал. Извини, если оторвал…Неужели пронюхал, подумал я. Сколько ни внушал себе, что ничем таким, собственно, я и не занимаюсь, ощущение нечистой совести все равно не проходило.— Ничего… я только пришел.— Тем более, — гуманно заметил Гарик, — как там твои? Валентина?То ли он и впрямь всех подопечных по именам помнил, даже их домочадцев, то ли досье просмотрел… скорее, второе…Я невыразительно сказал:— Ничего.— Как Вовка? Сколько ему?— Семь будет. — Я все гадал, что ему, собственно, надо.— Говорят, ты в Нижний вчера ходил, — мимоходом заметил Гарик.Вот оно что…— Ну, ходил… Однокурсника своего навещал. А откуда, собственно…— Ну что ты, Лесь, — укоризненно произнес Гарик, — как маленький.Я так с Вовкой разговариваю. Чтобы, не приведи Господь, не подумал, что с ним обращаются снисходительно.— Знаю я твоего Шевчука… слышал…— А слышал, так чего тебе от меня надо? — сухо сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10