А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


А вот книга про алхимиков, которую ему дала почитать жена, неожиданно пригодилась и помогла Дегенгарду разобраться и понять материал…
Георгий Адамович решил выписать из книги Кохаузена, что именно необходимо ему приобрести для того, чтобы встретить излучение достойно.
Он вытащил из стола общую тетрадь, открыл и стал записывать: тигели… реторты… пробирки… треножники… свинец…
Дегенгард исписал полтора листа и задумался. При желании можно было всё это приобрести. Но вот как сделать так, чтобы гарантированно оказаться в нужное время в нужном месте? Когда это будет, он знал. Оставалось заранее добраться до нужного места и там поселиться, потому что подготовка займет много времени. Но с чего начать Дегенгард не знал. Допустим, на карте он деревню нашел… допустим… Но где он жить-то там будет?.. Ну, скажем… приехал я в деревню… а дальше? Что я там палатку, что ли, поставлю посреди картофельного поля?.. Может быть, там есть гостиница?.. Георгий Адамович отмахнулся от этой городской мысли. А если я поселюсь у какой-нибудь бабушки-старушки, невозможно будет заниматься подготовкой, уж очень это всё подозрительно на деревенский взгляд… Что же делать?..
Неопределенность не нравилась Дегенгарду. Она сбивала его тонус. Быт никогда не был сильной стороной интеллигенции. Интеллигенция справедливо чуралась бытовых вопросов, считая их областью материальных предметов, которые не заслуживают внимания. И Дегенгард так считал. Но вот когда дело доходило до чего-нибудь такого, как теперь, он терялся и, как Христос в пустыне, испытывал муки. Может быть, потому русская интеллигенция постоянно и проигрывала все битвы. Потому что битвы всегда происходили на бытовом уровне, которого интеллигенция чуралась. А вот если бы битвы происходили на уровне духа – интеллигенция бы всем надавала…


– 3 –

Дегенгард вышел в коридор размяться. Он постоял возле двери, поглядел по сторонам. В коридоре никого не было. Георгий Адамович вытянул руки вперед и несколько раз поприсе-дал. Ему захотелось в туалет. И он туда пошел.
Туалет в музее мало чем отличался от вокзального. В нем дурно пахло, постоянно текла вода, ломались бачки, а стены, выкрашенные темно-зеленой краской, были исписаны похабщиной.
Дегенгард прошел в кабинку, закрыл дверцу, аккуратно поставил ноги на приступки и сел орлом. На двери была нарисована женщина с разбросанными в разные стороны ногами, под ней было написано «Еби меня, как я тебя». Георгий Адамович фыркнул и прочитал рядом: «Здравствуй, пидор, как живешь, когда хуй мне пососешь?». Ужас, – подумал Георгий Адамович.
– Какой ужас! Этих людей научили писать в школе только для того, чтобы они портили стены и двери туалетов!
Хлопнула дверь, и Дегенгард услышал шаги. Он услышал цоканье дамских шпилек по кафельному полу. Дегенгард встрепенулся. Его бросило в жар от мысли, что он ошибся дверью и расположился в дамском туалете. Да нет же! Я точно помню, что зашел куда надо. Там был уриноприемник! Да и кабинка эта ему давно знакома. Дегенгард посмотрел на картинку и кивнул головой.
Скрипнула дверь соседней кабинки. Буквально следом в туалет вошел кто-то еще. А это была явно не женщина. Явно мужская поступь.
Бум-Шлеп – увесисто шагали тяжелые ботинки. Бум-шлеп
– они остановились.
– Ты где? – прошептал мужской голос.
Дегенгард растерялся. Он не понял, кого спрашивают, и не знал, что ему теперь делать, – отвечать или помалкивать.
– Здесь я, – отозвался из соседней кабинки женский голос. Дегенгард от неожиданности чуть не сел. Он схватился за ручку двери и только благодаря этому удержался на ногах. Он узнал этот голос! Это была главный бухгалтер музея Вероника Александровна Полушкина.
– Где? – переспросил мужской голос, дверь в кабинке Дегенгарда дернулась. Дегенгард замер, он узнал и мужской голос. Водитель Витя Пачкин.
– Здесь я, – скрипнула дверь. Щелкнул шпингалет.
– Вот ты и попалась, – зашептал Пачкин.
– Ты поставил меня в безвыходное положение, – хихикнула Вероника.
– Типа раком? – спросил Пачкин. Зашуршала молния.
– Фи… Только потому, что ты такой примитивный, я позволяю тебе так говорить.
– Я вижу, что тебе нравится мой примитив, раз мы с тобой долбимся столько времени…
Зашелестела одежда.
– Все-таки в туалете как-то не так, – прошептала Вероника.
– Всё тебе не так – в машине не так, в подвале не так, в подъезде не так, на чердаке не так! Я не пойму, чего ты хочешь вообще!
– Тихо-тихо! Что ты расшумелся… Успокойся… Всё так… Просто пахнет нехорошо…
– Как будто ты этого никогда не нюхала!..
– Фи…
– Чё фи? Знаешь, Вика, как в народе говорят? Как в Ипатьевском колхозе девок жарят на навозе… У нас в деревне, маманя где моя живет, самое милое дело в коровнике… А там знаешь, какая вонь? Это, я так считаю, хорошо проверяет чувства. Если можешь с парнем в таком говнище, значит, точно его любишь. И наоборот, у мужика, если он бабу не любит, то у него в таком говне никогда не встанет как следует. А у меня смотри как воздвигнулся. Как у Ленина.
– Почему у Ленина?
– Так говорят…
– Ой, Витюша, понежнее!.. Больно немного…
Полушкина тихонько застонала. В стенку заехали локтем.
Георгий Адамович боялся вдохнуть-выдохнуть. Он испытывал сложные чувства. У него у самого с Вероникой Александровной Полушкиной кое-что было. Однажды, когда Дегенгард получал зарплату, Вероника попросила показать ей «самые выдающиеся» экспонаты из запасников. Дегенгард повел ее в подвал и там, как-то само собой, это случилось. Он показывал Веронике картину Рубенса с обнаженными фигурами сатиров и наяд. И это зрелище так на них подействовало, что они буквально сорвали с себя одежды и кинулись друг другу в обья-тия. Еще несколько раз Вероника приходила к нему в подвал. Они беседовали про искусство, а заканчивалось интимом. Потом Георгий Адамович испугался, что это зайдет слишком далеко, а он не хотел изменять своей жене Раисе, с которой прожил всю жизнь и которую очень уважал. Несколько раз, когда Вероника предлагала зайти к нему поговорить про искусство, Дегенгард сказался занятым, а потом как-то само собой это прекратилось. Георгий Адамович подумал нехорошую мысль, что Полушкина нашла себе кого-то еще. Но он прогнал эту мысль как недостойную отношения к женщине.
И вот теперь он сидел в не очень уютном месте и думал не очень достойные мысли про женщин.
Ноги затекли, и Георгий Адамович, так и не докончив того, зачем он сюда пришел, осторожно, стараясь не шуметь, встал, сделал шаг назад, прислонился спиной к трубе и скрестил на груди руки. Было гадко. Всю жизнь Дегенгард старался думать о людях лучше, но люди не оправдывали его ожиданий. Всякий раз они разочаровывали Георгия Адамовича своим недостойным поведением.
Из соседней кабинки доносилось прерывистое дыхание.
Вот что нужно женщине! Ей не нужно Рубенса, ей нужно, чтобы ее завели в туалет и грубо изнасиловали над толчком!
Из проржавевшего сливного бачка за шиворот Дегенгарду капали холодные капли. Он резко подался вперед и ощутил, как мокрая рубашка неприятно прилипла к спине.
А что, собственно, я здесь делаю?! Почему я должен терпеть это свинство?! Почему я не могу немедленно выйти из кабинки и хлопнуть дверью?! Почему?!
Дегенгард схватился рукой за шпингалет, но тут услышал вот что:
– Фух!.. Вот я про маманю вспомнил, – сказал Витя, – и меня разобрало так… Сердечно разобрало… Давно я у мамани в деревне не был… Эх… Сволочь я… Забыл я маманьку свою и свой Красный Бубен…
Дегенгард застыл. Витек за перегородкой шмыгнул носом…


– 4 –

Иногда судьба оставляет нам находки в самых неожиданных местах. Мог ли Георгий Адамович подумать, что сидя на корточках в нечистом туалете, он услышит название места, ставшего для него средоточием всех помыслов и надежд. Да… Иной раз судьба выкидывает такие штуки, что и поверить-то потом невозможно. Когда слышишь о подобных совпадениях, думаешь – врут, так в жизни не бывает… Обычно, не бывает. Но иногда бывает… Очень редко…
Георгий Адамович сидел на распутье. У него было несколько вариантов. Один вариант – бесшумно выбраться из туалета.
Второй – специально чем-нибудь загреметь и напугать извращенцев, чтоб им неповадно было. (Какого черта я должен проявлять деликатность в сторону тех, кто совокупляется в туалете?!) Третий вариант – пересидеть любовников в кабинке, подождать, пока они не уберутся первыми. Этот вариант казался самым простым и правильным, потому что Георгию Адамовичу Витек теперь мог пригодиться, и портить с ним отношения, несмотря на то, что он такой свинья, было бы стратегически неверно. Но у Дегенгарда так затекли ноги и так противно прилипала к спине мокрая и холодная рубашка, что терпеть дальше не было сил. Тем более, у него появились кое-какие мысли, реализация которых могла поменять ситуацию, не прибегая к помощи этой гориллы…
Стараясь не шуметь, Дегенгард покинул туалет и решил к себе в комнату пока не возвращаться, а пройтись по улице, чтобы подышать свежим воздухом и дать рубашке высохнуть.
– Игорь Степанович, – сказал он, проходя мимо Хомякова, – я на полчасика…
– Сигарет мне купи, – попросил Хомяков. – «Яву».
– Ага.
– Денег тебе дать?
– Потом рассчитаемся.


– 5 –

Май выдался теплым. Такого мая Георгий Адамович давно не помнил. Еще неделю такой погоды – и зацветет сирень. Дегенгард любил сирень. Ему нравились эти душистые ароматные цветы, налитые соками весенней свежести. Такие простые, но такие трогательные, что прикоснувшись к ним, сразу чувствуешь – жизнь вечна. Георгий Адамович читал в одной исторической книге, как один голландский специалист, попавший в Россию при Петре Первом, впервые увидев сирень, сравнил ее с гиацинтом. Голландец говорил, что сирень является примитивной разновидностью гиацинта, которая растет на дереве. Деген-гард не мог согласиться с таким утверждением. Он несколько раз про себя спорил со своим историческим оппонентом и приводил разные кудреватые выражения в духе Жан-Жака Руссо, почему сирень ни в чем не уступает и даже превосходит западноевропейский цветок. Дегенгард прокручивал в голове десятки доводов, подтвержденных цитатами, стихами и картинами, говорившими в его пользу.
Георгий Адамович присел на лавку напротив фонтана. Снял пиджак, положил его на колени. Теплые солнечные лучи ласково грели спину. От рубашки поднимался пар. У фонтана играли дети. Маленький мальчик перегнулся через бортик и таскал за веревочку пластмассовую лодку. Второй мальчик макал в воду железный грузовик. Студенты со студентками пили пиво. Студентки сняли туфельки и опустили ноги в воду. Студенты громко смеялись глупым шуткам. До Дегенгарда доносились обрывки их бессмысленных разговоров…
Дегенгард щурился на весенний пейзаж и думал: Неплохая бы могла получиться картина, если бы мастер, например, Коровин, приложил к ней свою кисть… Еще бы убрать отсюда кое-что лишнее… например, студентов с пивом или хотя бы пиво из рук…
От мыслей его отвлек грузно опустившийся рядом пенсионер с палкой. На голове у него была надета устаревшего фасона фетровая шляпа. Когда-то (Георгий Адамович хорошо это почему-то запомнил) такие шляпы стоили приличных денег, и купить ее мог не каждый. Костюм на пенсионере тоже был из дорогой материи, но опять же устаревшего фасона и сильно поношенный. Локти блестели, а кое-где виднелась аккуратная штопка. Пенсионер положил подбородок на палку и сказал:
– О-хо-хо… Плохие времена, – покосился на Георгия Адамовича, и на его лице появилось выражение удовлетворения тем, что его соседом по лавке оказался тоже пожилой человек, который способен понять, о чем он вздыхает.
Дегенгард кивнул, но промолчал, потому что тоже понял, кто присел рядом, и не хотел вступать в беседу с подобным субъектом.
Однако пенсионер истолковал кивок Дегенгарда как ответ и продолжил:
– Да… Говно… Одно кругом говно теперь… Вылезло говно и всё засрало…
Дегенгард вспомнил про туалет, из которого вышел, и машинально кивнул.
Лицо пенсионера потеплело:
– Точно, а?.. Вот именно!.. Раньше-то говно не пускали! Не было хода говну… Перекрыты были для говна все пути! Извне и изнутри! Всё было в рамках, – пенсионер рубанул ребром ладони по воздуху. – А вот пустили тонкую струйку в восемьдесят пятом – и вон чего из этого вышло! Говно вышло из берегов и всё затопило!.. Вот вы, я вижу, человек с мозгом… Вот скажите мне тогда: нравится вам сейчас жить?..
Георгий Адамович ерзнул. Положение затруднительное. За сегодня это уже второй раз. Первый раз в туалете. Второй раз на лавке. Ему не хотелось вступать в разговор с партийным пенсионером, и логичнее всего было бы встать и уйти. Но то, что было бы правильно в отношении к абстрактному партийному пенсионеру, было совершенно неправильно в отношении к человеку в возрасте. Этические понятия Георгия Адамовича не разрешали ему поступать с людьми по-хамски. Кроме того, вести разговор в таких, извините, терминах казалось ему совершенно недопустимо. Однако он сам недавно вышел из туалета, и эти неприятные воспоминания были еще живы. Георгий Адамович тоже был недоволен жизнью, но принципиально не хотел солидаризироваться с подобными элементами. И кивнул в третий раз.
– Я вижу, вы человек с понятиями, – сказал пенсионер. – Вон, посмотрите на этих сопляков, – он показал палкой на студентов. – Сидят пьют пиво. Напьются и утонут в фонтане! И поделом! В наше время разрешали на улице пиво пить?! Нет, конечно! За распитие спиртных напитков в общественных местах – штраф или пятнадцать суток! Справедливость в высшем смысле! А теперь?.. Вот я, всю жизнь в обкоме проработал инструктором. Занимался полезным для всей страны делом. На таких как я – всё держалось! А теперь я за бортом, никому не нужен, и пенсия у меня такая, что пива на нее не попьешь! Дрянь получается, уважаемый! Сейчас многие говорят, что жизнь-де тогда была плохая… Не согласен… Может, и была плохая для сумасшедших, дураков, забулдыг (хотя тут я не уверен, они тогда хотя бы крышу над головой имели и кусок хлеба) и дис-сидюг засранных, которых если бы посильнее давили, то, может, и не дожили бы теперь до такого срама! А большинству людей жилось нормально. Только говну было плохо. А теперь говну-то как раз и хорошо, а всем остальным – плохо. Ерунда получается, – пенсионер прижал палку ногами и развел руками. – Вот вы, любезный, кем работаете?.. А, впрочем, постойте! Хотите, я угадаю, кем вы работаете?.. Вы, скорее всего, работник культуры… Я угадал?.. – И не дожидаясь ответа, продолжил. – Скорее всего, вы вон в том музее работаете, а сюда подышать вышли… А денег вам теперь платят мало, и культура наша в упадке…
Дегенгард удивился этим словам. Он вдруг понял, что разговаривает с живым человеком, а не с абстрактным идеологическим противником. Оказывается, партийные работники тоже могут быть людьми и понимать что-то в жизни. А он-то считал, что они злобные и тупые ослы, просиживающие штаны за народные деньги.
– Вижу по вашим глазам, что я угадал, – пенсионер хлопнул в ладоши. – Ауфидерзейн, культура!
– Вот именно, – буркнул Дегенгард. – Хоть я и не разделяю ваших идей, но у меня такое мнение, что мы с вами, будучи идеологическими противниками, думали, что есть только мы и вы. А нас и вас обставили какие-то третьи. Какие-то третьи захватили власть. Только кто они, откуда они взялись и какую они представляют формацию – я до сих пор не пойму.
– Хрен ли ж тут не понимать, – пенсионер усмехнулся. – Тоже мне – теорема гипотенузы! – он уже хотел продолжить, но запнулся и повернул голову к Дегенгарду. – Вот ваша, извините, как фамилия?
– Дегенгард, – Георгию Адамовичу не понравился этот вопрос, который ему и раньше задавали довольно часто. – Я догадываюсь, почему вы спросили, – он насупился.
– Дегенгард… это хорошо. А то знаете ли, некоторые до сих пор делают вид, что ни о чем не догадываются… Да-да… – он посмотрел на фонтан и покачал головой. – Победила именно эта формация… И уехала в Израиль, греться на солнышке… И оттуда по трубопроводу сосет нашу кровь…
Дегенгард нахмурился. Он не любил таких разговоров.
– Согласно теориям ваших же вождей, Маркса и Энгельса, – сказал он, четко выговаривая каждое слово, – нет такой формации, которую вы имеете в виду.
– Это почему – нет? – ответил пенсионер. – А мацу, по-вашему, кто ест? А «Семь Сорок» кто поет? А в кого арабы камнями кидаются? А Ротшильд, извините? А синагоги – это что, грузинская кличка?.. Как видите, везде наследила эта формация, а вы говорите – нету!
– Вы, гражданин хороший, путаете формацию и национальность.
– Почему национальность не может быть формацией, если они только своим помогают и под себя гребут?
– А почему же ваши, повторяю, Маркс и Энгельс не заметили этого? Почему у них этого нигде не написано?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70