Однако теперь, увидев, что происходит в оккупированной долине, этот офицер, отличавшийся незаурядным военным талантом, должен был признать, что его предположения, идущие вразрез с догадками подчиненных, совершенно не оправдались. Обследуя долину, он выяснил ее геоморфологические особенности, понял принцип возведения плотины и восстановил картину наводнения. Больше всего потрясло капитана, пытавшегося осмыслить увиденное, то, что в долине, превращенной в запруду, где набралось воды на целый потоп, он не увидел не только ни одного утопленника из местных – это еще куда ни шло! – но даже ни одной утопшей коровы или собаки. Нынешний противник капитана укрылся в засаде, поджидая, когда на горной дороге появится сводная рота под командованием его боевого товарища, и обрушил на него потоки воды и грязи из превращенной в запруду долины. Взорвав плотину, он скрылся, захватив с собой не только всю скотину, но даже собак. Итак, противником, с которым капитану предстояло сражаться, командовали люди достаточно опытные – то, что они осуществили, свидетельствовало об этом со всей определенностью. Жители деревни, покинувшие долину, судя по донесениям армейской разведки, нигде поблизости не обнаружены. Однако на пути следования роте попался человек, который, подобно обезьяне, перебирался с дерева на дерево, а когда его ранили, пытался убежать. Подчиненные считали, что это какой-то безумец, сбежавший в лес. Ну а что, если он с дерева наблюдал за продвижением роты? Главные силы, пославшие его в разведку, то есть отряды, сформированные из местных жителей, покинувших свои дома и скрывшихся в горах, готовятся к решающему сражению. Они прячутся, естественно, в лесной чаще, окружающей долину. И если рота капитана попытается их атаковать, легко ли ей будет противостоять действиям партизан, прекрасно знакомых с рельефом местности и занявших выгодные позиции, с которых удобно наблюдать за всеми передвижениями в долине?
Нынешняя кампания неизбежно затянется, должен был твердо сказать себе капитан. К тому же в этой войне нужно во что бы то ни стало ограничить боевые операции узкой полосой леса, окружающего долину, и всячески избегать того, чтобы информация о войне попадала к кому-либо еще, кроме высшего командования армии. А когда она окончится, необходимо внушить и своим подчиненным, и жителям долины, нашему бывшему противнику, что никакой войны вообще не было, что все это пропаганда подстрекателей из Китая и стран Южных морей, призванная развалить наш тыл. Но где это видано, чтобы вся ответственность за исход войны, сопряженной со столь огромными трудностями, была возложена на одного человека?
Предаваясь этим мрачным мыслям, капитан тем не менее не позволил себе усомниться в полученном приказе или отказаться от его выполнения. Больше всего его боевой дух воспламеняло честолюбивое стремление одержать победу в схватке с командующим вражеской армии, который так умело руководит действиями необученных жителей долины – стариков и молодых, мужчин и женщин. А этим командующим вражеской армии был не кто иной, как Разрушитель, который появлялся лишь в снах – сначала только стариков, а потом и всех остальных жителей долины.
Действительно, капитан не имел иных честолюбивых замыслов, кроме как достойно сразиться с тем, кто руководил боевыми действиями противника, – даже если им и был Разрушитель, появлявшийся и отдававший приказания в снах. Дело в том, что уже с самого начала капитан оставил надежду выжить в этой кампании, которая грозила перерасти в затяжную войну, то есть после того, как он в длительном сражении очистит Великую Японскую империю от врагов внутренних. Имена погибших солдат и офицеров сводной роты, разгромленной из-за непредусмотрительности командования, были скрыты, но в дальнейшем эти анонимные жертвы, формально переброшенные на фронты Китая и Юго-Восточной Азии, обретут наконец право на смерть. Чтобы избежать распространения слухов о войне, происходящей внутри страны, офицеры и солдаты командуемой им роты тоже будут сразу же отправлены в Китай, где их начнут перебрасывать с одного участка фронта на другой. Но было бы неверно ставить капитана, который вынужден взять на себя всю ответственность не только за нынешнюю операцию, но и за первую, поскольку командир сводной роты погиб, в один ряд с остальными офицерами и солдатами, обреченными на молчание. Окончание войны – вот время его смерти, и погибнуть раньше, чем она будет завершена, ему не позволено. Ведь содержание приказа, полученного от командования, известно ему одному.
Таким образом, командир роты, с одной стороны, руководил операцией, с другой – разрабатывал способ исчезнуть к концу войны из всех списков личного состава, словно он вообще не служил в армии Великой Японской империи. И действительно, когда военная операция была закончена, он таинственным образом исчез, как если бы это его подчиненные потерпели поражение. А бывшие его офицеры и солдаты – примерно в то же время, когда офицеров и солдат уничтоженной первой сводной роты на бумаге перебросили на фронты Китая и стран Южных морей, – были высланы из Японии. Им было строжайше запрещено даже вспоминать о пятидесятидневной войне или называть имя своего бывшего командира, к которому они относились с таким большим уважением. Именно по этой причине безжалостно муштровавший меня отец-настоятель, рассказывая легенды о пятидесятидневной войне, вынужден был называть этого командира Безымянным капитаном.
В ходе пятидесятидневной войны Безымянный капитан отдавал все свои силы руководству операцией, направленной против Разрушителя, бросившего ему вызов теми снами, что увидели жители долины и горного поселка. Одержав в конце концов победу, он вынудил сдаться уцелевших, которые укрылись в девственном лесу. После этого он выстроил у Дороги мертвецов старых и молодых, мужчин и женщин и устроил судилище, используя книгу посемейных записей, которую принесли ему старики нашего края. Это было судилище, безжалостно вскрывшее уловку с двойным ведением книги посемейных записей. Последовательно придерживаясь принципа: одна запись – один человек, Безымянный капитан неукоснительно выполнил тайный приказ направившей его сюда страны. Он круто обошелся с теми, кто значился в книге посемейных записей под одним именем. Независимо от того, кто это был – старый или молодой, мужчина или женщина, принцип был общий: каждого второго из жителей деревни казнили. Таков был результат этого кровавого судилища. Но будь капитан хоть чуточку гуманнее, он бы без труда додумался, что, заведя просто-напросто новую книгу посемейных записей, удалось бы достичь того же, что было достигнуто путем убийств. Существует точка зрения, что Безымянный капитан, не колеблясь, устроил жестокую расправу и совершил казнь в отместку за то, что, несмотря на все угрозы, потерпевшие поражение не захотели выдать человека, командовавшего ими в пятидесятидневной войне. Безымянного капитана, которого все больше утомляла и изматывала война, даже средь бела дня стали посещать видения: ему казалось, что он беседовал с самим командующим армии долины. Есть люди, которые усматривают в этом симптомы тяжелой душевной болезни и считают, что подтверждением ее была и устроенная им жестокая расправа, завершившая пятидесятидневную войну, и полное уничтожение горловины – самой узкой части долины, и последовавшая вскоре его смерть…
3
Книга посемейных записей, послужившая основанием для жестокой расправы, устроенной Безымянным капитаном, как я уже говорил, вместе с домашним скарбом была унесена стариками, когда все жители долины и горного поселка укрылись в девственном лесу за Дорогой мертвецов. Если старики собирались и после поражения в пятидесятидневной войне скрывать от властей уловку с двойным ведением книги посемейных записей, то не было необходимости уничтожать ее – достаточно было оставить книгу в затопленной деревенской управе, когда долина была превращена в запруду. Может быть, это и ввело в заблуждение Безымянного капитана, неукоснительно выполнявшего свой долг в пятидесятидневной войне. Собрав оставшихся в живых людей нашего края, он стал зачитывать одно за другим имена из посемейных записей и обнаружил, что благодаря уловке два человека значились в ней как один. Одному из них он разрешал пересечь Дорогу мертвецов и спуститься в долину. Судилище длилось долго, но вот наконец он захлопнул книгу, широко расставил локти и, опершись обеими руками на рукоять меча, стоявшего между ног, вперился взглядом, будто перед ним бестелесные призраки, в стариков и молодых, мужчин и женщин, молча сгрудившихся на противоположной стороне Дороги мертвецов.
– Этих людей не существует, – объявил он.
Когда началась пятидесятидневная война, старики не только унесли с собой в лес и сохранили, несмотря на трудности, которые им пришлось пережить в ходе боев, книгу посемейных записей, но, и потерпев поражение, постарались как можно скорее вручить ее армии Великой Японской империи. Почему же они с такой беспечной легкостью отдали в руки властей книгу, вскрывавшую суть двойной организации нашей деревни-государства-микрокосма? Неужели им не хватило воображения, чтобы предусмотреть последствия? Пусть офицеры и солдаты, находившиеся в подчинении у Безымянного капитана, не были поставлены об этом в известность, но старики-то знали, что цель наступающей армии Великой Японской империи – положить конец уловке с двойным ведением книги посемейных записей и подчинить центральной власти половину скрытых жителей долины. Почему же они пошли на это? Ведь должны были они предполагать, что в случае поражения придет расплата?
Неужели старики, стоявшие во главе деревни-государства-микрокосма, не могли избрать другой путь: оставить книгу посемейных записей в затопленной долине, не вступая в войну, пересечь всей общиной Дорогу мертвецов, пройти сквозь девственный лес и затеряться в каком-нибудь большом городе, сославшись на то, что книга посемейных записей давным-давно утеряна? Разве не могли они на худой конец объявить об окончательной ликвидации деревни-государства-микрокосма, просуществовавшей многие годы со дня ее основания созидателями под предводительством Разрушителя?
Однако старики нашего края избрали прямо противоположный путь. Если взглянуть на происшедшее с их позиций, то можно считать, сестренка, что они действовали по указанию Разрушителя, явившегося им во сне. Жители долины и горного поселка вели пятидесятидневную войну как раз во имя того, чтобы, объявив Великой Японской империи об уловке с двойным ведением книги посемейных записей, доказать тем самым ее армии, что деревня-государство-микрокосм существует на самом деле. Доказать, что деревня-государство-микрокосм существует как антигосударственное образование, которое, хотя и находится в границах Великой Японской империи, не может быть стерто с лица земли иначе как путем уничтожения половины жителей, не признающих над собой ее власти. Чтобы продемонстрировать это, люди, выполняя полученные во сне указания Разрушителя, вступили в единоборство с Великой Японской империей. И капитулировали не потому, что силы их иссякли, а чтобы дать возможность укрывшимся в девственном лесу выразить протест в адрес обезумевшего Безымянного капитана, действия которого были равносильны военному преступлению. Передача книги посемейных записей явилась полной достоинства демонстрацией того, что деревня-государство-микрокосм существовала. Так они рассматривали акт капитуляции.
Судилище было учинено Безымянным капитаном потому, что он попался на эту удочку, но его дальнейшие действия показали, что он был верен себе в неуклонном следовании избранным принципам. Как человек, которому доверено проведение второй экспедиции, организованной командованием полка, он понимал, что нет другого способа исполнить свой воинский долг перед верховным главнокомандующим – его величеством императором (чего и ждал от него полк), – как сразиться насмерть с командиром противника, сильным врагом, заставить его капитулировать и тем самым отомстить за поражение в начале войны, а потом, выполнив свою миссию, исчезнуть, оставшись в памяти людей Безымянным капитаном. Пятидесятидневная война была войной двух командиров, в которой отчетливо проявлялась символическая экзистенция Разрушителя, существовавшего лишь в сновидениях, и Безымянного капитана, который вел ее, преследуя одну-единственную цель – самоуничтожение. В пятидесятидневной войне, сестренка, участвовали самые обыкновенные люди: одних вел командир, являвшийся лишь в снах, других – командир, обреченный на небытие, но я думаю, что именно эти двое сыграли значительно более важную роль, чем все непосредственные участники войны, вместе взятые.
Как человек, описывающий мифы и предания деревни-государства-микрокосма, я считаю естественной такую концепцию войны, при которой и в облике Разрушителя, являвшегося лишь в снах, и в облике Безымянного капитана, обреченного на небытие, в течение пятидесяти дней военных действий явно прослеживались сходные черты. Это было, так сказать, сходство антиподов – они дополняли друг друга, как лицо и изнанка. Например, Разрушитель руководил военными операциями, являясь людям в снах. Безымянный капитан тоже только в снах узнавал о дальнейшем ходе событий. Правда, этот замкнутый бесстрашный человек никогда никому не рассказывал о том, что, как только он засыпал, ему тут же начинали сниться сны, поэтому можно лишь догадываться, что это были за сны. Более того, даже бодрствуя, средь бела дня, Безымянный капитан вел себя так, будто его наяву посещали видения, чем приводил в ужас своих подчиненных. И лишь когда пятидесятидневная война вступила в свою последнюю фазу, военный врач однажды сказал:
– Едва мы вступили в долину, командира роты, как ни трудно в это поверить, средь бела дня стали посещать видения.
В первый день оккупации офицеры и солдаты, без боя занявшие долину, еще хранившую следы длительного затопления, ждали результатов военного совета, который заседал в учительской начальной школы, слоняясь по спортивной площадке, где с утра стояла невыносимая жара и духота. Всю долину покрывала черная зловонная грязь, и, несмотря на яркое солнце, не было никаких признаков, что земля подсыхает: вокруг – ни одного местечка, где можно было бы присесть. Унтер-офицеры и солдаты, утомленные ожиданием, переполненные злостью и негодованием, стояли понурившись, и лишь одно примиряло их с происходящим: осталась позади угроза нового потопа и отступил страх быть обстрелянными из темных, густых зарослей леса – все, что держало их в постоянном напряжении, пока они поднимались вверх по реке. Им было невдомек, что операция все еще продолжается и конца ей не видно. Унтер-офицеры и солдаты, с ног до головы покрытые грязью, все еще ощущали тяжелый запах вздувшихся трупов боевых товарищей, которых они пять дней назад разыскивали и перетаскивали на себе; из памяти их не выветрилась трагическая гибель первой сводной роты, но они все равно не сомневались, что вот-вот из штаба выйдут офицеры и объявят: мы проводили крупные маневры, во второй половине дня возвращаемся в распоряжение полка. И тем не менее особой радости от предполагаемого возвращения по той же вонючей грязи они не испытывали.
Однако в двенадцать часов из штаба появились мрачные, озадаченные офицеры и огласили приказ: в течение десяти дней оставаться в долине с целью поддержания общественного спокойствия, для чего реквизировать жилье и подготовить его к размещению роты. Причем расселяться предписывалось не в горном поселке, не пострадавшем от наводнения, – реквизировать дома надлежало только в долине. Это был своего рода способ вернуть в жилое состояние дома, особенно пострадавшие от воды и грязи. Младшие офицеры и солдаты роты, заняв сохранившиеся дома – а их в общем-то оставалось немного, – фактически все жилье, которое поддавалось ремонту, привели в порядок. И что касается настороженно двойственного отношения к военным, которое проявляли жители нашей долины в годы войны на Тихом океане, то в основе его, как мне кажется, лежала наряду с неприязнью и немалая доля сарказма по поводу того, что боевые товарищи убитых офицеров и солдат во время пятидесятидневной войны ремонтировали перепачканные грязью дома после наводнения, устроенного для разгрома армии, к которой принадлежали эти офицеры и солдаты.
Грязь еще не успела засохнуть, и убрать ее особого труда не составило. Но отмыть дома дочиста оказалось делом нелегким, так же как и при подготовке помещения для штаба роты. У каждого дома стояли колодцы, однако ни одним невозможно было пользоваться – все они словно иссякли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Нынешняя кампания неизбежно затянется, должен был твердо сказать себе капитан. К тому же в этой войне нужно во что бы то ни стало ограничить боевые операции узкой полосой леса, окружающего долину, и всячески избегать того, чтобы информация о войне попадала к кому-либо еще, кроме высшего командования армии. А когда она окончится, необходимо внушить и своим подчиненным, и жителям долины, нашему бывшему противнику, что никакой войны вообще не было, что все это пропаганда подстрекателей из Китая и стран Южных морей, призванная развалить наш тыл. Но где это видано, чтобы вся ответственность за исход войны, сопряженной со столь огромными трудностями, была возложена на одного человека?
Предаваясь этим мрачным мыслям, капитан тем не менее не позволил себе усомниться в полученном приказе или отказаться от его выполнения. Больше всего его боевой дух воспламеняло честолюбивое стремление одержать победу в схватке с командующим вражеской армии, который так умело руководит действиями необученных жителей долины – стариков и молодых, мужчин и женщин. А этим командующим вражеской армии был не кто иной, как Разрушитель, который появлялся лишь в снах – сначала только стариков, а потом и всех остальных жителей долины.
Действительно, капитан не имел иных честолюбивых замыслов, кроме как достойно сразиться с тем, кто руководил боевыми действиями противника, – даже если им и был Разрушитель, появлявшийся и отдававший приказания в снах. Дело в том, что уже с самого начала капитан оставил надежду выжить в этой кампании, которая грозила перерасти в затяжную войну, то есть после того, как он в длительном сражении очистит Великую Японскую империю от врагов внутренних. Имена погибших солдат и офицеров сводной роты, разгромленной из-за непредусмотрительности командования, были скрыты, но в дальнейшем эти анонимные жертвы, формально переброшенные на фронты Китая и Юго-Восточной Азии, обретут наконец право на смерть. Чтобы избежать распространения слухов о войне, происходящей внутри страны, офицеры и солдаты командуемой им роты тоже будут сразу же отправлены в Китай, где их начнут перебрасывать с одного участка фронта на другой. Но было бы неверно ставить капитана, который вынужден взять на себя всю ответственность не только за нынешнюю операцию, но и за первую, поскольку командир сводной роты погиб, в один ряд с остальными офицерами и солдатами, обреченными на молчание. Окончание войны – вот время его смерти, и погибнуть раньше, чем она будет завершена, ему не позволено. Ведь содержание приказа, полученного от командования, известно ему одному.
Таким образом, командир роты, с одной стороны, руководил операцией, с другой – разрабатывал способ исчезнуть к концу войны из всех списков личного состава, словно он вообще не служил в армии Великой Японской империи. И действительно, когда военная операция была закончена, он таинственным образом исчез, как если бы это его подчиненные потерпели поражение. А бывшие его офицеры и солдаты – примерно в то же время, когда офицеров и солдат уничтоженной первой сводной роты на бумаге перебросили на фронты Китая и стран Южных морей, – были высланы из Японии. Им было строжайше запрещено даже вспоминать о пятидесятидневной войне или называть имя своего бывшего командира, к которому они относились с таким большим уважением. Именно по этой причине безжалостно муштровавший меня отец-настоятель, рассказывая легенды о пятидесятидневной войне, вынужден был называть этого командира Безымянным капитаном.
В ходе пятидесятидневной войны Безымянный капитан отдавал все свои силы руководству операцией, направленной против Разрушителя, бросившего ему вызов теми снами, что увидели жители долины и горного поселка. Одержав в конце концов победу, он вынудил сдаться уцелевших, которые укрылись в девственном лесу. После этого он выстроил у Дороги мертвецов старых и молодых, мужчин и женщин и устроил судилище, используя книгу посемейных записей, которую принесли ему старики нашего края. Это было судилище, безжалостно вскрывшее уловку с двойным ведением книги посемейных записей. Последовательно придерживаясь принципа: одна запись – один человек, Безымянный капитан неукоснительно выполнил тайный приказ направившей его сюда страны. Он круто обошелся с теми, кто значился в книге посемейных записей под одним именем. Независимо от того, кто это был – старый или молодой, мужчина или женщина, принцип был общий: каждого второго из жителей деревни казнили. Таков был результат этого кровавого судилища. Но будь капитан хоть чуточку гуманнее, он бы без труда додумался, что, заведя просто-напросто новую книгу посемейных записей, удалось бы достичь того же, что было достигнуто путем убийств. Существует точка зрения, что Безымянный капитан, не колеблясь, устроил жестокую расправу и совершил казнь в отместку за то, что, несмотря на все угрозы, потерпевшие поражение не захотели выдать человека, командовавшего ими в пятидесятидневной войне. Безымянного капитана, которого все больше утомляла и изматывала война, даже средь бела дня стали посещать видения: ему казалось, что он беседовал с самим командующим армии долины. Есть люди, которые усматривают в этом симптомы тяжелой душевной болезни и считают, что подтверждением ее была и устроенная им жестокая расправа, завершившая пятидесятидневную войну, и полное уничтожение горловины – самой узкой части долины, и последовавшая вскоре его смерть…
3
Книга посемейных записей, послужившая основанием для жестокой расправы, устроенной Безымянным капитаном, как я уже говорил, вместе с домашним скарбом была унесена стариками, когда все жители долины и горного поселка укрылись в девственном лесу за Дорогой мертвецов. Если старики собирались и после поражения в пятидесятидневной войне скрывать от властей уловку с двойным ведением книги посемейных записей, то не было необходимости уничтожать ее – достаточно было оставить книгу в затопленной деревенской управе, когда долина была превращена в запруду. Может быть, это и ввело в заблуждение Безымянного капитана, неукоснительно выполнявшего свой долг в пятидесятидневной войне. Собрав оставшихся в живых людей нашего края, он стал зачитывать одно за другим имена из посемейных записей и обнаружил, что благодаря уловке два человека значились в ней как один. Одному из них он разрешал пересечь Дорогу мертвецов и спуститься в долину. Судилище длилось долго, но вот наконец он захлопнул книгу, широко расставил локти и, опершись обеими руками на рукоять меча, стоявшего между ног, вперился взглядом, будто перед ним бестелесные призраки, в стариков и молодых, мужчин и женщин, молча сгрудившихся на противоположной стороне Дороги мертвецов.
– Этих людей не существует, – объявил он.
Когда началась пятидесятидневная война, старики не только унесли с собой в лес и сохранили, несмотря на трудности, которые им пришлось пережить в ходе боев, книгу посемейных записей, но, и потерпев поражение, постарались как можно скорее вручить ее армии Великой Японской империи. Почему же они с такой беспечной легкостью отдали в руки властей книгу, вскрывавшую суть двойной организации нашей деревни-государства-микрокосма? Неужели им не хватило воображения, чтобы предусмотреть последствия? Пусть офицеры и солдаты, находившиеся в подчинении у Безымянного капитана, не были поставлены об этом в известность, но старики-то знали, что цель наступающей армии Великой Японской империи – положить конец уловке с двойным ведением книги посемейных записей и подчинить центральной власти половину скрытых жителей долины. Почему же они пошли на это? Ведь должны были они предполагать, что в случае поражения придет расплата?
Неужели старики, стоявшие во главе деревни-государства-микрокосма, не могли избрать другой путь: оставить книгу посемейных записей в затопленной долине, не вступая в войну, пересечь всей общиной Дорогу мертвецов, пройти сквозь девственный лес и затеряться в каком-нибудь большом городе, сославшись на то, что книга посемейных записей давным-давно утеряна? Разве не могли они на худой конец объявить об окончательной ликвидации деревни-государства-микрокосма, просуществовавшей многие годы со дня ее основания созидателями под предводительством Разрушителя?
Однако старики нашего края избрали прямо противоположный путь. Если взглянуть на происшедшее с их позиций, то можно считать, сестренка, что они действовали по указанию Разрушителя, явившегося им во сне. Жители долины и горного поселка вели пятидесятидневную войну как раз во имя того, чтобы, объявив Великой Японской империи об уловке с двойным ведением книги посемейных записей, доказать тем самым ее армии, что деревня-государство-микрокосм существует на самом деле. Доказать, что деревня-государство-микрокосм существует как антигосударственное образование, которое, хотя и находится в границах Великой Японской империи, не может быть стерто с лица земли иначе как путем уничтожения половины жителей, не признающих над собой ее власти. Чтобы продемонстрировать это, люди, выполняя полученные во сне указания Разрушителя, вступили в единоборство с Великой Японской империей. И капитулировали не потому, что силы их иссякли, а чтобы дать возможность укрывшимся в девственном лесу выразить протест в адрес обезумевшего Безымянного капитана, действия которого были равносильны военному преступлению. Передача книги посемейных записей явилась полной достоинства демонстрацией того, что деревня-государство-микрокосм существовала. Так они рассматривали акт капитуляции.
Судилище было учинено Безымянным капитаном потому, что он попался на эту удочку, но его дальнейшие действия показали, что он был верен себе в неуклонном следовании избранным принципам. Как человек, которому доверено проведение второй экспедиции, организованной командованием полка, он понимал, что нет другого способа исполнить свой воинский долг перед верховным главнокомандующим – его величеством императором (чего и ждал от него полк), – как сразиться насмерть с командиром противника, сильным врагом, заставить его капитулировать и тем самым отомстить за поражение в начале войны, а потом, выполнив свою миссию, исчезнуть, оставшись в памяти людей Безымянным капитаном. Пятидесятидневная война была войной двух командиров, в которой отчетливо проявлялась символическая экзистенция Разрушителя, существовавшего лишь в сновидениях, и Безымянного капитана, который вел ее, преследуя одну-единственную цель – самоуничтожение. В пятидесятидневной войне, сестренка, участвовали самые обыкновенные люди: одних вел командир, являвшийся лишь в снах, других – командир, обреченный на небытие, но я думаю, что именно эти двое сыграли значительно более важную роль, чем все непосредственные участники войны, вместе взятые.
Как человек, описывающий мифы и предания деревни-государства-микрокосма, я считаю естественной такую концепцию войны, при которой и в облике Разрушителя, являвшегося лишь в снах, и в облике Безымянного капитана, обреченного на небытие, в течение пятидесяти дней военных действий явно прослеживались сходные черты. Это было, так сказать, сходство антиподов – они дополняли друг друга, как лицо и изнанка. Например, Разрушитель руководил военными операциями, являясь людям в снах. Безымянный капитан тоже только в снах узнавал о дальнейшем ходе событий. Правда, этот замкнутый бесстрашный человек никогда никому не рассказывал о том, что, как только он засыпал, ему тут же начинали сниться сны, поэтому можно лишь догадываться, что это были за сны. Более того, даже бодрствуя, средь бела дня, Безымянный капитан вел себя так, будто его наяву посещали видения, чем приводил в ужас своих подчиненных. И лишь когда пятидесятидневная война вступила в свою последнюю фазу, военный врач однажды сказал:
– Едва мы вступили в долину, командира роты, как ни трудно в это поверить, средь бела дня стали посещать видения.
В первый день оккупации офицеры и солдаты, без боя занявшие долину, еще хранившую следы длительного затопления, ждали результатов военного совета, который заседал в учительской начальной школы, слоняясь по спортивной площадке, где с утра стояла невыносимая жара и духота. Всю долину покрывала черная зловонная грязь, и, несмотря на яркое солнце, не было никаких признаков, что земля подсыхает: вокруг – ни одного местечка, где можно было бы присесть. Унтер-офицеры и солдаты, утомленные ожиданием, переполненные злостью и негодованием, стояли понурившись, и лишь одно примиряло их с происходящим: осталась позади угроза нового потопа и отступил страх быть обстрелянными из темных, густых зарослей леса – все, что держало их в постоянном напряжении, пока они поднимались вверх по реке. Им было невдомек, что операция все еще продолжается и конца ей не видно. Унтер-офицеры и солдаты, с ног до головы покрытые грязью, все еще ощущали тяжелый запах вздувшихся трупов боевых товарищей, которых они пять дней назад разыскивали и перетаскивали на себе; из памяти их не выветрилась трагическая гибель первой сводной роты, но они все равно не сомневались, что вот-вот из штаба выйдут офицеры и объявят: мы проводили крупные маневры, во второй половине дня возвращаемся в распоряжение полка. И тем не менее особой радости от предполагаемого возвращения по той же вонючей грязи они не испытывали.
Однако в двенадцать часов из штаба появились мрачные, озадаченные офицеры и огласили приказ: в течение десяти дней оставаться в долине с целью поддержания общественного спокойствия, для чего реквизировать жилье и подготовить его к размещению роты. Причем расселяться предписывалось не в горном поселке, не пострадавшем от наводнения, – реквизировать дома надлежало только в долине. Это был своего рода способ вернуть в жилое состояние дома, особенно пострадавшие от воды и грязи. Младшие офицеры и солдаты роты, заняв сохранившиеся дома – а их в общем-то оставалось немного, – фактически все жилье, которое поддавалось ремонту, привели в порядок. И что касается настороженно двойственного отношения к военным, которое проявляли жители нашей долины в годы войны на Тихом океане, то в основе его, как мне кажется, лежала наряду с неприязнью и немалая доля сарказма по поводу того, что боевые товарищи убитых офицеров и солдат во время пятидесятидневной войны ремонтировали перепачканные грязью дома после наводнения, устроенного для разгрома армии, к которой принадлежали эти офицеры и солдаты.
Грязь еще не успела засохнуть, и убрать ее особого труда не составило. Но отмыть дома дочиста оказалось делом нелегким, так же как и при подготовке помещения для штаба роты. У каждого дома стояли колодцы, однако ни одним невозможно было пользоваться – все они словно иссякли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58