Он пошел к себе в лагерь, а я домой. Подхожу к дому, смотрю – дверь в сени растворена и собака лежит на пороге. У меня ноги подкосились, я поняла, что дома Иван. Я хорошо помнила, что закрывала дверь на замок и ключ положила в условленном месте, где мы обычно прячем его. Смотрю на этот черный дверной проем и не могу шага ступить. Оперлась о забор и чую, что сердце готово разорваться… Тут выбежал Иван, растрепанный, с бешеными глазами. И слова не дал мне выговорить – ударил в висок. Я упала. Он стал бить меня ногами и скверно ругался… И вдруг на реке раздался выстрел. Иван словно остолбенел, поглядел туда со страшным испугом. Потом сказал мне: если скажешь кому, что я был ночью здесь, убью. И бросился бежать к реке.
Она опять сделала несколько глубоких затяжек и потом сказала:
– Я еле встала… Отдышалась немного. И пошла туда, в лагерь. Сердце мое билось и ныло нестерпимо вот здесь, – указала она на ключицу. – Я чуяла недоброе. Пришла в лагерь – там пусто. Вышла на косу и увидела его, убитого… Вот все, что я знаю…
– Спасибо, Настя! – Коньков положил на ее руку свою ладонь и слегка пожал пальцы. – Спасибо!
– Вы сейчас арестуете Ивана? – спросила она.
– Ни в коем случае! И прошу вас ничего об этом не говорить. Мы едем на облаву. Благодарю вас! – Коньков первым вышел из пристроя.
В горнице за столом сидели Кончуга и Зуев. Зуев был насторожен и спросил:
– Ну, что будем делать?
– Настя успокоилась… Так что давайте собираться на охоту.
– Да мы готовы! – с заметным облегчением сказал Зуев. – Вы бы поели да выпили.
– А я это сделаю в дороге. Поехали! – сказал Коньков.
18
Лодки Зуева и Кончуги еще засветло дошли до Медвежьего ключа. Тут, на песчаной косе в самом устье ключа, поджидал их рослый бородач с двумя рыжими широкогрудыми амурскими лайками. Это был егерь Путятин; поначалу Коньков не узнал его – он стоял в разосканных под самый пах яловых сапогах, в брезентовом плаще нараспашку и в башлыке с опущенным накомарником.
Он откинул с лица накомарник и степенно поздоровался со спутниками Конькова.
– Вы прямо к ужину угодили, на готовое, – гудел он, добродушно посмеиваясь. – Значит, удачливые.
– Тигр-то не убежал? – спросил Коньков.
– Охотники Дункая сказали, что здесь, в распадке. Значит, от нас не уйдет.
– Вы его что, на привязи держите? – спросил Коньков Дункая.
– Я бы привязал, да ремня лишнего нет, – отшучивался Семен. – Брючной тоненький – ненадежный. Вот у тебя надежный ремень – милицейский. Может, уступишь?
– Э, нет! – усмехнулся Коньков. – Когда идешь на тигра, ремень нужно туже затягивать. Не то штаны спадут.
– А где же ваш ужин? – спросил Кончуга. – Я озябла, понимаешь.
– Там, на берегу ключа, – махнул егерь рукой. – Там и палатки стоят.
– Аким Степанович, а охотников развели по пикетам? – спросил Коньков.
– Да… Вдоль всего Медвежьего ключа… Теперь тут мышь не проскочит. Ну, пошли ужинать!
– Почему пошли? Поедем на лодках! – сказал Зуев.
– Нет, лодки оставим здесь, – сказал Коньков.
Зуев с недоумением поглядел сперва на Конькова, потом на Дункая.
– Почему? – спросил Дункай Конькова.
– Так нужно, – ответил тот уклончиво. Потом с улыбочкой обернулся к Зуеву: – Мало ли какой казус может выйти? Мы тигра на ключе караулим, а он вдруг вздумает по реке от нас уйти, вплавь. Говорят, и среди тигров хитрованы водятся. Тут нам и пригодятся лодочки. Так что, Батани, – обернулся Коньков к Кончуге, – оставь собак здесь, при лодках. А сам иди за нами. Айда!
Надев за спину рюкзаки, взяв карабины, они пошли за егерем. Не прошли они по берегу ключа и две сотни метров, как увидели егерский бивак: стояли две палатки, горел костер на воле, кипел котел на треноге, а вокруг костра лежало с дюжину загонщиков.
– Здорово, охотнички до ухи! – сказал Коньков.
– Привет кашеедам, – отшучивались те.
– Возьмите в компанию. У нас и орудии при себе, – Коньков вынул ложку из-за голенища и потянулся к костру.
– На чужой каравай рот не разевай!
– Она у нас архиерейская, уха-то. А у тебя звание не соответствует, – наперебой острили загонщики и шумно гоготали.
– Какая архиерейская уха? Это еще что за религиозная пропаганда? – строго спросил Коньков.
– Вон главный шаман, с него и спрашивай, – кивнули на егеря.
– Пока еще только утки варятся, – сказал Путятин. – Трех на реке подстрелили. А рыба вон, в ведре, ждет очереди.
Возле костра стояло конное ведро, полное чищеных ленков и хариусов.
– Это как же? И рыбу, и уток в один котел? – спросил Коньков.
– Вот это и есть архиерейская уха. Сварятся утки, потом в бульоне будем варить рыбу, – смачно причмокивая, пояснял егерь. – Погоди, вот поспеет – язык проглотите.
– Ну что ж, пока язык на месте, давай, рисуй обстановку, – сказал Коньков егерю.
Они вдвоем с егерем пошли в палатку. Здесь на раскладном столике они расстелили карту. В палатке было уже сумеречно. Они засветили фонарями, склоняясь над картой.
– Тигр, по приметам охотников, находится сейчас в этом районе, по правую сторону ключа. По ключу, как и договаривались, расставлены пикеты. И здесь пикеты и флажки, чтобы не пошел вверх, – указал Путятин карандашом на верховье ключа. – Отсюда, с высот, пойдут загонщики. Забросил их туда по реке утром. Где сам станешь? Где ставить Зуева, Кончугу?
– Зуев останется при мне. А место я выберу. Дай мне поколдовать над картой.
– Ну что ж, колдуй! А я пойду рыбу запускать в котел. – Путятин вышел.
А Коньков, обшарив глазами все высотки и впадины на обширном зеленом пространстве, решил, что если кто-то и скрывается здесь, то держится либо неподалеку от реки, либо поблизости от ручья. Ручей перекрыт, думал он, а вот река? Кого туда поставить? Самому нельзя – Зуев может за ночь натворить дел. Кончугу? Тоже нельзя. Все-таки на подозрении. Семена? Начальник ведь, заснет еще… Н-да…
Так и не решив этого вопроса, Коньков вышел из палатки. Начинали сгущаться сумерки, и звончее, навязчивее зудели комары. Отмахиваясь от них фуражкой, Коньков поскорее подсел к спасительному костру. Загонщики, среди них Дункай, Зуев, Кончуга, Путятин – все были здесь. А Инги нет. Коньков встал и сходил заглянул в другую палатку. И там ее не было.
– Где Инга? – спросил он Кончугу.
– Она, понимаешь, на речку пошла. Накомарник в лодке оставался.
– Странная забывчивость, – сказал Коньков и быстро пошел в темнеющие лесные заросли по направлению к реке.
Инга сидела в лодке. Увидев подходившего Конькова, насмешливо спросила:
– Боитесь, что сбегу?
– Вы что здесь делаете?
– Мечтаю.
– Почему не у костра?
– Шума не люблю.
– Вы неподходящее время выбрали для шуток.
– А я не шучу. Вот сижу и думаю как раз: когда же настанет это подходящее время?
– Смотря для чего и для кого?
– Для всех… Когда, например, люди станут людьми, а не зверями? Когда порядочные будут жить и работать как совесть подсказывает, а негодяи сидеть где положено? Когда любить будут и не обманывать?.. – У нее вдруг задрожали губы, она отвернула лицо и сказала, немного помолчав: – Да вам-то что до этого? Вы ведь допрос пришли снимать. Так давайте, допрашивайте.
– Вы теперь жалеете, что поехали с нами?
– Я не умею жалеть. И меня никто не жалел. Так что спрашивайте уж напрямую.
– Хорошо. Вы были в ту ночь на реке?
– Была.
– Когда вы оказались на месте происшествия?
– Сначала вечером… поздно. Но на стоянке никого не было. Я решила, что они на пантовке. Я поехала на верхние солонцы. Но там никого не оказалось. Тогда я решила, что они охотятся в Гнилой протоке. Там много водяного лютика, изюбры и сохатые любят там пастись. Добралась туда за полночь. Но встретила там только дядю. Он мне сказал, что Калганов под вечер привел в лагерь Настю, а что Зуев в городе. Тогда и решила, что он у нее. Поехала домой… И тут увидела на стоянке его, убитого. А рядом ее следы. Эти кеды я на ней раньше видела. Синенькие. Было уже утро, хотя солнце еще не встало… Больше я ничего не знаю, – глухим голосом закончила она.
– А как вы думаете, в момент убийства Калганова Настя была вместе с ним? Рядом?
– По следам этого не скажешь. У него след размашистый. Чувствуется, он бежал к реке навстречу опасности. Навстречу своей смерти. А ее следы мелкие, частые. Чувствуется, она шла, немея от ужаса. Наверное, слышала выстрел и пришла позже.
Они долго молчали. Коньков курил, а Инга смотрела на бегущую воду реки, возле берега темную, как конопляное масло, а на стрежне играющую мертвенно-желтым переблеском в вялом свете взошедшей луны.
– А вам никто не встречался на реке?
– Нет.
– И шума мотора не слыхали?
– Солонцы слишком далеко от того места, а Гнилая протока еще дальше. Ничего я не слыхала.
– Понятно… – Коньков помедлил и потом заговорил с заминкой: – Может, вы и сами догадались, что меня и следователя не столько тигр интересует, сколько этот тип, который где-то прячется в здешних местах. Ваши люди говорят.
– Знаю.
– И… у меня есть опасения, что ночью к нему попытается проникнуть кто-либо из возможных сообщников, чтобы увести его отсюда, либо… Вы понимаете?
– Понимаю.
– Медвежий ключ надежно перекрыт. Если он пойдет сверху, его там схватят. Но если он предупрежден кем-то насчет засады… Если он опытный и рисковый, то может двинуться туда вдоль реки, по берегу, именно по этому берегу.
– Понятно. Человек прячется где-то на этом берегу.
– Но он может и по реке пойти.
– Как, по открытой реке, на моторе? – удивилась Инга.
– Зачем на моторе? Вдоль берега, отталкиваясь шестом. В тени деревьев. Луна будет как раз светить справа… Значит, тот берег будет освещен, а этот в тени. Я бы сам здесь продежурил всю ночь. Но не могу оставить Зуева одного. С ним сесть здесь – тоже не могу. Он исхитрится каким-нибудь сигналом предупредить об опасности. Он у меня на сильном подозрении. То, что он ночью был там, я теперь не сомневаюсь. Но нам нужны его сообщники. Иначе вывернется. Он скользкий, как угорь.
– То есть вы хотите, чтобы я осталась здесь, в засаде? – спросила Ингани.
– Да. Вы любили Калганова. И вы должны помочь нам уличить его убийцу.
– Я согласна, – ответила без промедлений. – Вон, на самом юру под тем ильмом натяну полог. Меня с реки не заметят, я же смогу увидеть даже плывущее бревно. Только заберите от меня собак.
– Собак заберу. А лодки останутся здесь. Если кого-либо заметишь, останови. Будет уходить – стреляй! А в лодке, по реке захочет уйти – стреляй не в лодочника, а в лодку. Мы прибежим и пойдем вдогонку. У лодки Зуева мотор сильный. От нас не уйдет.
– Я вас поняла. Буду всю ночь сидеть как сова.
19
Два выстрела с коротким промежутком раздались с реки в первом часу ночи. После сытной ухи и легкой выпивки загонщики уже спали в палатках. Возле костра сидели только Путятин, Коньков да Кончуга. Зуев с Дункаем храпели под небольшим пологом, натянутым возле самого ручья, где поменьше комарья. Сырости они не боялись – для подстилки прихватили с собой две больших медвежьих шкуры.
Эти выстрелы всполошили только собак да Зуева с Дункаем, а загонщики в палатках и не почухались.
Коньков, как спринтер после знака, поданного стартовым пистолетом, рванулся в таежную темень за собаками, далеко оставив всех позади себя. Он поспевал за собаками огибать буреломную заваль и выворотни, словно держал их на невидимой шлее, и, не успев даже запыхаться, через какую-то минуту выбежал на бугор к тому ильму, где был натянут полог. Коньков сунулся было в полог, но там никого не было.
Инга покрикивала внизу, от реки:
– Лодку вытащи насухо! Так, а теперь брось шест и не вздумай вильнуть или побежать… Уложу как зайца. Подымайся на берег!
Коньков сам хотел спуститься вниз, но за спиной услышал хруст валежин и тяжкое пыхтение. Он посветил фонариком – Зуев! «Ах, сволочь! Не спал и даже не раздевался…» – успел подумать Коньков.
– Что здесь за стрельба? – спросил Зуев, щурясь и заслоняясь руками от света.
– Сейчас узнаем.
Пока Инга вела по откосу какого-то здоровенного мужика сюда, к ильму, подоспели и Дункай, и Кончуга, и Путятин.
Задержанный шел сутулясь, низко опустив голову, за ним – Инга, держа его под прицелом; оплечь висел у нее второй карабин с раздробленной ложей. Коньков высвечивал их обоих фонариком. Задержанный наконец поднял голову, и все увидели его скуластое, блестевшее от пота лицо, мертвенно-синее от страха.
– Кузякин! – удивился Коньков. – Ты что, с неба свалился?
– Шел вдоль берега, на шесте, с выключенным мотором, – сказала Инга за Кузякина. – Я его окликнула. Он развернул лодку и стал заводить мотор. Я выстрелила в мотор. Тогда он поднял со дна лодки карабин. Я выстрелила в карабин. Вот, ложу раздробила, – Инга сняла с плеча карабин и протянула его Конькову. – Я крикнула ему, если не причалит к берегу, продырявлю голову, как пустую банку. Он понял, что с ним не шутят. Вот и причалил.
– У кого вы взяли карабин? – спросил Коньков Кузякина.
– Зуев дал, – ответил тот, глядя себе под ноги.
– Врет он! – крикнул Зуев.
– А вы помолчите! – строго сказал ему Коньков и опять Кузякину: – Как вы здесь оказались? Куда шли?
Кузякин мотнул головой, как притомленная лошадь, и опять уставился себе на ноги.
– Кашевара Слегина шли выручать? Отвечайте! – повысил голос Коньков. – Зуев вас послал?
– Да. Сегодня утром…
– Сволочь! – крикнул Зуев.
– А мясо у кого брали? Тоже у Зуева?
– Да.
– Врет же он! Врет! – надрывался Зуев.
– Да чего уж там? – глянул на него виновато Кузякин. – Не все ли равно теперь?
– Дубина! – сказал Зуев и отвернулся.
– Где брали мясо? – спросил Коньков.
– Тут недалеко есть тайник. – Кузякин кивнул на Зуева: – Он сам покажет.
– Ладно… – зло покривился Зуев. – Я покажу… Но имей в виду – ты сейчас сам себя приговорил к смерти.
– Разговорчики! – прикрикнул на Зуева Коньков. – И Слегин там прячется?
– Там, – ответил Кузякин.
– Значит, ты шел, чтобы вывезти отсюда Слегина?
– Да!
– Врешь, мерзавец! Ты шел, чтоб его зарезать. Убрать, чтоб не проболтался, – сказал Зуев со злобным азартом.
Коньков посмотрел на Зуева, потом на Кузякина и спросил:
– Так кто же из вас троих стрелял в Калганова?
– Не знаю, – ответил Кузякин.
– Х-хе! Он не знает! – усмехнулся Зуев и кивнул на Кузякина: – Да он же, он убил Калганова.
– Это еще надо доказать, – исподлобья посмотрел Кузякин на Зуева.
– Идемте. Я докажу… – Зуев пошел впереди по речному берегу.
– Идите! – сказал Коньков, подталкивая Кузякина. – Разберемся…
Тайник оказался совсем неподалеку.
В полуверсте по реке вверх от устья Медвежьего ключа и метров на сто в глубь тайги стоял могучий тополь Максимовича, эдак обхвата в три. К нему и подвел всех Зуев и сказал:
– Здесь он.
Коньков осветил фонариком лесные заросли вокруг тополя, в надежде увидеть какую-нибудь избушку на курьих ножках. Но ничего такого не увидел.
– Где же тайник? – недовольно спросил он.
Зуев подошел к тополю и стукнул три раза по шершавой коре. И вдруг дерево открылось – дверь была врезана в ствол и замаскирована искусно набитой на доски корой. Из тополя выглянула испуганная физиономия; высвеченный фонарем, парень заслонился ладонью и спросил хриплым спросонья голосом:
– Это ты, что ли, Иван?
– Выходи давай! – сказал ему Зуев и, обернувшись, пояснил Конькову: – В тополе большое дупло. Я устроил в нем избушку.
Парень был маленький, шустрый; он вылез и таращил испуганные глаза на Конькова.
– Не ждал нас? – усмехнулся Коньков. – Вы – Слегин Иван?
– Ага! – с готовностью отозвался тот.
Коньков заглянул в дверь: в избушке, устроенной в дупле исполинского дерева, стоял топчан, столик, табуретка и даже «буржуйка», труба от которой отходила вверх, в дыру, невидимую за огромным суком. На перекладине над топчаном висели копченые окорока, а под ним и под столом лежали перебинтованные панты.
– Шесть пантов! – пересчитал их Коньков и сказал Зуеву: – А у тебя здесь промысел налажен.
Зуев промолчал.
– Как ты здесь оказался? – спросил Коньков Слегина. – Тебя же тигр слопал?
– Какой тигр? – испуганно переспросил парень и глянул на Зуева. – Я это… Иван меня сюда послал…
– Когда?
– Да вроде четыре дня назад. Я уже здесь и дни-то перепутал.
– А ты вспомни, и поточнее! – строго сказал Коньков. – Скажи все, подробнее. И не врать!
– А чего мне врать? Я мясо не крал. Я покупал его. Вот у них, – указал он на Зуева и Кузякина.
– Как ты здесь оказался? Почему ушел из бригады?
Зуев хотел было что-то сказать, но Коньков прикрикнул на него.
– Молчать! – и Слегину: – Говорите.
– Дак ночью, значит… Они шли на лодке вверх. А я еще не спал, на косе сидел. Вот мы и договорились: обратно пойдут – мяса мне продадут. Возвращались они на рассвете. Я вышел на косу. Дали мне мяса и говорят: мол, теперь сматывайся. Почему? А потому, говорят, что шухер. Утром приедет сюда Калганов, он по нашим следам идет, и станет пытать тебя – у кого ты мясо покупал? А я говорю – не скажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10