– Я пойду, – первым встал из-за стола Валерий.
– Еще чашечку чая? – предложила Катина мать.
– Спасибо, – поклонился он, – говорят, пить много жидкости вредно.
Это его заявление у всех Малышевых вызвало улыбку.
– А хотите, – обращаясь ко всем, сказал Катин отец, – я сейчас быстро помою машину и покатаю вдоль Москва-реки? А под конец заедем в кафе-мороженое и…
– Я не могу, – не дал даже ему договорить Валерий. – У меня сегодня астрокружок.
– И никак нельзя пропустить?
Валерий сурово покачал головой:
– Сегодня моя очередь наблюдать. Не могу…
Когда он ушел, отец сказал дочери:
– А товарищ-то у тебя… с характером.
– Разве это плохо? – не поняла Катя.
– Что ты… – задумчиво поглядел на нее отец. – Наоборот, очень даже хорошо.
– Он немного неуклюжий, – добавила от себя мать, – но, по-моему, добьется в жизни всего, чего захочет.
… А что же в то время, когда у Малышевых пили чай, делал Колюня? Подложив руки под голову, он лежал в вельветовом пиджаке на тахте и думал о судьбе. Ему колоссально не повезло! Чтобы поход в кино состоялся, все до мелочей продумал и предусмотрел. Кроме одного – что бабуля, уходя, возьмет свои и его ключи и запрет квартиру снаружи.
Было нестерпимо досадно. Он такие возлагал надежды на этот культпоход! Малышева вполне соответствовала его представлениям о «своей девчонке». Лицо, фигура – любо посмотреть. Характер что надо: веселая, не выламывается, как многие девчонки. И, что самое привлекательное, незлопамятная. Подулась на него пару дней за реплику на первом в этом году уроке и перестала. Сколько уже раз подходила к нему с тетрадями по русскому и английскому.
– Проверь, чего я тут наляпала… – запросто присядет рядом на переменке.
– Пожалуйста, мисс Малышева! – учтиво скажет он и, как большой специалист, наденет воображаемые очки.
Проверит, исправит и молча вернет тетрадь. Несколько раз – или это ему лишь показалась? – он ловил на себе ее задумчиво-изучающий взгляд. Верно, взгляд – не расписка, к делу не приобщишь. Но он порождает надежды! Настал день, когда Колюня решил: надо действовать! Время становиться взрослым. Время приглашать в кино… Коробка он взял в компанию, чтобы чувствовать себя посвободнее. В следующий раз, думал, обойдется без него. А вышло – они обошлись без него.
Бабуля, бабуля, ты как будто нарочно закрыла квартиру!…

Вечером он долго ворочался в постели, простынь в скатку сворачивал – «внутренний голос» не давал покоя. Он подсказывал Колюне, что между Коробкиным и Малышевой что-то произошло. Но что именно?! В худшем случае этот тюфяк Коробок после кино проводил ее до дома – и бегом домой к своей скандальной мамочке, к своим электродам, катодам, анодам…
Перед тем как уснуть, Колюня утопил клавишу приемника, всегда настроенного у него на волну «Маяка»: «Уймитесь, волнения страсти! Усни, безнадежное сердце…» – отчаянно и грозно загремел шаляпинский бас в Колюниной келье. От этих слов старинного романса, затаенного плача музыки и раскатов могучего, как океан, голоса у Колюни пробежали по спине мурашки. «Минует печальное время…» – из далеких, невозвратных времен долетело до него предсказание, и он забылся сном, внезапным, как порыв ветра перед грозой…

СЛАДКИЙ ДОЖДЬ

На следующий день он дежурил в классе. На большой переменке ворвался в класс со шваброй в одной руке и ведром с водой в другой. Вид имел – глаз невозможно было оторвать! Рыжие волосы пламенели и устрашающе торчали во все стороны. На груди, вместо передника, болталась старая географическая карта Африки, на которой Замбия и Намибия еще не освободились от колониального гнета.
– А ну?! – зычно крикнул он. – Выметайтесь все, я начинаю работать!
Несколько человек сидели за партами и перед физикой методом скорого чтения учебника постигали хитроумные законы электричества.
– Кому сказал: выметайтесь! Хватит нам по чистоте быть на последнем месте!…
Чтобы все видели, как он решительно настроен, Колюня поднес швабру к лицу Светы Зарецкой.
– Считаю: раз, два, три…
Света поглядела на него, плюнула от полноты отрицательных чувств и вышла из класса.
– Вас это, голуби, тоже касается, – заявил он Коробкину и Малышевой, склонившимся над одним учебником.
– Не мешай, а? – взмолилась Катя. – Если Валерка не объяснит мне сейчас этот параграф, я погорела.
– Мне какое дело? – Колюня нарочно громыхал ведром, чавкал шваброй. – Г-гу-лять надо меньше, г-голуби…
– Пойдем отсюда… – Коробкин захлопнул учебник и встал. – Все равно не отстанет, я его знаю.
Класс опустел, и с Колюни тотчас схлынула деловая горячка. Заводить уже некого было. Рублев наедине с самим собой был разительно не похож на Рублева на публике. И, загляни кто-нибудь в эту минуту ему в лицо – худенькое, веснушчатое, несчастное, от недосыпа чуть синеватое, – никто бы не подумал, что Колюня способен кого-то обидеть. Его бы не обидеть!
Вот и звонок на урок. В класс на полных правах один за другим вбегали, перелетая через ведро, акселерированные восьмиклассники. А Колюня продолжал нехотя возюкать шваброй по полу.
И – хлясь! – тряпкой провел по чьим-то белым туфлям.
– Вот спасибо-то! – изумленно-горестно ахнула классная, посмотрев, во что превратил он ее ноги. – Но скажи: за что?
– Я нечаянно! – вскричал Колюня, да так горячо поклялся, что она ему сразу поверила.
Он бросил швабру, достал белый, бабулиной утюжки платок и, как заправский чистильщик сапог, оттер туфли, вернул им первозданную белизну. Классная просияла. К ней вернулось хорошее настроение, которое ее редко покидало.
– Знаешь, какой я сегодня слышала разговор? – доверительно, но так, чтобы и другие слышали, сообщила она Колюне. – Наталья Георгиевна предлагает послать тебя на олимпиаду по литературе. Она прямо горой за твою кандидатуру.
У Колюни от этой новости глаза сделались квадратными. Поехать на олимпиаду – хорошо. Но если привезешь последнее место?
– Людмила Сергеевна! – вступила в разговор Оля Самохвалова. – Подействуйте на Рублева. Он от всех поручений отказывается. А у него скоро комитет, и я боюсь, он там засыплется… И тогда на олимпиаду не пошлют…
Колюне вдруг нестерпимо захотелось на олимпиаду.
– А ты хоть помнишь, что мне поручала? – сразу перешел он в контрнаступление.
– Конечно, помню: два раза в неделю навещать слепую женщину и читать ей газеты…
– Как читать, она слепая, а как играть во дворе в карты и домино, так нет?! – продолжал наступать Колюня. – Я пять раз был у нее. Она просит читать ей только про шпионов. И больше, дудки, не пойду!…
– Запишем тебе отказ от поручения, – предупредила Оля.
– Я бы к этой тетке тоже не ходила, – подала голос Малышева в защиту Рублева, чем удивила его и обрадовала.
– А ведь не с тобой разговаривают, – обиделась на нее Оля.
– Не спорьте. Без поручения Рублева нельзя оставлять, – рассудила классная. – Что у нас там по плану, Оля?
– Турпоход и подготовка к фестивалю искусств.
– За что ты хочешь отвечать? – взяла классная Колюню за плечи и внимательно-внимательно посмотрела ему в глаза. – За турпоход или за подготовку?
Колюня откровенно спросил:
– А ни за что нельзя?…
– Нельзя, – так же откровенно сказала она ему. – За что-то, понимаешь, надо отвечать.
– Т-тогда за подготовку.
– Это потому что до фестиваля еще далеко?
– Точно! – поразился он тому, как она правильно прочитала его мысли. – А откуда вы узнали?
– От верблюда.
Она и на уроке не оставила его своим вниманием: вызвала отвечать. И Колюня точно ждал этого, вышел из-за парты и рысью устремился к доске. Весьма средний ученик по физике, он на этот раз блеснул. Привлек дополнительный материал, рассказал о гипотезе одного ученого…
– Садись, – сказала ему классная, и даже задним партам было видно, какую твердую, во всю клетку крупную пятерку она выводит в журнале. – Что ты умница и мог бы учиться у меня только на «отлично», я это всегда знала.
Колюня пошел на место, как триумфатор. Перед ним катилась-раскатывалась красная ковровая дорожка. Тысячи рук тянулись к нему с цветами и тетрадями для автографов, а он шел и ни на кого не глядел, разве что Эмме Гречкосей показал язык. Но вот он подошел к своей парте. И разом исчезли улыбающиеся восхищенные лица, цветы, дорожка. На парте лежал синий неиспользованный билет в кино, столбик мелочи и записка из двух слов: «Полный расчет»…
Твердый от чересчур прилежной позы затылок Валерия Коробкина говорил сам за себя…
В турпоход Колюня решил не ходить. Дело это добровольное, каждый проводит воскресенье, как он хочет, и неучастие в походе Самохвалова не сможет записать ему как отказ от поручения. Севка Барсуков со своей девчонкой зовут его поехать с ними на лоно природы и сообразить шашлычок. «Мясо – за тобой», – предупредил Севка. Это, конечно, можно. Но Колюня знал наперед, как будут развиваться события: сами куда-нибудь уйдут, а его оставят стеречь вещи…
В турпоход вместе со своим классом Колюня не хотел идти из-за Коробкина. Совсем обнаглел паря! От Малышевой не отстает ни на шаг. Носит ее портфель, помогает надевать пальто, угощает конфетами, мороженым… И больше никого близко не подпускает. Типичный собственник. Не понимает, бедняга, что живет в конце двадцатого века и своим поведением только смешит умных людей.
Колюня, Колюня…
Утром в воскресенье он открыл глаза – намечался славный денек. Солнце било в окно так, что стекла чуть слышно звенели, воробьи, расселившиеся в «китайской стене», расчирикались во всю мочь. Отвечая им, запела и хорошо выспавшаяся душа Колюни. Он подкинул ногами одеяло, быстро оделся, затолкал в рюкзак все, что надо, взял фотоаппарат, сорвал со стены гитару и побежал к месту сбора.
Они прошли по намеченному маршруту без особых приключений, если не считать, что тяжелая Эмма Гречкосей провалилась в болото. На ее вытаскивание и переодевание ушло несколько минут. Классная, заядлая туристка, стояла, ждала и недовольно поглядывала на часы. Колюня достал для Эммы шерстяные носки. Гречкосей уперлась, не хотела от него принимать никакой помощи.
– Не наденешь?! – пригрозил ей Колюня. – Тогда весь день травить буду…
Они пришли на берег лесного озера. У всех так и пооткрывались рты при виде его красоты. Круглая чаша воды, чистой, темной, до весны погруженной в сон. Ни души, ни ветерка, ни всплеска. На краях чаши тесно толпились мощные дубы и березы с пооблетевшей листвой, сквозь них нелюдимо проглядывали черные, готического стиля ели…
– М-меняю квартиру в Москве вон на тот шалаш!… – первым нарушил тишину Рублев. И начал щелкать затвором фотоаппарата.
Но любоваться красотами природы стоя уже ни у кого не было сил. Свалили рюкзаки на землю и все тут же безгласными трупами попадали на них. Правда, скоро кто-то простонал:
– А есть-то как хочется!
– Ага! – живо согласились с ним остальные.
– Мальчики собирают дрова, разводят костер, чистят картошку, – распорядилась классная. – А я и девочки немного поспим.
За что она и нравилась классу – не по летам была наивна.
Мальчики ничего не слышали. Встали одна за другой девочки. Мальчики, чтоб ничего не видеть, закрыли глаза. Совесть заговорила только в одном… в Рублеве! Колюня самому себе не поверил: встал, разделся до пояса и, делая разминку, замахал костлявыми руками да так быстро, что чуть не взлетел над озером.
Он вытаскивал из лесу коряги и весом, и размером намного превосходившие его.
– Подожди! – испугалась за его жизнь Оля Самохвалова, когда он ухватился за комель здоровенной, поваленной ветром березы. – Давай вместе понесем!
– Отойди, Олька, а то зашибу! – как добрый молодец, закричал он и поволок березу один.
На мальчиков трудовые подвиги Колюни действовали раздражающе.
– Внимание, внимание! – лежа изображали репортеров известные лентяи и завистники Мишулин и Боровский. – Говорит и доказывает телестудия восьмого «А»! Небывалый производственный подъем охватил дохлятину Рублева! Товарищи решили не отставать от него…
Товарищи, не вставая, с гримасами крайнего напряжения сил передавали по цепочке тоненький прутик лозы – их общий вклад в костер. Кто-то неосторожно передал его в руки классной. Та встала и с выразительным свистом рассекла им воздух. Мальчики повскакивали.
Вскоре дров было достаточно. Но Колюня не мог остановиться.
– Чего встал на дороге?! – двинул он корягой в спину Коробкина, который, смеясь и размахивая руками, о чем-то рассказывал Малышевой. Удар в спину Валерию не понравился.
– Врачу давно показывался? – рванулся он к Колюне, но был остановлен Малышевой.
В завершение своих подвигов Колюня с распростертыми руками упал вниз лицом на густой ковер усыхающих пахучих трав. Он даже вцепился в них, чтобы не умереть от усталости и не улететь в царство небесное. Мимо него и даже через него ходили, кто-то проверял его пульс. Он ни на что не обращал внимания, глупо улыбался в траву и слушал ее нашептывания…
Перед раздачей пищи классная восславила Рублева и потребовала, чтобы ему было выдано по две порции как первого, так и второго блюда, а в зеленом чае – вообще не ограничивать. Исполняя ее волю, Самохвалова несколько даже перестаралась. И опять Колюня всех удивил. Сам еще не наелся, а уже пошел по кругу с миской каши и кормил всех алчных и ненасытных. И, верный себе, кое-кого оставил с напрасно разинутым ртом.
Когда все материальные потребности были удовлетворены и настала очередь духовных, классная объявила:
– Поем по кругу! Я и Света Зарецкая – жюри. Кто ничего нам не споет, пойдет мыть посуду.
Валерий Коробкин, оказалось, ни одной песни, кроме «Жил-был у бабушки серенький козлик», не знал. Да и то не все куплеты помнил. Света, нарушая все правила, помогла ему допеть до конца. «Братья Карамазовы», естественно, спели дуэтом. Эмма Гречкосей без борьбы пошла мыть посуду.
– Рублев, твоя очередь…
– А за репертуар не будете ругать? – потупив глаза, спросил Колюня.
– Смотря какой… – ерзнула на рюкзаке классная.
– Песня про любовь. Но не бойтесь: она на английском.
– Испугал, – показала она на него пальцем. – У меня про это уже Олежка поет.
Колюня хлебнул холодного зеленого чая, сделал связки влажными и певучими, провел пальцами сначала по своему сердцу, потом – по струнам гитары…
Конечно, он сам понимал, куда ему до Руссоса. Но если петь не в полный голос, гитаре давать звучать самую малость, получается ничего. В походах он пел и прежде, но всегда пародийно, лицом и голосом изображал роковые страсти и за свое исполнение получал только ругань и насмешки. А тут распелся…
– Кто бы мог подумать?! – первой оценила его исполнение классная, когда Колюня умолк. – Да ты же у нас соловей, Рублев!
Колюня в ответ сорвал с головы фуражечку и положил ее у своих ног. Каждый бросал в нее, какую мог, мзду: еловую шишечку, конфетку, копейку… Катина рука, он заметил, бросила похожую на крест латунную штуковину, которая неведомыми путями попала сюда, на берег озера.
Пришлось Колюне петь на бис. На этот раз он спел ту же самую песню в собственном переводе:

Срок настал
Петь «прощай» любви…
Расстаться нам с тобою суждено…
Ты не плачь,
Сердце мне не рви –
Тебя хранит оно…
Прощай, любовь моя!
Тобою полон я,
И это будет так, пока ты будешь ждать
меня…
Прощай, моя любовь!
Твой взгляд печальней слов,
Но верь, моя любовь,
Мы будем вместе вновь…


* * *
Нам с тобой
Светят две звезды –
Они горят во мгле ночи, как две свечи…
Две звезды –
Это я и ты!
Любовь– наш свет в ночи…

Все время, пока пел, Колюня чувствовал, что Малышева смотрит на него. Она и в самом деле смотрела – сквозь кисть огненно-красной рябины. И еще ему чудилось, что взгляд ее горек и нежен, как эта лесная ягода в октябре…
В то самое время, когда Колюня своим голосом услаждал слух и сердца одноклассников, в мире резко потемнело. Никто, кроме Эммы Гречкосей, усердно драившей песком миски и ложки, не заметил, как темная тучка, похожая на грандиозную, вполнеба, амебу, тихо подползла к солнцу, сначала как бы принюхалась к нему, а затем обволокла и проглотила. В ее влажной утробе тотчас загромыхало, розовый свет молний еле пробивался сквозь густеющую черноту.
– Мама родная, что сейчас будет! – ужаснувшись, вскочила классная. – Все взяли плащи?… Нет?… Почему? Растяпы! Я же вам говорила: возьмите, обещали дождь…
Но восьмиклассники будто только и ждали дождя, чтобы в открытую заявить о своих симпатиях. «Братья Карамазовы» растянули над собой плащ-палатку и пригласили под нее Наташу Спринсян и Эмму Гречкосей. Пошла одна Наташа. Валерий Коробкин распростер свою куртку, как крыло, над Малышевой.
Колюня не взял с собой плаща. Но у него был стреляющий зонт марки «Три слона». Нажмешь на кнопку – и над тобой вспухает черный купол, словно рассчитанный на то, чтобы под ним укрылись двое. По нему даже капли дождя били с почтением – до того он был красивым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11