Как ни мгновенно было это, Черных успел заметить, что мотобот идет без огней и без флага…
– Судно слева по борту, дистанция восемь кабельтов! – крикнул он в переговорник.
Корабль валился на другой борт. Пират, скрежеща по стальной обшивке палубы когтями, ездил по мостику от одной стороны до другой.
На мостик выскочил Дроздов.
– Пеленг! – закричал он на ухо Черныха.
– Примерно 18 – 20!
– Боевая тревога! Боевая тревога! Корабль к бою и задержанию!! – заорал Дроздов в переговорник.
Через минуту на мостике показался Затирка.
– Пирата возьми! – закричал Черных.
Затирка отодрал Пирата от куска паруем ны, на которой медведь почти висел, вцепившись четырьмя лагами, и потащил его вниз. По трапу грохотали сапоги. Нудно завыла сирена. Корабль качало, и кренометр в штурманском посту, сам удивляясь такому, показывал солидную цифру. Затирка донес Пирата до кубрика, кинул его на пол и убежал.
В кубрике никого не было. Две книги и стакан с присохшими чаинками катались по полу. Пират, уцепившись за коврик, ездил вместе с ними. В кубрике было тепло и горел свет. За железными стенами ревело море. Пират перебрался под койку Черныха. Там можно было упереться лапами в стену и в две железные наглухо прикрепленные к полу ножки. Пусть стакан и две книги катаются по полу. На это даже интересно смотреть… _ Корабль стал резко менять ход, поворачивать вправо, влево, и н ад кубриком то шипя перекатывались волны, то грохали чьи-то сапоги… Все это не нравилось Пирату. Он очень устал сегодня. Он положил голову на лапу и заснул. Но приходилось часто просыпаться – и оттого, что во сне он расслаблялся и тогда его начинало катать под кроватью, и оттого, что опять выла сирена, и это было крайне неприятно. Пират просыпался злой, готовый отомстить всем своим обидчикам, но никаких обидчиков не было, только стакан с прилипшими чаинками закатился уже в паз между чьим-то рундуком и стеной и там жалобно позвякивал.
«Ду-ду-ду!» – вдруг застучала над головой автоматическая пушка. Запрыгал стакан. Пират испугался. «Ду-ду-ду» – опять над, кубриком. «Таф-таф!» – что-то. ударило по обшивке, заглушая грохот. Жалобно взвыли турбины корабля, переключенные на предельный ход. Какая-то волна ударила в стенку так, что весь корабль заскрипел, как ломающаяся сосна. Снова над кубриком, шипя, как тысяча змей, прокатилась волна. Пират обхватил лапами железную ножку кровати, от которой пахло старой масляной краской и немножко хозяином. Заскулил. Все это было страшно и непонятно…
Утром, когда Черных повел на палубу Пирата – мыть (страшный тот был после пережитой ночи: грязный, шерсть свалялась, глаза затекли), ему встретился Затирка, который вел по палубе высокого человека со связанными сзади руками. От него пахло рыбой. Человек остановился и сказал:
– О! Медведь на русском корабле! Это так традиционно!
– Иди, иди! – сказал Затирка.
Почти вся команда работала на палубе – убиралась после ночного шторма.
– Ну как дела, Пират?! – крикнул Плехоткин.
Пират поднял голову. По океану еще ходили солидные валы, но из разорванных белесых туч выглядывал веселый кусочек солнца. С близкого берега доносился едва уловимый запах мокрых скал и рыбы. Пират потянул ноздрями воздух и вдруг неожиданно для самого себя рявкнул – рряв!
– Значит, хороши дела? – еще раз переспросил Плехоткин. – И у нас неплохо. А за ночную вахту тебе причитается!
Он вытащил из кармана кусок сахару и кинул Пирату. Пират поймал сахар и захрустел. Солнце совсем вылезло из-за облаков и приятно грело нос. Хорошо!
…А больше всего Пират любил, когда матросы играли в домино. Вот интересно было на них смотреть! Они собирались в кубрике, усаживались за стол и со всего маху били по нему черными костяшками. А потом все разом кричали, словно совершенно неожиданно ко всем им пришла большая радость, а двое со скучными лицами лезли под стол. Сначала Пирату было очень неудобно, когда большой и сильный Черных лез под стол. Пират тут же семенил за ним следом: может, кто обижает хозяина и надо заступиться? Под столом множество ботинок и сапог стучали об пол. Пират вылезал вслед за хозяином и смотрел на матросов, которые громко смеялись. А Черных, вместо того, чтобы сказать «молодец, Пират!» и дать сахару, вместо этого недовольно говорил:
– Ну ладно, ладно… веранда танцев.
Но потом Пират понял, что никого здесь не обижают, а это просто игра. Особенно ему нравилось, когда кто-нибудь громко кричал: «Рыба!» – и сильно ударял костяшкой. И Пират тогда со всего маху бил лапой по столу. Что здесь поднималось! Матросы со смеху падали с табуреток, а Пират, поощряемый всеобщим вниманием, тут же перекатывался через голову. Что и говорить, веселая это была игра!
Любил еще Пират смотреть, как борются матросы. Он даже порявкивал от удовольствия, глядя, как здоровенные парни пытались повалить друг друга. Они казались Пирату двумя медведями. Так и подмывало встать на задние лапы и побороться!
Боролся иногда и Черных. Правда, мало было на него охотников, разве что дизелист Сомов. И каждый раз, когда борьба вступала в решающую фазу, Пират не выдерживал и лез на Сомова. Но от этого вмешательства ничего хорошего не получалось. Сомов кричал на Пирата, что тот ему чуть не порвал робу, кричал и на Черныха, что тот его поборол только с помощью медведя, а Черных зло говорил Пирату: «Не лезь!» Пират обижался и уползал под кровать. Он мог привыкнуть ко всему, но когда валили на пол хозяина – сидеть на месте было выше его сил…
А один раз в домино пришел играть боцман. Пират хотел было, как всегда, залезть под койку, как боцман вдруг поглядел на него необычно добрым взглядом.
– А подрос Пират-то на пограничных харчах, – сказал он. – Свыкся?
– Свыкся, товарищ боцман, – сказал Черных.
И они сели играть. Пират никуда не полез. Он стоял на задних лапах перед ними, держась за стол, и смотрел, как стучат костяшками. Боцман играл солидно, не спеша, обдумывая каждый ход. Смотреть собралось много матросов. Игра шла без обычных подсказок и выкриков. Перед каждым ходом боцмана в кубрике наступала тишина. Пират внимательно следил за игрой, будучи немало удивлен необычно тихой обстановкой. Вдруг Плехоткин, игравший против боцмана, закричал дурным голосом:
– Эээх, была не была – ррыба!
И ахнул по столу здоровенным кулачищем с костяшкой.
Пират, стоявший рядом с боцманом, понял, что настала пора действовать, поднял лапу и ударил… по плечу боцмана! Раздался треск отрываемого погона, весь кубрик взорвался от смеха. Боцман, красный от неожиданного удара, вскочил.
– Ты что… ты что?! – закричал он.
Пират прыгнул на пол и мигом забрался под кровать.
– Распустил свою скотину!! – заорал на Черныха боцман. – Завтра же списать на берег! Чтобы духу его здесь не было!
Боцман вышел из кубрика и так хлопнул дверью, что костяшки домино на столе жалобно подпрыгнули.
В кубрике наступила тишина. Кто-то чиркнул спичкой. Кто-то тяжело вздохнул. За стеной хлюпнула волна.
– Нехорошо вышло, – сказал Плехоткин. – Пирата, конечно, никуда не отдадим, но… нехорошо…
– Может, пойти объясниться с боцманом? Ведь Пират же не нарочно…
– Сейчас лучше не ходить… в гневе он. Завтра делегацию выделим и пойдем с утра, – сказал дизелист Сомов.
И матросы стали расходиться из-за стола – кто полез с книжкой на койку, кто сел писать письмо, а Плехоткин вынул гитару. Одну хорошую песню знал радиометрист Плехоткин.
Кожаные куртки, брошенные в угол,
Тряпкой занавешенное низкое окно.
Ходит за ангарами северная вьюга,
В маленькой гостинице пусто и темно.
Пелось в этой песне про северных летчиков, но ребятам всегда казалось, что эта песня сочинена про них – про моряков пограничных войск, которые в любую погоду, днем и ночью, летом и зимой сторожат границу нашей страны.
Командир со штурманом мотив припомнят старый,
Голову рукою подопрет второй пилот.
Подтянувши струны старенькой гитары,
Следом бортмеханик им тихо подпоет.
Эту песню грустную позабыть пора нам,
Наглухо моторы и сердца зачехлены.
Снова тянет с берега снегом и туманом,
Снова ночь нелетная даже для луны…
А ночь над океаном наступала действительно нелетная: начинал накрапывать мелкий дождик, короткие холодные волны стучались о камуфляжные скулы пограничного корабля, вахтенный матрос натянул на голову капюшон. По зеленому экрану локатора бегал тонкий луч, ударяясь о прибрежные скалы, о стаи бакланов, взлетающих над водой, о близкие и далекие корабли. Песни песнями, а служба службой.
– Пойдем-ка, я свожу тебя на палубу – перед сном подышать, – сказал Черных Пирату. – Вылезай-ка. Все равно из рядового тебя разжалуют.
Черных вылез на палубу, Пират – за ним. Они стояли в полной темноте и смотрели в одну сторону – на берег. Корабль по приказу командира отряда шел в порт – сдать нарушителя, которого они захватили тревожной штормовой ночью, и его мотобот. Огни порта были уже совсем близко.
Оттуда, от этих огней, легкий ветер сквозь дождь доносил запах земли.
– Да-а-а… – вздохнул Черных. – А ведь мне в этом году, друг, демобилизовываться. Так-то.
Пират тоже вздохнул.
В эту минуту кто-то выпрыгнул из люка. Пират повернул голову. От неясной тени человека пахло не машинным маслом и не мокрой робой, как от всех остальных матросов. От него пахло рыбой! Пират потянул ноздрями этот хорошо знакомый запах, как вдруг человек кинулся к хозяину и одним ударом сшиб его с ног. Хозяин был большой и сильный, но он стоял боком и не мог, конечно, видеть нападающего. Они покатились по мокрой палубе.
– А-а!… – захрипел хозяин. И тогда Пират кинулся к большой потной спине, от которой шел сильный запах рыбы. Он обнял этот рыбий запах, и в эту минуту куда-то пропали все правила приличного поведения, которому его так долго учил хозяин. Горячая волна охоты охватила Пирата, и он с наслаждением запустил зубы в твердое теплое плечо.
Человек закричал. Он выпустил из своих объятий Черныха, изогнулся и ударил медведя. Удар был холодный-холодный, а потом – горячий-горячий… Пират нашел в себе силы еще раз хлестануть человека, пахнущего рыбой, лапой по голове и откатился в сторону. Он катался по мокрой палубе и уже не видел, как Черных поднялся на ноги, как из люка выскочили моряки и унесли вниз человека, пахнущего рыбой, как прибежал фельдшер и тут же, на мокрой палубе, сделал укол Пирату, а моряки держали его за лапы, чтобы он не катался. Ножевая рана в груди у медведя была глубокая… Человек, от которого пахло рыбой, был опытным бандитом: он вонзил нож и повернул его внутри раны…
Умер Пират в кубрике, в том самом кубрике, где он любил смотреть, как играют в домино, где Плехоткин пел свою грустную песню про северных летчиков, а боцман делал строгие внушения за беспорядок. Вокруг Пирата хлопотали фельдшер и Затирка. Черных с перевязанной головой стоял около стола и молча смотрел на медведя. Возле стола стоял и Дроздов. В кубрике было тихо, и только Куликов, работавший в штурманском посту, все время спрашивал в переговорник:
– Ну, как там дела?
– Плохо, – отвечал боцман.
Он мрачно вешал трубку переговорника на место и вытирал платком с красного лица пот.
Он не мог никак простить себе оплошности с нарушителем: как так случилось, что при обыске преступник сумел спрятать небольшой нож? Ведь этим ножом он разрезал веревку, связывавшую его, открыл замок в чулане и, если бы не Черных, случайно стоявший на палубе, прыгнул бы с борта, а берег был совсем близко. Этим ножом он и убил Пирата…
Хоронили медведя утром. Боцман, Черных и Куликов высадились из шлюпки, вырыли в мокром песке могилу, завернули Пирата в кусок старой парусины. В могилу еще положил боцман один старый погон с нашивкой старшины третьей статьи. Никто у него не спросил, почему это он сделал, – ни Черных, ни Куликов. Потом могилу засыпали. Боцман и Куликов достали свои пистолеты. Черных дослал патрон в патронник автомата.
«Ду-ду, ду-ду!» – Из стволов вылетели короткие огоньки, эхо прыгнуло к туманным скалам.
В шлюпке боцман сказал:
– В корабельную книгу надо было бы его записать, что ли… Сказал он это ни к кому не обращаясь, поэтому ему никто не
ответил. Черных, налегавший с боцманом на весла, отвернулся в сторону, а Куликов достал сигарету и все пытался прикурить на ветру. Только что-то спички не зажигались – отсырели, видно.
С севера шли тяжелые коричневые тучи, поворачивало на непогоду. В тот же день выпал первый снег…
Много раз после этого пограничный корабль с бортовым номером 93 проходил мимо безымянного камня. В шторм или при солнце, в метель или в туман. Погода на границе всякая бывает.
Каждый раз Вася Плехоткин внимательно смотрит на зеленый экран, на белые всплески, каждый раз вахтенный матрос Черных спрашивает в переговорник:
– Ну, как там?
– Ноль эмоций, – отвечает Плехоткин. – Ничего и никого. Они разом вздыхают, вспоминая Пирата, – один у себя в прокуренном штурманском посту, другой – на верхнем мостике, где ветер да дождь. Но уже через секунду Плехоткин привычно крутит ручки настройки, а Черных то и дело включает прожектор, вглядываясь в черноту ночи, потому что граница не знает ни праздников, ни будней, а знает только лишь одно – службу. Спокойно, ребята. Ноль эмоций.
1965
1 2
– Судно слева по борту, дистанция восемь кабельтов! – крикнул он в переговорник.
Корабль валился на другой борт. Пират, скрежеща по стальной обшивке палубы когтями, ездил по мостику от одной стороны до другой.
На мостик выскочил Дроздов.
– Пеленг! – закричал он на ухо Черныха.
– Примерно 18 – 20!
– Боевая тревога! Боевая тревога! Корабль к бою и задержанию!! – заорал Дроздов в переговорник.
Через минуту на мостике показался Затирка.
– Пирата возьми! – закричал Черных.
Затирка отодрал Пирата от куска паруем ны, на которой медведь почти висел, вцепившись четырьмя лагами, и потащил его вниз. По трапу грохотали сапоги. Нудно завыла сирена. Корабль качало, и кренометр в штурманском посту, сам удивляясь такому, показывал солидную цифру. Затирка донес Пирата до кубрика, кинул его на пол и убежал.
В кубрике никого не было. Две книги и стакан с присохшими чаинками катались по полу. Пират, уцепившись за коврик, ездил вместе с ними. В кубрике было тепло и горел свет. За железными стенами ревело море. Пират перебрался под койку Черныха. Там можно было упереться лапами в стену и в две железные наглухо прикрепленные к полу ножки. Пусть стакан и две книги катаются по полу. На это даже интересно смотреть… _ Корабль стал резко менять ход, поворачивать вправо, влево, и н ад кубриком то шипя перекатывались волны, то грохали чьи-то сапоги… Все это не нравилось Пирату. Он очень устал сегодня. Он положил голову на лапу и заснул. Но приходилось часто просыпаться – и оттого, что во сне он расслаблялся и тогда его начинало катать под кроватью, и оттого, что опять выла сирена, и это было крайне неприятно. Пират просыпался злой, готовый отомстить всем своим обидчикам, но никаких обидчиков не было, только стакан с прилипшими чаинками закатился уже в паз между чьим-то рундуком и стеной и там жалобно позвякивал.
«Ду-ду-ду!» – вдруг застучала над головой автоматическая пушка. Запрыгал стакан. Пират испугался. «Ду-ду-ду» – опять над, кубриком. «Таф-таф!» – что-то. ударило по обшивке, заглушая грохот. Жалобно взвыли турбины корабля, переключенные на предельный ход. Какая-то волна ударила в стенку так, что весь корабль заскрипел, как ломающаяся сосна. Снова над кубриком, шипя, как тысяча змей, прокатилась волна. Пират обхватил лапами железную ножку кровати, от которой пахло старой масляной краской и немножко хозяином. Заскулил. Все это было страшно и непонятно…
Утром, когда Черных повел на палубу Пирата – мыть (страшный тот был после пережитой ночи: грязный, шерсть свалялась, глаза затекли), ему встретился Затирка, который вел по палубе высокого человека со связанными сзади руками. От него пахло рыбой. Человек остановился и сказал:
– О! Медведь на русском корабле! Это так традиционно!
– Иди, иди! – сказал Затирка.
Почти вся команда работала на палубе – убиралась после ночного шторма.
– Ну как дела, Пират?! – крикнул Плехоткин.
Пират поднял голову. По океану еще ходили солидные валы, но из разорванных белесых туч выглядывал веселый кусочек солнца. С близкого берега доносился едва уловимый запах мокрых скал и рыбы. Пират потянул ноздрями воздух и вдруг неожиданно для самого себя рявкнул – рряв!
– Значит, хороши дела? – еще раз переспросил Плехоткин. – И у нас неплохо. А за ночную вахту тебе причитается!
Он вытащил из кармана кусок сахару и кинул Пирату. Пират поймал сахар и захрустел. Солнце совсем вылезло из-за облаков и приятно грело нос. Хорошо!
…А больше всего Пират любил, когда матросы играли в домино. Вот интересно было на них смотреть! Они собирались в кубрике, усаживались за стол и со всего маху били по нему черными костяшками. А потом все разом кричали, словно совершенно неожиданно ко всем им пришла большая радость, а двое со скучными лицами лезли под стол. Сначала Пирату было очень неудобно, когда большой и сильный Черных лез под стол. Пират тут же семенил за ним следом: может, кто обижает хозяина и надо заступиться? Под столом множество ботинок и сапог стучали об пол. Пират вылезал вслед за хозяином и смотрел на матросов, которые громко смеялись. А Черных, вместо того, чтобы сказать «молодец, Пират!» и дать сахару, вместо этого недовольно говорил:
– Ну ладно, ладно… веранда танцев.
Но потом Пират понял, что никого здесь не обижают, а это просто игра. Особенно ему нравилось, когда кто-нибудь громко кричал: «Рыба!» – и сильно ударял костяшкой. И Пират тогда со всего маху бил лапой по столу. Что здесь поднималось! Матросы со смеху падали с табуреток, а Пират, поощряемый всеобщим вниманием, тут же перекатывался через голову. Что и говорить, веселая это была игра!
Любил еще Пират смотреть, как борются матросы. Он даже порявкивал от удовольствия, глядя, как здоровенные парни пытались повалить друг друга. Они казались Пирату двумя медведями. Так и подмывало встать на задние лапы и побороться!
Боролся иногда и Черных. Правда, мало было на него охотников, разве что дизелист Сомов. И каждый раз, когда борьба вступала в решающую фазу, Пират не выдерживал и лез на Сомова. Но от этого вмешательства ничего хорошего не получалось. Сомов кричал на Пирата, что тот ему чуть не порвал робу, кричал и на Черныха, что тот его поборол только с помощью медведя, а Черных зло говорил Пирату: «Не лезь!» Пират обижался и уползал под кровать. Он мог привыкнуть ко всему, но когда валили на пол хозяина – сидеть на месте было выше его сил…
А один раз в домино пришел играть боцман. Пират хотел было, как всегда, залезть под койку, как боцман вдруг поглядел на него необычно добрым взглядом.
– А подрос Пират-то на пограничных харчах, – сказал он. – Свыкся?
– Свыкся, товарищ боцман, – сказал Черных.
И они сели играть. Пират никуда не полез. Он стоял на задних лапах перед ними, держась за стол, и смотрел, как стучат костяшками. Боцман играл солидно, не спеша, обдумывая каждый ход. Смотреть собралось много матросов. Игра шла без обычных подсказок и выкриков. Перед каждым ходом боцмана в кубрике наступала тишина. Пират внимательно следил за игрой, будучи немало удивлен необычно тихой обстановкой. Вдруг Плехоткин, игравший против боцмана, закричал дурным голосом:
– Эээх, была не была – ррыба!
И ахнул по столу здоровенным кулачищем с костяшкой.
Пират, стоявший рядом с боцманом, понял, что настала пора действовать, поднял лапу и ударил… по плечу боцмана! Раздался треск отрываемого погона, весь кубрик взорвался от смеха. Боцман, красный от неожиданного удара, вскочил.
– Ты что… ты что?! – закричал он.
Пират прыгнул на пол и мигом забрался под кровать.
– Распустил свою скотину!! – заорал на Черныха боцман. – Завтра же списать на берег! Чтобы духу его здесь не было!
Боцман вышел из кубрика и так хлопнул дверью, что костяшки домино на столе жалобно подпрыгнули.
В кубрике наступила тишина. Кто-то чиркнул спичкой. Кто-то тяжело вздохнул. За стеной хлюпнула волна.
– Нехорошо вышло, – сказал Плехоткин. – Пирата, конечно, никуда не отдадим, но… нехорошо…
– Может, пойти объясниться с боцманом? Ведь Пират же не нарочно…
– Сейчас лучше не ходить… в гневе он. Завтра делегацию выделим и пойдем с утра, – сказал дизелист Сомов.
И матросы стали расходиться из-за стола – кто полез с книжкой на койку, кто сел писать письмо, а Плехоткин вынул гитару. Одну хорошую песню знал радиометрист Плехоткин.
Кожаные куртки, брошенные в угол,
Тряпкой занавешенное низкое окно.
Ходит за ангарами северная вьюга,
В маленькой гостинице пусто и темно.
Пелось в этой песне про северных летчиков, но ребятам всегда казалось, что эта песня сочинена про них – про моряков пограничных войск, которые в любую погоду, днем и ночью, летом и зимой сторожат границу нашей страны.
Командир со штурманом мотив припомнят старый,
Голову рукою подопрет второй пилот.
Подтянувши струны старенькой гитары,
Следом бортмеханик им тихо подпоет.
Эту песню грустную позабыть пора нам,
Наглухо моторы и сердца зачехлены.
Снова тянет с берега снегом и туманом,
Снова ночь нелетная даже для луны…
А ночь над океаном наступала действительно нелетная: начинал накрапывать мелкий дождик, короткие холодные волны стучались о камуфляжные скулы пограничного корабля, вахтенный матрос натянул на голову капюшон. По зеленому экрану локатора бегал тонкий луч, ударяясь о прибрежные скалы, о стаи бакланов, взлетающих над водой, о близкие и далекие корабли. Песни песнями, а служба службой.
– Пойдем-ка, я свожу тебя на палубу – перед сном подышать, – сказал Черных Пирату. – Вылезай-ка. Все равно из рядового тебя разжалуют.
Черных вылез на палубу, Пират – за ним. Они стояли в полной темноте и смотрели в одну сторону – на берег. Корабль по приказу командира отряда шел в порт – сдать нарушителя, которого они захватили тревожной штормовой ночью, и его мотобот. Огни порта были уже совсем близко.
Оттуда, от этих огней, легкий ветер сквозь дождь доносил запах земли.
– Да-а-а… – вздохнул Черных. – А ведь мне в этом году, друг, демобилизовываться. Так-то.
Пират тоже вздохнул.
В эту минуту кто-то выпрыгнул из люка. Пират повернул голову. От неясной тени человека пахло не машинным маслом и не мокрой робой, как от всех остальных матросов. От него пахло рыбой! Пират потянул ноздрями этот хорошо знакомый запах, как вдруг человек кинулся к хозяину и одним ударом сшиб его с ног. Хозяин был большой и сильный, но он стоял боком и не мог, конечно, видеть нападающего. Они покатились по мокрой палубе.
– А-а!… – захрипел хозяин. И тогда Пират кинулся к большой потной спине, от которой шел сильный запах рыбы. Он обнял этот рыбий запах, и в эту минуту куда-то пропали все правила приличного поведения, которому его так долго учил хозяин. Горячая волна охоты охватила Пирата, и он с наслаждением запустил зубы в твердое теплое плечо.
Человек закричал. Он выпустил из своих объятий Черныха, изогнулся и ударил медведя. Удар был холодный-холодный, а потом – горячий-горячий… Пират нашел в себе силы еще раз хлестануть человека, пахнущего рыбой, лапой по голове и откатился в сторону. Он катался по мокрой палубе и уже не видел, как Черных поднялся на ноги, как из люка выскочили моряки и унесли вниз человека, пахнущего рыбой, как прибежал фельдшер и тут же, на мокрой палубе, сделал укол Пирату, а моряки держали его за лапы, чтобы он не катался. Ножевая рана в груди у медведя была глубокая… Человек, от которого пахло рыбой, был опытным бандитом: он вонзил нож и повернул его внутри раны…
Умер Пират в кубрике, в том самом кубрике, где он любил смотреть, как играют в домино, где Плехоткин пел свою грустную песню про северных летчиков, а боцман делал строгие внушения за беспорядок. Вокруг Пирата хлопотали фельдшер и Затирка. Черных с перевязанной головой стоял около стола и молча смотрел на медведя. Возле стола стоял и Дроздов. В кубрике было тихо, и только Куликов, работавший в штурманском посту, все время спрашивал в переговорник:
– Ну, как там дела?
– Плохо, – отвечал боцман.
Он мрачно вешал трубку переговорника на место и вытирал платком с красного лица пот.
Он не мог никак простить себе оплошности с нарушителем: как так случилось, что при обыске преступник сумел спрятать небольшой нож? Ведь этим ножом он разрезал веревку, связывавшую его, открыл замок в чулане и, если бы не Черных, случайно стоявший на палубе, прыгнул бы с борта, а берег был совсем близко. Этим ножом он и убил Пирата…
Хоронили медведя утром. Боцман, Черных и Куликов высадились из шлюпки, вырыли в мокром песке могилу, завернули Пирата в кусок старой парусины. В могилу еще положил боцман один старый погон с нашивкой старшины третьей статьи. Никто у него не спросил, почему это он сделал, – ни Черных, ни Куликов. Потом могилу засыпали. Боцман и Куликов достали свои пистолеты. Черных дослал патрон в патронник автомата.
«Ду-ду, ду-ду!» – Из стволов вылетели короткие огоньки, эхо прыгнуло к туманным скалам.
В шлюпке боцман сказал:
– В корабельную книгу надо было бы его записать, что ли… Сказал он это ни к кому не обращаясь, поэтому ему никто не
ответил. Черных, налегавший с боцманом на весла, отвернулся в сторону, а Куликов достал сигарету и все пытался прикурить на ветру. Только что-то спички не зажигались – отсырели, видно.
С севера шли тяжелые коричневые тучи, поворачивало на непогоду. В тот же день выпал первый снег…
Много раз после этого пограничный корабль с бортовым номером 93 проходил мимо безымянного камня. В шторм или при солнце, в метель или в туман. Погода на границе всякая бывает.
Каждый раз Вася Плехоткин внимательно смотрит на зеленый экран, на белые всплески, каждый раз вахтенный матрос Черных спрашивает в переговорник:
– Ну, как там?
– Ноль эмоций, – отвечает Плехоткин. – Ничего и никого. Они разом вздыхают, вспоминая Пирата, – один у себя в прокуренном штурманском посту, другой – на верхнем мостике, где ветер да дождь. Но уже через секунду Плехоткин привычно крутит ручки настройки, а Черных то и дело включает прожектор, вглядываясь в черноту ночи, потому что граница не знает ни праздников, ни будней, а знает только лишь одно – службу. Спокойно, ребята. Ноль эмоций.
1965
1 2