А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Диктатура же, существование которой полностью противоречит интересам подданных, не может выжить без любви и священного трепета – только влюбленный может не замечать бьющих в глаза пороков своей избранницы. Диктатор, на которого рисуют карикатуры, обречен.
Понимание того, что режим стоит не только на страхе перед террором и уж никак не на уважении граждан к законности и правопорядку, а на иррациональных аффектах, во многом определяет внутреннюю политику диктаторских режимов. Любое государство стремится, в известных пределах, контролировать поведение граждан – в конце концов, следящая за скоростью на дорогах полиция – одно из проявлений такого контроля. Но диктатура стремится контролировать чувства, наказывая людей за неправильные эмоции и поощряя за правильные. Правильные чувства подданных – любовь, восхищение, благодарность – дают диктаторам ощущение безопасности. Их уже не страшит революция – лишь дворцовый переворот. Они могут не так бояться террористов – преданные им подданные закроют их своими телами. И потому правильные эмоции являются делом государственной важности.
Номенклатура обязательных чувств выходит далеко за рамки безграничной любви к государству и ненависти к врагам. Кроме обязательных политических предпочтений, диктатуры, особенно тоталитарные диктатуры, предписывают человеку, какая музыка должна ему нравиться, какие литературные произведения должны вызывать восхищение, а какие – справедливый гнев. Центральный Комитет КПСС, например, одновременно выполнявший функции Парламента, Правительства и Верховного Суда, не только рассматривал весь комплекс проблем государственного управления, но и издавал специальные постановления, направленные на наведение порядка в отечественном искусстве, а руководители партии лично давали указания скульпторам и музыкантам. Трудно представить себе занятого подобным делом Президента США. Однако с нацистскими лидерами Германии руководители Советского Союза могли бы, как представляется, обменяться ценным опытом. Все диктатуры имеют общие черты.
В наиболее жестких диктатурах контроль за чувствами является чуть ли не основным делом органов безопасности. В нашей стране, например, масса людей было репрессирована за описки или оговорки, типа «в связи с кончиной товарища Сталина» вместо «в связи с днем рождения товарища Сталина», или за разбитый портрет вождя. Вряд ли деятели НКВД читали фрейдовскую «Психопатологию обыденной жизни», но интерпретировали действия сограждан именно в этом направлении. Разбил, значит желает смерти или, как минимум, не любит. А раз не любит, значит, враг. Мог ли этот «враг», проживавший в глухой деревне за тысячи километров от Москвы, причинить реальный вред товарищу Сталину, значения не имело. Аналогичные факты есть и в истории других диктатур. Гитлеровские юристы, например, объявили любовь к фюреру юридической категорией. Следовательно, те, кто фюрера не любили или по поводу кого можно было бы предположить, что они его не любят, нарушали закон – со всеми вытекающими отсюда последствиями, разумеется.
Зафиксированы даже случаи репрессий за «неправильные» сновидения. Женщине приснилось, что она была в постели с маршалом Ворошиловым, одним из высших чинов сталинского государства. Она рассказала об этом удивительном сне соседке, та – «кому следует». Вечером женщину арестовали.
Крайне негативное отношение к любви и к сексу, характерное для всех почти диктаторских режимов, тоже связано с попыткой тотального контроля за чувствами. Любовь между мужчиной и женщиной или родительская любовь, предполагающие, что интересы любимого человека в какой-то момент могут быть поставлены выше всего остального – чувство, враждебное диктаторскому государству. Именно оно должно было быть единственным объектом страстной любви, все остальные отношения допускаются лишь в той степени, в какой они не мешают этому главному чувству. Не случайно, одним из главных героев официального советского эпоса стал Павлик Морозов – ребенок, который донес на собственного отца.
Что же касается секса, то диктаторская власть никак не может легитимизировать его. Идеальный человек, прославляемый официальным искусством диктатуры, сексуальных устремлений не имеет, как, впрочем, не имеет и пола, как такового. Теоретики советской педагогики, например, вполне серьезно говорили об «учащихся шестого класса» или о «детях пионерского возраста», умудряясь ни в одном из учебников не упомянуть, что речь идет о мальчиках и девочках, закономерности физиологического и социального созревания которых весьма различны. Викторианская мораль в двадцатом столетии была не просто данью лицемерию и ограниченности вождей. Тоталитарная власть не может смириться с неподконтрольностью – сексуальные партнеры сами выбирают друг друга, радость, которую они друг другу доставляют, тоже зависит только от них самих. А значит, секс следует либо уничтожить, что не удается в жизни, но зато блестяще получается на страницах высочайше одобряемых романов, либо подчинить государству, как об этом писали авторы антиутопий. Например, жена главного героя романа Орвелла «1984» называла секс «нашим долгом перед партией» – он необходим для воспроизводства населения, но удовольствия настоящему члену партии не доставляет. Герои замятинского «Мы» получали секс как награду от государства, которое указывало им их сегодняшнего партнера.
Диктаторское государство, основанное на лжи и насилии, стабильно и могущественно потому, что люди его искренне поддерживают. Этот вывод крайне неприятен для тех, кто в разных странах, переживших диктатуру, хотел бы снять со своего народа ответственность за все происходившее, представив годы диктатуры как непрерывный акт насилия. Но если люди – лишь невинные жертвы, если у них не было сил сопротивляться, это значит, что они не смогут предотвратить и будущие катастрофы и, вообще, не способны отвечать за собственную судьбу. Вряд ли эта позиция конструктивна. Более целесообразным представляется не отрицать факта эмоциональной поддержки диктаторской власти, а попытаться понять причины и механизм этой поддержки.

2. Миф о верноподданных

Конечно, диктаторская власть не может рассчитывать только на любовь подданных. Надо, чтобы люди не только любили, но и боялись. Поэтому репрессивный аппарат диктатуры никогда не простаивает, выявляя не столько тех, кто против режима – они все уже давно обезврежены – но тех, кто мог бы быть против. Одновременно осуществляется широкомасштабный подкуп тех, кто верно служил власти. Это не так трудно сделать даже в абсолютно нищей стране, лишь бы государство имело монополию на распределение всего и вся. Людям ведь не так важно жить хорошо, как жить лучше других.
К примеру, в советском обществе сложная система всевозможных привилегий была заложена еще при Ленине и с тех пор только расширялась, разделяя людей на категории. Каждый, причастный к власти, даже уборщица, работавшая в здании райкома партии, или шофер из обкомовского гаража, что-то имел – особую поликлинику, более дешевые продукты, возможность без очереди приобрести билеты на поезд. В стране, где слово «купить» было анахронизмом и оказалось вытесненным более адекватным реальности – «достать», все это было исключительно важным. А на более высоком уровне начинались привилегии не столько материальные, сколько психологические, являющиеся символом принадлежности к высшей власти. Например, дача, точно такая же, как и у чиновника рангом ниже, но расположенная в более «закрытом» поселке. Или кабинет, такой же, как раньше, но на другом этаже или с персональным туалетом.
Однако сколь широко ни были бы распространены системы привилегий, большинство тех, кто поддерживает режим, не может быть ими охвачено. Они не получают от диктатора ничего, кроме нищеты и страданий. Их любовь к диктаторскому государству выглядит патологией и дает некоторым исследователям основания говорить об особом человеческом типе, который и является психологической базой диктатуры и в иных, демократических условиях, жить не способен.
Идея специфического социально-психологического типа, который соответствует политическому режиму диктатуры, нашла воплощение в концепциях как противников диктатуры, так и ее апологетов. Примерами первых могут быть модели авторитарной личности Теодора Адорно или «homo soveticus» Александра Зиновьева (литературно-художественная форма его работ никак не отрицает их эвристичности для анализа социальных и психологических процессов). Положительное отношение к диктатуре содержится в идеологемах «человека власти» (Machtmensch) Э. Шпранглера, «солдаткости» (Soldatendum) А. Боймлера, «рабочего» Э. Юнгера, «нордического человека» А. Розенберга.
Применительно к диктатуре в нашем отечественном варианте, идея «homo soveticus» оказалась достаточно популярной. Тезис об особом советском человеке, кардинально отличающемся от всех, населявших землю ранее, выдвигалась и критиками системы, и ее сторонниками. На официальном уровне комплекс присущих советскому человеку нравственных и социально-психологических характеристик был закреплен в т.н. «Моральном кодексе строителя коммунизма», принятом КПСС еще во времена Хрущева. Интересно, что диссиденты, говоря о советском человеке как о порождении тоталитарной системы, описывали примерно ту же феноменологию, что и авторы «Морального кодекса», давая ей, естественно, диаметрально противоположные оценки. То, что, по замыслу авторов официальной версии советского человека, должно было восхищать и служить примером для подражания, у противников режима вызывало гнев или презрение. Но, в целом, обе стороны сходились на том, что «homo soveticus» действительно существует.
Нет оснований соглашаться ни с авторами "Морального кодекса, ни со значительным числом их оппонентов. «Homo soveticus» как доминирующий в обществе тип не существует и никогда не существовал. Это миф, фантом, мечта идеологов КПСС и ночной кошмар советских интеллигентов. Действительно, создание нового человека в самых первых документах коммунистической партии было объявлено приоритетной целью партийной политики. Ни экономика, ни расширение территории не интересовали основателей новой системы так, как человеческая душа. В первые годы советской власти они возлагали определенные надежды на психоанализ и различные варианты соединения психологии с марксизмом, потом, разочаровавшись в науке и в ученых, обратились к методам более понятным – тотальный контроль за каждым подданным, репрессии, школа, максимально приближенная по духу к армии, сама армия как школа жизни – институт не столько военный, сколько идеологический, озабоченный выработкой «правильных» взглядов на жизнь и интериоризацией системы ценностей крайнего авторитаризма. (Кстати, до сих пор воспитательная функция армии является одним из главных аргументов тех, кто выступает против сокращения сроков службы, введения института альтернативной службы и перехода к профессиональной армии.)
Тщеславное желание подправить Творца и создать нового человека немало говорит о менталитете диктаторов. Но желание это имеет и практический смысл. Всякая власть опирается не только на тех, кто заинтересован в ее существовании по прагматическим соображениям, но и на определенный тип личности, на людей, которым именно такая система власти нравится, отвечает их психологическим характеристикам. Причем, не так важно, много ли в обществе таких людей. Важно, чтобы именно они имели максимальный доступ к руководящим и влиятельным позициям в армии, системе образования, средствах массовой информации.
Диктатуре необходим особый человек. Но нет нужды создавать его специально. Он всегда существовал и существует в любой стране, хотя никогда и нигде не был в большинстве. Это человек, которому нравится тоталитарная власть, который благоговеет перед ней и готов служить этому порядку, даже и не имея от него выгод лично для себя Описанные Адорно авторитарные личности поддерживают любую сильную власть, вне зависимости от того, какие лозунги она пишет на своих знаменах. Диктатура находит таких людей, опирается на них, открывает им «зеленую улицу». Со временем именно такие люди начинают определять лицо общества. В результате складывается впечатление, что это, активное в силу исторических обстоятельств, меньшинство репрезентирует все население страны.
Если считать любовь к тоталитарной власти патологией, болезнью, то надо сказать, что часть людей лишь притворяются больными. Они участвуют в устраиваемых властью спектаклях – в демонстрациях единства и энтузиазма, либо считая, что так будет выгоднее для них самих и для их семей, либо автоматически – аналогично тому, как нерелигиозные люди могут ходить в церковь просто потому, что так поступают окружающие Кто-то при этом, ненавидя власть, руководствуется принципом «Плетью обуха не перешибешь», кто-то считает сложившийся порядок вещей единственно возможным и обращает на него внимания не больше, чем на привычный пейзаж за окном. Когда происходит крушение режима, эти люди без всяких внутренних проблем отказываются от прежних ритуалов, перестав изображать веру в то, во что они, в сущности, никогда и не верили.
Такой сравнительно благополучный вариант не болезни, а лишь ее имитации получает распространение на поздних стадиях существования диктаторского режима, когда слабеющая власть может лишь иногда огрызаться, но уже не способна ни на тотальный контроль, ни на массовые репрессии. Соответственно, такая феноменология легкого отказа от навязанной, но не интериоризованной роли верноподданного характерна для сравнительно молодых людей, не имеющих опыта существования при жесткой диктатуре У старших же поколений, которые этот опыт пережили, маска прирастает к лицу. Тоталитарное государство не оставляет своим подданным места для игры и притворства.

3. Любовь вместо страха

Объективно, жизнь в условиях тоталитарной диктатуры ужасна. Мало того, что люди влачат нищенское существование – они не принадлежат себе. Государство контролирует их передвижения, может отобрать паспорта и удостоверения личности, запрещает выезд за рубеж и регламентирует передвижения по стране.
Государство лишает подданных личного пространства. Например, в нашей стране неприкосновенность жилища была лишь одной из множества лицемерных деклараций, а кроме того, значительный процент населения не имел и сейчас не имеет своего жилья, проживая в общежитиях. Главное здесь – даже не недостойные условия сами по себе, а то, что человек находится под постоянным контролем – он почти никогда не бывает наедине с самим собой, гости к нему могут приходить только с разрешения администрации общежития, которая имеет право на законных основаниях в любой момент войти в его комнату.
Конечно, самое важное, что гражданин тоталитарного государства не распоряжается даже собственной жизнью. В разных странах, оказавшихся во власти тоталитарных диктатур, миллионы людей были арестованы и убиты по вздорным обвинениям или просто без всяких обвинений. Человек может быть убит и по каким-то понятным либо ему самому, либо репрессивному аппарату основаниям – инакомыслие, нежелательная этническая или религиозная принадлежность, неправильное социальное происхождение – и просто случайно, потому, что органы безопасности хотели продемонстрировать рвение и усердие в работе. Смелым и умным людям, понимающим, что аресты часто идут по случайным основаниям, это, иногда, давало шанс. В период сталинских репрессий бывали случаи, когда человек, которого приходили арестовывать, выпрыгивал в окно или, услышав ночной стук в дверь, убегал с заднего хода. Если той же ночью он уезжал из города, переезжал в соседнюю область, то органы могли больше никогда о нем не вспомнить – ведь лично против него у них ничего не было, им нужно было просто набрать определенное число арестованных, и его с легкостью заменяли другим, столь же невиновным, но не таким активным человеком. Но, к сожалению, такие истории со счастливым концом были крайне редкими.
Тоталитаризм – это сюрреалистический мир, где тебе не принадлежит ничего. У тебя нет ни дома, ни земли, ни свободы. Тебе не принадлежит и будущее. Каким бы скромным и незаметным человеком ты ни был, этой ночью к тебе могут прийти, и жизнь твоя на этом закончится. Могут отобрать твою жизнь, а могут – жизнь жены или дочери, могут сослать, могут переселить, могут сделать с тобой, что угодно. И защиты нет.
Есть три варианта реагирования на эту кафкианскую жизнь. Можно восстать против нее. История диктаторских режимов хранит свидетельства героического поведения тех наших сограждан, которые надеялись сокрушить систему или для которых чувство собственного достоинства и стремление к свободе были дороже жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54