Полицмейстерша из маленькой леечки поливала цветы. У нее были любимые и нелюбимые. Она любила чахлые и больше лила в них воды.
- Пейте, милые, пейте, - говорила тихонько Варвара Андреевна, пухлой ручкой помахивая лейкой. Она была в зеленом капоте и в кружевном чепчике вчера мыла голову.
В резном буфете слегка позвякивала посуда от шагов Варвары Андреевны. Зимнее солнце красными квадратами стояло на палевых занавесках. Варвара Андреевна залюбовалась на свою пухлую руку, - горел рубин на отставленном мизинчике, - замерла лейка в руке, и вода тонкой струйкой неслышно текла на ковер.
Горничная простучала каблуками, вошла.
- Ваше превосходительство, там одна вас спрашивает. - Полицмейстерша приказывала называть себя "превосходительством", хотя муж был только ротмистр. - Как прикажете, ваше превосходительство?
- Дама? - вскинула Варвара Андреевна и глянула на стенные часы.
- Уж не знаю, как сказать? - Горничная замялась. - Вроде дама, только очень просит. Говорит - приезжая. Передать, говорит, надо... Не знаю. Я говорила.
- Иди, я позвоню, - и Варвара Андреевна поставила лейку на стол.
Варвара Андреевна на цыпочках, придерживая капот, - все стем же мизинчиком на отлете, - подкралась к двери, без шума приоткрыла и в щелку портьеры стала глядеть.
"Совершенно, совершенно незнакомая, - думала Варвара Андреевна, разглядывая Груню. - Простоватая будто".
Варваре Андреевне было приятно, что вот она глядит на эту девицу, вот тут в трех шагах, а та думает, что она одна в прихожей и ждет. Вот как широко дышит. Даже покраснела. Глядит ведь прямо сюда, в двери. И Варвара Андреевна довольно улыбалась.
- Вижу, вижу! - вдруг вскрикнула Груня, и лицо расцвело улыбкой во всю мягкую ширь. - Здравствуйте, - и Груня двинулась к портьере. Варвара Андреевна отдернулась назад, но Груня уж раздвинула головой портьеру и протягивала руку. - Здравствуйте! - говорила весело Груня.
Варвара Андреевна хотела нахмуриться, но ей показалось лучше обратить все в шутку, и она пожала Грунину руку.
- Я вас, кажется, помню... - совсем покраснела Варвара Андреевна, и ей самой уже было смешно, что ее поймали.
- Не помните, нет, не помните: я Груня Сорокина, смотрителя Сорокина дочка, - говорила Груня громко. Она стояла в шубе и шляпе на ковре гостиной. Попугай раскричался в клетке, и Груня плохо слышала, что отвечала Варвара Андреевна. - Да, да, верно, я сейчас. Да, да, что же так, прямо в шубе! - И Груня в прихожей быстро стала стаскивать шубу.
- Настя, помоги, - говорила Варвара Андреевна сквозь крик попугая и показывала рукой на Груню. Настя подхватила шубу.
Груня подняла с пола сверток и пошла за полицмейстершей.
- Это надо в столовой, - в самое ухо крикнула Груня.
- Да, ничего здесь не слышно, - и полицмейстерша быстро прошла в столовую, ведя за руку Груню.
"Смешная какая - розовая, - думала полицмейстерша, - буду потом рассказывать", - она с шумом захлопнула двери к попугаю.
- Почему вы, милая, ко мне? - спросила полицмейстерша и не могла сделать строгого лица.
Груня оглядела белую скатерть с леечкой.
- Поднос, поднос дайте, побольше который. Я вам тут чего привезла-то.
- Как это - поднос? - спросила Варвара Андреевна.
- Ну, поднос, простой поднос, а то накапает. Варвара Андреевна засмеялась, легко подбежала к буфету, схватила большой блестящий поднос и поставила на стол.
- Угадайте, что там? - Груня поставила на стол тяжелый пакет и прикрыла пятерней. Она весело глядела на Варвару Андреевну в самые глаза. Страшно вкусное! Теперь банку надо и ложку. - Груня стала разворачивать бумагу - это были газеты, замазанные в дороге. Груня срывала. - Куда? куда? - и сама бежала к печке и совала бумагу.
Варвара Андреевна побежала в кухню, бегом вернулась с банкой.
- Сполоснули? - спросила Груня. И стала ложкой перекладывать варенье. Она стряхивала ложку за ложкой и взглядывала на Варвару Андреевну.
- Замечательное! - приговаривала Груня. Варвара Андреевна мизинчиком с рубином зацепила из-под ложки варенье и облизала пальчик.
- Что? - спросила Груня.
- Ужасно смешно, - сказала Варвара Андреевна и рассмеялась. Расхохоталась и Груня.
- А это Вите останется, - сказала серьезно Груня, когда наполнилась банка.
- Какому Вите? - смеясь, спросила полицмейстерша.
- Вавичу. Жених мой. Он квартальный теперь. Очень любит, - сказала Груня задумчиво, - морошку, я говорю, любит.
- А он красивый? - спросила полицмейстерша.
- Ну да, красивый, такой шикарный теперь, - говорила Груня, как с собой, и уворачивала аккуратно свою глиняную банку.
- Какой Вавич? Не слыхала, - полицмейстерша села и снизу глядела, улыбаясь, Груне в лицо. - В каком участке? Брюнет? И вас очень любит? Садитесь. Как вас зовут, я забыла, - болтала Варвара Андреевна. - Потом завяжете! Кто вам сказал про морошку? Какая вы смешная! То есть милая, я хотела сказать. - И полицмейстерша поймала и пожала Грунины пальцы. - Вы его очень любите? - говорила, щурясь, Варвара Андреевна. - Он высокий? Покажите его, пусть придет, непременно, непременно. Я закурю, только никому не смейте говорить.
Полицмейстерша достала маленький черепаховый портсигар и задымила тонкой папироской.
- Ну рассказывайте, как он вас любит, - и полицмейстерша завертелась, придвинула свой стул ближе. - Наверно, очень любит вас целовать? - Она пристально рассматривала Грунины щеки, открытый вырез на груди. - Что вы так смотрите? Будто уж и не целовал ни разу, а? Ну говорите же! Полицмейстерша ткнула Груню пальцем в пухлый локоть.
Горничная вошла в черном платье, с белой наколкой в волосах.
- Ваше превосходительство, к телефону просят. Адриан Александрыч.
Полицмейстерша вскочила, зарычал отодвинутый стул.
- Бегу, прощайте, милая, - сказала, запыхавшись сразу, Варвара Андреевна. Она сунула Груне руку. Груня мягко привстала, сунулась к лицу, и полицмейстерша наспех поцеловалась. В дверях она остановилась, полуобернулась и, махая ручкой, сказала с брезгливой гримасой: - Только пояс этот перемените - невозможно!
Кризис
- Я, Я! САМА дам! - чуть не крикнула Наденька, когда мать хотела очистить яблоко Башкину. Мать глянула - у Наденьки тряслась челюсть, тряслась мелкой дрожью, и поджатые губы прямой щелкой вычертили рот. Наденька торопливыми, злыми пальчиками вертела, чистила яблоко.
- Доктор сказал - сейчас кризис, - шепнула Анна Григорьевна.
Наденька закивала головой и нахмурила брови. Башкин вертел головой на подушке, он шевелил губами, и Наденька сунула осторожно в толстые обветренные губы острый ломтик яблока.
Башкин вобрал губами яблоко, открыл глаза, и Наденька увидала, что он узнал, что он ясно видит, - и какие светлые добрые глаза - показалось Наденьке. Совсем детские, беспомощные. Башкин улыбнулся.
- Еще можно? - аккуратно произнес он. - Пожалуйста. - И Наденька поспешно сунула новый ломтик. Башкин повернулся на бок, положил сложенные руки под щеку, подогнул коленки - они остро торчали под пикейным одеялом. Он закрыл глаза, закрыл с блаженным видом, с наивно поднятыми бровями. Наденька бесшумно поднялась и, осторожно прихватив пальчиками, поправила одеяло.
Анна Григорьевна двинулась у окна, задела ширмы. Наденька замахала рукой и обернулась, сморщила сердитое лицо в синюю полутьму, где маячила тень Анны Григорьевны. Анна Григорьевна вышла на цыпочках в дверь.
Наденька осталась одна у постели Башкина. Она сидела в низком мамином кресле, уперлась локтями в колени, обхватив ладонями горячие щеки.
"Я один, я сам!" - сорвался, убежал. И она вспомнила, какая радость была в ногах Филиппа, когда он убегал через улицу к ларьку. Она чувствовала на себе меховую шапочку и руку Филиппа, как он ее гладил. Мужскую руку, тяжелую. И Наденька остервенело затрясла головой. И была, была досада в голосе, когда говорил: "да вы не беспокойтесь, мы устроим". То есть: без вас устроим. "Ладно", - шепнула Надя и со всей силы сжала подбородок руками. И стояли в глазах Танины ручки, когда она взяла за виски Филиппа.
"Не нужна и не надо!" - зло, раздельно выговорила в уме Надя. Уперлась глазами в коврик. Мирными узорами был выложен коврик, было тихо, и кропотливо тикали часики на ночном столике. Наденька часто дышала. Она не замечала, что плачет, плачет без звука, одними слезами, редкими, терпкими. Сквозь слезы коврик рябил рисунками, и от этого еще пронзитель-ней, жальче становилось себя, как будто морозную железную плиту прижимала к себе Надя и все жала, жала, сильней, больней, холодней. Она не заметила, как тихо вошла Анна Григорьевна. Мать по плечам увидала горе. Опустила тихонько руку на Надину голову, и Надя дернулась, тряхнулась, мотнула головой. Анна Григорьевна увидала слезы, отвернулась, пошла и села в темноту на кушетку.
- Поистине несчастный человек, - сказала через минуту Анна Григорьевна, вполголоса, раздумчиво. - Я говорю, - сказала живее, - он поистине несчастен... А это пройдет, не волнуйся, Брун сказал, что можно надеяться.
- Не пора давать сердечные? - сухим голосом сказала Надя и привстала, чтоб глянуть на часики.
Она посмотрела сверху на Башкина, какой покорно, по-детски, лежал с поднятыми бровями.
- Да иди, мама, спать, - нетерпеливо, учительно сказала Наденька, ложись у меня. Какой смысл двоим не спать?
Наденька трясла термометр и повторяла после каждого размаха: "Ну и не надо... не надо!" Она осторожно отвернула на груди Башкина рубашку и, приподняв за локоть худую, легкую руку Башкина, стала на колени и сунула под мышку термометр. И только, закрывая рубашку, она заметила на груди Башкина лиловый кровоподтек.
- Боже мой! - громко зашептала Наденька. - Ты видела, видела? - И она испуганно повернула лицо к матери.
- Да, да, он весь, весь избит; ничего нельзя узнать, и не тревожь его, - сказала Анна Григорьевна таинственно и сейчас же вышла из комнаты.
А Наденька осталась стоять на коленях на коврике перед кроватью. Башкин дышал ей в самую руку, дышал ровно, спокойно, и Наденька не вставала с колен и радовалась, что никого нет в комнате. Она с усиленным вниманием смотрела, чтоб не выпал градусник. Она выждала десять минут в этой позе и стала доставать термометр. Она тронула руку Башкина.
Башкин проснулся. Он глядел на Наденькино лицо - совсем над ним, он глядел умиленными, преданными глазами. Он закрыл на минуту веки и снова глянул на Наденьку, и Наденьке показались слезы в его глазах. Он тихонько накрыл своей рукой Наденькину руку, как будто в полузабытьи, и закрыл глаза. Наденька свободной рукой вытащила градусник. Градусник показывал 36 и 8. Наденька положила градусник на столик: потянулась, не меняя позы, чтоб не дернуть руки, которую накрыл Башкин.
Ключ трикнул в парадных дверях, и щелкнул французский замок. Наденька осторожно вытащила руку и тихо поднялась с колен. Башкин легко застонал. Может быть, не застонал, может быть, дохнул так крепко. Наденька села в кресло. Она слышала, как Санька раздевался в передней, как стукнул по столу козырек. Слышала, как Санька осторожно шел к двери, чувствовала, что смотрит сзади, и оглянулась, сердито глядела.
- Чего ты зверем таким? - спросил Санька. Он глядел немного растерянно.
- Хорош! - шептала Наденька. - Просили тебя в аптеку... Санька поднял брови и скосил голову.
- У человека кризис, без памяти. Можно, кажется, немного о других-то подумать?
- Да понимаешь... - и Санька шагнул в комнату. - Ну и дела! - Санька сделал оживленное лицо и вскинул рукой к уху завядшая роза слабо болтала головкой на мертвом стебельке.
Наденька презрительно отвернулась.
- Понимаешь, - наклонился Санька к Наде, - у завода, у Механического, стрельба. С полдюжины выстрелов слышал. Хотел, понимаешь, пойти, да, понимаешь, никак. Снег во, по самую грудь. - И Санька два раза сильно чиркнул пальцем себе по сюртуку: - Во!
- Тише, пожалуйста, - строго сказала Надя и нетерпеливо вертнула головой в сторону Саньки.
- Ну и черт с тобой, - сказал Санька. Зло сказал, насупился и громко пошел к двери.
- А когда это было? - вдруг спросила Надя, - брат был уж в дверях, быстрым голосом спросила.
- А черт его знает, - зло буркнул Санька и прошел через сени к себе.
Свадьба завтра
БЫЛО тихо в квартире. Мягко веял свет сквозь белые шторы. Башкин прислушался, и сквозь легкий шум в ушах слыхал только хлопотливое тиканье часов на мраморном столике. Приятно пустела легкая голова, и сам он чувствовал, что был легкий, будто нитяный.
Башкин осторожно обвел глазами комнату. На кушетке, поджав коленки, спала Наденька. Коричневая юбка слегка поднялась, и из-под нее легло кружево на черный чулок. Детски доверчиво светил белый узор. Наденька подогнула голову к груди - на жесткой диванной подушке - и во сне зажала в кулачок конец английского галстука.
Башкин нацелил точку на обоях, чтоб по ней следить, чтоб видеть, как дышит Наденька, как поднимается ее плечо. Плечо жило, дышало, - он мог смотреть на Наденьку сколько хотел, и он водил по ней глазами, а она все так же лежала перед ним, закрыв глаза.
Башкин пустился думать, что она не спит, она только закрыла глаза и знает, что он глядит. И он водил глазами по кружеву, по плечу, по волосам. И ему казалось, что владеет ею, - и она покорно, рабски лежит. Он щурил, закрывал глаза, чтоб потом сразу ярко взглянуть.
"Я позову, и она подойдет. И станет здесь. Около меня... Скажу: Надя!"
- На-дя! - вздохом сказал Башкин, одними губами. - Надя!
Покорная усталость спала на Надином лице. И воротничок, и галстук, и туфля с тупым носком на низком каблуке вдруг глянули на Башкина, - все сразу, как одно, как отдельное от Наденьки, как не ее. Девочка в приютском платье - "без обеда" - и спит с горя после слез. "После сиротских слез, подумал Башкин. - Не насмешливая, не строгая, - шепотом говорил Башкин, покачивая голову на подушке, - нет... нет. Обыкновенная... простая, как я. Да, да!"
Он говорил, как говорят в забытьи. Слушал свой голос и верил ему. "Я позову, я по-зо-ву!"
- Надя, Надя! - сказал Башкин почти громко и на всякий случай прикрыл глаза. В щелку век он видел, как Наденька привстала на локте и замигала глазами.
Башкин совсем закрыл глаза. Голова сама охотно уплывала в забытье, но дыхание обрывисто поднималось. Он слышал, как Наденька осторожно встала, как пошла на цыпочках. Вот здесь. Вот зашуршали юбки, стала, стала на колени у изголовья. Башкин через закрытые веки видел, как она глядит на него.
- Зачем... зачем? - как будто в бреду простонал Башкин. Он сам почти верил, что бредит. Наденька осторожно откинула волосы с его лба и легко прикоснулась, пробовала: как жар?
"Вот так и сказать, ей сказать, -думал Башкин, - и она ручкой своей все, все сотрет - нежно и просто. Мы оба бедные". Слезы щекотали глаза.
- Боже мой! - слабыми губами вздохнул Башкин. - Зачем... они меня мучили?..
Он зашатал головой, как во сне. Так слабо, так натурально, что был уверен теперь, что так бредят.
- Что я им сделал? - простонал Башкин. Он сказал от всего сердца, с тоской, с болью, и замер.
Наденька осторожно положила руку ему на темя и слегка удерживала его голову, и Башкин чувствовал, как по всему телу, от темени, от ее руки пошла волна теплого счастья. Он не двигался, почти не дышал. Наденька тихонько стала отнимать руку. Башкин запрокинул голову вверх, он своей рукой без ошибки схватил в воздухе Надину руку. Башкин поймал своей липкой рукой Надину руку, зажал, притянул к губам и целовал, как будто пил из нее от жажды. Он вертел и целовал в ладонь, в пальцы, и она чуть сопротивлялась, упруго и нежно, как будто рука жила отдельно своей жизнью, своим вздохом. И Башкин схватил эту милую, покорную и кокетливую ручку, зажал в свою руку и положил под голову, припал небритой щекой - судорожно, пьяно. И рука лежала и, казалось, дышала нежной ладонью.
Он с силой зажмурил глаза и мелкой дрожью тряс головою.
- Что с вами? Что... с вами? - повторяла Наденька, повторяла, как не свои слова. - Что с вами?
- Милая моя! Бедная! Хорошая! - говорил Башкин с судорожной силой, сквозь зубы выдавливая слова. - Я самый, самый ужасный человек. Хуже всех, Наденька. Хуже Иуды. Знаете Иуду? - И он вдруг глянул на Надю. Глянул во всю ширь глаз, с силой порыва.
Надя, полуоткрыв рот, красная, глядела нанего, глядела, распахнув глаза, чтоб видеть все.
Она чуть отвела глаза на раскрытую грудь Башкина, на багровые ссадины, и без звука, почти одной мыслью спросила:
- Что это?
- Они меня били, били, били, - захлебывался Башкин, - и я им отомщу, я вам говорю, Наденька, и никому, слышите, никому, - и Башкин свел брови и затряс головой.
- Кто? Что? - шепотом спросила Надя. Она тяжело дышала, она наклонилась ниже над Башкиным.
В это время в передней дрыгнул короткий звонок - трык! - и потом долгий.
Надя дернулась. Высвободила руку от Башкина и, вскочив с колен, на цыпочках пробежала в переднюю.
Башкин слышал, как Надя осторожно повернула французский замок и как мужской голос сказал в дверях:
- Здравствуйте, как здоровье Виктора Илларионовича? И как Надя ответила вполголоса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32