Однако эти ошибки носили столь всеобщий характер, что такой тезис очень уж сложно отстаивать.
Сваливать вину на местных работников было не ново и не трудно. Даже члены Политбюро, например, C.Косиор, в узком кругу возражали против этого фарса.[ Очерки истории коммунистической партии Грузии. Т. 2.Тбилиси, 1963, с.105.
] М.Калинин и С.Орджоникидзе говорили, что «Правда» – сталинский рупор – разжигала страсти вокруг этих перегибов[ Стенографический отчет Всесоюзного совещания по усовершенствованию кадров в исторической науке. М. –Л., 1964, с.299–300.
]. Хрущев заходит еще дальше, говоря:
«Центральный комитет нашел в себе смелость протестовать против того, что Сталин возложил вину за перегибы в проведении коллективизации на членов ЦК»[ Хрущев вспоминает, с.72. (Далее «Хрущев…»)
].
Но огласку эти протесты не получили (а хрущевское изложение событий представляется нам несколько раздутым).
На другом фланге в ЦК ленинский принцип «демократического централизма», то есть безоговорочного подчинения решениям центра, определял действия, или точнее, бездействие лидеров правого крыла. Жизнь как будто доказала, что они были правы: насильственная коллективизация кончилась катастрофой, и другой путь существовал. Всем было ясно, насколько популярны их взгляды среди рядовых членов партии и во всей стране. При всяком другом политическом устройстве правые потребовали бы передачи им власти. Но фетишизм по отношению к партии был слишком силен у всех – кроме горстки второразрядных функционеров.
Поэтому политическая инициатива осталась в руках Сталина и он пошел в наступление на правых. В тезисах Шестнадцатого съезда партии, состоявшегося в июне–июле 1930 года, правые названы «объективными агентами кулака». На этом съезде впервые за всю историю партии никто не возвысил голоса против официальной политики ЦК. Политическая победа Сталина оказалась полной.
Были, правда, некоторые оговорки среди коммунистов весьма высокого ранга, никогда прежде не примыкавших к правым. Имеются в виду только что ставший кандидатом в члены Политбюро Сергей Сырцов и В.В.Ломинадзе. Оба они призвали вернуться к нормальному положению вещей в деревне. В ноябре оба были сняты со своих постов, в декабре исключены из Центрального Комитета. Кампания достигла апогея, когда одновременно с этим Рыков, последний из правых, удерживавшийся на высоком посту, был смещен с поста председателя Совнаркома и выведен из Политбюро.
Но ни покорность правых, ни угрызения совести у некоторых из его собственных последователей, не подействовали на Сталина, когда в марте 1930 года он столкнулся с кризисом, возникшим исключительно из-за его политики. Как Ленин в 1921 году, он, отступив, перегруппировал силы перед лицом опасности и сумел при этом не только не ослабить, а усилить партийную дисциплину. Даже невыполнение поставленных им задач – добровольной коллективизации и достижения процветания в деревне – не оказали влияния на решимость Сталина добиться его главной, подлинной цели – уничтожения свободного крестьянства.
Глава восьмая. Конец свободного крестьянства
(1930–1932 гг.)
Социализм – это феодализм будущего.
Константин Леонтьев (примерно 1880 г.)
Отказ партии от полной принудительной коллективизации в марте 1930 года означал, что крестьяне одержали победу, но досталась она им дорогой ценой.
В ходе своего отступления партия изменила примерный устав колхоза; согласно новому уставу, колхозникам разрешалось держать корову, овец и свиней, а также инвентарь дня обработки личных приусадебных участков.[ «Правда» от 2 марта 1950.
] В старых общинах крестьянину полагался приусадебный участок (не находившийся в ведении общины), где он мог выращивать фрукты и овощи, а также содержать домашних животных. Теперь же прежний статус был существенно пересмотрен.
На состоявшемся несколько лет спустя Всесоюзном съезде колхозников-ударников Сталин сказал, что колхозное хозяйство необходимо для удовлетворения нужд общества, а рядом с ним должно существовать малое личное хозяйство, необходимое для удовлетворения личных нужд колхозников.[ Н.Ясный, с.32.
]
В действительности маленький приусадебный участок был тогда и остается по сей день наиболее производительной сельскохозяйственной единицей в СССР, так как с него кормится не только обрабатывающий его крестьянин, но и производится значительная доля продуктов, потребляемых городом.
«Приусадебный участок» был уступкой крестьянину и одновременно уступкой реальной экономической обстановке. Но кроме того, он стал еще стимулом, побуждающим крестьянина оставаться в колхозе и работать там; ведь если колхозник не отрабатывал положенного числа трудодней в колхозе, участок у него отбирался; то же самое, естественно, происходило в случае исключения из колхоза. Таким образом, низкооплачиваемый труд на колхозной земле был условием владения землей на правах арендатора – правило, вполне вписывающееся в систему феодализма, причем, в наиболее жестких его формах.
Вообще, на этот раз победу крестьян нельзя было даже сравнивать с победой, одержанной ими девять лет назад, когда они разрушили военный коммунизм. Теперь партия тоже отступила со своих нереалистических позиций, но лишь для перегруппировки сил перед новым наступлением, которое должно было начаться очень скоро – счет шел уже на месяцы, а не на годы.
Даже в статье Сталина «Головокружение от успехов» утверждалось, что коллективизация достигла «серьезных успехов», которые гарантировали поворот деревни к социализму. В апрельском номере «Правды» весьма четко намечалась линия на будущее: «Мы снова делим землю на единоличные хозяйства для тех, кто не желает обрабатывать ее коллективно, а затем мы снова обобществим землю и начнем перестройку, до тех пор, пока сопротивление кулаков не будет сломлено навсегда»[ «Правда» от 17 апреля 1930.
].
* * *
Прежде всего уполномоченные партии на местах в меру своего разумения постарались затруднить крестьянину выход из колхоза, ибо эта процедура была совсем не такой простой, какой она казалась, исходя из формулировок указа. Крестьянские наделы уже были объединены в единое колхозное хозяйство, и «отступник» не мог просто потребовать землю назад, вместо этого ему выделяли якобы равный по площади надел на окраине, где земля была гораздо хуже. Например, в одной северокавказской станице 52 крестьянским семьям (в основном бедняцким) было выделено всего 110 га вместо имевшихся у них ранее 250, причем на самой плохой земле – и они от нее отказались. В другой станице 7 бедняцких и середняцких, семей, заявивших о выходе из колхоза, получили такую землю, что на ней в один день сломалось четыре плуга, и им, в конце концов, пришлось вернуться в колхоз[ Цитируется по: Р.Дэвис, с.290.
].
Кроме того, выделение земли и семян крестьянам, пожелавшим выйти из колхозов, затягивали[ Там же, с.291.
], а сам земельный надел мог, согласно разъяснению наркомата земледелия, находиться на плохой земле (с крестьянской точки зрения) и отстоять от деревни на 10–15 км.[ Там же, с.296.
] В другом отчете наркомата земледелия отмечалось, что колхоз, состоявший всего из нескольких семей, «очень часто» получал все лучшие земли, а единоличникам – беднякам и середнякам – оставалась «лишь невозделанная земля, топи, заросшие кустарником пустоши и т.п.»[ Там же, с.297.
], будто эти люди были еще не выселенными кулаками. Единоличникам также зачастую не позволяли пользоваться пастбищами и водой, лишали садов и лугов[ Там же, с.296.
].
У Шолохова в «Поднятой целине» председатель колхоза двадцатипятитысячник Давыдов отказывается отдать бывшим земледельцам, выходящим из колхоза, их скот, ссылаясь при этом на инструкции райкома. А поскольку все прилегающие к деревне земли теперь принадлежат колхозу, единоличникам, как и везде, предлагают лишь неплодородные участки:
«– Яков Лукич, отводи им завтра с утра землю за Рачьим прудом.
– Эту целину? – орали выходцы.
– Залежь, какая ж это целина? Ее пахали, но давешь, лет пятнадцать назад, – объяснял Яков Лукич.
И сразу поднимался кипучий, бурный крик:
– Не желаем крепь!»
Дело заканчивается бунтом и избиением активистов, затем «зачинщиков» арестовывают и выселяют…
Ко всему прочему новый передел земли вызвал такую путаницу, что, по выражению одной сельскохозяйственной газеты, «ни единоличники, ни колхозники не знали, где сеять».[ Цитируется по тому же источнику, с.293.
]
При выходе из колхоза крестьянам обычно не возвращали их инвентарь, а зачастую (как у Шолохова) и скот.[ Например: С.Пндхайни. т. 1, с.292.
] В одной деревне активист разрешил, наконец, «отчаявшимся» крестьянам забрать назад свой скот, но при этом запретил им выходить из колхоза. Поднялся «бабий бунт», активиста выгнали из села, и когда порядок был восстановлен, крестьянам стало немного полегче.[ Л.Копелев, с.189.
] В этот период, действительно, с новой силой возобновились «бабьи бунты», с помощью которых крестьянам нередко удавалось добиться возвращения сельскохозяйственного инвентаря и скота, когда местные власти пытались этого не допустить.
Но, несмотря на выделение единоличникам неплодородной земли, невозвращение им коров и сельскохозяйственного инвентаря, поток выходящих из колхозов был столь мощным, что партийные работники, стремясь как-то его ограничить, принимали особые меры. На большинство крестьянства это, правда, не подействовало, но те, у кого имелись особые причины бояться осложнений, поддавались. Зачастую в колхозе оставались как раз более зажиточные в прошлом семьи, которых непременно бы раскулачили, стань они снова единоличниками.[ Например: С.Пидхаини, т. 1, с.292.
]
Условия выхода из колхоза были нелегкими, но лишь изредка крестьян теперь удерживали в колхозе грубой силой. Местные активисты не чувствовали поддержки Москвы, крестьяне же непрестанно цитировали статью Сталина и с твердостью выдерживали давление властей; и когда крестьянам препятствовали выходить из колхоза, часто начинались беспорядки. Так, например, в селе Комаровка «были избиты колхозники, охранявшие амбар с сельскохозяйственным инвентарем, а инвентарь растащили по домам. В деревне Черняевка сельских активистов заперли в школьном помещении и продержали там до тех пор, пока крестьяне не разобрали колхозный инвентарь».[ «Правда» от 17 апреля 1930.
]
За несколько недель марта – апреля 1930 года процент объединенных в колхозы крестьянских, хозяйств снизился с 50,3 до 23 и продолжал падать вплоть до осени. В общей сложности из колхозов вышло 9 миллионов крестьянских хозяйств, то есть 40–50 миллионов человек. В разных районах СССР этот показатель был различным. В одном белорусском селе из 70 вступивших в колхоз семей 40 осталось, а 30 вышло[ «Социалистический вестник», май 1930.
], но в украинских селах процент «отступников» был значительно выше. Более половины вышедших из колхозов крестьян приходилось на Украину и Северный Кавказ. (Теперь центр осуждал украинские власти уже не за левацкое принуждение крестьян вступать в колхозы, а за «правый уклон», проявившийся в том, что крестьян отпускали из колхозов, не делая достаточных попыток убедить их остаться).[ См.: Р.Дэвис, с.330.
]
Итак, коллективизация оказалась под угрозой. Правда, колхозы еще объединяли около трех миллионов хозяйств и в главных зерновых районах лучшие земли в каждой деревне (а в других районах – в большинстве деревень) и большая часть уцелевшего скота принадлежали колхозам.
Теперь власти попытались применить экономическое давление. На два года был отменен налог на весь домашний скот колхозников, в том числе скот, находившийся в их личном распоряжении; колхозников также освободили от выплаты штрафов, наложенных до 1 апреля, но на крестьян-единоличников эти нововведения не распространялись.
К сентябрю 1930 года на единоличников снова был оказан экономический нажим: для них были установлены высокие нормы хлебозаготовок и другие подобные меры. «Правда» не оставляла сомнений в том, что самый надежный путь вынудить крестьян к вступлению в колхоз – это сделать единоличное хозяйство неприбыльным. В действительности же даже при новых неблагоприятных условиях, в 1930 году, единоличники собрали более высокий урожай, чем колхозники. Наконец, и «Правда» задала неизбежный вопрос: «Если крестьянин может успешно развивать индивидуальное хозяйство, зачем ему вступать в колхоз?»[ «Правда» от 16окгября 1930.
]
Ответ партии состоял в том, что ни в коем случае нельзя дать крестьянину развивать собственное единоличное хоэяйство. С помощью экономического давления, а также вновь начавшегося физического принуждения во второй половине 1930 года, поток крестьян, покидавших колхозы, был остановлен, и начался обратный процесс.
Тут же на деревню хлынула вторая волна раскулачивания, захватившая, в основном, тех крестьян, которые возглавили выход из колхозов. Под определение «кулак» они подходили только в том смысле, что возглавляли оппозицию коллективизации.
Вот типичная для того времени драма, разыгравшаяся в селе Борисовка. Герой гражданской войны защитил крестьян от принудительной коллективизации при поддержке партийного работника, обвинившего его гонителей в «перегибах» в духе статьи Сталина «Головокружение от успехов». (В числе «перегибов» было воздействие на несговорчивых крестьян… раскаленными сковородками.) Но, когда давление сверху снова усилилось, тот же «либеральный» партработник объявил бывшего героя «кулаком», после чего того экспроприировали, а несколько его детей умерло.[ Ю.Семенко, с.52–54.
] Подобными методами было уничтожено подавляющее большинство хуторов, в которые селились единоличники. Например, на хуторе Романчуки в Полтавской области ранней весной 1931 года были арестованы все мужчины из 104 семей[ С.Пидхайни, т. 1, с.177.
], а земля отошла к колхозу.
За счет долговременного применения силы и экономического давления колхозы постепенно побеждали. Наконец, 2 августа 1931 года ЦК смог принять резолюцию, где отмечалось, что на Северном Кавказе, в степном и левобережном районе Украины (за исключением свекловичных зон), а также на Урале и в Нижнем и Среднем Поволжье коллективизация была в основном завершена.
* * *
Один из аргументов в защиту коллективизации состоял в том, что она должна была способствовать индустриализации, причем не только в характерном для левых понимании этого процесса (то есть обеспечивая необходимые для проведения индустриализации средства за счет эксплуатации крестьян), но так же и в том отношении, что коллективизация высвободит избыток рабочей силы для работы на промышленных предприятиях. Но этот аргумент, в сущности, касался не коллективизации, а модернизации сельского хозяйства, причем делалось допущение, будто коллективизация-то и модернизирует земледелие, – допущение, по меньшей мере, слишком поспешное.
Все партийные фракции сходились на том, что быстрая индустриализация необходима. Это решение отчасти обосновывалось чисто идеологическими посылками: «пролетарское» государство нуждается в численном росте того класса, на котором оно, в теории, базируется. Однако и экономические факторы представлялись партийцам крайне важными.
Исследование развития промышленности СССР в период первой и второй пятилеток не входит в задачу данной книги. Следует, однако, отметить, что в 1930 году в пятилетний план были включены несколько новых гигантских проектов.[ П.И.Лященко. История народного хозяйства СССР, г. 3, с 280.
] Индустриализация превратилась сама по себе в серию не связанных друг с другом ударных программ – от тщательно распланированного роста промышленности, о котором мечтали правые, и от первоначальной пятилетки, составленной квалифицированными специалистами, осталось очень мало.
«Ударными методами» шла теперь подготовка «специалистов». Например, при Харьковском тракторном заводе были открыты «инженерные курсы». Учащиеся, отобранные за «необыкновенные способности или политическую сознательность», в кратчайшие сроки проходили программу и тут же отправлялись на предприятия. «Там они немедленно принимались „корректировать“ работу иностранных специалистов, внося во все невообразимую путаницу, в результате чего было испорчено немало ценного оборудования».[ Ф.Бил. Слово ниоткуда, с.242.
]
Численность лиц, перешедших в промышленность, выросла сверх всякого ожидания (население многих городов увеличилось больше, «чем было предусмотрено планом» – на Днепрострое, например, она составила 64 000 вместо 38 000).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Сваливать вину на местных работников было не ново и не трудно. Даже члены Политбюро, например, C.Косиор, в узком кругу возражали против этого фарса.[ Очерки истории коммунистической партии Грузии. Т. 2.Тбилиси, 1963, с.105.
] М.Калинин и С.Орджоникидзе говорили, что «Правда» – сталинский рупор – разжигала страсти вокруг этих перегибов[ Стенографический отчет Всесоюзного совещания по усовершенствованию кадров в исторической науке. М. –Л., 1964, с.299–300.
]. Хрущев заходит еще дальше, говоря:
«Центральный комитет нашел в себе смелость протестовать против того, что Сталин возложил вину за перегибы в проведении коллективизации на членов ЦК»[ Хрущев вспоминает, с.72. (Далее «Хрущев…»)
].
Но огласку эти протесты не получили (а хрущевское изложение событий представляется нам несколько раздутым).
На другом фланге в ЦК ленинский принцип «демократического централизма», то есть безоговорочного подчинения решениям центра, определял действия, или точнее, бездействие лидеров правого крыла. Жизнь как будто доказала, что они были правы: насильственная коллективизация кончилась катастрофой, и другой путь существовал. Всем было ясно, насколько популярны их взгляды среди рядовых членов партии и во всей стране. При всяком другом политическом устройстве правые потребовали бы передачи им власти. Но фетишизм по отношению к партии был слишком силен у всех – кроме горстки второразрядных функционеров.
Поэтому политическая инициатива осталась в руках Сталина и он пошел в наступление на правых. В тезисах Шестнадцатого съезда партии, состоявшегося в июне–июле 1930 года, правые названы «объективными агентами кулака». На этом съезде впервые за всю историю партии никто не возвысил голоса против официальной политики ЦК. Политическая победа Сталина оказалась полной.
Были, правда, некоторые оговорки среди коммунистов весьма высокого ранга, никогда прежде не примыкавших к правым. Имеются в виду только что ставший кандидатом в члены Политбюро Сергей Сырцов и В.В.Ломинадзе. Оба они призвали вернуться к нормальному положению вещей в деревне. В ноябре оба были сняты со своих постов, в декабре исключены из Центрального Комитета. Кампания достигла апогея, когда одновременно с этим Рыков, последний из правых, удерживавшийся на высоком посту, был смещен с поста председателя Совнаркома и выведен из Политбюро.
Но ни покорность правых, ни угрызения совести у некоторых из его собственных последователей, не подействовали на Сталина, когда в марте 1930 года он столкнулся с кризисом, возникшим исключительно из-за его политики. Как Ленин в 1921 году, он, отступив, перегруппировал силы перед лицом опасности и сумел при этом не только не ослабить, а усилить партийную дисциплину. Даже невыполнение поставленных им задач – добровольной коллективизации и достижения процветания в деревне – не оказали влияния на решимость Сталина добиться его главной, подлинной цели – уничтожения свободного крестьянства.
Глава восьмая. Конец свободного крестьянства
(1930–1932 гг.)
Социализм – это феодализм будущего.
Константин Леонтьев (примерно 1880 г.)
Отказ партии от полной принудительной коллективизации в марте 1930 года означал, что крестьяне одержали победу, но досталась она им дорогой ценой.
В ходе своего отступления партия изменила примерный устав колхоза; согласно новому уставу, колхозникам разрешалось держать корову, овец и свиней, а также инвентарь дня обработки личных приусадебных участков.[ «Правда» от 2 марта 1950.
] В старых общинах крестьянину полагался приусадебный участок (не находившийся в ведении общины), где он мог выращивать фрукты и овощи, а также содержать домашних животных. Теперь же прежний статус был существенно пересмотрен.
На состоявшемся несколько лет спустя Всесоюзном съезде колхозников-ударников Сталин сказал, что колхозное хозяйство необходимо для удовлетворения нужд общества, а рядом с ним должно существовать малое личное хозяйство, необходимое для удовлетворения личных нужд колхозников.[ Н.Ясный, с.32.
]
В действительности маленький приусадебный участок был тогда и остается по сей день наиболее производительной сельскохозяйственной единицей в СССР, так как с него кормится не только обрабатывающий его крестьянин, но и производится значительная доля продуктов, потребляемых городом.
«Приусадебный участок» был уступкой крестьянину и одновременно уступкой реальной экономической обстановке. Но кроме того, он стал еще стимулом, побуждающим крестьянина оставаться в колхозе и работать там; ведь если колхозник не отрабатывал положенного числа трудодней в колхозе, участок у него отбирался; то же самое, естественно, происходило в случае исключения из колхоза. Таким образом, низкооплачиваемый труд на колхозной земле был условием владения землей на правах арендатора – правило, вполне вписывающееся в систему феодализма, причем, в наиболее жестких его формах.
Вообще, на этот раз победу крестьян нельзя было даже сравнивать с победой, одержанной ими девять лет назад, когда они разрушили военный коммунизм. Теперь партия тоже отступила со своих нереалистических позиций, но лишь для перегруппировки сил перед новым наступлением, которое должно было начаться очень скоро – счет шел уже на месяцы, а не на годы.
Даже в статье Сталина «Головокружение от успехов» утверждалось, что коллективизация достигла «серьезных успехов», которые гарантировали поворот деревни к социализму. В апрельском номере «Правды» весьма четко намечалась линия на будущее: «Мы снова делим землю на единоличные хозяйства для тех, кто не желает обрабатывать ее коллективно, а затем мы снова обобществим землю и начнем перестройку, до тех пор, пока сопротивление кулаков не будет сломлено навсегда»[ «Правда» от 17 апреля 1930.
].
* * *
Прежде всего уполномоченные партии на местах в меру своего разумения постарались затруднить крестьянину выход из колхоза, ибо эта процедура была совсем не такой простой, какой она казалась, исходя из формулировок указа. Крестьянские наделы уже были объединены в единое колхозное хозяйство, и «отступник» не мог просто потребовать землю назад, вместо этого ему выделяли якобы равный по площади надел на окраине, где земля была гораздо хуже. Например, в одной северокавказской станице 52 крестьянским семьям (в основном бедняцким) было выделено всего 110 га вместо имевшихся у них ранее 250, причем на самой плохой земле – и они от нее отказались. В другой станице 7 бедняцких и середняцких, семей, заявивших о выходе из колхоза, получили такую землю, что на ней в один день сломалось четыре плуга, и им, в конце концов, пришлось вернуться в колхоз[ Цитируется по: Р.Дэвис, с.290.
].
Кроме того, выделение земли и семян крестьянам, пожелавшим выйти из колхозов, затягивали[ Там же, с.291.
], а сам земельный надел мог, согласно разъяснению наркомата земледелия, находиться на плохой земле (с крестьянской точки зрения) и отстоять от деревни на 10–15 км.[ Там же, с.296.
] В другом отчете наркомата земледелия отмечалось, что колхоз, состоявший всего из нескольких семей, «очень часто» получал все лучшие земли, а единоличникам – беднякам и середнякам – оставалась «лишь невозделанная земля, топи, заросшие кустарником пустоши и т.п.»[ Там же, с.297.
], будто эти люди были еще не выселенными кулаками. Единоличникам также зачастую не позволяли пользоваться пастбищами и водой, лишали садов и лугов[ Там же, с.296.
].
У Шолохова в «Поднятой целине» председатель колхоза двадцатипятитысячник Давыдов отказывается отдать бывшим земледельцам, выходящим из колхоза, их скот, ссылаясь при этом на инструкции райкома. А поскольку все прилегающие к деревне земли теперь принадлежат колхозу, единоличникам, как и везде, предлагают лишь неплодородные участки:
«– Яков Лукич, отводи им завтра с утра землю за Рачьим прудом.
– Эту целину? – орали выходцы.
– Залежь, какая ж это целина? Ее пахали, но давешь, лет пятнадцать назад, – объяснял Яков Лукич.
И сразу поднимался кипучий, бурный крик:
– Не желаем крепь!»
Дело заканчивается бунтом и избиением активистов, затем «зачинщиков» арестовывают и выселяют…
Ко всему прочему новый передел земли вызвал такую путаницу, что, по выражению одной сельскохозяйственной газеты, «ни единоличники, ни колхозники не знали, где сеять».[ Цитируется по тому же источнику, с.293.
]
При выходе из колхоза крестьянам обычно не возвращали их инвентарь, а зачастую (как у Шолохова) и скот.[ Например: С.Пндхайни. т. 1, с.292.
] В одной деревне активист разрешил, наконец, «отчаявшимся» крестьянам забрать назад свой скот, но при этом запретил им выходить из колхоза. Поднялся «бабий бунт», активиста выгнали из села, и когда порядок был восстановлен, крестьянам стало немного полегче.[ Л.Копелев, с.189.
] В этот период, действительно, с новой силой возобновились «бабьи бунты», с помощью которых крестьянам нередко удавалось добиться возвращения сельскохозяйственного инвентаря и скота, когда местные власти пытались этого не допустить.
Но, несмотря на выделение единоличникам неплодородной земли, невозвращение им коров и сельскохозяйственного инвентаря, поток выходящих из колхозов был столь мощным, что партийные работники, стремясь как-то его ограничить, принимали особые меры. На большинство крестьянства это, правда, не подействовало, но те, у кого имелись особые причины бояться осложнений, поддавались. Зачастую в колхозе оставались как раз более зажиточные в прошлом семьи, которых непременно бы раскулачили, стань они снова единоличниками.[ Например: С.Пидхаини, т. 1, с.292.
]
Условия выхода из колхоза были нелегкими, но лишь изредка крестьян теперь удерживали в колхозе грубой силой. Местные активисты не чувствовали поддержки Москвы, крестьяне же непрестанно цитировали статью Сталина и с твердостью выдерживали давление властей; и когда крестьянам препятствовали выходить из колхоза, часто начинались беспорядки. Так, например, в селе Комаровка «были избиты колхозники, охранявшие амбар с сельскохозяйственным инвентарем, а инвентарь растащили по домам. В деревне Черняевка сельских активистов заперли в школьном помещении и продержали там до тех пор, пока крестьяне не разобрали колхозный инвентарь».[ «Правда» от 17 апреля 1930.
]
За несколько недель марта – апреля 1930 года процент объединенных в колхозы крестьянских, хозяйств снизился с 50,3 до 23 и продолжал падать вплоть до осени. В общей сложности из колхозов вышло 9 миллионов крестьянских хозяйств, то есть 40–50 миллионов человек. В разных районах СССР этот показатель был различным. В одном белорусском селе из 70 вступивших в колхоз семей 40 осталось, а 30 вышло[ «Социалистический вестник», май 1930.
], но в украинских селах процент «отступников» был значительно выше. Более половины вышедших из колхозов крестьян приходилось на Украину и Северный Кавказ. (Теперь центр осуждал украинские власти уже не за левацкое принуждение крестьян вступать в колхозы, а за «правый уклон», проявившийся в том, что крестьян отпускали из колхозов, не делая достаточных попыток убедить их остаться).[ См.: Р.Дэвис, с.330.
]
Итак, коллективизация оказалась под угрозой. Правда, колхозы еще объединяли около трех миллионов хозяйств и в главных зерновых районах лучшие земли в каждой деревне (а в других районах – в большинстве деревень) и большая часть уцелевшего скота принадлежали колхозам.
Теперь власти попытались применить экономическое давление. На два года был отменен налог на весь домашний скот колхозников, в том числе скот, находившийся в их личном распоряжении; колхозников также освободили от выплаты штрафов, наложенных до 1 апреля, но на крестьян-единоличников эти нововведения не распространялись.
К сентябрю 1930 года на единоличников снова был оказан экономический нажим: для них были установлены высокие нормы хлебозаготовок и другие подобные меры. «Правда» не оставляла сомнений в том, что самый надежный путь вынудить крестьян к вступлению в колхоз – это сделать единоличное хозяйство неприбыльным. В действительности же даже при новых неблагоприятных условиях, в 1930 году, единоличники собрали более высокий урожай, чем колхозники. Наконец, и «Правда» задала неизбежный вопрос: «Если крестьянин может успешно развивать индивидуальное хозяйство, зачем ему вступать в колхоз?»[ «Правда» от 16окгября 1930.
]
Ответ партии состоял в том, что ни в коем случае нельзя дать крестьянину развивать собственное единоличное хоэяйство. С помощью экономического давления, а также вновь начавшегося физического принуждения во второй половине 1930 года, поток крестьян, покидавших колхозы, был остановлен, и начался обратный процесс.
Тут же на деревню хлынула вторая волна раскулачивания, захватившая, в основном, тех крестьян, которые возглавили выход из колхозов. Под определение «кулак» они подходили только в том смысле, что возглавляли оппозицию коллективизации.
Вот типичная для того времени драма, разыгравшаяся в селе Борисовка. Герой гражданской войны защитил крестьян от принудительной коллективизации при поддержке партийного работника, обвинившего его гонителей в «перегибах» в духе статьи Сталина «Головокружение от успехов». (В числе «перегибов» было воздействие на несговорчивых крестьян… раскаленными сковородками.) Но, когда давление сверху снова усилилось, тот же «либеральный» партработник объявил бывшего героя «кулаком», после чего того экспроприировали, а несколько его детей умерло.[ Ю.Семенко, с.52–54.
] Подобными методами было уничтожено подавляющее большинство хуторов, в которые селились единоличники. Например, на хуторе Романчуки в Полтавской области ранней весной 1931 года были арестованы все мужчины из 104 семей[ С.Пидхайни, т. 1, с.177.
], а земля отошла к колхозу.
За счет долговременного применения силы и экономического давления колхозы постепенно побеждали. Наконец, 2 августа 1931 года ЦК смог принять резолюцию, где отмечалось, что на Северном Кавказе, в степном и левобережном районе Украины (за исключением свекловичных зон), а также на Урале и в Нижнем и Среднем Поволжье коллективизация была в основном завершена.
* * *
Один из аргументов в защиту коллективизации состоял в том, что она должна была способствовать индустриализации, причем не только в характерном для левых понимании этого процесса (то есть обеспечивая необходимые для проведения индустриализации средства за счет эксплуатации крестьян), но так же и в том отношении, что коллективизация высвободит избыток рабочей силы для работы на промышленных предприятиях. Но этот аргумент, в сущности, касался не коллективизации, а модернизации сельского хозяйства, причем делалось допущение, будто коллективизация-то и модернизирует земледелие, – допущение, по меньшей мере, слишком поспешное.
Все партийные фракции сходились на том, что быстрая индустриализация необходима. Это решение отчасти обосновывалось чисто идеологическими посылками: «пролетарское» государство нуждается в численном росте того класса, на котором оно, в теории, базируется. Однако и экономические факторы представлялись партийцам крайне важными.
Исследование развития промышленности СССР в период первой и второй пятилеток не входит в задачу данной книги. Следует, однако, отметить, что в 1930 году в пятилетний план были включены несколько новых гигантских проектов.[ П.И.Лященко. История народного хозяйства СССР, г. 3, с 280.
] Индустриализация превратилась сама по себе в серию не связанных друг с другом ударных программ – от тщательно распланированного роста промышленности, о котором мечтали правые, и от первоначальной пятилетки, составленной квалифицированными специалистами, осталось очень мало.
«Ударными методами» шла теперь подготовка «специалистов». Например, при Харьковском тракторном заводе были открыты «инженерные курсы». Учащиеся, отобранные за «необыкновенные способности или политическую сознательность», в кратчайшие сроки проходили программу и тут же отправлялись на предприятия. «Там они немедленно принимались „корректировать“ работу иностранных специалистов, внося во все невообразимую путаницу, в результате чего было испорчено немало ценного оборудования».[ Ф.Бил. Слово ниоткуда, с.242.
]
Численность лиц, перешедших в промышленность, выросла сверх всякого ожидания (население многих городов увеличилось больше, «чем было предусмотрено планом» – на Днепрострое, например, она составила 64 000 вместо 38 000).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64