Многое из сделанного, особенно в XX в., значительно изменило существовавшие прежде представления. Это коснулось, в частности, проблемы матриархата – ныне считается общепризнанным, что такого этапа в развитии общества никогда не было, что следует говорить лишь об обществах, где господствуют принципы матрилинейности и матрилокальности, причем эти общества ничуть не древнее и не примитивнее патриархальных, просто они иные, функционируют, с социально-семейной точки зрения, в несколько иной форме. Это затронуло также и некоторые формы описанных в свое время Л. Г. Морганом, а за ним и Ф. Энгельсом брачных связей и систем родства. Современная наука отвергла и универсальность так называемого института «военной демократии», значение которого в XIX в. было преувеличено тем же Морганом. Были поставлены под сомнение и некоторые другие устоявшиеся понятия, как, например, племя, о чем пойдет речь ниже. Были выдвинуты и разработаны многие новые термины, объясняющие заново вскрытые и изученные явления и процессы, о чем тоже будет сказано далее. Словом, едва ли не самым важным итогом развития антропологии XX в. следует считать опровержение многих из тех положений, которые были сформулированы в прошлом, включая и считавшиеся у нас долгое время классическими и потому абсолютно истинными постулаты марксизма, не говоря уже о вульгарных построениях истматовской теории формаций.
Генезис социальных связей: реципрокный обмен
Человеческое общество, выделяясь из породившей его живой природы, уже на заре истории противопоставило природным инстинктам культуру, т. е. такую систему норм, символов и связей, которая стала заметно отличать людей от животных. Именно культура уже в ее самой ранней форме легла в основу общества, практически создала общество как совокупность людей, связанных общими потребностями и целями и взаимодействующих ради их удовлетворения, как в конечном счете упорядочение, т. е. организацию, основанную на общепринятой и обязательной системе норм. Но с чего началась сама культура, т. е. нормативная система, отличная от биологической системы запретов?
Как утверждает известный французский антрополог К. Леви-Строс, первоосновой социокультурного начала была сексуальная реформа, запрет инцеста, что породило систему упорядоченных коммуникаций, основанную на принципе эквивалентного взаимообмена. Обмен женщинами, дочерьми и сестрами, ограничивший беспорядочное половое общение в рамках первобытного стада и породивший ранние формы жестко фиксированных брачных связей, способствовал установлению нормативного родства, в связи с чем были определены старшинство поколений, брачные классы и в конечном счете основанные на этом родовые и родоплеменные общности. Фундаментальный принцип эквивалентного обмена-дара стал затем основой основ существования всех ранних обществ. Обмен словами и знаками-символами способствовал становлению определенных норм общения, обмен пищей и предметами обихода вел к укреплению социальных связей, к созданию более или менее устойчивой структуры, без чего складывавшееся человеческое общество просто не сумело бы выжить.
Процесс генезиса социальных связей, протекавший, видимо, параллельно с процессом сапиентации и распространения сапиентного человека на ойкумене, привел к становлению таких ранних форм социальной структуры, реальное существование которых можно про следить и в XX в. Тот же Леви-Строс, тогда еще начинающий антрополог, провел в свое время несколько недель с группой индейцев намбиквара в районе Амазонки. Общность намбиквара, как она была затем им описана, состояла из неустойчивых локальных групп, состав которых обновлялся практически ежегодно. Во главе группы из нескольких парных семей с детьми и ряда неженатых стоял признанный ею глава, в функции которого входило вести, объединять, организовывать и за все отвечать – будь то выбор стоянки, сезонная работа или конфликт, не говоря уже о военном столкновении с враждебными группами. Лидер обязан был все знать и уметь лучше других – потому он и избирался лидером. Но главная его функция сводилась к тому, чтобы щедрой рукой раздавать другим все то, что ему удавалось сделать, добыть, приобрести. В обмен за эти щедрые раздачи он по закону эквивалента приобретал высокий престиж, способствовавший его авторитету в группе (слово лидера – закон для остальных). Кроме престижа на долю главы группы выпадала одна, но весьма существенная привилегия: право на несколько жен, в отличие от остальных мужчин группы. Реализация этого права порой создавала половой дисбаланс, но группа мирилась с этим во имя общих интересов: хороший лидер стоил немалого, а если он оказывался плох, группа быстро распадалась.
Итак, фундаментальный принцип эквивалентного обмена в описанной структуре не только активно действует, но и способствует процветанию, даже существованию группы, являясь условием sine qua non. Дело в том, что полученные в обмен на щедрую отдачу незаурядной личности престиж и привилегии энергично включают амбиции способных, являются мощным стимулом для тех, кто хочет включиться (а хотят не все; Леви-Строс отмечал, что не всякий, на которого падал выбор, соглашался стать лидером) в соревнование за престиж, отдавая ради этого группе все свои силы и способности. Соответственно престиж и авторитет едва ли не с первых шагов общества становятся своего рода вершиной социальных ценностей. Но почему все именно так, а не иначе? И насколько подобного рода структура может считаться типичной, а не случайной?
Причины закономерности ее вскрывают исследования экономантропологов. Первобытный коллектив охотников и собирателей обычно невелик – в среднем 20–30, иногда 50 человек. Каждая группа имеет свою территорию обитания в пределах района, занятого данной этнической общностью, и находится на полном самообеспечении, хотя при этом она может быть связана взаимообменом с соседями. Фундаментальный принцип существования локальной группы – ее эгалитарность. Система добычи, распределения и потребления пищи здесь основана на строгой уравнительности, но с учетом ролевых функций: между мужчинами и женщинами, старшими и младшими, взрослыми, стариками и детьми всегда существовало определенное и строго фиксированное неравенство в потреблении, генетически восходящее к аналогичному неравенству и в рамках стаи животных. Социальные права и обязанности членов группы (опять-таки с учетом ролевых функций) одинаковы. Все имеют голос. Каждый волен принять самостоятельное решение вплоть до разрыва с группой.
Есть соблазн видеть в этой эгалитарности и свободе принятия решения нечто вроде первобытной демократии. Стоит заметить, что современная антропология этим термином, по крайней мере в XX в., обычно уже не пользуется. И не случайно: гораздо больше оснований говорить о жестком конформизме группы, о строгой необходимости для каждого полностью соответствовать сложившимся экспектациям под угрозой изгнания из общества (уже не только из данной группы), чем о свободе мнений и поведения. Словом, эгалитаризм – это далеко не демократия. В экономическом же аспекте суть его сводится к тому, что каждый член группы, вне зависимости от его личного вклада, имел право на долю коллективного продукта уже в силу своего членства в ней.
Таким образом, потребление в группе коллективное. Без этого уравнительного потребления группа не смогла бы выжить и обеспечить нормальное воспроизводство, не говоря уже о расширенном. Но если потребление было коллективным, то добыча пищи чаще всего была индивидуальной (если не говорить, скажем, о коллективной охоте на крупное животное, что бывало далеко не у всех и не всегда), и в ходе ее один приносил больше, другой меньше. Если учесть, что добыть пищу старались все – попытки отлынивания случались редко и вызывали столь явно выраженную реакцию в виде презрения и насмешек, что в обществе, где престиж ценился очень высоко, это было по сути невыносимым наказанием, – то все сводилось к тому, сколько сил, способностей и удачи у каждого, кто сколько может добыть. Те, кто приносил больше других, как раз и приобретали престиж и авторитет; именно из их числа выбирали лидеров.
Экономический аспект генерального принципа системы эквивалентного обмена, основанной на уравнительности, антропологи обозначили термином «реципрокность» (от лат. reciproco – двигать туда-сюда, возвращать обратно). Первоначальная суть реципрокного взаимообмена сводилась к тому, что каждый вносил в общий котел, сколько мог, и черпал из него, сколько ему полагалось, тогда как разница между отданным и полученным измерялась в терминах социальных ценностей и выражалась в форме престижа и связанных с ним привилегий.
Будучи едва ли не первым универсальным механизмом функционирования человеческого общества на ранних этапах его существования, реципрокный обмен сыграл решающую роль в последующем развитии общества, в конечном счете в разложении той эгалитарной структуры, которая вызвала его к жизни и существовала на его основе. Включение престижных амбиций способных и удачливых индивидов, вызванное к жизни активным функционированием реципрокности, вело, с одной стороны, к выходу на передний план принципа меритократии, т. е. выдвижения способных и честолюбивых, претендующих на престиж и авторитет, которые со временем все более явственно выделялись над средним уровнем и соответственно обретали привилегии, а с другой – к увеличению общей массы потребляемой пищи, к созданию за счет усилий амбициозных и удачливых охотников своего рода избыточного продукта.
Проблема избыточного продукта сложна. Речь не об абсолютном избытке, во всяком случае не о нем в первую очередь. Имеются в виду излишки по сравнению с нормой (жизнеобеспечивающим продуктом, по определению Ю. И. Семенова). В группах, живших в сравнительно богатых дичью районах, удачливые охотники чаще, чем где-либо еще, приносили богатую добычу, причем со временем выработалась норма, согласно которой принесший добычу имел право сам распорядиться ею. Конечно, при этом соблюдались веками сложившиеся нормы потребления в группе, но право распределения означало, что пища приносится как индивидуальный дар. Здесь лишь легкое смещение акцента, однако в условиях сравнительного избытка оно вело к появлению привилегий. Стало считаться само собой разумеющимся, что обладающий престижем удачливый охотник заслуживает определенных социальных привилегий. Материальный достаток, таким образом, обменивался на престиж, престиж сопровождался некоторыми привилегиями, и все это опиралось на признанный и почитаемый принцип меритократии. Оставался лишь шаг до социального неравенства. И вскоре этот шаг был сделан, правда, уже в новых условиях, когда на смену обществу собирателей пришли коллективы производителей пищи, земледельцев и скотоводов.
Ранние формы неравенства и система редистрибуции
Неолитическая революция и переход к регулярному производству пищи способствовали заметному росту избыточного продукта, что дало резкий толчок изменению форм социальных отношений, менявшихся параллельно с появлением нового образа жизни в виде оседло-земледельческих поселений и общинной организации. Непрочные у собирателей парные семейные ячейки при переходе к оседлости и систематическому производству пищи трансформировались в более крепкие и достаточно многочисленные семьи, даже семейно-клановые группы, заменившие собой локальные группы бродячих охотников. Группа близких родственников – потомков одной семейной пары, чаще всего по одной определенной линии, мужской или женской, – вместе с их брачными партнерами и детьми обычно представляла собой низовую семейно-клановую ячейку, построенную по нормам строгой экзогамии и имевшую тенденцию к разрастанию в систему родственных кланов.
Именно такие семейно-клановые группы стали первичной ячейкой оседло-земледельческого (а позже и кочевого) общества, что, в частности, хорошо прослеживается антропологами на материалах полевых обследований многих народов Африки. Главой группы обычно являлся отец-патриарх, имевший одну или несколько жен и проживавший со своими детьми, нередко тоже уже женатыми, а также братьями с их женами и иными родственниками и домочадцами в рамках единого общего домохозяйства, своего рода замкнутого компаунда. На территории компаунда каждая женщина с ее детьми имела, как правило, свою хижину (строение с кухней); хижины были и для мужчин, иногда отдельное жилище предоставлялось главе группы. Тут же располагались хозяйственные постройки, амбары, хлевы и т. п. Среднее число взрослых в компаунде, по некоторым подсчетам, составляло семнадцать – двадцать человек. Внутренние связи в семейной группе были неизмеримо жестче тех, что связывали между собой членов кочующей локальной группы охотников и собирателей. Соединенные не по собственной воле, а по случайности рождения строгими нормами брачно-родственных уз, члены семейной группы уже не являлись собранием равных, различавшихся лишь по полу и возрасту. Пол, возраст, принадлежность к определенному поколению и брачному классу, наконец, место в группе, связанное с нормами брачно-родственных уз и случайностью рождения, – все это стало играть важную роль и фиксировать определенный статус каждого. Следствием было возникновение неравенства, выражавшегося обычно в системе социальных и возрастных рангов.
Итак, неравенство в его простейшей модификации – ранговое; суть его в том, что в рамках данной общности четко фиксировалось ограниченное количество позиций высокого статуса, значительно большее – среднего и практически неограниченное – низшего. Низшие ранги имели члены семейно-клановой группы: люди женатые, но не имевшие собственного самостоятельного хозяйства; прошедшие через обряд инициации юноши и девушки, считавшиеся взрослыми; дети и подростки. На самом низу – прибившиеся к коллективу чужаки-аутсайдеры. Глава семейной группы в качестве социального лица имел на этом фоне более высокий ранг, соответствовавший его реальному статусу лидера группы и распределителя хозяйства. Его вполне можно сопоставить с лидером локальной группы охотников, хотя разница между тем и другим достаточно велика.
Прежде всего своим положением отец-патриарх обязан не случайности выбора и тем более не собственным заслугам, а случайности рождения или обстоятельств, превративших его в старшего среди группы более младших родственников его поколения и следующих поколений. Соответственно и его позиция в группе прочна и неколебима; это своего рода пожизненный статус, независимый от воли, настроений или пожеланий членов группы. Неравенство между ним и остальными членами его группы очевидно, хотя и еще весьма условно. Что же касается функций, то они частично те же, что и у лидера локальной группы: определение характера деятельности для всех, забота о благосостоянии коллектива, принятие решения в конфликтных ситуациях и т. п. Однако есть и немало новых функций, требующих определенных способностей и действий, причем иного, нежели раньше, характера. Во-первых, к числу основных достоинств патриарха относятся не столько качества умелого и ловкого добытчика, сколько опыт знающего администратора и организатора, умеющего предвидеть ход событий и планировать дела, принимать нужные меры, связанные с решением комплекса хозяйственных забот земледельцев. Во-вторых, иной характер принимает борьба за достижение и постоянную реабилитацию престижа, который в социальной системе ценностей землевладельцев-общинников стойко продолжает занимать центральное место и играть едва ли не решающую роль в важнейших делах.
В рамках группы авторитет главы незыблем в силу того, что члены семьи отчетливо ощущают свое зависимое и подчиненное положение. Но зато на передний план выходит задача завоевать авторитет вне группы, в рамках общинной деревни. И вот здесь-то в наибольшей степени проявляется имущественное и социальное неравенство, которое уже существует в ранних земледельческих (равно как и скотоводческих) общинах. Речь идет о господствующей системе распределения продукта, причем не только избыточного.
Глава семейной группы еще не собственник, не хозяин всего ее имущества, которое по-прежнему считается общим, коллективным. Но благодаря своему положению старшего и ответственного руководителя хозяйства и жизни группы он приобретает права распорядителя. Именно от его авторитарного решения (а в рамках семьи демократии еще меньше, чем в эгалитарных структурах) зависит, кому и сколько выделить для потребления и что оставить в качестве запаса, для накопления и т. п. Он же определяет, как распорядиться излишками, использование которых тесно связано с взаимоотношениями в общине в целом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Генезис социальных связей: реципрокный обмен
Человеческое общество, выделяясь из породившей его живой природы, уже на заре истории противопоставило природным инстинктам культуру, т. е. такую систему норм, символов и связей, которая стала заметно отличать людей от животных. Именно культура уже в ее самой ранней форме легла в основу общества, практически создала общество как совокупность людей, связанных общими потребностями и целями и взаимодействующих ради их удовлетворения, как в конечном счете упорядочение, т. е. организацию, основанную на общепринятой и обязательной системе норм. Но с чего началась сама культура, т. е. нормативная система, отличная от биологической системы запретов?
Как утверждает известный французский антрополог К. Леви-Строс, первоосновой социокультурного начала была сексуальная реформа, запрет инцеста, что породило систему упорядоченных коммуникаций, основанную на принципе эквивалентного взаимообмена. Обмен женщинами, дочерьми и сестрами, ограничивший беспорядочное половое общение в рамках первобытного стада и породивший ранние формы жестко фиксированных брачных связей, способствовал установлению нормативного родства, в связи с чем были определены старшинство поколений, брачные классы и в конечном счете основанные на этом родовые и родоплеменные общности. Фундаментальный принцип эквивалентного обмена-дара стал затем основой основ существования всех ранних обществ. Обмен словами и знаками-символами способствовал становлению определенных норм общения, обмен пищей и предметами обихода вел к укреплению социальных связей, к созданию более или менее устойчивой структуры, без чего складывавшееся человеческое общество просто не сумело бы выжить.
Процесс генезиса социальных связей, протекавший, видимо, параллельно с процессом сапиентации и распространения сапиентного человека на ойкумене, привел к становлению таких ранних форм социальной структуры, реальное существование которых можно про следить и в XX в. Тот же Леви-Строс, тогда еще начинающий антрополог, провел в свое время несколько недель с группой индейцев намбиквара в районе Амазонки. Общность намбиквара, как она была затем им описана, состояла из неустойчивых локальных групп, состав которых обновлялся практически ежегодно. Во главе группы из нескольких парных семей с детьми и ряда неженатых стоял признанный ею глава, в функции которого входило вести, объединять, организовывать и за все отвечать – будь то выбор стоянки, сезонная работа или конфликт, не говоря уже о военном столкновении с враждебными группами. Лидер обязан был все знать и уметь лучше других – потому он и избирался лидером. Но главная его функция сводилась к тому, чтобы щедрой рукой раздавать другим все то, что ему удавалось сделать, добыть, приобрести. В обмен за эти щедрые раздачи он по закону эквивалента приобретал высокий престиж, способствовавший его авторитету в группе (слово лидера – закон для остальных). Кроме престижа на долю главы группы выпадала одна, но весьма существенная привилегия: право на несколько жен, в отличие от остальных мужчин группы. Реализация этого права порой создавала половой дисбаланс, но группа мирилась с этим во имя общих интересов: хороший лидер стоил немалого, а если он оказывался плох, группа быстро распадалась.
Итак, фундаментальный принцип эквивалентного обмена в описанной структуре не только активно действует, но и способствует процветанию, даже существованию группы, являясь условием sine qua non. Дело в том, что полученные в обмен на щедрую отдачу незаурядной личности престиж и привилегии энергично включают амбиции способных, являются мощным стимулом для тех, кто хочет включиться (а хотят не все; Леви-Строс отмечал, что не всякий, на которого падал выбор, соглашался стать лидером) в соревнование за престиж, отдавая ради этого группе все свои силы и способности. Соответственно престиж и авторитет едва ли не с первых шагов общества становятся своего рода вершиной социальных ценностей. Но почему все именно так, а не иначе? И насколько подобного рода структура может считаться типичной, а не случайной?
Причины закономерности ее вскрывают исследования экономантропологов. Первобытный коллектив охотников и собирателей обычно невелик – в среднем 20–30, иногда 50 человек. Каждая группа имеет свою территорию обитания в пределах района, занятого данной этнической общностью, и находится на полном самообеспечении, хотя при этом она может быть связана взаимообменом с соседями. Фундаментальный принцип существования локальной группы – ее эгалитарность. Система добычи, распределения и потребления пищи здесь основана на строгой уравнительности, но с учетом ролевых функций: между мужчинами и женщинами, старшими и младшими, взрослыми, стариками и детьми всегда существовало определенное и строго фиксированное неравенство в потреблении, генетически восходящее к аналогичному неравенству и в рамках стаи животных. Социальные права и обязанности членов группы (опять-таки с учетом ролевых функций) одинаковы. Все имеют голос. Каждый волен принять самостоятельное решение вплоть до разрыва с группой.
Есть соблазн видеть в этой эгалитарности и свободе принятия решения нечто вроде первобытной демократии. Стоит заметить, что современная антропология этим термином, по крайней мере в XX в., обычно уже не пользуется. И не случайно: гораздо больше оснований говорить о жестком конформизме группы, о строгой необходимости для каждого полностью соответствовать сложившимся экспектациям под угрозой изгнания из общества (уже не только из данной группы), чем о свободе мнений и поведения. Словом, эгалитаризм – это далеко не демократия. В экономическом же аспекте суть его сводится к тому, что каждый член группы, вне зависимости от его личного вклада, имел право на долю коллективного продукта уже в силу своего членства в ней.
Таким образом, потребление в группе коллективное. Без этого уравнительного потребления группа не смогла бы выжить и обеспечить нормальное воспроизводство, не говоря уже о расширенном. Но если потребление было коллективным, то добыча пищи чаще всего была индивидуальной (если не говорить, скажем, о коллективной охоте на крупное животное, что бывало далеко не у всех и не всегда), и в ходе ее один приносил больше, другой меньше. Если учесть, что добыть пищу старались все – попытки отлынивания случались редко и вызывали столь явно выраженную реакцию в виде презрения и насмешек, что в обществе, где престиж ценился очень высоко, это было по сути невыносимым наказанием, – то все сводилось к тому, сколько сил, способностей и удачи у каждого, кто сколько может добыть. Те, кто приносил больше других, как раз и приобретали престиж и авторитет; именно из их числа выбирали лидеров.
Экономический аспект генерального принципа системы эквивалентного обмена, основанной на уравнительности, антропологи обозначили термином «реципрокность» (от лат. reciproco – двигать туда-сюда, возвращать обратно). Первоначальная суть реципрокного взаимообмена сводилась к тому, что каждый вносил в общий котел, сколько мог, и черпал из него, сколько ему полагалось, тогда как разница между отданным и полученным измерялась в терминах социальных ценностей и выражалась в форме престижа и связанных с ним привилегий.
Будучи едва ли не первым универсальным механизмом функционирования человеческого общества на ранних этапах его существования, реципрокный обмен сыграл решающую роль в последующем развитии общества, в конечном счете в разложении той эгалитарной структуры, которая вызвала его к жизни и существовала на его основе. Включение престижных амбиций способных и удачливых индивидов, вызванное к жизни активным функционированием реципрокности, вело, с одной стороны, к выходу на передний план принципа меритократии, т. е. выдвижения способных и честолюбивых, претендующих на престиж и авторитет, которые со временем все более явственно выделялись над средним уровнем и соответственно обретали привилегии, а с другой – к увеличению общей массы потребляемой пищи, к созданию за счет усилий амбициозных и удачливых охотников своего рода избыточного продукта.
Проблема избыточного продукта сложна. Речь не об абсолютном избытке, во всяком случае не о нем в первую очередь. Имеются в виду излишки по сравнению с нормой (жизнеобеспечивающим продуктом, по определению Ю. И. Семенова). В группах, живших в сравнительно богатых дичью районах, удачливые охотники чаще, чем где-либо еще, приносили богатую добычу, причем со временем выработалась норма, согласно которой принесший добычу имел право сам распорядиться ею. Конечно, при этом соблюдались веками сложившиеся нормы потребления в группе, но право распределения означало, что пища приносится как индивидуальный дар. Здесь лишь легкое смещение акцента, однако в условиях сравнительного избытка оно вело к появлению привилегий. Стало считаться само собой разумеющимся, что обладающий престижем удачливый охотник заслуживает определенных социальных привилегий. Материальный достаток, таким образом, обменивался на престиж, престиж сопровождался некоторыми привилегиями, и все это опиралось на признанный и почитаемый принцип меритократии. Оставался лишь шаг до социального неравенства. И вскоре этот шаг был сделан, правда, уже в новых условиях, когда на смену обществу собирателей пришли коллективы производителей пищи, земледельцев и скотоводов.
Ранние формы неравенства и система редистрибуции
Неолитическая революция и переход к регулярному производству пищи способствовали заметному росту избыточного продукта, что дало резкий толчок изменению форм социальных отношений, менявшихся параллельно с появлением нового образа жизни в виде оседло-земледельческих поселений и общинной организации. Непрочные у собирателей парные семейные ячейки при переходе к оседлости и систематическому производству пищи трансформировались в более крепкие и достаточно многочисленные семьи, даже семейно-клановые группы, заменившие собой локальные группы бродячих охотников. Группа близких родственников – потомков одной семейной пары, чаще всего по одной определенной линии, мужской или женской, – вместе с их брачными партнерами и детьми обычно представляла собой низовую семейно-клановую ячейку, построенную по нормам строгой экзогамии и имевшую тенденцию к разрастанию в систему родственных кланов.
Именно такие семейно-клановые группы стали первичной ячейкой оседло-земледельческого (а позже и кочевого) общества, что, в частности, хорошо прослеживается антропологами на материалах полевых обследований многих народов Африки. Главой группы обычно являлся отец-патриарх, имевший одну или несколько жен и проживавший со своими детьми, нередко тоже уже женатыми, а также братьями с их женами и иными родственниками и домочадцами в рамках единого общего домохозяйства, своего рода замкнутого компаунда. На территории компаунда каждая женщина с ее детьми имела, как правило, свою хижину (строение с кухней); хижины были и для мужчин, иногда отдельное жилище предоставлялось главе группы. Тут же располагались хозяйственные постройки, амбары, хлевы и т. п. Среднее число взрослых в компаунде, по некоторым подсчетам, составляло семнадцать – двадцать человек. Внутренние связи в семейной группе были неизмеримо жестче тех, что связывали между собой членов кочующей локальной группы охотников и собирателей. Соединенные не по собственной воле, а по случайности рождения строгими нормами брачно-родственных уз, члены семейной группы уже не являлись собранием равных, различавшихся лишь по полу и возрасту. Пол, возраст, принадлежность к определенному поколению и брачному классу, наконец, место в группе, связанное с нормами брачно-родственных уз и случайностью рождения, – все это стало играть важную роль и фиксировать определенный статус каждого. Следствием было возникновение неравенства, выражавшегося обычно в системе социальных и возрастных рангов.
Итак, неравенство в его простейшей модификации – ранговое; суть его в том, что в рамках данной общности четко фиксировалось ограниченное количество позиций высокого статуса, значительно большее – среднего и практически неограниченное – низшего. Низшие ранги имели члены семейно-клановой группы: люди женатые, но не имевшие собственного самостоятельного хозяйства; прошедшие через обряд инициации юноши и девушки, считавшиеся взрослыми; дети и подростки. На самом низу – прибившиеся к коллективу чужаки-аутсайдеры. Глава семейной группы в качестве социального лица имел на этом фоне более высокий ранг, соответствовавший его реальному статусу лидера группы и распределителя хозяйства. Его вполне можно сопоставить с лидером локальной группы охотников, хотя разница между тем и другим достаточно велика.
Прежде всего своим положением отец-патриарх обязан не случайности выбора и тем более не собственным заслугам, а случайности рождения или обстоятельств, превративших его в старшего среди группы более младших родственников его поколения и следующих поколений. Соответственно и его позиция в группе прочна и неколебима; это своего рода пожизненный статус, независимый от воли, настроений или пожеланий членов группы. Неравенство между ним и остальными членами его группы очевидно, хотя и еще весьма условно. Что же касается функций, то они частично те же, что и у лидера локальной группы: определение характера деятельности для всех, забота о благосостоянии коллектива, принятие решения в конфликтных ситуациях и т. п. Однако есть и немало новых функций, требующих определенных способностей и действий, причем иного, нежели раньше, характера. Во-первых, к числу основных достоинств патриарха относятся не столько качества умелого и ловкого добытчика, сколько опыт знающего администратора и организатора, умеющего предвидеть ход событий и планировать дела, принимать нужные меры, связанные с решением комплекса хозяйственных забот земледельцев. Во-вторых, иной характер принимает борьба за достижение и постоянную реабилитацию престижа, который в социальной системе ценностей землевладельцев-общинников стойко продолжает занимать центральное место и играть едва ли не решающую роль в важнейших делах.
В рамках группы авторитет главы незыблем в силу того, что члены семьи отчетливо ощущают свое зависимое и подчиненное положение. Но зато на передний план выходит задача завоевать авторитет вне группы, в рамках общинной деревни. И вот здесь-то в наибольшей степени проявляется имущественное и социальное неравенство, которое уже существует в ранних земледельческих (равно как и скотоводческих) общинах. Речь идет о господствующей системе распределения продукта, причем не только избыточного.
Глава семейной группы еще не собственник, не хозяин всего ее имущества, которое по-прежнему считается общим, коллективным. Но благодаря своему положению старшего и ответственного руководителя хозяйства и жизни группы он приобретает права распорядителя. Именно от его авторитарного решения (а в рамках семьи демократии еще меньше, чем в эгалитарных структурах) зависит, кому и сколько выделить для потребления и что оставить в качестве запаса, для накопления и т. п. Он же определяет, как распорядиться излишками, использование которых тесно связано с взаимоотношениями в общине в целом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12