А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Сначала жители Вейнсберга не придавали большого значения неприятельским силам, судя о крестьянском войске по двум первым показавшимся нестройным шайкам Черной Колдуньи и Иеклейна. Они поняли свое заблуждение только тогда, когда увидели главный отряд Георга Мецлера, с которым соединился и отряд Флориана, лишенный начальника и не подозревавший, что он находится в Вейнсберге.
Однако осажденные еще не отчаивались; они послали гонцов в Баден и Штутгарт и ожидали скорого прибытия подкреплений.
Мансбург велел убивать всех крестьян, которых захватывали на вылазках. Неизвестно, что побудило его к этой мере, – врожденная ли жестокость, или желание вывести крестьян из терпения и побудить их убить Гельфенштейна, который, как ему было известно, находился во власти Сары. Но в то же время сенешаль завел тайные переговоры с Георгом Мецлером, пытаясь подкупить его всевозможными обещаниями. Георг гордо отверг их и послал ему свой ультиматум, требуя от имени евангелического союза немедленно сдачи города и замка.
Когда крестьянские парламентеры приблизились к неприятельским аванпостам, граф стоял на валу с Дитрихом Вейлером (секретарем графа Гельфенштейна) и бароном Лауреном, тем самым, который был так строг и резок с Флорианом в Гейерсберге.
– Ах, прах их побери! – вскричал барон. – Посмотрите, каких забавных герольдов со шляпой на палке вместо знамени высылают нам осаждающие. Вот я им покажу, как разговаривают благородные рыцари с такой сволочью.
В числе крестьянских парламентеров был реформатский проповедник. Подъехав на некоторое расстояние к осажденным, он предложил им сдаться, сопровождая это приглашение множеством библейских текстов и ужасами разрушения, заимствованными из святого Писания.
– Замолчишь ли ты, подлая сова? – крикнул ему Дитрих Вейлер.
– Вот я ему отвечу, – сказал барон Лаурен и, взяв ружье у одного солдата, выстрелил в оратора и тяжело ранил его.
Но товарищи поддержали проповедника, который храбро кончил свою речь, несмотря на направленные в него выстрелы; затем он, окровавленный, возвратился в крестьянский лагерь. Крестьяне были приведены в ярость этим бесчестным поступком и хотели немедленно идти на приступ; но Георг Мецлер, ожидавший на следующую ночь подкреплений и, вступивший в сношения с многими горожанами, уговорил крестьян отложить приступ до следующего дня.
Между тем в замке разнесся слух, что в Вейнсберг проник крестьянский шпион, переодетый слугой.
Люди, составлявшие гарнизон Вейнсберга, были незнакомы между собой, так что пришлось произвести тщательное расследование, чтобы открыть шпиона.
Проходя по коридору в комнату Маргариты, Марианна услышала шепот, который заставил ее вздрогнуть.
– Марианна, Марианна, – звал ее кто-то из ниши толстой стены.
Этот голос был так похож на голос Иеклейна, что бедная девушка остановилась, вздрогнула и подошла к тому месту, откуда ее звали.
Можно себе представить, каково было ее удивление и ужас при виде Иеклейна Рорбаха, выглядывавшего из своего убежища.
– Пресвятая дева! – прошептала Марианна. – Ты как сюда попал? Что, если тебя узнают?
– Непременно узнают, если найдут, – хладнокровно сказал Иеклейн, – а так как теперь меня ищут… Слышишь, как всюду ходят солдаты?
– Зачем ты пришел сюда? – спросила Марианна, дрожа от страха за своего двоюродного брата.
– Объясню после, милая кузина. Надо прежде подумать о своей жизни, которая, признаюсь, в большой опасности.
Испуганная Марианна глядела на него, придумывая, как бы спасти того, кого она все еще любила, несмотря на все его преступления. Вдруг послышался голос солдата, кричавшего своим товарищам:
– Сюда, сюда! Говорят вам, видели, как он взошел по лестнице в коридор.
– Напали собаки на след дичи! – сказал Иеклейн, вынимая длинный нож. – Но, черт побери, не одному распорю брюхо, прежде чем сдамся.
– Ступай за мной, – поспешно сказала Марианна, отворяя дверь в свою комнату.
Едва Иеклейн вошел туда, как она поспешно заперла дверь изнутри.
Через минуту по коридору застучали шаги солдат и слуг, помогавших им в поисках. Обыскав коридор, солдаты стали обыскивать пустые комнаты.
Между тем Марианна взяла Иеклейна за руку и втолкнула его в маленькую гардеробную, заваленную платьем и всяким тряпьем, и находившуюся между ее комнатой и уборной графини Гельфенштейн.
Через минуту к Марианне постучались. Она тотчас отперла, делая над собой усилие, чтобы казаться спокойной, и отвечала солдатам, что она никого не видала и ничего не слышала.
Преданность этой девушки графине Гельфенштейн была слишком известна всем, чтобы на ее счет могло возникнуть хоть малейшее подозрение. Извиняясь, что ее обеспокоили, солдаты и слуги пошли далее; но, проискав напрасно еще целый час, они решили удалиться в уверенности, что шпион пробрался в другую половину замка.
По уходе их Марианна вошла в гардеробную. Услыхав ее шаги, Иеклейн поспешно опустил занавес у стеклянной двери в комнату графини.
– Иеклейн, – сказала ему Марианна, – твои враги удалились, но они ежеминутно могут вернуться. Я не могу допустить тебя до погибели, но чувствую, что, скрывая тебя здесь, нарушаю свой долг к графине Гельфенштейн. Скажи мне, ради Бога, зачем ты пришел сюда?
– Я хотел разузнать, в каком положении находятся укрепления и сколько в замке гарнизона, – отвечал Иеклейн с видом полной откровенности, но умалчивая о своих сношениях с горожанами.
– Какая неосторожность! – прошептала девушка, с ужасом всплеснув руками. – Ты решился придти к людям, которые имеют столько причин ненавидеть тебя, и желать твоей смерти?
– Ба! – сказал он беззаботно. – Не убить им меня!
– Что же ты намерен делать?
– А по-твоему что?
– По-моему?
– Да. Ведь ты обязана подумать о спасении твоего двоюродного брата?
– Прежде всего, я обязана верно служить моей госпоже, которая взяла меня к себе и обращается со мной как с сестрой, а не как со служанкой.
– В таком случае, ты должна выдать меня, – сказал Иеклейн с тем равнодушием к опасности, которое он постоянно выказывал.
– Ведь ты знаешь, что у меня никогда не хватит на это духу, – плача сказала девушка. – Как ни виноват ты передо мной, Иеклейн, но я не могу забыть нашего родства… а тем более не могу забыть, что некогда ты любил меня.
Слезы прервали ее. Тронутый этой несокрушимой привязанностью, Иеклейн старался утешить девушку.
Увлекаясь собственными словами, быть может даже повредив сам своим уверениям, он клялся Марианне, что среди всех своих увлечений всегда питал к ней глубокую привязанность. Бедная девушка только того и желала, чтобы простить ему. Может быть, она не вполне верила клятвам своего двоюродного брата, но его нежные ласковые слова доставляли ей бесконечное счастье, и она тщетно старалась скрыть это.
– Послушай, Иеклейн, – сказала она наконец, – не думай, что я верю тебе. Я очень хорошо знаю, что ты не любишь меня так, как любил прежде, но как бы ты ни терзал мое сердце, чувствую, что никогда не перестану любить тебя. Хотя бы ты гнал меня от себя, топтал меня ногами, это не помешало бы мне любить тебя и пожертвовать за тебя жизнью.
– Бедная Марианна! – сказал Иеклейн, почувствовав некоторое раскаяние.
– Послушай, тебе нельзя оставаться здесь, потому что слуги замка проходят здесь беспрестанно. Я пойду в седельный чулан. Там есть один бедняк, вполне преданный мне; он достанет мне ливрею одного из графских слуг, ты переоденешься, и мы выйдем вместе. Я скажу, что ты слуга графини и что она дала тебе поручение в городе; а в Вейнсберге ты уже найдешь случай бежать.
Спустя несколько минут по уходе Марианны, Иеклейн услышал шаги в комнате графини Гельфенштейн. Маргарита вошла к себе в сопровождении служанки.
– Позовите Марианну, – сказала она.
Иеклейн поспешно притаился за большим сундуком. Служанка прошла в комнату Марианны и вернулась сказать, что ее нет. Маргарита не ответила ей ничего.
– Не угодно ли вам, сударыня, причесаться? – спросила служанка.
– Пожалуй, Урсула, – отвечала Маргарита, опускаясь в кресло. В ее потупленных глазах выражались горе и тревога.
Когда Урсула принялась расплетать великолепные волосы графини, Иеклейн подошел к стеклянной двери и, приподняв угол занавеса, приложился глазом к щели. Он мог очень хорошо видеть Маргариту, тем более что на нее падал свет из окна, тогда как сам он оставался в тени. Люди, подобные Иеклейну, не отказываются от своих страстей, пока не удовлетворят их. Чем непреодолимее препятствие, тем сильнее их страсть и тем упорнее они на борьбу и опасность.
В сущности, Маргарита была единственной любовью Иеклейна; он питал к своей двоюродной сестре только то чувство, которое питает восемнадцатилетний юноша ко всякой девушке одного с ним возраста, с которой случайно сблизится. Графиня же играла важную роль в его жизни, более важную, чем он сам сознавал.
Его слепая ненависть к дворянству, побуждавшая его на такие жестокости и запятнавшая кровью его храбрость и военные таланты, была в значительной мере вызвана непреодолимой преградой, которую его низкое происхождение ставило между ним и дочерью императора, а также ревностью к счастливым соперникам. Иеклейн слушался только своих страстей. Очень может быть, что родившись в другом сословии, молодой трактирщик защищал бы привилегии дворянства с такой же несокрушимой и дикой энергией, с какой теперь нападал на них; или, вернее, на людей, пользовавшихся ими. Гордость и честолюбие, мучившие его, еще более разжигали страсть, которую внушала ему прекрасная и. знатная графиня Гельфенштейн. Поэтому можно подумать, что почувствовал он, когда случай неожиданно сделал его невидимым зрителем туалета графини.
У Маргариты были великолепные волосы; они распались до пола шелковистыми волнами по белым плечам и по спинке кресла, на котором они сидела. В Рорбахе заговорила страсть: он отдал бы жизнь, чтобы быть на месте служанки, бравшей в руки эти благовонные волосы.
– Скорее, Урсула, – сказала Маргарита, которой хотелось остаться одной со своими грустными думами.
Служанка проворно кончила головной убор и удалилась.
Когда дверь затворилась за ней, Маргарита положила голову на руку и стала думать о любимом муже, судьба которого тревожила ее день и ночь.
Вдруг она вскочила и с ужасом вскрикнула. У ног ее стоял какой-то мужчина: она не заметила, как и откуда он вышел.
– Кто вы такой? Что вам нужно? – спросила она, в первую минуту не узнав Иеклейна.
– На что вам знать мое имя? – отвечал он. – Вы прекрасны, и я люблю вас.
– Иеклейн? – вскричала Маргарита, узнав его, и бросилась к двери, чтобы позвать на помощь.
– Зовите, если хотите, – хладнокровно сказал он, – предупреждаю только, что первый крик ваш будет смертельным приговором для графа Гельфенштейна.
– Так он жив! – радостно вскричала Маргарита, забыв даже страх, который внушал ей Иеклейн.
– Да, сударыня.
– Где он?
– В нашем лагере, в плену у Сары.
– О! Боже мой! Боже мой!
– Его жизнь зависит от моей жизни, подумайте об этом. Если кто-нибудь из дворян узнает о моем присутствии здесь, то даже вы, несмотря на вашу власть, не в состоянии будете спасти меня от смерти; но если я к ночи не вернусь в лагерь, то вашему супругу не видать завтра солнечного восхода.
Графиня с отчаянием, скрестила руки и заперла дверь, которую только что отворила.
– Иеклейн, – сказала она, возвращаясь к трактирщику, на которого не смела поднять глаз, так пугали ее его пламенные взгляды, – я богата и для спасения супруга пожертвую всем своим имуществом. Я знаю, что вы имеете большую власть над крестьянами. Спасите графа, и я вымолю вам прощение, сделаю вас богатым. Наконец, скажите сами, чего вы желаете.
– Чего я желаю? – отвечал он хриплым голосом, приближаясь к ней.
– Иеклейн, – с достоинством сказала графиня, – эти слова…
– Эти слова не приличны сыну бекингенского трактирщика, не правда ли? – прервал молодой человек с горестью. – Слова, которые тешат благородную даму, когда их произносит дворянин, противны ей в устах холопа; но ведь они одни и те же. Если бы вы, графиня, могли читать в сердцах, вы узнали бы, которое пламеннее и преданнее.
– Довольно, – сказала Маргарита, снова направляясь к дверям.
– Зовите! – сказал он дерзко. – Я не боюсь смерти, а мысль, что мой соперник, не взирая на все свои титулы и вашу любовь, скоро последует за мной, усладит мой последний час. Боже! Неужели графиня вы думаете, что храбрость и энергия существуют только под рыцарскими доспехами? Если Бог, наградивший вас такой красотой, запретил мне любить вас, то зачем же дал он мне глаза, чтобы я мог видеть вас, уши, чтобы слышать, сердце, чтобы обожать вас?
– Иеклейн, – прошептала графиня, которую удерживала только мысль об опасности, грозившая ее мужу, – оставим в покое вопросы о титулах и происхождении; они раздражают вас, а для меня имеют так мало значения, что я даже не знала ни звания, ни имени мужа, когда отдавала ему сердце.
– Я любил вас прежде его, графиня.
– Вы любили тогда Марианну, вашу милую, кроткую сестру, которая так любит вас, бедняжка; и вы должны были платить ей тем же за ее преданность и постоянство.
– Клянусь, я всегда любил ее как сестру, как друга. В восемнадцать лет кто не увлекается… Но клянусь вам небом и адом, я никого не любил кроме вас… Когда подумаю, что вам может казаться, будто я люблю Марианну, не могу удержаться от чувства досады и почти ненависти!
– Бедная девушка, – прошептала графиня, – ваше поведение с ней…
– О да! Я виноват! Я знаю, ваши упреки – ничто в сравнении с мучениями моей собственной совести! Но что же мне делать? Мое сердце наполнено вами, и все остальное мне противно. Я отдал бы полжизни за то только, чтобы суметь выразить вам хотя бы половину той страсти, которая терзает мое сердце.
Да, я честолюбив, да, я жесток. Я честолюбив, потому что хотел бы возвыситься до вас; я жесток, потому что ненавижу всех тех, кого чины и рождение ставят преградой между вами и мной, потому что я хотел бы уничтожить все препятствия, всех людей, которые разлучают нас, если бы даже пришлось утопить их в моей собственной крови!
Если Иеклейн, отвергнутый, презираемый вами, сделался грозой вашей партии, то ваша любовь переродила бы его… Может быть, он сделался бы самым крепким оплотом вашего дела, если бы только ваше сердце могло служить наградой его усердию и храбрости… Графиня!.. Маргарита! – прибавил он умоляющим голосом, стараясь отнять ее руки от лица.
Почувствовал прикосновение руки Иеклейна, Маргарита содрогнулась, как от прикосновения гадины.
– Не тронь меня, презренный! – вскричала она. Увлеченный страстью, опьяненный своей речью, Иеклейн иначе объяснял себе молчание Маргариты; но движение ужаса и отвращения, которое вырвалось у нее, показали ему истину.
– Ну, хорошо, пусть! – закричал он с бешенством. – Пусть! Я предпочитаю ваше презрение и ненависть равнодушию. Клянусь Богом, вы правы, сударыня, я – презренное животное, унижаю себя, прося, умоляя такую гордую женщину, которая думает, что человек без рыцарских шпор не имеет права ни жить, ни любить. Черт возьми, я хочу по крайней мере оправдать тот ужас, который внушаю вам.
Подойдя к двери, в которую вошла графиня, он вынул из нее ключ и бросил его в окно. Испуганная страстными взглядами Иеклейна, графиня стала призывать на помощь, но от коридора отдаляла их еще одна комната. Стены толщиной в несколько футов, как во всех замках, заглушали ее голос.
Оттолкнув Иеклейна, который снова схватил ее руку, Маргарита подбежала к стеклянной двери кабинета.
В ту минуту, как Иеклейн бросился, чтобы загородить ей путь, дверь быстро отворилась и Марианна появилась на пороге.
– Слава Богу, что ты пришла! – вскричала Маргарита. – Иди ко мне, скорее!
Воспользовавшись замешательством Иеклейна, в которое его привело неожиданное появление Марианны, графина увлекла девушку и, пройдя с ней через ее комнату заперла за собой дверь.
Иеклейн подбежал к другой двери, но вспомнил, Что сам же выбросил ключ от нее в окно.
Он осмотрелся, ища средств уйти.
– Проклятие! – пробормотал он. – Я попался! Явная невозможность бегства возвратила ему все его хладнокровие. – Постараемся принять солдат, – сказал он со зловещей улыбкой.
Он принялся расставлять мебель, чтобы устроить себе баррикаду, как вдруг услышал, что дверь из комнаты Марианны отворяется. Он вынул меч и приготовился к обороне.
Вошла Марианна. Она глядела на своего родственника без гнева и горечи, но печальнее обыкновенного. Было что-то тяжелое в ее немой, грустной покорности, так что Иеклейн был тронут, несмотря на свой гнев и беспокойство.
Он поднял руку ко лбу, опустил глаза, и лицо его выразило стыд и раскаяние.
– Прости меня, Марианна, – прошептал он, – я виноват, но эта женщина сводит меня с ума. Впрочем, если я огорчил тебя, то ты будешь отомщена, потому что, уверяю тебя, гордая графиня повесит меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30