А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Лишь месяц спустя Крутов выяснил, что филиалы Братства появились не только в Жуковке, но и в Брянске, а также в соседних областях. Храмы росли, как грибы после дождя, и за всем этим ощущалась чья-то целеустремленная воля, пожелавшая насадить повсеместно чуждую коренному населению веру. И не только веру. Потому что храмы эти, как быстро сообразил Егор, стали настоящими базами и школами боевиков, из которых должны были вырасти будущие легионеры. Но об этом он догадался позже, теперь же, попытавшись добиться аудиенции у настоятеля-проповедника, Крутов сразу нарвался на откровенно вызывающее, пренебрежительное и наглое поведение монахов, представлявших вполне современное охранное подразделение.
За ворота храма, расположившегося в живописнейшем уголке природы на берегу реки, неподалеку от жуковского дома отдыха, Крутова не пустили.
– Сегодня неприемный день, – сказал мрачно коротко остриженный белобрысый отрок в черном одеянии, поглядывая на крутовский джип «Лэнд-Круизер», который ему при расставании подарил Георгий в Осташкове. – Учитель принимает только по пятницам.
– Меня он примет и сегодня, – добродушно сказал Егор. – Передайте, что к нему на прием просится полковник Крутов.
– Да хоть сам генерал, – тем же тоном проговорил монах-охранник, подзывая напарника. – Приходи в пятницу, может быть, учитель и соблаговолит принять.
Крутов с любопытством посмотрел на квадратное лицо парня, излучающее полное «отсутствие всякого присутствия».
– Вы не поняли, молодой человек, – попытался он мягко достучаться до сознания стража. – Я такой же учитель, как и ваш наставник, но к тому же еще полковник Службы безопасности. Доложите учителю, что к нему пришел Егор Лукич Крутов.
Охранники ворот переглянулись.
– Приходи в пятницу, – повторил белобрысый. – Сегодня учитель молится.
Из глубин храма вдруг донесся тихий многоголосый вопль: хё! Крутов понял, что внутри идут занятия по какому-то виду корейской борьбы, возможно субак или тхэккён.
– Ваш учитель кореец? – поинтересовался Крутов, зная от Катуева-старшего, что настоятеля храма зовут Сергеем Баратовичем Кенджалиевым. При таком сочетании имени, отчества и фамилии трудно было установить национальность человека, хотя в принципе для Егора это не имело никакого значения.
Молодой страж ворот нахмурился.
– Сам ты кореец! Шел бы ты своей дорогой, полковник, или кто ты там, здесь частная территория, и гостей мы не любим.
Егор покачал головой. Он давно мог бы войти в храм, просто усыпив охранников приемами живы, однако начинать беседу с боссом заведения с этого не следовало.
– Вижу, что вежливости вас не учили, молодые люди. А нельзя вызвать сюда одного из новых учеников, Марата Катуева? Это-то, надеюсь, не запрещено?
– Запрещено, – отрезал белобрысый, закрывая створку ворот. – К нам приходят добровольно. А ты бы лучше не приходил сюда вовсе, ни один, ни с кем еще… – Говоривший осекся.
К воротам вышел еще один монах в черном, постарше.
– В чем дело, брат?
– Да вот пристал, хочет поговорить с учителем…
– О чем?
– Послушайте, любезные, – усмехнулся Крутов, терпеливый, как фундамент многоэтажного дома, – вам не приходит в голову, что вы ведете себя как сотрудники спецслужбы, а не монахи? Я ведь не случайный прохожий, а чиновник при исполнении и могу действовать гораздо активнее, чем вы думаете. Не хотите пропустить к учителю, позовите Марата Катуева, он мой ученик, и я хочу знать, по какой причине он перестал ходить на занятия и оказался здесь. Более веские аргументы, надеюсь, не нужны?
Монах постарше смерил Крутова взглядом, молча повернулся к нему спиной, и створка ворот снова закрылась. Это была настоящая пощечина, и в другие времена Егор вряд ли ее стерпел бы, но теперь он только постоял в задумчивости у ворот, приглядываясь к стенам храма и прислушиваясь к долетавшему хору голосов, затем вернулся к машине и уехал, пообещав себе все же добиться у господина учителя аудиенции.
Однако делать этого не потребовалось. Уже на следующий день к Егору в школу забежал благодарный Катуев-старший и сообщил, что сын вернулся. Что произошло, объяснить он не смог, но Крутову это знать было и необязательно, хотя он предполагал, что настоятель храма просто решил не рисковать и возвратил «заблудшую овцу» в семью, чтобы вокруг храма не поднимался лишний шум.
Правда, еще через неделю в спортзал школы, к концу занятий, когда Крутов отпустил «начальный класс», оставив наиболее «продвинутых» учеников, неожиданно заявилась четверка крутоплечих накачанных молодцов во главе с монахом Братства. Отличительной чертой монахов храма Черного Лотоса было ношение на груди медальона с изображением лотоса, и спутать их с православными было невозможно. К тому же все они были молоды, самому старшему из встречавшихся Крутову в городе едва ли исполнилось тридцать лет. Тот, что привел с собой в спортзал крепких парней, одетых в одинаковые велюровые черные куртки и джинсы, был моложе.
Сначала они вели себя мирно, наблюдая за процессом тренировки, сели на лавочку поближе к татами, затем начали бросать реплики и вслух обсуждать достоинства фигур старших девочек; в группе их было трое. Крутов попросил гостей вести себя сдержаннее, но это не помогло. Парни явно провоцировали драку и стали в открытую смеяться над ним, а когда Егор сделал еще одно замечание, монах, не принимавший участие в этой игре, спросил с усмешкой:
– А что ты нам сделаешь, полковник ? Милицию вызовешь или ОМОН?
Он знал , что Крутов уже не был полковником, а это означало, что монах получил задание от настоятеля храма пощупать приходившего к ним представителя власти.
– Зачем же милицию? – спокойно сказал Егор, остановив тренировку. – Я и сам вас выведу.
Он вдруг оказался рядом с четверкой ржущих парней – никто из них не заметил его перемещения, так быстро Крутов пересек зал, – раздалась очередь в четыре хлестких пощечины, головы парней дернулись, и на щеках появились отчетливо видимые багровые отпечатки ладони Егора. Ошеломленные молодцы вскочили, враз замолчав, но Крутов не дал им времени на осмысление происходящего и успокоил каждого касанием пальца к точкам несмертельного воздействия на лбу, у виска и на шее. Парни сели с выражением немого удивления на сытых лицах, к которым вполне подходили определения «мурло» и «морда».
Егор повернулся к монаху, вскочившему и вставшему в позу корейского бойца тхэккён: левая нога слегка согнута в колене, правая впереди и опирается о пол лишь носком, руки согнуты перед грудью особым образом, пальцы растопырены, – покачал головой.
– Я вас умоляю, поручик. Забирайте своих «шестерок» и идите отсюда со всей возможной поспешностью. И запомните: сюда больше не приходите, мое терпение тоже имеет пределы.
– А то что? – хмыкнул монах, расслабляясь.
– Храму придется тратиться на лечение таких, как ты и твои мордовороты.
Крутов вернулся к своим ученикам, понявшим, что учитель продемонстрировал не свои возможности, а возможности пропагандируемого им вида борьбы, и продолжил занятия. Четверка несостоявшихся проверяльщиков, ведомая монахом (какой он, к черту, монах – самый настоящий боевик!), убралась из зала. А после занятий к Егору подошел Марат Катуев и сказал с восторженным блеском в глазах:
– Ловко вы их успокоили, учитель! Я у них был и видел… они тоже тренируются, но совсем не так, как мы…
– Вероятно, их инструктор – кореец.
– Я не об этом. У них совсем другой подход… более жестокий… и работают они в полном контакте…
– Мы тоже будем работать в полном контакте, но без травм и переломов. Хотя я буду учить вас в основном обратному – бесконтактному воздействию.
– А ваши приемы… ну, как вы с ними справились… это дим-мак или русбой?
– Скорее ни то, ни другое. Есть древнерусская система психофизического совершенствования, приемы которой не менее эффективны, чем восточные.
– Вот бы мне научиться!
– Будешь тренироваться, – улыбнулся Егор, – а главное – думать , – научишься.
После этой стычки с адептами Братства Черного Лотоса Крутова оставили в покое, а монахи стали появляться в Жуковке гораздо реже, но Егор чувствовал тяжелое влияние храма на психологическую обстановку в этом районе, понимал, что храм обычным религиозным центром не является, а скорее всего является центром подготовки бойцов для какой-то крутой структуры типа Российского Легиона, однако вмешиваться в дела этой организации бывшему полковнику хотелось меньше всего. Хотя, с другой стороны, он осознавал, что его мирное спокойное сидение в Брянских лесах не продлится долго. Он был Витязем, пусть и не опытным, и должен был служить Сопротивлению и Роду в соответствии со своими знаниями и навыками человека боя. Молчание же Предиктора, руководимого волхвами, оберегающего внутреннее российское пространство, вполне объяснялось соображением: Крутова испытывали на терпение и умение ждать. Хотя вполне возможен был вариант, что его просто оставили в резерве.
Солнце спряталось за тучи, и сразу похолодало.
Егор очнулся от воспоминаний, вернулся в спортзал, где уже начали разминку его ученики – сорок с лишним душ, готовых идти путем самореализации и совершенствования не навыков боя, а своего собственного мировоззрения, отношения к миру и человеку.
Вечер прошел, как обычно, спокойно, без напряжения, в меру весело и непринужденно. Мальчишки и девочки, поверившие в чудесную силу древнерусского стиля (Крутов начал понемногу давать им элементы боливака – составной части живы), в наставнике своем души не чаяли и повиновались ему беспрекословно, с удовольствием, что, естественно, отражалось и на их эмоциональном состоянии, и на поведении в быту. Катуев-старший в последнюю встречу признался Крутову, что поражен изменением привычек сына: Марат перестал слушать жуткий ритмичный грохот и вопли, которые он раньше называл музыкой и песнями, а главное – вышел из своего интравертированного закомплексованного мирка, куда его загнала жизнь, и все чаще пугал мать тем, что предлагал убрать в доме, вымыть посуду или сбегать в магазин за продуктами.
Закончив тренировку, Егор побеседовал с ребятами на разные философские темы: излюбленной была тема рождения Вселенной, тайны космологии, – и спустился из спортзала школы во двор, где стоял его железный зверь «Лэнд-Круизер», не боявшийся деревенского бездорожья.
Егор вспомнил случай, когда он возвращался вечером домой после занятий в школе в снегопад и остановился перед мостом через Березну, на окраине Фошни, чтобы выйти и протереть лобовое стекло; дворники не справлялись со снегопадом. И в это время в корму джипа въехал следовавший из Жуковки рейсовый автобус, который Крутов обогнал с минуту назад.
Егор подскочил к старенькому «пазику», рванул дверцу, чтобы высказать водителю все, что он о нем думает, и увидел побелевшего пожилого шоферюгу с испуганными умоляющими глазами.
– Прости… вот, бери все деньги… тут триста сорок… у меня четверо детей… я отработаю, только не бей… ну не работают у этого ящика тормоза, проклятые! И снег ишшо…
Егор похлопал его по колену, деньги, естественно, не взял, закрыл дверцу и вернулся к джипу, унося в душе взгляд шофера, не ожидавшего такого поворота событий.
А джип практически не пострадал, только в заднем бампере появилась вмятина…
Машина выехала на окраину Жуковки, миновала Старые Месковичи слева, Гришину Слободу справа. Джип обогнал чью-то заляпанную грязью «Ниву», но вообще движение по дорогам района было редкое и замирало вовсе с наступлением темноты, что объяснялось разными причинами, не только плохим состоянием дорог и отсутствием у крестьян личного транспорта, но и нередкими случаями грабежа частников. На крутовский джип, правда, местные бандиты пока не покушались, зато в деревнях они действовали почти в открытую, зная, что сил у районной милиции мало, а участковых милиционеров можно купить. Так, например, дед Осип рассказал Егору историю, от которой тот снова почувствовал приступ «острой моральной недостаточности», а попросту говоря – ненависти к тем, кто паразитировал на трудовом народе, отбирая у него последние крохи, отбивая охоту к любому проявлению независимости и предприимчивости.
У Осипа в Фошне жил шурин, брат жены, Константин Яковлевич, который работал на ферме местного агропромышленного объединения «Рассвет». Он и пожаловался, что к ним повадилась банда, скупающая молоко и мясо по бросовым ценам и не допускающая, чтобы работники объединения продавали его в Жуковке сами. А выглядело это следующим образом.
Как только фермеры собирались везти мясо в город на рынок, на ферме появлялась бригада крутых хлопцев во главе с известным всей округе «предпринимателем», имеющим сеть торговых точек по всему району, Борисом Мокшиным, братом бывшего мэра Брянска Георгия Мокшина, грузила приготовленные туши коров и свиней, молоко и яйца на свои «Газели» и увозила. Платил же Мокшин, естественно, в пять раз меньше, чем могли заработать сами работники объединения.
Егор уже сталкивался с братьями в прошлом году и знал сволочную натуру обоих, тем более что один из них – Георгий – был когда-то мужем Елизаветы. Встречаться с ними снова Крутову не хотелось, но отвечать отказом на просьбу фермеров помочь – через Осипа – тоже было неправильно, и Егор пообещал деду оказать содействие шурину и его сотрудникам.
Машина миновала Фошню, освещенную фонарями благодаря работающим допоздна киоскам, а вскоре показались первые дворы Ковалей. Без четверти десять Крутов поставил машину под навес во дворе и, испытывая странное чувство вины, вошел в дом, вспоминая высказывание отца Елизаветы, Романа Качалина: жена, как наркотик, нужна каждый день, но в малых дозах. Самому Егору Лиза была нужна «в больших дозах», что в настоящее время казалось несбыточной мечтой. Лиза словно погасла после войны в Осташкове, похудела так, что на лице остались, казалось, одни только глаза и губы, из дома выходила редко, мало разговаривала и больше сидела на диване в горнице, глядя перед собой прозрачно-зелеными пустыми глазами, уходя сознанием в не доступные никому миры. Оживлялась она, да и то ненадолго, лишь при возвращении Крутова.
Егор обнял на ходу бабу Аксинью, все еще хлопотавшую по дому, кивнул деду Осипу и двум его бородатым гостям, сидевшим на кухне, и прошел в светлицу, встречая нестерпимо светлый, обжигающий, вопрошающий, кроткий, сосредоточенный на каких-то внутренних переживаниях и воспоминаниях взгляд жены. Протянул ей букетик подснежников, купленных еще днем в Жуковке на базаре, опустился перед ней на колени.
– Любушка моя, вот и я.
– Егорша, – медленно проговорила Лиза, поднося цветы к губам, едва заметно улыбнулась. – Ты в своем репертуаре, полковник…
Крутов поцеловал ее пальцы, загоняя тоску и боль поглубже в сердце, поднял ее на руки и стал носить по горнице, приговаривая:
– Стану я, раб Божий Егор Крутов, благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, из ворот воротми, выйду в чисто поле, под восточную сторону, под белый день, под красное солнышко, под светел месяц, под частыя звезды, под утренню зорю, стану я перед лесом весенним, покорюсь и помолюсь: дай силы, лес-поле, моей берегине воспрянуть духом, и выйти ангелом, и не бояться никого, не болеть, и взять жизненные соки земли-землицы, и напиться, и вернуться к мужу здоровой и проворной…
На кухне замолчали. В двери появилась лысо-седая голова Осипа, скрылась. Крутов опустил жену на пол, обнял чуть ли не до боли, заглянул в глаза.
– Как ты себя чувствуешь, лебедь заколдованный? Скоро ли полетишь, как раньше?
– Скоро, – ответила Елизавета, снова улыбнувшись еле-еле.
Но глаза ее, просиявшие на миг, когда он дарил ей цветы, снова стали далекими, тоскливо-покорными и чужими.
– Посиди здесь, я сейчас.
Крутов вышел на кухню, жадно выпил кружку сбитня.
– Как жизнь, мужики?
– Революционная ситуация, – пошутил Осип. – Верхи хотят, а низы не могут.
Гости засмеялись. Деду Осипу пошел уже седьмой десяток, а он еще поглядывал на молодиц и держался вполне по-петушиному.
– А у вас как дела, Константин Яковлевич? Что нового?
Один из гостей Осипа, широкий, могучий, грудь колесом, разгладил бороду рукой. Это и был шурин деда, Константин Яковлевич Ковригин, директор фермерского объединения «Рассвет».
– Да что нового, Егор Лукич, все старое. Опять нагрянули лихоимцы-заготовители, експроприаторы, мать их!
1 2 3 4 5 6 7 8