А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Вот эту победу придется завоевывать не словом, а мечом.
Шараза тогда стояла в дверях, оперев откинутую назад голову о косяк, и смотрела на меня из-под опущенных ресниц.
А вот эту победу придется завоевывать другим оружием.
Глава 18
За последующие два дня ничего не решилось, разве что разгладилась часть морщин у меня в желудке. Шараза оставалась такой же неуловимой и такой же притягательной, но с Акимом мы, к моему удивлению, подружились.
Истории, которые он мне рассказывал, повествовали о войнах и кровопролитии, о риске и необузданности, о подъемах на крепостные стены и поединках. Невольно Аким сообщил мне много интересного о войне, и я, не зная, что ждет меня впереди, жадно впитывал его слова — и учился.
Он бился за мавров против готов и за готов против мавров, уцелел во множестве жестоких схваток в проломах городских стен, в уличных боях, в сражениях между противниками, укрепившимися в соседних домах.
Незаконный сын вестгота носил имя Арик, и я знал, что он намерен меня убить. Арик решил, что Шараза предназначена для него, и, пока я не появился на сцене, это представлялось ему неизбежным. И сейчас, пылая от ревности, он слонялся вокруг и бросал в мою сторону устрашающие взоры.
Девушка часто оказывалась поблизости, но, хоть мне и не чуждо тщеславие, я прекрасно понимал, что её интерес относится большей частью не ко мне, а к моим рассказам о платьях, городах и повадках других женщин.
А вот Арик по своей глупости этого понять не мог. Шараза, думаю, давно лелеяла какие-то свои собственные мечты, и он в них никоим образом не фигурировал. Мои слова лишь подогревали эти мечты.
И Алан тоже ни на шаг не отходил от меня, когда я рассказывал о Кордове.
Как-то вечером, когда мы ненадолго остались вдвоем, я сказал, повернувшись к нему:
— Алан, ты должен идти в Кордову или в Севилью. Там ты будешь счастливее… Ступай в Севилью, — посоветовал я, — отыщи Иоанна Севильского и скажи ему, что тебя послал Матюрен Кербушар.
Эти слова услышал Аким и тут же резко повернулся. Раньше я не называл себя иначе как Матюрен, а фамилии в то время имели лишь немногие жители Европы.
— Кербушар? Твое имя — Кербушар?
— Да.
Он хлопнул ладонью по столу:
— Ну, как же я раньше-то не разглядел? Ты же похож на него, на Кербушара-Корсара!
Как прозвенело в его устах это имя! Как прозвучало!
— Я его сын.
Он перевел дух и подпер голову руками.
— Я видел его однажды. Это было в Альмерии, этом городе пиратов и морских разбойников. Он появился с дюжиной кораблей, нагруженных добычей вровень с бортами! Ох, как мы глазели! У нас слюнки текли! Золото, шелка, пряности, драгоценности… Он все это выгрузил. Если бы Кербушар кликнул добровольцев, город опустел бы — все пошли бы служить ему… Никогда не было второго такого как он, ни одного! Он совершал набеги на греческие острова, захватил богатый приз у Триполи, а второй ограбил прямо в виду родосских берегов! — Аким восторженно треснул кулаком по столу. — Помню еще, с ним был один солдат, человек, которого я знал в другое время, по другой войне. Тайллефер звали его, он…
— Что? — я схватил великана за руку. — Тайллефер был с моим отцом?
— А-а, так ты его знаешь? Значит, знаешь, что он подлец, хотя боец первоклассный, — он презрительно скривился. — Да, Тайллефер был с ним, и я ещё этому подивился, потому что не такой он человек, чтобы служить другому… Разве что собирался предать этого другого ради награды, а за Кербушара многие её назначали… Тайллефер дрался рядом со мной при защите Калатравы в 1158 году… Мы вместе отбивали мусульман в проломе стены, но все равно я никогда ему не доверял…
Наш дом сжег Тайллефер — вместе с бароном де Турнеминем, врагом моего отца. Не он ли принес барону весть о смерти Кербушара? И разве не мог он предать отца, если предательство было в его натуре?
Это следовало обдумать…
* * *
На третий день утром ко мне пришел Алан:
— Будь осторожен, — прошептал он, — Арик намерен убить тебя.
Настало время уезжать. Я не желал вреда этому неуклюжему гиганту, да и судьба моя ожидала меня за пределами этой долины. Кроме того, действительно существовала опасался, что солдаты Йусуфа отыщут даже это затерянное место.
В то утро я проснулся рано и поехал по долине к глубокому пруду, куда часто отправлялся искупаться. Небо заволокли облака, предвещавшие дождь, но плаванье освежит меня, а завтра я должен быть в пути… хоть и не решил еще, куда направиться.
Кто из нас знает, куда забросит его жизнь? Кто знает, что принесет завтрашний день? Как часто, задержавшись на перепутье, я спрашивал себя, что могло ожидать меня на дороге, которую я не выбрал?
Остановившись под ивой, я привязал коня так, чтобы он мог пастись, но был скрыт от глаз случайных прохожих. Разделся, забрался на камень и нырнул в пруд. Немного поплавал, потом вышел из воды и решил одеться. Однако, едва я начал, как услыхал гневный крик. Голос Шаразы!
Я поспешно пробрался через кусты и оказался у входа в небольшую пещерку; рядом, едва в десятке футов от меня, стояла Шараза. А перед нами обоими — Арик с моим скимитаром в руке. Он взял его с моего седла.
— А вот теперь я убью тебя, — процедил он сквозь зубы. — Я убью тебя — и её тоже!
— Он ничего не сделал. Он не знал, что я здесь! — горячо вмешалась девушка.
— И ты надеешься, что я этому поверю?
Я хорошо знал, что лезвие скимитара остро, как бритва, я же был полуодет и безоружен. Этот клинок пройдет сквозь руку, как сквозь масло.
— Оставь его в покое! Он ничего не сделал.
Я немного оправился от его внезапного появления. Он дал мне несколько необходимых для этого мгновений, и разум мой лихорадочно искал выхода. На полу пещерки не было ни камня, ни палки. Ничего. Никакого оружия.
Он, вцепившись в меня глазами, сместился, чтобы перекрыть отступление, и выбора у меня больше не осталось. Придется схватиться с ним. На кон поставлена моя жизнь, и не только моя, но и Шаразы тоже.
Я осторожно шагнул к нему, опустив руки. По-моему, это было для него неожиданностью — он-то ожидал, что я скорчусь от ужаса перед лицом смерти, как сделал бы он сам.
Только для меня смерть стала уже повседневной спутницей, и я совершенно не собирался умирать, тем более от руки такого ничтожества.
Скимитар он держал неуклюже, как человек, непривычный к бою на мечах, но он был ловок и силен. Впрочем, он кипел от ярости, и это могло сыграть мне на руку.
У меня было мало места для маневра, но я сделал ещё шаг вперед, слегка отклоняясь в сторону его левой руки и изучая его стойку.
Мой отец, опытный в искусстве боя, всегда советовал мне следить за положением ног противника, ибо если удастся вывести соперника из равновесия, то его можно побить. Дальше определенных границ человек не может дотянуться, не переступив ногами.
Позади себя я слышал хриплое дыхание перепуганной Шаразы и знал, что бьюсь не только за свою, но и за её жизнь.
Если броситься ему под ноги, он наверняка свалится, но лезвие клинка может при этом отсечь мне палец или всю кисть руки… А если он в момент моего броска отскочит назад, то без труда сумеет меня проткнуть…
Внезапно Арик прыгнул вперед, яростно замахнувшись сплеча. Лишь в последний миг я отскочил назад, и кончик клинка прошел от меня на волосок. Когда лезвие просвистело мимо, я попробовал нырнуть под меч, но соперник проворно отступил на шаг. Потом он сделал выпад, выбросив клинок на всю длину руки. Когда сталь должна была вот-вот коснуться меня, я ударил ладонью по плоской стороне меча и сбил в сторону нацеленное мне в грудь острие. Мгновенно рванувшись вперед, я зацепил парня за ногу правой голенью и с силой ударил основанием раскрытой ладони под челюсть.
Он хрюкнул от боли, качнулся назад и, споткнувшись о мою подставленную ногу, опрокинулся наземь. Грохнулся спиной на песок. Я с размаху двинул его ногой в подбородок и вырвал скимитар из ослабевшей руки.
Арик вскочил, пошатываясь, и опять бросился бы на меня, но я хватил его по голове клинком — правда, плашмя. Он рухнул наземь, и на какой-то миг меня охватил соблазн прикончить его.
— Не надо, Матюрен! Нет!
И я отошел, потому что подлинного желания убить его у меня не было.
— Ладно, пусть живет, но нам нужно уходить.
Вернувшись к коню, я кончил одеваться, привесил на пояс кинжал и ножны скимитара. Посадил на коня Шаразу, сам поднялся в седло, и мы поехали обратно на усадьбу.
Ехали мы быстро, и моя обычная осторожность была притуплена мыслями о событиях этого дня и о том, не опасно ли будет встретиться с Акимом.
У входа я опустил Шаразу на землю, соскочил сам и направился к двери. Кликнул Алана, шагнул через порог — и оказался в комнате, полной солдат.
Аким, весь залитый кровью, распластался на каменном полу. По крайней мере, двое из нападавших солдат были убиты, ещё несколько нянчились со своими ранами. Вот и все, что я успел заметить, прежде чем предательский удар обрушился мне на голову сзади и свалил меня на пол.
Теряя сознание я услышал, как кто-то говорит по-арабски:
— Оставь его, пусть горит. Хватайте девчонку, только помягче. Подходящий будет подарок для Загала!
Напрягая волю, я пытался подняться, но не смог. Волна мрака поглотила меня, и сквозь этот мрак я услышал, как трещит пламя.
Глава 19
Мне в лицо полыхало жаром; надо мной клубился дым. Открыв глаза, я увидел потрескивающие языки пламени перед самыми глазами, буквально в нескольких дюймах. Я перекатился подальше и попытался подняться — но лишь снова рухнул ничком. Еще слишком слабый, чтобы встать на ноги, ползком стал пробираться сквозь дымовую пелену к двери.
Дважды я терял сознание; дважды начинал все снова. Голова была тяжела, как бочка; мозги отказывались работать. Пробираясь, как животное, на запах воздуха, стеная от усилий, лишь наполовину сознавая, что со мной, я все же как-то выполз наружу…
Несколько дней я провалялся в сумеречном оцепенении. Развалины наконец перестали дымиться, и мне удалось предать земле останки Акима и других убитых.
Алан исчез, Шараза тоже.
Коня моего увели, и даже жалкую мою куртку с зашитыми в швах драгоценностями то ли увезли, то ли просто выбросили. Кинжал был у меня под рубашкой, и его не заметили. Единственное, что у меня осталось.
К счастью, солдаты не нашли пещерку возле колодца, где хранилось козье молоко и сыр. Оставалось там и немного вина.
Платье мое испачкалось невыразимо и кое-где обгорело, верхнего халата не было вообще. Тюрбан спас меня от смерти после удара по голове, но сам при этом сильно пострадал.
Я сидел на краю колодца, пил холодное козье молоко, жевал сыр и раздумывал о преследующих меня несчастьях. Поистине, древние боги, должно быть, прокляли меня и обрекли каждый мой шаг на неудачу.
Снова я один. До ближайшего города много миль пути через труднопроходимую местность, кишащую разбойниками, многие из которых убивают людей просто для развлечения.
Азиза уже потеряна для меня — а теперь и Шараза.
Лицо у меня в жутких волдырях от ожогов, но я постарался лечить его теми способами, которые узнал, изучая медицину, так что оно заживет и, надеюсь, шрамов не останется. Но пока что кожа очень чувствительна.
У меня сильно отросла борода, но ещё много времени пройдет, прежде чем я решусь побриться или хотя бы просто подстричь её.
Ни одна душа в Кордове меня сейчас не узнает. Вся моя элегантность пропала. Убогий, полумертвый от голода, обезображенный неопрятными лохмами и заживающими шрамами на теле, я сейчас больше похож на нищего калеку, чем на студента или благородного человека. И все мое имущество, кроме того, что на мне, — одна старая попона, найденная в конюшне.
Махмуд? А-а… Махмуд! Он заслужил мое внимание, и я твердо решил позаботиться, чтобы давний друг ощутил его в полной мере…
Отыскав старый бурдюк, я помыл его, как сумел, и наполнил холодным козьим молоком. Завернул ещё головку сыра и отправился в путь.
Да, прогулка до Кордовы будет долгой…
* * *
Неделю спустя я сидел на старом римском мосту через Гвадалквивир; за мостом раскинулась Кордова. Это был древний мост, построенный ещё во времена Августа и лишь недавно починенный.
День выдался жаркий и душный. По большой дороге в город и обратно двумя непрерывными потоками двигались люди, верблюды, ослы и повозки. Смертельно усталый, со сбитыми в кровь ногами, я кое-как поднялся и присоединился к процессии, направляющейся к городу, который так много мне дал — и так много у меня отнял. И все же это был город, который я ещё не мог покинуть.
Мне нужны были деньги, приличное платье и оружие. Ожоги, удар по голове и перенесенные лишения ослабили меня, и я быстро уставал.
В мыслях моих начали складываться какие-то начатки плана. На кораблях моего отца служили выходцы из самых разных стран, и я вырос, говоря на множестве различных языков, хотя ни одним из них не владел достаточно хорошо; однако с тех пор я весьма преуспел в арабском и усовершенствовал знание как латыни, так и греческого языка. Один матрос отца был родом из Милета, встречались и другие уроженцы греческих островов. Часто рассказывали они мне всевозможные истории, и перенятые у них поверхностные познания в греческом я несколько пополнил на борту галеры…
Так вот, в Кордове существовало отделение Халифского Общества переводчиков, и мне пришло на ум попытаться получить там работу, пусть самую мелкую.
Но прежде всего нужно раздобыть одежду, в какой можно появиться в библиотеке. Там легко скрыться, лучшего места, чем среди ученых, для этого не найти, и кроме того, такое место дало бы возможность учиться, получить доступ к книгам.
До сих пор мои ученые занятия не имели определенного направления, да я и не собирался определять его. Возможно, знание и в самом деле сила, но оно также и ключ к выживанию: знание кораблевождения привело меня к спасению с галеры; скромные познания в медицине помогли залечить ожоги.
Даже в сравнительно небольшом городе человек может совершенно затеряться, переменив образ жизни; а Кордова — город весьма большой.
В городах существуют как бы отдельные островки, обитатели которых не имеют связей за пределами своего острова. Некоторые мыслители полагали даже, что человек, не испытывая душевных неудобств, может общаться лишь с неким ограниченным числом людей, и считали, что именно поэтому возникает в обществе разделение на классы и разобщенность отдельных групп. Если я выберу один из таких островков, далекий от тех кругов, где меня знали раньше, то смогу жить так обособленно, как если бы находился в другой стране.
Передо мной широко распахнулась пасть ворот. Поблизости слонялись несколько солдат. По спине у меня пробежали мурашки, сердце заколотилось. Это была опасная минута. Я сделал над собой усилие и зашагал дальше, не поднимая глаз от дороги. Когда я поравнялся с солдатами, у меня чуть ноги не подкосились; трясясь от страха, я шагнул в ворота — и тут услышал знакомый голос:
— Проверяйте тщательно! Пока халиф не кончит прочесывать горы, следует опасаться разбойников, которые могут искать убежища в городе.
Это был Гарун! Это его голос!
Взглянув украдкой, я увидел его в офицерской форменной одежде верхом на прекрасном вороном коне. Значит, и он в числе моих преследователей! Мы с ним никогда не были столь близки, как с Махмудом, хотя между нами и установилась своего рода спокойная дружба…
Вереница движущихся людей уносила меня дальше, но я не удержался и снова взглянул назад. Это было ошибкой.
Наши глаза встретились; какой-то миг мы пристально смотрели друг на друга. В его взгляде мелькнуло вначале удивление, потом озадаченность. Он двинулся было ко мне, однако тут между нами оказалась повозка, запряженная четверкой быков, и преградила ему путь. Когда я снова оглянулся, он уже смотрел в другую сторону.
Голод подточил мои жизненные силы. Единственным ценным предметом, который у меня оставался, был кинжал — последняя связующая нить с отцом и с родным домом.
Бесконечные улицы раскрывались — и смыкались за мной; в конце концов я оказался не в силах идти дальше и опустился на землю, привалясь спиной к стене какого-то дома. Пригревало солнце, теплое и ласковое, воздух исходил ароматами. Вокруг меня торговали апельсинами, дынями, виноградом, — а я умирал с голоду. Надрывали глотки спорщики, щелкали кнуты, гремели по мостовой колеса, и от ближайшего лотка доносился приятный запах кофе…
Я был до предела измотан, голова моя свесилась на грудь, и я уснул.
Проснулся, промерзнув до костей. Солнце зашло, базар опустел. Сон, казалось, не принес мне отдыха, а в кишках у меня была пустота, в которой ворчливо ворочался голод.
Мышцы мои застыли и одеревенели, лицо болело, и податься мне было некуда. Я в отчаянии огляделся вокруг.
Ну почему я такой дурак? Будь я узником, меня бы, по крайней мере, кормили. А может, сразу задушили бы?
Я угрюмо оглядел базарную площадь, засыпанную фруктовыми корками, увядшими листьями, опавшими с деревьев, и прочим мусором, который обычно оставляют после себя торговцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52