А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Этот набор слов льстил тщеславию, и люди надменные не понимали всей их нелепости. Одобрительный шепот поощрял оратора. Один герцог Бургундский хранил молчание.
Между тем явилось новое лицо. Это был высокий и толстый человек, с бледным полным лицом, густой бородой и торжественной походкой. Это был миланский уроженец Руджиеро, астролог и врач Карла VI.
– Optime! – закричал он, – да, метр Гарсели, ваше предложение превосходно, но только при условии участия светил. К черту галенова осла! Он годен только лечить животных!
– Как! Я – осел! – отрезал врач герцога Бургундского, я – осел, я, который знает геоманцию, гидроманцию и пироманцию! Да спасет Бог короля, если обойдутся без меня! Vivat rex! Vivat rex!
И он удалился, с восклицаниями, подымая руки к небу. Когда он вышел на улицу, теснившийся перед отелем народ окружил его, засыпал вопросами и, выслушав его объяснения, принял его сторону и разразился проклятиями герцогу Орлеанскому, которого называли братоубийцей – за то, что он послал к королю своего доктора-отравителя.
Оглушительный шум и крики, в которых ничего нельзя было разобрать, достигли балкона, куда вышел герцог Орлеанский вслед за Гарсели и Руджиеро, которые пошли совещаться со звездами.
– Что кричит это мужичье? – спросил герцог Орлеанский.
Вместо ответа, оба астролога стали указывать ему на то, что совершалось на небе.
– Глядите, ваша светлость, – вскричал торжествующий Руджиеро, – Лев противостоит Водолею, на расстоянии трона и в упадок Зодиаку.
– Метр, – прервал его герцог, встревоженный доносившимся шумом, – смотрите вниз, а не вверх и постарайтесь объяснить мне, чего хотят все эти кричащие люди.
В ответ на это послышался страшный крик, покрывший все остальные:
– Король, король! Короля убили? Давайте убийцу! Давайте Людовика Орлеанского!
Астрологи, боясь, что в них начнут чем-нибудь кидать, объявили, что окончили свои наблюдения, и отправились подавать помощь королю, который обошелся без нее и уже начинал приходить в себя.
– Ну, вот, дождались! – сказал Карл де Савуази, – народ бунтует, уходите, ваше высочество. Вон, смотрите, они уже лезут на приступ по выступам стены!
– Какая низость. Но ведь вы знаете, что это только несчастная случайность, и что мне не в чем упрекнуть себя…
– А вы думаете, так они и станут слушать ваши объяснения? – вмешалась королева, вдвойне встревоженная и опасным положением короля, и возможностью гибели любовника. – Бегите, принц, скройтесь на несколько дней.
– Бежать? Скрываться? Мне? Никогда! Оставить больного брата? Неужели вы, королева, можете давать мне такие советы?
– Да разве я не буду заботиться о короле, – отвечала Изабелла.
Тогда и все присутствующие закричали:
– Бегите, принц! Бегите, не подвергайте себя неистовству черни!
Эти единодушные просьбы быть может подействовали бы на герцога, но герцог Бургундский, в просьбах которого слышалась насмешка, удержал принца.
– Брат мой, – сказал он, – придя в чувство, должен увидеть своего брата, живого или мертвого, возле себя, Я остаюсь, что бы ни случилось. Крик, заглушивший все остальные, раздался, как вызов:
– Короля! Мы хотим видеть короля. Астрологи ответили на это:
– Слава Богу, он открывает глаза. Ален Шартье побежал объявить радостное известие народу, но безуспешно.
– Нас обманывают, – крикнул длинный и мускулистый парень, голова которого показалась над балконом,
Гарсели вышел на помощь Алену Шартье.
– Да, король спасен, благодаря сделанному под влиянием созвездия вот этому кольцу, которым я прикоснулся ко лбу его, – сказал он, показывая блестящий перстень.
– Мы поверим вам, когда сами увидим короля, В это время Карл VI прошептал:
– Что это за шум?
И с помощью своего астролога, королевы и герцога Орлеанского, король поднялся на постели.
– Пусть нам покажут короля, – продолжал тот же человек угрожающим голосом.
И он закинул ногу, чтобы перелезть на балкон.
Стоявшие внизу и колотившие в стену собирались подниматься тем же путем и ревели:
– Король! Король!
Крик этот, разносясь в пространстве, как и звон большого колокола церкви парижской Богоматери, охватил и восемь новых кварталов, включенных последним указом Карла VI в черту города Парижа, обнимавшую до того 1284 десятины земли. Черта эта начиналась от улицы Сен-Накез, потом пересекала нынешние сады Пале-Рояля, затем шла вдоль улиц Фоссе-Монмартр, Пети-Карро и по направлению старинных бульваров до арсенала, соединяя всю южную часть Лувра с островом св. Людовика.
Жителей в Париже было в то время не более трехсот тысяч: но этого было слишком достаточно для того, чтобы из этой массы народа, случившейся в одном месте, образовалось бушующее море человеческих голов, издававших один вопль.
– Мы хотим видеть короля!
В такую минуту никому из вельмож, хотя бы проникнутых тем же презрением к черни, как и герцог Орлеанский, не приходило в голову выслать стражников против этих масс, – грязных, безобразных, оборванных, чтобы прогнать их палками. Народная стена, обрушившись на них, раздавила бы их, как червей… Нужно было повиноваться толпе.
Тогда герцог Неверский, пользовавшийся любовью народа, предложил удовлетворить этому настоятельному требованию.
– Нельзя ли, – сказал он, – ради успокоения парижского народа, показать короля в окно хотя на несколько минут?
Дяди короля обратились к Карлу VI, обморок которого совсем прошел, прося его сказать несколько слов верным подданным.
– Добрые люди, – простонал Карл VI, – я сам хочу их видеть!
Его наскоро одели и Невер, при помощи герцога Орлеанского, поднес его к окну.
– Король воскрес! – загремел прежний парень, стоявший настороже.
Он спустился или скорее спрыгнул на улицу, продолжая кричать:
– Король воскрес!
Необъятное эхо повторило те же слова. Тем временем король, которого поддерживали, потому что он шатался, проговорил:
– Эге! Так я значит умер и погребен! Эге! Я осужден, как неверный. Ах, сколько народу в аду! Я прошел через огонь, нас было шестеро в одном костре!
– Отойдем от окна, – печально сказал Орлеанский, – это страшное потрясение подействовало на его рассудок, и я причиной…
– Ради господа, герцог, не говорите этого, – прошептала Изабелла.
– Кто говорит о господе между грешниками? О! Как их много в этой адской долине! И король в ужасе простер руки к толпе.
– Отведите его, отведите! – повторял Орлеанский.
Короля отвели от окна. Пока затворяли окно, слышно было как толпа рассыпалась с песнями, с хохотом, останавливаясь у таверн, чтобы выпить за здоровье воскресшего короля.
Короля усадили в большое кресло с готической спинкой, перед очагом, в котором успели развести огонь, но, при виде пламени, Карл VI выпрямился, вскочил на кресло и стал на нем, точно статуя на постаменте, сбросил с себя шубу, в которую его закутали, и так как на нем осталось еще несколько клочков потухшей пакли, он сказал:
– Что же я такое сделал, чтобы быть проклятым? Хоть у меня уже шерсть и рога, как у дьявола. Хоть и когти черные, и пахнет от меня гарью.
– Государь, успокойтесь, – сказал Савуази, – ваше болезненное состояние лишь следствие несчастного случая, невольной причиной которого был его светлость герцог Орлеанский.
– Людовик! Да это Людовик убил меня за преступления против моего народа! Он хорошо поступил. Я проклят.
– Боже милосердый! – воскликнули присутствующие, – король, государь наш, лишился рассудка.
Каждый поник головой. Изабелла закрыла руками лицо, но она думала о том, что теперь и без преступления добыча не ускользнет от нее: она будет регентшей.
– Кто говорит, что я лишился рассудка? – вскричал Карл VI уже в полном беспамятстве. – Сумасшедший? Я, король? Разве это возможно? Нет, я не хочу. Я хочу танцевать. Он бросился в залу, скача и ломая все, что попадалось под руку. Лицо у него было багровое: началась рвота кровью, брызги которой попали в глаза. Потребовались общие силы герцогов Неверского и Орлеанского, чтобы удержать его.
Они отнесли его в постель, где он затих, весь покрытый потом. Так он проспал целые сутки, под присмотром четырех здоровенных солдат и двух астрологов-врачей, уже не отходивших от него.
А народ продолжал торжественно праздновать его выздоровление.
На следующий день помешательство не прошло, но оно обратилось в тихое и прерывалось лишь иногда проблесками здравого смысла. В одну из таких минут Изабелла успела захватить себе председательство в совете. Она также успела добыть подпись короля на отправку в Венгрию герцога Неверского; но это были лишь отдельные проблески разума. Король впал в состояние близкое к идиотизму, которое уже никогда вполне не проходило.

VIII
СТАРЫЙ ДОМ.


«Раздался крик совы. Драконов адский рой
На шабаш полетел, за ними домовой.
К развалинам спешат немые привидения.
Вампиры кончили свои приготовленья».



Суеверие и варварство средних веков поражают не столько своей силой, сколько продолжительностью. Возрождение позолотило пучину, но не засыпало ее.
Брантом поздравлял Франциска I с тем, что он воздвиг большие костры для протестантов и проложил путь к богу великим и спасительным всесожжением.
Ученейший и мудрейший Дюшатель верил в астрологию и считал ее великим искусством, которое может изменить законы природы и всего мира.
Маркиз де Салюс изменил другу своему Франциску I и получил щедрую награду от Карла VI за оказанную ему услугу, потому что один колдун предсказал ему, что дело Франции проиграно.
Екатерина Медичи устроила Варфоломеевскую ночь не ради одной жестокости: так указали ее амулеты. Даже сам Людовик XIV преследовал протестантов из благочестия и искупал грехи свои жестокостями.
В XIV веке дух тьмы царствовал еще полновластно. Это мы ясно увидим из последующих сцен, жестоких, но правдивых.
Теперь вернемся к Оберу ле Фламену, которого мы оставили, когда он уносил свою жену. В этом человеке сказалась его эпоха. Две невидимые феи, управляя его юностью, должны были сделать из него или очень умного, или совсем глупого человека. Сделавшись солдатом, он соединил в себе и ум, и глупость, и оба эти качества друг другу не мешали.
Будучи сыном прокурора в Шателе, он оставил канцелярскую службу при отце, вследствие подвига, не имевшего ничего общего с прокуратурой. Раздраженный постоянными приставаниями и насмешками клерков, своих сослуживцев, потешавшихся над его смешной фигурой, он убил одного из них кулаком и затем бежал в глубь Орлеанской провинции, к одной из своих теток. Тетка эта жила доходом с небольшого стада овец и коз, которое она и предложила ему пасти.
Выбирать было не из чего, и Обер принял предложение тетки. И вот новый пастух с упоением отдался уединению. Надев шапку, изъеденную дождем и ветром, забившись куда-нибудь в расселину скалы или в густой кустарник дрока, он проводил целые дни, вперив глаза в бесконечную даль, созерцая облака, любуясь их странными и разнообразными формами. С наступлением ночи, лежа в своем переносном шалаше, откуда он как будто бы наблюдал за стоявшим в загоне стадом, он слушал и по-своему истолковывал тысячи ночных звуков. Завыванья бури, раскаты грома, крик сычей, вой волков – все эти звуки для Обера были голоса человеческие, которые он объяснял какой-нибудь, где-то происходившей драмой, в которой дьявол, само собой разумеется, играл главную роль. Эти постоянные галлюцинации довели его до истощения. Он боялся своих собственных химер и, в один прекрасный день, он променял пастуший посох на мушкет.
Не правда ли, что у Обера ле Фламена было то же призвание, что у Игнатия Лойолы? Он тоже был солдат-мистик. Закаленный воин был в то же время мечтателем. Из него мог бы выйти воинствующий священник. Читатель увидит впоследствии, почему мы так особенно подчеркиваем религиозную сторону этого человека, сурового по внешности, но душа которого, можно сказать, всегда молилась внутри.
Женитьба пробудила в нем все прежнее суеверие, после унизительной овации, какую ему устроили при дворе; старый дом, куда он скрылся с женой своей, пробудил в нем и страх демона, и горячую мольбу к небу.
Этот старый дом был не что иное, как обширная развалина. Он состоял из нескольких сырых зал, потрескавшихся и убранных паутиной, разломанные двери и окна без стекол давали ветру полную возможность гулять на просторе. В одной из зал, вместо всякой мебели, стояло деревянное сиденье в готическом вкусе, изъеденное червоточиной, куда он, как умел, уложил Мариету, прикрыв ее собственной одеждой, и придвинул ее к очагу, в котором развел огонь. Мало-помалу, новобрачная согрелась, а к Оберу вернулось его хладнокровие.
Ускакав из Парижа вдвоем на одной лошади, супруги заезжали, на опушке Венсенского леса, в замок де Боте, к которому приписано было и вновь подаренное Оберу имение. Здесь сенешал передал сиру Кони документы на владение.
Они также должны были прослушать обедню в маленькой церкви св. Сатурнина, прилегающей к монастырю, куда должна была войти на девять дней герцогиня Неверская, чтобы помолиться об успехе экспедиции в Венгрию.
Экспедиция эта, о которой только теперь узнал Обер, не давала ему покоя.
– Cordieu! – сказал он Мариете, – если бы, сударыня, вашему счастливому супругу нечего было делать, то он непременно бы отправился туда воевать, чтобы испытать справедливость поверья.
– Какого поверья, мессир? – спросила супруга.
– Говорят, если христианин убьет неверного, то все черти ада уже не имеют над ним власти.
Храбрость сира Кони, как видно, всегда поддерживалась страхом сатаны.
Пока молодая чета разговаривала перед топившимся очагом, собрались слуги и вассалы поздравить с приездом нового владельца.
Впереди толпы шел человек небольшого роста, сухой, желтый, со сросшимися бровями, но добродушный тон которого противоречил его облику. Это был господин бальи.
Несмотря на его внешность, он любил доброе вино, и долг заставлял его выпить в честь сира де Кони.
– Да есть ли у меня вино? – спросил Обер ле Фламен.
Вина скоро достали, в соседнюю залу выкатили несколько бочонков, откуда-то принесли съестных припасов, и новый владелец замка имел удовольствие услышать те крики, которыми приветствуется всякое принятие власти.
Он почувствовал полное удовлетворение своей гордости. Герцог Орлеанский оказывался действительно великодушным и добрым принцем, а та злая шутка, жертвой которой стал Обер ле Фламен, была не что иное, как следствие зависти, возбужденной его блестящим успехом.
Теперь только одно обстоятельство поддерживало грустное настроение нового владельца, это запустение его дома.
Он обратился с расспросами к бальи.
– В этих залах, должно быть, давно никто не жил? – спросил он.
– Да, здесь никто не жил со смерти мессира Легоржю, а этому уже пятнадцать лет. Так как после него не осталось детей, то поместье снова поступило во владение сюзерена и оставалось необитаемым. Его светлость, конечно, прикажет отделать его, починить обрушившиеся стены, вставить двери и окна. Это, конечно, помешает чертям и колдунам собираться здесь каждую ночь и поднимать здесь гам, как теперь.
– Как! – вскричал колосс с нескрываемым ужасом, который передался и Мариете.
– Уверены ли в том, что говорите, господин бальи? – спросила она, дрожа.
– А кто же, сударыня, осмелится усомниться в том, что господин Сатана каждую ночь справляет шабаш в различных местах?
– Э, конечно, никто в этом не сомневается, – поспешил заявить Обер, из страха как бы не скомпрометировать себя перед чертом… – но отсюда еще не следует, чтобы шабаш непременно совершался здесь.
– Увы, мессир! Это слишком хорошо известно всем живущим в округе. Этот дом пользуется такой же славой, как Вовер или земля Mont le hery.
– Боже истинный! Если это так, то мы сейчас же возвратимся в Париж и будем ждать, пека починят это жилье. Но что это за человек в ливрее герцога Орлеанского? Уж не пришел ли он от имени сенешала предложить нам кров в замке де Боте?
– Мессир! – сказал новоприбывший, развертывая пергамент, – вы, вероятно, владелец поместья Кони.
– Я сам.
Посланный поклонился и прочел:
– «Именем его высочества Людовика Французского, герцога Орлеанского, владетеля кастелянства де Боте и причисленных к нему имений, Обер ле Фламен, как ленник его, обязан прислать ему третью часть вина, мяса и хлеба, купленных им для угощения своих людей, по случаю вступления во владение своим имением, каковая третья часть следует по праву сюзерену».
– Это такой обычай, господин бальи? – спросил Обер.
– Да, таков обычай, а во Франции обычай тот же закон,
– Ну, так нечего и возражать.
– Нечего; это столь же священно, как и десятина в пользу церкви.
– Видите ли, господин бальи, у меня никогда не было поместья. Я совсем не знал, какие повинности…
– На вас лежат еще многие другие, как на вавассоре (vavasseur), т. е. на таком вассале, у которого есть свои вассалы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18