Кладка растет. Мой начальник доволен. На этом все кончается. Конечно, мало самому хорошо работать. Мы должны помочь ребятам. Научить их делу. И повлиять на их политические взгляды тоже нужно. Многие из них? служащие, учителя, чиновники, купцы… и, кроме того, нацисты».
«Кто у вас командир роты?»? спрашиваю я.
«Порядочный парень, но слабохарактерный. На этот пост нужен такой, который сможет прикрикнуть, если нужно. И даже приказать, как в армии. Некоторые еще не понимают другого языка».
«Не хотите ли вы принять роту?»
«У нас мало каменщиков. Каждый на счету. Кроме того, я плохой организатор. Может, я ошибаюсь. Не исключено. О работе актива: она никуда не годится. Нам нужен другой руководитель».
Следующий, кто берет слово, продолжает его мысль: «На самом деле, чем мы занимаемся? Я имею в виду наш актив. В бараках да, там мы даем отпор нацистам, если они наглеют. По разве этого достаточно? После Сталинграда многие начали думать. Они хотят во всем разобраться. Их отношение к людям здесь, в Советском Союзе, тоже изменилось. Поэтому многие идут заниматься в кружки. Но кружки работают так, что толку мало. Давайте говорить правду: после работы мы все валимся на нары и дремлем, вместо того чтобы поспорить, почитать. Мы скоро превратимся в кретинов. Правда это или нет, Герберт?»
Умные слова. Тот, кто их произнес, еще совсем молод. Ему девятнадцать, может быть, двадцать. Девятый ребенок в рабочей семье, как я узнаю позже. Но Герберт отвечает ему лишь иронической, самовлюбленной улыбкой.
Снова берет слово кто-то из молодых. Высокий, широкоплечий, он улыбается, глаза как щелки. Он смотрит на всех по очереди, откашливается и начинает: «Меня зовут Вернер. Коренной берлинец. Был поваром и сейчас повар.
Останусь ли поваром, не знаю. Антифашист? Это, пожалуй, преувеличение. Правда, с нацистами никогда заодно не был. Все, связанное с этой публикой, сплошная трагедия, а я люблю комедию.
Ребята, надо что-то делать, чтобы жизнь была повеселей. Люди хотят и посмеяться. Смех укрепляет здоровье! Да, да! Политика нужна. Признаю. Но разве веселый вечер не политика? Это тоже входит в задачи актива. Таланты мы найдем. Это я возьму на себя. А вы мне помогите. Так? Ну, все!»
Мы все смеемся. Прирожденный комик. Действительно, за несколько дней Вернер Г. раскопал таланты и устроил концерт. Теперь вместе с конферансье пишет короткие сценки, в которых высмеиваются превратности лагерной жизни! Выступает сам. Невероятно смешон на сцене.
Следующим встает молодой тощий парень. Наверное, двадцати, может быть, двадцати одного года. У него бледное интеллигентное лицо. Кажется, он смущен.
«Детлеф Д., столярный подмастерье. Был членом гитлеровской молодежи. Сказать по правде, эти идеи против плутократов и все такое мне нравились. По чванство немецким происхождением и высшей расой было противно. И в армии я увидел, что недочеловеками считают не только русских и поляков, но нас, простых солдат, тоже. Мы просто мало думали. Господа генералы и офицеры чувствовали себя господствующей расой. А как они вели себя? Не только СС. Ну да ладно, что сейчас говорить об этом. В плену я с сорок первого. Только здесь мне многое стало ясно. По поводу актива: если мы актив, давайте и вести эту работу. Так продолжаться не может. Герберт не подходит как руководитель актива. Все».
Выступают еще и другие. О работе актива и его руководителя мнение у всех единое. Я ожидала, что выскажется Гейнц Т. Но он лишь лукаво улыбается все это время. Думает о чем-то своем и молчит. Встает руководитель актива и объясняет, что ему сказать нечего. Он изображает обиженного. Пора заканчивать. Уже поздно. Пленным надо рано вставать.
«Благодарю вас. Для меня это было интересно. На следующем заседании актива предлагаю побеседовать о вашем моральном долге перед советскими людьми. Согласны? Выполнение нормы, проценты, дополнительное питание? все, о чем я здесь слышала, все это хорошо и нужно. Но посмотрим на все это с моральной стороны. Может быть, помимо процентов, вы найдете радость исполненного долга. Подумайте, как подойти к этому. Вы знаете ваших людей лучше, чем я,? я встаю.? Еще секунду. Следующее занятие кружка мы проведем в зале, для всех. То есть для тех, кто захочет. Я расскажу о Советском Союзе, о моих лучших впечатлениях. А теперь спокойной ночи».
Румынка меня уже ждала. Она хотела у меня переночевать. Мы беремся под руки и идем через поле к гостинице. Темно, хоть выколи глаза. Несколько раз мы спотыкаемся. Хотели сократить путь. Получилось наоборот. Так часто бывает в жизни. Ты думаешь, нашла дорогу покороче, а она оказывается длиннее.
Моросит дождик. Холодно. Несмотря на все это, мы говорим о модах. Любимая тема у женщин. Особенно о вещах, которых нет. Румынка в новеньком дождевике. Я спрашиваю ее? откуда. «Купила на барахолке под Москвой». Я тоже решаю купить там при первой возможности плащ и зонтик. Слишком часто здесь идут дожди. Правда, моя шинель не так быстро промокает, но пилотку хоть выжимай. В дождливую погоду я имею весьма печальный вид.
В комнате приятно и тепло. Мы кипятим чай, болтаем, смеемся. Будто две девицы. Самообман. В действительности нервы дают себя знать. Ложимся спать. Румынка должна встать в три часа утра. Она боится опоздать на поезд. Взяла в руки книгу, но тут же заснула. Позади у нас тринадцатичасовой рабочий день, да еще те два часа на дорогу туда и обратно. Когда утром просыпаюсь, нахожу записку от моей гостьи: «Очень жаль, что наше знакомство оказалось таким коротким».
Утро я начинаю с посещения строительной площадки. На этот раз? о чудо? я нахожу всех пленных на местах. Они откуда-то узнали, что я собираюсь прийти. Обращаю внимание прораба на это. Он отвечает мне: «Дорогой товарищ! Как только вы уйдете, старая игра в кошки-мышки начнется снова».
«Потерпите еще немного,? прошу я его.? Скоро это изменится. Мы ищем энергичного командира роты».
«Ну хорошо, подождем»,? говорит этот человек, которого немцы превратили в инвалида и которого они теперь так изводят своей плохой работой. Снова и снова я удивляюсь, как быстро проходит чувство ненависти. Даже у тех, кто многое перенес. Как велики их терпение, их человечность. Просто невероятно.
Поговорим откровенно
Оказавшись снова в лагере, я встретила у проходной Герберта К. «У вас сейчас есть время, Герберт? Пойдемте со мной, мне надо с вами поговорить».
«Извините, пожалуйста, госпожа Либерман, я жду здесь майора. Можно прийти к вам попозже?»
Я спросила дежурного, когда хотел прийти майор.
«Он ничего не сказал».? Услышала я в ответ.
«Дайте мне знать, пожалуйста, когда он придет».
«Хорошо».
«Пойдемте, Герберт. Вы его не упустите».
Мы сидим в моей комнате друг перед другом. «Поговорим откровенно, без задних мыслей. Вы неглупый парень, Герберт. Оставьте майора в покое. Пост коменданта никто у вас не отнимет. На эту работу вы годитесь. В лагере порядок. Чистота. Но руководитель актива? Для этого вам многого не хватает. Не только знаний. Их можно здесь приобрести. Вам недостает человеческих качеств. Не обижайтесь на меня. Я хочу вам добра. Вы слышали мнение актива? Оно совпадает с моими впечатлениями. Давно ли вы антифашист?».
«С начала войны».
«И как это произошло?»
«Нацисты искалечили мою жизнь. Отец был одним из них, но не мать. Он нас обоих оставил. Меня трехлетним. Мать работала и днем и ночью, чтобы дать мне возможность учиться. Я проучился два семестра на юридическом факультете. Было нелегко. Зубрил, как только мог. Но зато было, чем гордиться. Началась война. „Пошли-ка вы все…? подумал я.? Нашли дурака жертвовать своей головой за „самого великого фюрера всех времен“. Так одна мысль следовала за другой“.
«И теперь вы гордитесь собой, не правда ли?»
«Да, горжусь. Я и делаю многое».
«Я думаю, что пленные, которые работают на улице в любую погоду и работают хорошо, тоже кое-что делают. Разве не так? У вас есть организаторские способности. Не кружит ли это вам голову? Герберт, ваша самовлюбленность отталкивает людей. А вы ведь не хотите этого? Вы молоды, вы можете еще измениться. Попробуйте приглядеться и прислушаться к другим. Не думайте, что вы один правы».
«Госпожа Либерман, я постараюсь…»
Что он постарается, я не расслышала. В этот момент открылась дверь и вошел дежурный. «Товарищ подполковник позвонил, вы должны немедленно явиться к нему». Обращаясь к Герберту, он добавил: «Сегодня „никс“ майора».
Я успела еще сказать коменданту: «Детлефа пошлите на работу, лучше всего на тракторный завод. Может, он кое-чему научится. И ему это пригодится в жизни».
Герберт побледнел как полотно.
«Мы вас сюда не звали»
«Вы были сегодня в лагере номер один?»? встретил меня взволнованно обычно столь спокойный подполковник.
«Нет. Собиралась это сделать завтра».
«Нам надо немедленно отправиться туда. Фашистские элементы написали на бараках свои лозунги».
Лагерь номер один был втрое больше, чем лагерь тракторного завода. Побеленные деревянные бараки стояли в шахматном порядке. На одном из них я вижу большие буквы, измалеванные черной краской: «На русских работать не будем!» И на другом: «Дополнительное питание для всех, или мы бастуем!»
Подполковник приказывает пленным построиться. «Фашистскую пропаганду мы не потерпим, так и знайте. Мы найдем виновных и накажем их. Это неисправимые нацисты. Преступники! А вам я хочу посоветовать: не идите у них на поводу. Вам однажды пришлось уже поплатиться за это. Плен не курорт. И мы вас сюда не звали. Разойтись!»
Дальше он говорить не может. Этот добрейший человек вне себя от возмущения. «Черт побери!? говорит он, когда мы остались одни и постояли несколько минут молча, думая о происшедшем.? При таком гуманном обращении даже в голове животного должно что-то произойти. Но этих преступников ничем не возьмешь!»
Мне сказать нечего. Меня охватили стыд и ненависть. «Я останусь здесь, товарищ подполковник».
«Хорошо. Вечером я приеду сюда, поговорю со следующей сменой. Может быть, мне придет в голову что-нибудь получше. Сейчас я слишком взволнован. Франц переведет. Вам не нужно меня ждать».
Я отправляюсь в помещение актива. Пожилой военнопленный представляется мне как руководитель актива. Он в ужасе от того, что случилось. Производит впечатление честного человека. Но не в состоянии решить здешние большие и сложные задачи. Да откуда и взяться способностям этим? Мне не в чем его упрекнуть. Добрая воля есть, не хватает знаний. Условия нелегкие. Военнопленные в большинстве своем работают на стройках, работают плохо, поэтому не получают дополнительного питания. Ворчат. С антифашистами дело иметь не хотят. Вот и плодородная почва для нацистов. Руководитель актива старается, бегает, спорит, уговаривает. «В конце концов дело у нас пойдет,? успокаивает он меня. Да и себя тоже.? Только медленно, очень медленно». Я с ним согласна.
Вечером я собираю актив. По своему составу и политическому уровню он напоминает актив центрального лагеря. Люди и здесь готовы сотрудничать. Мы обсуждаем, что можно сделать в ближайшие дни. Почти все придерживаются мнения, что четверо офицеров, живущих в лагере, оказывают на всех плохое влияние. Они нацисты до мозга костей. С утра до вечера шатаются по солдатским баракам.
Мы беседуем до глубокой ночи. Случившееся угнетает активистов. Они решают поговорить об этом со всеми но ротам. Поговорить начистоту. Хотят выпустить стенную газету. Эти сволочи должны знать, что думают о них большинство пленных солдат и что они их не поддерживают.
Доктор Беликова
Сплошные сюрпризы. Дома меня ждет еще один. Хочу открыть дверь в комнату, она не открывается. Изнутри в замочную скважину вставлен ключ. Дверь открывает женщина средних лет. Секунду мы смотрим друг другу в глаза, как бы оценивая друг друга. Она высокого роста, стройная. Черные волосы гладко зачесаны назад и собраны в пучок. В ее красивых карих глазах сквозит горе. «Не пугайтесь. Меня здесь поселили. Зовут меня Беликова».
«Ничего. Я к этому подготовлена. Хорошо, что вас поселили».
«Как так? Вы ведь меня не знаете».
«У вас хорошие глаза. Только очень печальные».
«Пришлось кое-что пережить».
«Расскажите».
«В другой раз».
«Вы приехали только сегодня утром? Где будете работать?»
«В лагере, как вы».
«Врач?»
«Разве по мне видно?»
«Да. Словно для этого родились».
Она бросает на меня взгляд и улыбается.
«Что, доктор?»
«Вы милая женщина!»
«Почему бы и нет?!»
«Меня предупредили, что вы очень строгая».
«Неужели я выгляжу так? Возможно. Но к сожалению, я не строгая, а как раз наоборот».
«Ну, мы поладим».
Мы хорошо поладили. Четыре года жили мы в одной комнате, делили радость и горе. Я полюбила ее. Она была тихим, деликатным человеком. Всегда готова помочь, даже пожертвовать собой. И прекрасный врач. Для своих пациентов она делала все, что могла, будь то сотрудник или пленный.
В первый же вечер я попросила ее осмотреть инвалидную роту и объяснить мне, почему тысячи пленных при этом питании остаются здоровыми, а несколько дюжин становятся дистрофиками. Доктор Беликова подтвердила то, что мне сказали и комендант Герберт К., и немецкие врачи, и фельдшер Гейнц Т.
На следующее утро мы вместе отправились на работу. Так было в последующие годы очень часто. Но не всегда. В плохую погоду? осенью, зимой, весной? доктор Беликова появлялась в лагере еще до семи часов утра. Она стояла у ворот, когда военнопленные отправлялись на работу. Если казалось, что кто-то болен гриппом или у кого-то порванные ботинки, отправляла обратно в барак. Больным назначала прием. Пленные шли на работу после того, как им заменяли обувь.
Никогда не забуду, как доктор Беликова однажды ночью в жестокий мороз поехала в Москву, чтобы привезти какое-то лекарство? я не помню какое? для одного пленного. В городской больнице лекарство кончилось. Был ветреный день. Беликова возвратилась на грузовике полузамерзшая, торопилась, чтобы успеть и, может быть, спасти жизнь этому немцу. Такой была доктор Беликова, которая сама прошла через гестаповский ад. В эту ночь мы долго сидели вместе, пока не пришло время ей ехать на вокзал, и тогда-то она рассказала наконец свою историю.
Доктор Беликова была начальницей полевого госпиталя в районе Харькова и вместе с госпиталем оказалась в окружении. Красноармейцы сражались изо всех сил, но вырваться из кольца им не удалось. Многие пытались пробраться к своим поодиночке. Доктор Беликова осталась с ранеными. Побоище, учиненное немцами, было ужасно, Тех, кого оставили в живых полевые части, добили эсэсовцы. Они прочесывали дома, находили спрятанных раненых и расстреливали их на месте. Доктор Беликова не захотела прятаться. Она думала о тяжелораненых, которым нужна будет ее помощь.
Хозяйка дома, старая крестьянка, выдавала Беликову за родственницу, у которой «не все дома». Она облачила ее в длинное выцветшее ситцевое платье, повязала косынку, из-под которой выглядывали всклокоченные волосы, намазала лицо сажей. Доктор Беликова все время держала в руке яблоко и жевала, жевала его, не отвечая ни на какие вопросы. Но все это не помогло. Ее выдали умные живые глаза. По крайней мере СС не поверило в этот маскарад. Ее стали допрашивать. Требовали, чтобы она сказала, кто она такая и где спрятаны комиссары. Допрашивали и хозяйку.
Обе женщины молчали. Двое эсэсовцев вытащили их на улицу, привязали к дереву. Один бил Беликову прикладом справа, другой? слева. И так ее бросало от одного к другому. Она молчала. Били и старушку.
Потом один из эсэсовцев вытащил пистолет и прицелился в доктора Беликову, но другой сказал: «Оставь! Она ведь совершенно здорова. Отправь ее в лес». Старуху тут же пристрелили. На глазах у Беликовой. Этот страшный случай еще долго преследовал ее во сне.
В лес было согнано много молодых девушек. Поздно вечером их погрузили на грузовик и привезли в Харьков, в «лагерь», на глинистый пустырь, огороженный колючей проволокой. Узники должны были быть угнаны в Германию. Эта участь предстояла и доктору Беликовой. Но в ту ночь Красная Армия снова освободила Харьков. Правда, город вскоре снова пришлось. сдать, но за это время удалось вывезти раненых и узников. Беликову вывезли на самолете в Москву. Много недель она провела в госпитале. «Я видела, как люди становятся зверями. Я поклялась себе при всех обстоятельствах оставаться человеком»,? заключила она свой рассказ.
Теперь она лечила больных немецких солдат. Она делала больше, чем ей предписывал долг. «Наш ангел» называли ее эти много испытавшие мужчины.
«У вас всегда приходится чему-то учиться»
Подполковник вызвал меня к восьми часам утра. Я рассказала ему о вчерашних дискуссиях в лагере номер один. Мы обменялись мнением о случившемся и пришли к единому выводу. В этот лагерь мы должны бросить все силы для политической работы. В конце беседы он передал мне письмо из Москвы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
«Кто у вас командир роты?»? спрашиваю я.
«Порядочный парень, но слабохарактерный. На этот пост нужен такой, который сможет прикрикнуть, если нужно. И даже приказать, как в армии. Некоторые еще не понимают другого языка».
«Не хотите ли вы принять роту?»
«У нас мало каменщиков. Каждый на счету. Кроме того, я плохой организатор. Может, я ошибаюсь. Не исключено. О работе актива: она никуда не годится. Нам нужен другой руководитель».
Следующий, кто берет слово, продолжает его мысль: «На самом деле, чем мы занимаемся? Я имею в виду наш актив. В бараках да, там мы даем отпор нацистам, если они наглеют. По разве этого достаточно? После Сталинграда многие начали думать. Они хотят во всем разобраться. Их отношение к людям здесь, в Советском Союзе, тоже изменилось. Поэтому многие идут заниматься в кружки. Но кружки работают так, что толку мало. Давайте говорить правду: после работы мы все валимся на нары и дремлем, вместо того чтобы поспорить, почитать. Мы скоро превратимся в кретинов. Правда это или нет, Герберт?»
Умные слова. Тот, кто их произнес, еще совсем молод. Ему девятнадцать, может быть, двадцать. Девятый ребенок в рабочей семье, как я узнаю позже. Но Герберт отвечает ему лишь иронической, самовлюбленной улыбкой.
Снова берет слово кто-то из молодых. Высокий, широкоплечий, он улыбается, глаза как щелки. Он смотрит на всех по очереди, откашливается и начинает: «Меня зовут Вернер. Коренной берлинец. Был поваром и сейчас повар.
Останусь ли поваром, не знаю. Антифашист? Это, пожалуй, преувеличение. Правда, с нацистами никогда заодно не был. Все, связанное с этой публикой, сплошная трагедия, а я люблю комедию.
Ребята, надо что-то делать, чтобы жизнь была повеселей. Люди хотят и посмеяться. Смех укрепляет здоровье! Да, да! Политика нужна. Признаю. Но разве веселый вечер не политика? Это тоже входит в задачи актива. Таланты мы найдем. Это я возьму на себя. А вы мне помогите. Так? Ну, все!»
Мы все смеемся. Прирожденный комик. Действительно, за несколько дней Вернер Г. раскопал таланты и устроил концерт. Теперь вместе с конферансье пишет короткие сценки, в которых высмеиваются превратности лагерной жизни! Выступает сам. Невероятно смешон на сцене.
Следующим встает молодой тощий парень. Наверное, двадцати, может быть, двадцати одного года. У него бледное интеллигентное лицо. Кажется, он смущен.
«Детлеф Д., столярный подмастерье. Был членом гитлеровской молодежи. Сказать по правде, эти идеи против плутократов и все такое мне нравились. По чванство немецким происхождением и высшей расой было противно. И в армии я увидел, что недочеловеками считают не только русских и поляков, но нас, простых солдат, тоже. Мы просто мало думали. Господа генералы и офицеры чувствовали себя господствующей расой. А как они вели себя? Не только СС. Ну да ладно, что сейчас говорить об этом. В плену я с сорок первого. Только здесь мне многое стало ясно. По поводу актива: если мы актив, давайте и вести эту работу. Так продолжаться не может. Герберт не подходит как руководитель актива. Все».
Выступают еще и другие. О работе актива и его руководителя мнение у всех единое. Я ожидала, что выскажется Гейнц Т. Но он лишь лукаво улыбается все это время. Думает о чем-то своем и молчит. Встает руководитель актива и объясняет, что ему сказать нечего. Он изображает обиженного. Пора заканчивать. Уже поздно. Пленным надо рано вставать.
«Благодарю вас. Для меня это было интересно. На следующем заседании актива предлагаю побеседовать о вашем моральном долге перед советскими людьми. Согласны? Выполнение нормы, проценты, дополнительное питание? все, о чем я здесь слышала, все это хорошо и нужно. Но посмотрим на все это с моральной стороны. Может быть, помимо процентов, вы найдете радость исполненного долга. Подумайте, как подойти к этому. Вы знаете ваших людей лучше, чем я,? я встаю.? Еще секунду. Следующее занятие кружка мы проведем в зале, для всех. То есть для тех, кто захочет. Я расскажу о Советском Союзе, о моих лучших впечатлениях. А теперь спокойной ночи».
Румынка меня уже ждала. Она хотела у меня переночевать. Мы беремся под руки и идем через поле к гостинице. Темно, хоть выколи глаза. Несколько раз мы спотыкаемся. Хотели сократить путь. Получилось наоборот. Так часто бывает в жизни. Ты думаешь, нашла дорогу покороче, а она оказывается длиннее.
Моросит дождик. Холодно. Несмотря на все это, мы говорим о модах. Любимая тема у женщин. Особенно о вещах, которых нет. Румынка в новеньком дождевике. Я спрашиваю ее? откуда. «Купила на барахолке под Москвой». Я тоже решаю купить там при первой возможности плащ и зонтик. Слишком часто здесь идут дожди. Правда, моя шинель не так быстро промокает, но пилотку хоть выжимай. В дождливую погоду я имею весьма печальный вид.
В комнате приятно и тепло. Мы кипятим чай, болтаем, смеемся. Будто две девицы. Самообман. В действительности нервы дают себя знать. Ложимся спать. Румынка должна встать в три часа утра. Она боится опоздать на поезд. Взяла в руки книгу, но тут же заснула. Позади у нас тринадцатичасовой рабочий день, да еще те два часа на дорогу туда и обратно. Когда утром просыпаюсь, нахожу записку от моей гостьи: «Очень жаль, что наше знакомство оказалось таким коротким».
Утро я начинаю с посещения строительной площадки. На этот раз? о чудо? я нахожу всех пленных на местах. Они откуда-то узнали, что я собираюсь прийти. Обращаю внимание прораба на это. Он отвечает мне: «Дорогой товарищ! Как только вы уйдете, старая игра в кошки-мышки начнется снова».
«Потерпите еще немного,? прошу я его.? Скоро это изменится. Мы ищем энергичного командира роты».
«Ну хорошо, подождем»,? говорит этот человек, которого немцы превратили в инвалида и которого они теперь так изводят своей плохой работой. Снова и снова я удивляюсь, как быстро проходит чувство ненависти. Даже у тех, кто многое перенес. Как велики их терпение, их человечность. Просто невероятно.
Поговорим откровенно
Оказавшись снова в лагере, я встретила у проходной Герберта К. «У вас сейчас есть время, Герберт? Пойдемте со мной, мне надо с вами поговорить».
«Извините, пожалуйста, госпожа Либерман, я жду здесь майора. Можно прийти к вам попозже?»
Я спросила дежурного, когда хотел прийти майор.
«Он ничего не сказал».? Услышала я в ответ.
«Дайте мне знать, пожалуйста, когда он придет».
«Хорошо».
«Пойдемте, Герберт. Вы его не упустите».
Мы сидим в моей комнате друг перед другом. «Поговорим откровенно, без задних мыслей. Вы неглупый парень, Герберт. Оставьте майора в покое. Пост коменданта никто у вас не отнимет. На эту работу вы годитесь. В лагере порядок. Чистота. Но руководитель актива? Для этого вам многого не хватает. Не только знаний. Их можно здесь приобрести. Вам недостает человеческих качеств. Не обижайтесь на меня. Я хочу вам добра. Вы слышали мнение актива? Оно совпадает с моими впечатлениями. Давно ли вы антифашист?».
«С начала войны».
«И как это произошло?»
«Нацисты искалечили мою жизнь. Отец был одним из них, но не мать. Он нас обоих оставил. Меня трехлетним. Мать работала и днем и ночью, чтобы дать мне возможность учиться. Я проучился два семестра на юридическом факультете. Было нелегко. Зубрил, как только мог. Но зато было, чем гордиться. Началась война. „Пошли-ка вы все…? подумал я.? Нашли дурака жертвовать своей головой за „самого великого фюрера всех времен“. Так одна мысль следовала за другой“.
«И теперь вы гордитесь собой, не правда ли?»
«Да, горжусь. Я и делаю многое».
«Я думаю, что пленные, которые работают на улице в любую погоду и работают хорошо, тоже кое-что делают. Разве не так? У вас есть организаторские способности. Не кружит ли это вам голову? Герберт, ваша самовлюбленность отталкивает людей. А вы ведь не хотите этого? Вы молоды, вы можете еще измениться. Попробуйте приглядеться и прислушаться к другим. Не думайте, что вы один правы».
«Госпожа Либерман, я постараюсь…»
Что он постарается, я не расслышала. В этот момент открылась дверь и вошел дежурный. «Товарищ подполковник позвонил, вы должны немедленно явиться к нему». Обращаясь к Герберту, он добавил: «Сегодня „никс“ майора».
Я успела еще сказать коменданту: «Детлефа пошлите на работу, лучше всего на тракторный завод. Может, он кое-чему научится. И ему это пригодится в жизни».
Герберт побледнел как полотно.
«Мы вас сюда не звали»
«Вы были сегодня в лагере номер один?»? встретил меня взволнованно обычно столь спокойный подполковник.
«Нет. Собиралась это сделать завтра».
«Нам надо немедленно отправиться туда. Фашистские элементы написали на бараках свои лозунги».
Лагерь номер один был втрое больше, чем лагерь тракторного завода. Побеленные деревянные бараки стояли в шахматном порядке. На одном из них я вижу большие буквы, измалеванные черной краской: «На русских работать не будем!» И на другом: «Дополнительное питание для всех, или мы бастуем!»
Подполковник приказывает пленным построиться. «Фашистскую пропаганду мы не потерпим, так и знайте. Мы найдем виновных и накажем их. Это неисправимые нацисты. Преступники! А вам я хочу посоветовать: не идите у них на поводу. Вам однажды пришлось уже поплатиться за это. Плен не курорт. И мы вас сюда не звали. Разойтись!»
Дальше он говорить не может. Этот добрейший человек вне себя от возмущения. «Черт побери!? говорит он, когда мы остались одни и постояли несколько минут молча, думая о происшедшем.? При таком гуманном обращении даже в голове животного должно что-то произойти. Но этих преступников ничем не возьмешь!»
Мне сказать нечего. Меня охватили стыд и ненависть. «Я останусь здесь, товарищ подполковник».
«Хорошо. Вечером я приеду сюда, поговорю со следующей сменой. Может быть, мне придет в голову что-нибудь получше. Сейчас я слишком взволнован. Франц переведет. Вам не нужно меня ждать».
Я отправляюсь в помещение актива. Пожилой военнопленный представляется мне как руководитель актива. Он в ужасе от того, что случилось. Производит впечатление честного человека. Но не в состоянии решить здешние большие и сложные задачи. Да откуда и взяться способностям этим? Мне не в чем его упрекнуть. Добрая воля есть, не хватает знаний. Условия нелегкие. Военнопленные в большинстве своем работают на стройках, работают плохо, поэтому не получают дополнительного питания. Ворчат. С антифашистами дело иметь не хотят. Вот и плодородная почва для нацистов. Руководитель актива старается, бегает, спорит, уговаривает. «В конце концов дело у нас пойдет,? успокаивает он меня. Да и себя тоже.? Только медленно, очень медленно». Я с ним согласна.
Вечером я собираю актив. По своему составу и политическому уровню он напоминает актив центрального лагеря. Люди и здесь готовы сотрудничать. Мы обсуждаем, что можно сделать в ближайшие дни. Почти все придерживаются мнения, что четверо офицеров, живущих в лагере, оказывают на всех плохое влияние. Они нацисты до мозга костей. С утра до вечера шатаются по солдатским баракам.
Мы беседуем до глубокой ночи. Случившееся угнетает активистов. Они решают поговорить об этом со всеми но ротам. Поговорить начистоту. Хотят выпустить стенную газету. Эти сволочи должны знать, что думают о них большинство пленных солдат и что они их не поддерживают.
Доктор Беликова
Сплошные сюрпризы. Дома меня ждет еще один. Хочу открыть дверь в комнату, она не открывается. Изнутри в замочную скважину вставлен ключ. Дверь открывает женщина средних лет. Секунду мы смотрим друг другу в глаза, как бы оценивая друг друга. Она высокого роста, стройная. Черные волосы гладко зачесаны назад и собраны в пучок. В ее красивых карих глазах сквозит горе. «Не пугайтесь. Меня здесь поселили. Зовут меня Беликова».
«Ничего. Я к этому подготовлена. Хорошо, что вас поселили».
«Как так? Вы ведь меня не знаете».
«У вас хорошие глаза. Только очень печальные».
«Пришлось кое-что пережить».
«Расскажите».
«В другой раз».
«Вы приехали только сегодня утром? Где будете работать?»
«В лагере, как вы».
«Врач?»
«Разве по мне видно?»
«Да. Словно для этого родились».
Она бросает на меня взгляд и улыбается.
«Что, доктор?»
«Вы милая женщина!»
«Почему бы и нет?!»
«Меня предупредили, что вы очень строгая».
«Неужели я выгляжу так? Возможно. Но к сожалению, я не строгая, а как раз наоборот».
«Ну, мы поладим».
Мы хорошо поладили. Четыре года жили мы в одной комнате, делили радость и горе. Я полюбила ее. Она была тихим, деликатным человеком. Всегда готова помочь, даже пожертвовать собой. И прекрасный врач. Для своих пациентов она делала все, что могла, будь то сотрудник или пленный.
В первый же вечер я попросила ее осмотреть инвалидную роту и объяснить мне, почему тысячи пленных при этом питании остаются здоровыми, а несколько дюжин становятся дистрофиками. Доктор Беликова подтвердила то, что мне сказали и комендант Герберт К., и немецкие врачи, и фельдшер Гейнц Т.
На следующее утро мы вместе отправились на работу. Так было в последующие годы очень часто. Но не всегда. В плохую погоду? осенью, зимой, весной? доктор Беликова появлялась в лагере еще до семи часов утра. Она стояла у ворот, когда военнопленные отправлялись на работу. Если казалось, что кто-то болен гриппом или у кого-то порванные ботинки, отправляла обратно в барак. Больным назначала прием. Пленные шли на работу после того, как им заменяли обувь.
Никогда не забуду, как доктор Беликова однажды ночью в жестокий мороз поехала в Москву, чтобы привезти какое-то лекарство? я не помню какое? для одного пленного. В городской больнице лекарство кончилось. Был ветреный день. Беликова возвратилась на грузовике полузамерзшая, торопилась, чтобы успеть и, может быть, спасти жизнь этому немцу. Такой была доктор Беликова, которая сама прошла через гестаповский ад. В эту ночь мы долго сидели вместе, пока не пришло время ей ехать на вокзал, и тогда-то она рассказала наконец свою историю.
Доктор Беликова была начальницей полевого госпиталя в районе Харькова и вместе с госпиталем оказалась в окружении. Красноармейцы сражались изо всех сил, но вырваться из кольца им не удалось. Многие пытались пробраться к своим поодиночке. Доктор Беликова осталась с ранеными. Побоище, учиненное немцами, было ужасно, Тех, кого оставили в живых полевые части, добили эсэсовцы. Они прочесывали дома, находили спрятанных раненых и расстреливали их на месте. Доктор Беликова не захотела прятаться. Она думала о тяжелораненых, которым нужна будет ее помощь.
Хозяйка дома, старая крестьянка, выдавала Беликову за родственницу, у которой «не все дома». Она облачила ее в длинное выцветшее ситцевое платье, повязала косынку, из-под которой выглядывали всклокоченные волосы, намазала лицо сажей. Доктор Беликова все время держала в руке яблоко и жевала, жевала его, не отвечая ни на какие вопросы. Но все это не помогло. Ее выдали умные живые глаза. По крайней мере СС не поверило в этот маскарад. Ее стали допрашивать. Требовали, чтобы она сказала, кто она такая и где спрятаны комиссары. Допрашивали и хозяйку.
Обе женщины молчали. Двое эсэсовцев вытащили их на улицу, привязали к дереву. Один бил Беликову прикладом справа, другой? слева. И так ее бросало от одного к другому. Она молчала. Били и старушку.
Потом один из эсэсовцев вытащил пистолет и прицелился в доктора Беликову, но другой сказал: «Оставь! Она ведь совершенно здорова. Отправь ее в лес». Старуху тут же пристрелили. На глазах у Беликовой. Этот страшный случай еще долго преследовал ее во сне.
В лес было согнано много молодых девушек. Поздно вечером их погрузили на грузовик и привезли в Харьков, в «лагерь», на глинистый пустырь, огороженный колючей проволокой. Узники должны были быть угнаны в Германию. Эта участь предстояла и доктору Беликовой. Но в ту ночь Красная Армия снова освободила Харьков. Правда, город вскоре снова пришлось. сдать, но за это время удалось вывезти раненых и узников. Беликову вывезли на самолете в Москву. Много недель она провела в госпитале. «Я видела, как люди становятся зверями. Я поклялась себе при всех обстоятельствах оставаться человеком»,? заключила она свой рассказ.
Теперь она лечила больных немецких солдат. Она делала больше, чем ей предписывал долг. «Наш ангел» называли ее эти много испытавшие мужчины.
«У вас всегда приходится чему-то учиться»
Подполковник вызвал меня к восьми часам утра. Я рассказала ему о вчерашних дискуссиях в лагере номер один. Мы обменялись мнением о случившемся и пришли к единому выводу. В этот лагерь мы должны бросить все силы для политической работы. В конце беседы он передал мне письмо из Москвы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39