Но и то, что он предлагал ей, — тоже не выход. Она совершенно права. Любовь украдкой, тайные свидания, месяц за месяцем, год за годом, будут становиться все более пошлыми, все более грязными. Не важно, где они будут предаваться любви — в горах или в замке, под одной крышей с Верити. Той ночью в горах их любовь не была грязной, потому что вспыхнула нежданно. Это было прекрасно, но этого нельзя повторить.
Что же ей все-таки известно? Он вновь мысленно вернулся к тайне, занимавшей его все утро. Чего она так боится? Алекс уже проклинал себя за обещание, которое она вытянула из него, — за обещание не вмешиваться, если «бешеные быки» вновь придут через несколько дней и будут карать его людей.
Ангхарад вытирала пыль и проливала горькие слезы. Когда Джошуа Барнс вернулся домой, ее лицо было красным и распухшим.
— Ну, что еще стряслось? — Он нахмурился; ее жалкий вид портил его более чем праздничное настроение.
— «Бешеные быки» хотят наказать Шерон Джонс, — едва выговорила она сквозь рыдания, — и в этом виновата я.
— Как это? — спросил Барнс, стаскивая с ног ботинки. — Что за чепуху ты мелешь?
— Кто-то распустил слух, что это она рассказала графу о собрании, — сказала Ангхарад. — Но ведь это вы ему рассказали, мистер Барнс, а вам рассказала я. Если бы я ничего не сказала вам, то и граф бы ничего не узнал и никто не подумал бы на Шерон.
— Если люди верят дурацким слухам, — ответил Барнс, — то это не твоя вина, Ангхарад. Ты же знаешь, если «бешеным» что-то втемяшится в голову, то их уже не остановишь. Шерон Джонс, конечно, не повезло, но чему быть, того не миновать. И потом, она еще может избежать порки. Я слышал, что ей поставили условие — не ходить на работу в замок.
Ангхарад тут же зарыдала с новой силой.
— Но в том-то и дело, что она утром пришла на работу, — едва выговорила она. — Я видела, как она прошла по дорожке.
Барнс едва сдержался, чтобы не расплыться в счастливой улыбке. Он тоже видел ее, когда она шла мимо завода в сторону замка.
— Шерон — моя подруга, — сказала Ангхарад. — Наверное, я должна вам кое-что сказать, мистер Барнс. Я собираюсь пойти и рассказать все Оуэну Перри. Может быть, он сможет остановить их.
Джошуа Барнс смотрел на нее как громом пораженный.
— Рассказать Перри? — повторил он. — О чем, Ангхарад? Ты собираешься рассказать ему, что доносчица не Шерон Джонс, а ты? Ты хочешь, чтобы в следующий раз «бешеные» пришли к тебе? Ты хочешь, чтобы тебя утащили в горы, сорвали с тебя платье и исполосовали всю спину? Ты бы хоть немного думала своей головой!
Ангхарад жалобно всхлипнула.
— Слушай, что я тебе скажу. — Барнс приблизился к ней и, едва сдерживая отвращение от вида ее красного, опухшего лица, приобнял за плечи. — Если Шерон Джонс решила, несмотря ни на что, ходить на работу, она сама нарывается на беду. Она упрямая и бестолковая баба. И в этом нет твоей вины, Ангхарад. Поняла? А теперь быстро вытри глаза и отправляйся наверх. И чтобы я больше не слышал ни о каких разговорах с Перри! Я не хочу, чтобы твоя спина была в шрамах от плетей «бешеных». Я переговорю с Крэйлом — может, ему удастся убедить Шерон Джонс несколько дней посидеть дома.
— Вы сделаете это, мистер Барнс? Правда? — с надеждой спросила Ангхарад, вытирая лицо рукой, в которой была зажата тряпка. — Вы так добры…
Любовные утехи требовали слишком большого напряжения и были достаточно тупым занятием, чтобы отвлекаться во время него на серьезные мысли. Но сегодня мстительная радость удвоила его страсть и удовольствие от сексуальных упражнений. Раньше он частенько представлял себе, что женское тело, распластавшееся под ним, принадлежит Шерон Джонс, и это возбуждало его, но сегодня ему не требовалось прибегать к этой уловке.
Его план удался. Он даже мечтать не мог, что «бешеные быки» возьмутся за Шерон Джонс. Или что упрямая девка окажется настолько бестолковой.
Она продолжает ходить на работу. И если Крэйл не узнает и не вмешается, то Шерон Джонс получит свое.
Ох как отхлещут они ее в горах! А может, и не только отхлещут. Кто знает, что надумают сделать «бешеные» с женщиной, когда озвереют от вида ее крови?
Вот тогда он посмотрит, сможет ли она и дальше задирать свой нос и смотреть на него, как на червяка, ползающего у ее ног! Изможденный и запыхавшийся, Барнс удовлетворенно хмыкнул и рухнул на мягкое тело Ангхарад.
Вот тогда он посмотрит…
— Ох, мистер Барнс, — произнесла Ангхарад плачущим голосом. — Вы такой добрый… Вы правда поговорите с графом?
— Я ж сказал, поговорю, — ответил он, тяжело переваливаясь с тела женщины на кровать. Понадобится никак не меньше недели, чтобы зажили раны на спине Шерон Джонс. А шрамы она унесет с собой в могилу. Ни о какой свадьбе через неделю не может быть и речи. Он расплылся в довольной улыбке. — Хорошая ты женщина, Ангхарад. Погоди, не одевайся пока. Я, может быть, опять захочу тебя.
Глава 19
«Зря я сегодня пришла на репетицию», — устало думала Шерон, стоя на церковном крыльце после занятий и глядя в густую пелену мелкого дождя. Многие, как и она, не торопились отправляться по домам и толпились на крыльце. И хотя на довольно небольшом крыльце было достаточно тесно, вокруг нее образовалась пустота. Словно она была прокаженной — или невидимкой. Весь вечер люди старались не замечать ее. Даже женщины, сидевшие во время репетиции рядом с ней, ни разу не взглянули на нее, увлеченные беседой друг с другом в короткие минуты передышек.
Все это было до омерзения знакомо Шерон. Отверженная.
Пусть по отношению к ней люди и не выказывали открытой враждебности, но в их поведении чувствовалась неловкость. Да и в самом деле, кто осмелится разговаривать с человеком, который этой ночью получил предупреждение от «бешеных быков»? Для этого нужно было бы притвориться, что не знаешь о предупреждении. Но разве можно не знать того, о чем знают все — или по крайней мере должны знать? Шерон понимала: люди уже знают, что она вопреки предупреждению «бешеных» ходила сегодня на работу, и не представляют, как говорить с человеком, которого через две ночи ждет порка в горах.
При мысли об этом ужас вновь охватил Шерон, ее дыхание участилось. Казалось, вот-вот повторится ночной приступ, когда она открытым ртом глотала воздух, словно разучившись дышать.
Она не могла сегодня петь. Не могла собраться с мыслями, чтобы вслушаться в распоряжения отца Ллевелина. Не могла понять смысла его длинной проповеди перед репетицией, в которой он говорил о смирении, о здравом смысле, о Божьем промысле. Ей вообще не стоило сегодня приходить в церковь.
Кто-то решительно взял ее за плечо, и, почувствовав это прикосновение, Шерон поняла, как необходимо оно ей.
— Ну что, пошли домой, Шерон? — сказал ей дедушка громким ободряющим голосом. — Накинь капюшон. Дождь, похоже, зарядил надолго. Бабушка, наверное, уже ждет нас к чаю.
— Дедушка, — заговорила Шерон, беря его под руку, когда они спустились с крыльца. — Я боюсь, как бы вся эта история не повредила тебе. Если бы все это касалось только меня, я чувствовала бы себя спокойнее. Я не хочу, чтобы люди возненавидели и тебя.
— Тебя никто не может ненавидеть, — возразил ей дедушка, — кроме тех безмозглых, кто верит, что ты могла донести графу. Но большинство людей думают иначе. Они восхищаются твоей смелостью и говорят, что такой глупой женщины еще не рождалось от самого сотворения мира.
— И ты так думаешь? — спросила Шерон.
— И я так думаю. — Хьюэлл ласково похлопал ее по руке.
— Наверное, — со вздохом сказала Шерон, — мне лучше уйти из вашего дома.
— Уйти? Куда это ты собралась уйти? — сердито спросил Хьюэлл.
— Не знаю. Пока мне некуда идти, — огорченно призналась Шерон. — Но я доставляю вам столько хлопот, тебе и бабушке. И главное, я ничего не могу поправить. Я правда не могу, дедушка! Не могу уступить их угрозам. А ведь они в ярости способны поломать всю мебель в доме. Я слышала, они иногда устраивают жуткие погромы. Если это случится, я никогда не прощу себе.
— Шерон. — Голос деда был серьезен и тверд. — Делай то, что подсказывает тебе совесть. Я знаю, у бабушки разрывается сердце от страха за тебя, но она уважает тебя за твою твердость. И я уважаю тебя. И мы не позволим тебе никуда уйти. Бабушка этого не переживет. И еще: если мы и узнали что-то за свою жизнь, — так это то, что нужно дорожить близкими людьми. Нужно любить их, а не осуждать. Нам с бабушкой непросто далось это знание. Пойми мы это раньше, то, может, твоя мать была бы сейчас жива. Так что никуда мы не отпустим тебя. Мы любим тебя и любили бы, даже если бы все эти разговоры оказались правдой.
— Дедушка, — прошептала Шерон, едва сдерживая слезы, — ох, дедушка! — «Я так боюсь, — чуть не сказала она. — Мне так страшно». Но это была только ее ноша. Она могла бы освободиться от нее, предотвратить то, что должно случиться с ней через две ночи. Но она сама решила, что не может пойти на поводу у страха. Значит, остается только носить этот страх в себе. Она не знала, что больше ее пугает — воспоминание о тех мужчинах с мешками на головах, ужасных в своей безликости, или что ее бросят на землю, свяжут и исхлещут плетками.
У нее снова перехватило дыхание. Лучше бы ей рассказать все Александру. Ох, Боже милостивый, почему она не открылась ему? Ведь он может вмешаться, защитить ее. А она вместо этого вытянула из него обещание не выходить из замка ночью и не пытаться препятствовать «бешеным быкам».
И он пообещал ей.
Они с дедом уже входили во двор, когда услышали за спиной чей-то оклик. Шерон обернулась и увидела Оуэна.
— Шерон, — сказал он, пожав руку Хьюэллу, — извини, я был на собрании. Оно продолжалось дольше, чем я думал. Как у тебя дела?
Шерон не видела его со вчерашнего вечера, но она была уверена, что ему уже все известно. Она надеялась, что он придет раньше, сразу после работы. Но у него было собрание. Собрание для него важнее, чем ее беда, подумала Шерон. Отчасти это даже утешило ее, снимая с нее часть вины перед ним.
Она молча кивнула.
— Пойдем в дом, парень, — сказал Хьюэлл. — Что мы, безумцы — толковать здесь под дождем?
— Мне надо поговорить с Шерон с глазу на глаз, — сказал Оуэн. — Пойдем ко мне, Шерон, выпьем по чашке чая. Не бойся, Хьюэлл, я буду держаться в рамках приличий.
— Смотри у меня, — строго сказал дед. — А не то я покажу тебе, на что способны эти старые кулаки, хотя, конечно, твои, Оуэн Перри, будут покрепче.
Оуэн хмыкнул и, обняв Шерон за талию, повел к своему дому. Они шли молча, пряча лица от резкого ветра и дождя. Войдя в дом, он все так же молча взял у Шерон плащ, отряхнул его и повесил на крюк. Потом проделал то же самое со своим плащом. А затем сердито обернулся к ней.
— Дура! — сказал он и так крепко схватил ее за плечи, что Шерон ахнула. — Что мне говорят люди, Шерон? Ты опять ходила сегодня в замок?
— Да. — Она прижалась к его груди, забывая, что решила в одиночку нести свою ношу. Он был таким большим, таким надежным.
— Ну, тогда вот что я тебе скажу, Шерон. Ты заслуживаешь того, на что напрашиваешься. Ты ведь знаешь, они от своего не отступятся. Они утащат тебя в горы, они разорвут платье на твоей спине и изобьют тебя до крови. Ты видела, какой был Йестин после этого? Ты думаешь, что, раз ты женщина, они пожалеют тебя? Да ни за что. Они считают, что ты совершила преступление. Хорошо, если они ограничатся только двадцатью ударами.
Забыв о всякой гордости, Шерон плакала и прижималась к его спасительной груди.
Но он опять схватил ее за плечи и, оторвав от себя, встряхнул с такой силой, что ее голова откинулась назад.
— Что тебе нужно? — кричал он. — Что нужно, чтобы ты наконец стала послушной, ты, бестолковая, упрямая женщина? Ты хочешь, чтобы я поколотил тебя? Прямо сейчас? У меня тяжелая рука, Шерон Джонс, и ты почувствуешь это сегодня! Ты сегодня всю ночь будешь спать на животе! — Обезумев от ярости, он тащил ее к стулу.
— Оуэн! — Ее ледяной голос заставил его остановиться. — Только попробуй тронуть меня — и ты ответишь перед судом. Я не должна отчитываться перед тобой. И я не понимаю, почему мужчины — некоторые мужчины — считают, что женщинам можно что-то внушить побоями? Я не желаю подчиняться угрозам. И ты не защитишь меня от «бешеных», даже если прямо сейчас перекинешь меня через колено и действительно отходишь так, что я не смогу спать на спине.
Оуэн не ослабил свою крепкую хватку, несколько мгновений он стоял, продолжая сжимать ее плечи и пристально глядя ей в глаза, пылавшие гневом, а затем вдруг притянул к себе и крепко прижал ее голову к своей груди.
— Шерон, — прошептал он. — Ах, кариад! Ну почему ты такая глупая? Почему не разрешаешь мне удержать тебя от беды, защищать тебя и управлять тобой, как должен это делать мужчина?
— Наверное, потому, что я не только женщина, но и мыслящий человек, — грустно ответила Шерон.
Оуэн держал ее в своих объятиях и покачивал из стороны в сторону.
— Оуэн, — сказала Шерон через несколько минут, — ты ведь знаешь кого-то из «бешеных быков», правда?
— Их никто не знает, кариад, — ответил он.
— А ты знаешь. — Она подняла к нему лицо и серьезно посмотрела ему в глаза. — Ты должен их знать. Я помню, каким ты был добрым, когда с Йестином приключилось беда. Ему присудили только десять ударов, и я знаю, что это ты защитил его, ты замолвил за него словечко. Я знаю, это ты. И не надо меня убеждать, что ты не знаешь никого из них.
Оуэн покачал головой.
— Оуэн, — продолжала Шерон, — ты же знаешь, я невиновна. Ты знаешь, что я ничего не говорила графу Крэйлу, что я не могла предать своих. Ты знаешь, что я не доносчица.
— Кариад, я верю тебе. Но другие не верят.
— Так убеди их! — взорвалась Шерон. — У тебя такой авторитет. Люди прислушиваются к твоему мнению. Объясни им. Я не хочу, чтобы меня били. Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не хочу, чтобы меня били!
Оуэн побледнел.
— Упрямая ослица! — почти прокричал он. — Ты ведь можешь избежать их побоев, Шерон! Даже если ты сегодня ходила в замок, еще не поздно все поправить. Не ходи завтра — и все обойдется.
Шерон медленно покачала головой.
— Ах так? — угрожающе произнес Оуэн. — Ну, тогда я не смогу защитить тебя.
— Оуэн, прошу тебя! — Шерон прижала ладони к его груди. — Скажи им, что я не доносчица! Мне так больно, что люди верят этому. Нет ничего больнее клеветы.
— Нет, Шерон, есть кое-что и побольнее, — жестко сказал он. — Плетки «бешеных» будут больнее.
— Скажи им, — слабо повторила Шерон. — Я прошу тебя… Несколько секунд он молча смотрел на нее.
— Ладно, — наконец сказал он. — Я подумаю, что можно сделать. Но я ничего не обещаю. Тебя честно предупредили, тебе сказали, как избежать наказания. И если ты не подчинишься, то будешь наказана.
Шерон улыбнулась.
— Или если ты не защитишь меня, — сказала она. — Спасибо тебе, Оуэн.
Слезы дрожали в ее глазах, его лицо расплылось перед ее взором. Она снова подумала о том, что так и не смогла полюбить его, что обманула его, не разорвав помолвку, что была с другим в горах и любила другого.
Ах, Оуэн! Если бы только она могла полюбить его, если бы только могла!
Он поцеловал ее в губы.
— Пойдем, провожу тебя домой, — сказал он. — Или, может, выпьешь чаю?
Она покачала головой.
Он еще раз поцеловал ее уже у дверей дедовского дома, и этот поцелуй на ветру, под дожем был горяч и крепок.
— Шерон, — прошептал он ей прямо в губы, — подумай о себе. Держись подальше от этого Крэйла и его отродья. Я хочу защитить тебя, но не могу. Здесь я бессилен. Только ты сама можешь предотвратить это.
Шерон быстро поцеловала его.
— Я должна поступать так, как велит мне совесть, — ответила она. — А ты обязательно поможешь мне, Оуэн. Я знаю, ты поможешь. Ты хороший, ты замечательный, Оуэн!
Слишком хороший, чтобы быть обманутым, думала она позже, ворочаясь в кровати Эмриса. Ей следовало бы открыться ему, следовало бы признаться, что она не может выйти за него. Она сняла бы с его плеч бремя ответственности. Но она струсила. Разве могла она сейчас признаться ему? Время для подобных объяснений совсем неподходящее. Она дождется, когда…
Ее мысли споткнулись, она снова почувствовала подкатившую к горлу тошноту. Она не могла даже думать о том, что ждало ее впереди. Она зажмурилась и еще глубже забралась под одеяло.
Он так и не смог заснуть, хотя продолжал лежать в постели. Прошло три ночи, сегодня четвертая. Сегодня они должны вернуться, если бедолаги, которых они предупреждали, не вняли их предостережениям. Он ждал, каждый мускул его тела был напряжен, — ждал первого ночного крика, который возвестит, что по крайней мере одна из жертв проявила упорство.
И все же ни бодрствование, ни напряжение мускулов не помогли ему. Он вздрогнул и ощутил уже знакомый ужас, едва раздался первый рев. Но на этот раз он показался ему еще страшнее, чем раньше. Алекс почувствовал, как в его жилах холодеет кровь, как ему трудно стало дышать.
Ах, бедняга! Кто бы он ни был, он тупица, если решился проигнорировать их предупреждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Что же ей все-таки известно? Он вновь мысленно вернулся к тайне, занимавшей его все утро. Чего она так боится? Алекс уже проклинал себя за обещание, которое она вытянула из него, — за обещание не вмешиваться, если «бешеные быки» вновь придут через несколько дней и будут карать его людей.
Ангхарад вытирала пыль и проливала горькие слезы. Когда Джошуа Барнс вернулся домой, ее лицо было красным и распухшим.
— Ну, что еще стряслось? — Он нахмурился; ее жалкий вид портил его более чем праздничное настроение.
— «Бешеные быки» хотят наказать Шерон Джонс, — едва выговорила она сквозь рыдания, — и в этом виновата я.
— Как это? — спросил Барнс, стаскивая с ног ботинки. — Что за чепуху ты мелешь?
— Кто-то распустил слух, что это она рассказала графу о собрании, — сказала Ангхарад. — Но ведь это вы ему рассказали, мистер Барнс, а вам рассказала я. Если бы я ничего не сказала вам, то и граф бы ничего не узнал и никто не подумал бы на Шерон.
— Если люди верят дурацким слухам, — ответил Барнс, — то это не твоя вина, Ангхарад. Ты же знаешь, если «бешеным» что-то втемяшится в голову, то их уже не остановишь. Шерон Джонс, конечно, не повезло, но чему быть, того не миновать. И потом, она еще может избежать порки. Я слышал, что ей поставили условие — не ходить на работу в замок.
Ангхарад тут же зарыдала с новой силой.
— Но в том-то и дело, что она утром пришла на работу, — едва выговорила она. — Я видела, как она прошла по дорожке.
Барнс едва сдержался, чтобы не расплыться в счастливой улыбке. Он тоже видел ее, когда она шла мимо завода в сторону замка.
— Шерон — моя подруга, — сказала Ангхарад. — Наверное, я должна вам кое-что сказать, мистер Барнс. Я собираюсь пойти и рассказать все Оуэну Перри. Может быть, он сможет остановить их.
Джошуа Барнс смотрел на нее как громом пораженный.
— Рассказать Перри? — повторил он. — О чем, Ангхарад? Ты собираешься рассказать ему, что доносчица не Шерон Джонс, а ты? Ты хочешь, чтобы в следующий раз «бешеные» пришли к тебе? Ты хочешь, чтобы тебя утащили в горы, сорвали с тебя платье и исполосовали всю спину? Ты бы хоть немного думала своей головой!
Ангхарад жалобно всхлипнула.
— Слушай, что я тебе скажу. — Барнс приблизился к ней и, едва сдерживая отвращение от вида ее красного, опухшего лица, приобнял за плечи. — Если Шерон Джонс решила, несмотря ни на что, ходить на работу, она сама нарывается на беду. Она упрямая и бестолковая баба. И в этом нет твоей вины, Ангхарад. Поняла? А теперь быстро вытри глаза и отправляйся наверх. И чтобы я больше не слышал ни о каких разговорах с Перри! Я не хочу, чтобы твоя спина была в шрамах от плетей «бешеных». Я переговорю с Крэйлом — может, ему удастся убедить Шерон Джонс несколько дней посидеть дома.
— Вы сделаете это, мистер Барнс? Правда? — с надеждой спросила Ангхарад, вытирая лицо рукой, в которой была зажата тряпка. — Вы так добры…
Любовные утехи требовали слишком большого напряжения и были достаточно тупым занятием, чтобы отвлекаться во время него на серьезные мысли. Но сегодня мстительная радость удвоила его страсть и удовольствие от сексуальных упражнений. Раньше он частенько представлял себе, что женское тело, распластавшееся под ним, принадлежит Шерон Джонс, и это возбуждало его, но сегодня ему не требовалось прибегать к этой уловке.
Его план удался. Он даже мечтать не мог, что «бешеные быки» возьмутся за Шерон Джонс. Или что упрямая девка окажется настолько бестолковой.
Она продолжает ходить на работу. И если Крэйл не узнает и не вмешается, то Шерон Джонс получит свое.
Ох как отхлещут они ее в горах! А может, и не только отхлещут. Кто знает, что надумают сделать «бешеные» с женщиной, когда озвереют от вида ее крови?
Вот тогда он посмотрит, сможет ли она и дальше задирать свой нос и смотреть на него, как на червяка, ползающего у ее ног! Изможденный и запыхавшийся, Барнс удовлетворенно хмыкнул и рухнул на мягкое тело Ангхарад.
Вот тогда он посмотрит…
— Ох, мистер Барнс, — произнесла Ангхарад плачущим голосом. — Вы такой добрый… Вы правда поговорите с графом?
— Я ж сказал, поговорю, — ответил он, тяжело переваливаясь с тела женщины на кровать. Понадобится никак не меньше недели, чтобы зажили раны на спине Шерон Джонс. А шрамы она унесет с собой в могилу. Ни о какой свадьбе через неделю не может быть и речи. Он расплылся в довольной улыбке. — Хорошая ты женщина, Ангхарад. Погоди, не одевайся пока. Я, может быть, опять захочу тебя.
Глава 19
«Зря я сегодня пришла на репетицию», — устало думала Шерон, стоя на церковном крыльце после занятий и глядя в густую пелену мелкого дождя. Многие, как и она, не торопились отправляться по домам и толпились на крыльце. И хотя на довольно небольшом крыльце было достаточно тесно, вокруг нее образовалась пустота. Словно она была прокаженной — или невидимкой. Весь вечер люди старались не замечать ее. Даже женщины, сидевшие во время репетиции рядом с ней, ни разу не взглянули на нее, увлеченные беседой друг с другом в короткие минуты передышек.
Все это было до омерзения знакомо Шерон. Отверженная.
Пусть по отношению к ней люди и не выказывали открытой враждебности, но в их поведении чувствовалась неловкость. Да и в самом деле, кто осмелится разговаривать с человеком, который этой ночью получил предупреждение от «бешеных быков»? Для этого нужно было бы притвориться, что не знаешь о предупреждении. Но разве можно не знать того, о чем знают все — или по крайней мере должны знать? Шерон понимала: люди уже знают, что она вопреки предупреждению «бешеных» ходила сегодня на работу, и не представляют, как говорить с человеком, которого через две ночи ждет порка в горах.
При мысли об этом ужас вновь охватил Шерон, ее дыхание участилось. Казалось, вот-вот повторится ночной приступ, когда она открытым ртом глотала воздух, словно разучившись дышать.
Она не могла сегодня петь. Не могла собраться с мыслями, чтобы вслушаться в распоряжения отца Ллевелина. Не могла понять смысла его длинной проповеди перед репетицией, в которой он говорил о смирении, о здравом смысле, о Божьем промысле. Ей вообще не стоило сегодня приходить в церковь.
Кто-то решительно взял ее за плечо, и, почувствовав это прикосновение, Шерон поняла, как необходимо оно ей.
— Ну что, пошли домой, Шерон? — сказал ей дедушка громким ободряющим голосом. — Накинь капюшон. Дождь, похоже, зарядил надолго. Бабушка, наверное, уже ждет нас к чаю.
— Дедушка, — заговорила Шерон, беря его под руку, когда они спустились с крыльца. — Я боюсь, как бы вся эта история не повредила тебе. Если бы все это касалось только меня, я чувствовала бы себя спокойнее. Я не хочу, чтобы люди возненавидели и тебя.
— Тебя никто не может ненавидеть, — возразил ей дедушка, — кроме тех безмозглых, кто верит, что ты могла донести графу. Но большинство людей думают иначе. Они восхищаются твоей смелостью и говорят, что такой глупой женщины еще не рождалось от самого сотворения мира.
— И ты так думаешь? — спросила Шерон.
— И я так думаю. — Хьюэлл ласково похлопал ее по руке.
— Наверное, — со вздохом сказала Шерон, — мне лучше уйти из вашего дома.
— Уйти? Куда это ты собралась уйти? — сердито спросил Хьюэлл.
— Не знаю. Пока мне некуда идти, — огорченно призналась Шерон. — Но я доставляю вам столько хлопот, тебе и бабушке. И главное, я ничего не могу поправить. Я правда не могу, дедушка! Не могу уступить их угрозам. А ведь они в ярости способны поломать всю мебель в доме. Я слышала, они иногда устраивают жуткие погромы. Если это случится, я никогда не прощу себе.
— Шерон. — Голос деда был серьезен и тверд. — Делай то, что подсказывает тебе совесть. Я знаю, у бабушки разрывается сердце от страха за тебя, но она уважает тебя за твою твердость. И я уважаю тебя. И мы не позволим тебе никуда уйти. Бабушка этого не переживет. И еще: если мы и узнали что-то за свою жизнь, — так это то, что нужно дорожить близкими людьми. Нужно любить их, а не осуждать. Нам с бабушкой непросто далось это знание. Пойми мы это раньше, то, может, твоя мать была бы сейчас жива. Так что никуда мы не отпустим тебя. Мы любим тебя и любили бы, даже если бы все эти разговоры оказались правдой.
— Дедушка, — прошептала Шерон, едва сдерживая слезы, — ох, дедушка! — «Я так боюсь, — чуть не сказала она. — Мне так страшно». Но это была только ее ноша. Она могла бы освободиться от нее, предотвратить то, что должно случиться с ней через две ночи. Но она сама решила, что не может пойти на поводу у страха. Значит, остается только носить этот страх в себе. Она не знала, что больше ее пугает — воспоминание о тех мужчинах с мешками на головах, ужасных в своей безликости, или что ее бросят на землю, свяжут и исхлещут плетками.
У нее снова перехватило дыхание. Лучше бы ей рассказать все Александру. Ох, Боже милостивый, почему она не открылась ему? Ведь он может вмешаться, защитить ее. А она вместо этого вытянула из него обещание не выходить из замка ночью и не пытаться препятствовать «бешеным быкам».
И он пообещал ей.
Они с дедом уже входили во двор, когда услышали за спиной чей-то оклик. Шерон обернулась и увидела Оуэна.
— Шерон, — сказал он, пожав руку Хьюэллу, — извини, я был на собрании. Оно продолжалось дольше, чем я думал. Как у тебя дела?
Шерон не видела его со вчерашнего вечера, но она была уверена, что ему уже все известно. Она надеялась, что он придет раньше, сразу после работы. Но у него было собрание. Собрание для него важнее, чем ее беда, подумала Шерон. Отчасти это даже утешило ее, снимая с нее часть вины перед ним.
Она молча кивнула.
— Пойдем в дом, парень, — сказал Хьюэлл. — Что мы, безумцы — толковать здесь под дождем?
— Мне надо поговорить с Шерон с глазу на глаз, — сказал Оуэн. — Пойдем ко мне, Шерон, выпьем по чашке чая. Не бойся, Хьюэлл, я буду держаться в рамках приличий.
— Смотри у меня, — строго сказал дед. — А не то я покажу тебе, на что способны эти старые кулаки, хотя, конечно, твои, Оуэн Перри, будут покрепче.
Оуэн хмыкнул и, обняв Шерон за талию, повел к своему дому. Они шли молча, пряча лица от резкого ветра и дождя. Войдя в дом, он все так же молча взял у Шерон плащ, отряхнул его и повесил на крюк. Потом проделал то же самое со своим плащом. А затем сердито обернулся к ней.
— Дура! — сказал он и так крепко схватил ее за плечи, что Шерон ахнула. — Что мне говорят люди, Шерон? Ты опять ходила сегодня в замок?
— Да. — Она прижалась к его груди, забывая, что решила в одиночку нести свою ношу. Он был таким большим, таким надежным.
— Ну, тогда вот что я тебе скажу, Шерон. Ты заслуживаешь того, на что напрашиваешься. Ты ведь знаешь, они от своего не отступятся. Они утащат тебя в горы, они разорвут платье на твоей спине и изобьют тебя до крови. Ты видела, какой был Йестин после этого? Ты думаешь, что, раз ты женщина, они пожалеют тебя? Да ни за что. Они считают, что ты совершила преступление. Хорошо, если они ограничатся только двадцатью ударами.
Забыв о всякой гордости, Шерон плакала и прижималась к его спасительной груди.
Но он опять схватил ее за плечи и, оторвав от себя, встряхнул с такой силой, что ее голова откинулась назад.
— Что тебе нужно? — кричал он. — Что нужно, чтобы ты наконец стала послушной, ты, бестолковая, упрямая женщина? Ты хочешь, чтобы я поколотил тебя? Прямо сейчас? У меня тяжелая рука, Шерон Джонс, и ты почувствуешь это сегодня! Ты сегодня всю ночь будешь спать на животе! — Обезумев от ярости, он тащил ее к стулу.
— Оуэн! — Ее ледяной голос заставил его остановиться. — Только попробуй тронуть меня — и ты ответишь перед судом. Я не должна отчитываться перед тобой. И я не понимаю, почему мужчины — некоторые мужчины — считают, что женщинам можно что-то внушить побоями? Я не желаю подчиняться угрозам. И ты не защитишь меня от «бешеных», даже если прямо сейчас перекинешь меня через колено и действительно отходишь так, что я не смогу спать на спине.
Оуэн не ослабил свою крепкую хватку, несколько мгновений он стоял, продолжая сжимать ее плечи и пристально глядя ей в глаза, пылавшие гневом, а затем вдруг притянул к себе и крепко прижал ее голову к своей груди.
— Шерон, — прошептал он. — Ах, кариад! Ну почему ты такая глупая? Почему не разрешаешь мне удержать тебя от беды, защищать тебя и управлять тобой, как должен это делать мужчина?
— Наверное, потому, что я не только женщина, но и мыслящий человек, — грустно ответила Шерон.
Оуэн держал ее в своих объятиях и покачивал из стороны в сторону.
— Оуэн, — сказала Шерон через несколько минут, — ты ведь знаешь кого-то из «бешеных быков», правда?
— Их никто не знает, кариад, — ответил он.
— А ты знаешь. — Она подняла к нему лицо и серьезно посмотрела ему в глаза. — Ты должен их знать. Я помню, каким ты был добрым, когда с Йестином приключилось беда. Ему присудили только десять ударов, и я знаю, что это ты защитил его, ты замолвил за него словечко. Я знаю, это ты. И не надо меня убеждать, что ты не знаешь никого из них.
Оуэн покачал головой.
— Оуэн, — продолжала Шерон, — ты же знаешь, я невиновна. Ты знаешь, что я ничего не говорила графу Крэйлу, что я не могла предать своих. Ты знаешь, что я не доносчица.
— Кариад, я верю тебе. Но другие не верят.
— Так убеди их! — взорвалась Шерон. — У тебя такой авторитет. Люди прислушиваются к твоему мнению. Объясни им. Я не хочу, чтобы меня били. Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не хочу, чтобы меня били!
Оуэн побледнел.
— Упрямая ослица! — почти прокричал он. — Ты ведь можешь избежать их побоев, Шерон! Даже если ты сегодня ходила в замок, еще не поздно все поправить. Не ходи завтра — и все обойдется.
Шерон медленно покачала головой.
— Ах так? — угрожающе произнес Оуэн. — Ну, тогда я не смогу защитить тебя.
— Оуэн, прошу тебя! — Шерон прижала ладони к его груди. — Скажи им, что я не доносчица! Мне так больно, что люди верят этому. Нет ничего больнее клеветы.
— Нет, Шерон, есть кое-что и побольнее, — жестко сказал он. — Плетки «бешеных» будут больнее.
— Скажи им, — слабо повторила Шерон. — Я прошу тебя… Несколько секунд он молча смотрел на нее.
— Ладно, — наконец сказал он. — Я подумаю, что можно сделать. Но я ничего не обещаю. Тебя честно предупредили, тебе сказали, как избежать наказания. И если ты не подчинишься, то будешь наказана.
Шерон улыбнулась.
— Или если ты не защитишь меня, — сказала она. — Спасибо тебе, Оуэн.
Слезы дрожали в ее глазах, его лицо расплылось перед ее взором. Она снова подумала о том, что так и не смогла полюбить его, что обманула его, не разорвав помолвку, что была с другим в горах и любила другого.
Ах, Оуэн! Если бы только она могла полюбить его, если бы только могла!
Он поцеловал ее в губы.
— Пойдем, провожу тебя домой, — сказал он. — Или, может, выпьешь чаю?
Она покачала головой.
Он еще раз поцеловал ее уже у дверей дедовского дома, и этот поцелуй на ветру, под дожем был горяч и крепок.
— Шерон, — прошептал он ей прямо в губы, — подумай о себе. Держись подальше от этого Крэйла и его отродья. Я хочу защитить тебя, но не могу. Здесь я бессилен. Только ты сама можешь предотвратить это.
Шерон быстро поцеловала его.
— Я должна поступать так, как велит мне совесть, — ответила она. — А ты обязательно поможешь мне, Оуэн. Я знаю, ты поможешь. Ты хороший, ты замечательный, Оуэн!
Слишком хороший, чтобы быть обманутым, думала она позже, ворочаясь в кровати Эмриса. Ей следовало бы открыться ему, следовало бы признаться, что она не может выйти за него. Она сняла бы с его плеч бремя ответственности. Но она струсила. Разве могла она сейчас признаться ему? Время для подобных объяснений совсем неподходящее. Она дождется, когда…
Ее мысли споткнулись, она снова почувствовала подкатившую к горлу тошноту. Она не могла даже думать о том, что ждало ее впереди. Она зажмурилась и еще глубже забралась под одеяло.
Он так и не смог заснуть, хотя продолжал лежать в постели. Прошло три ночи, сегодня четвертая. Сегодня они должны вернуться, если бедолаги, которых они предупреждали, не вняли их предостережениям. Он ждал, каждый мускул его тела был напряжен, — ждал первого ночного крика, который возвестит, что по крайней мере одна из жертв проявила упорство.
И все же ни бодрствование, ни напряжение мускулов не помогли ему. Он вздрогнул и ощутил уже знакомый ужас, едва раздался первый рев. Но на этот раз он показался ему еще страшнее, чем раньше. Алекс почувствовал, как в его жилах холодеет кровь, как ему трудно стало дышать.
Ах, бедняга! Кто бы он ни был, он тупица, если решился проигнорировать их предупреждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43