– указал на Екатерину старый балагур.– Врёшь… Эй, велите подать льду… Сейчас докажу, что не нужно мне такого товару. Себе лицо обмою, тебе нос приморожу, старый обманщик, клеветник… Неправдой не торгуй! И без тебя её много…– Пожалуйте, молодки, нет лучше находки, как мои товары… – зазывал Нарышкин с манерами заправского коробейника.Его окружили. Он сыпал шутками и остротами.Все смеялись, и государыня чуть ли не больше всех.Подошёл Андрей Шувалов.– А, вот и вы, граф, пожалуйте, пожалуйте, – делая глубокий реверанс, пригласила его императрица.– Жалую, жалую. Всегда рад жаловать, к веселью, ваше величество, матушка ты моя!И глубоким, низким реверансом, по-женски, ответил на реверанс государыни. Хохот раздался вокруг.– Но, господа, напрасно смеётесь. Мы с графом старые друзья… Сколько лет?.. Или не говорить? Не скажу… Много лет с ним знакомы… Можно нам и пошутить друг с другом… Однако, – вдруг бледнея и сводя брови, сказала она, – от хохоту, видно, снова колика вступила в меня… Генерал, дай-те руку… На покой пора… Веселитесь, друзья мои… Покупайте, торгуйтесь только с этим старым плутом… Он вас надует, гниль продаст втридорога, – шутя на прощанье, погрозила Екатерина Нарышкину концом своей трости…– Я со старших пример беру, матушка, – на колкость колкостью ответил куртизан.Екатерина ушла. А смех и веселье долго ещё не умолкали в покоях ярко освещённого Эрмитажа.Фаворит далеко за полночь ушёл от государыни и послал к ней Перекусихину.– Подежурьте уж при матушке, Марья Саввишна. Всё неможется ей, – попросил встревоженный фаворит, не сумевший совершенно облегчить нездоровья своей покровительницы.Тревожно спала императрица, но утром проснулась в обычный свой час.Никого не призывая, затопила камин, села к столу, но работать ей не хотелось. Она подвинула большой энциклопедический словарь, из которого выбирала материалы для исторических своих сочинений, и стала просматривать его. И задумалась.Захар неслышно внёс кофе, поставил его на обычное место.От неожиданности, услышав шорох, Екатерина вздрогнула, но сейчас же сдержалась.– С добрым утром. Как почивать изволили, матушка? – участливо спросил старый Захар. – Ночью-то, сказывают, недужилось?– Нет, пустое. Видишь, совсем весела… Только… что это, мухи, что ли, летают у нас в комнате? Мелькают они у меня в глазах.– Мухи? Матушка, и летом мало их пускаем к тебе… А теперь и вовсе не пора… Так, в глазках от устали мелькание… Бросила бы ты всё это… Хоть малый отдых дала бы себе, матушка, ваше величество.– Нельзя, Захар. Сейчас особливо… Дела столько… Стой, кто там говорит в передней у тебя?Оба стали прислушиваться.– Да никого, матушка… Тихо. Разве пустят теперь кого к тебе в необычную пору? В ранний такой час? Кроме генерала, так он свою дверь знает… Никого там…– Значит, и в ушах у меня что-то… Правда устала… Кофе какой-то… совсем невкусный сегодня… И слабый. Я же приказывала теперь покрепче мне… Сил надо. Ступай, ещё чашку принеси…– Матушка, личико-то вон у тебя и так пятнами зарделося. Кофе, как всегда. В головку бы кровь не вступила…– Пожалуйста, ступай и принеси… Работать надо мне, слышал? И времени нет больше болтать с тобой. В другой раз… Придут секретари – пускай их по порядку… Да, постой… Не слыхал, что в городе говорят о нашей победе над французишками, над мартинистами безбожными? И про меня? Про моё здоровье?– А что же про твоё здоровье? Одно слышал: все Бога молят, долго бы тебе ещё жить. Боятся, после тебя, матушка, хуже будет… Не знают, верно, что ваше величество насчёт внука полагаете… Опасаются Павла Петровича многие. А другие – ничего. Говорят: «Сын должен за матерью царствовать». Разно толкуют, матушка. А что насчёт французов? Так как сказать? Далёкое-де, мол, дело… Стоит ли ради чужих королей своих ребят далеко угонять?.. Известно, глупый народ. Не понимают высокой политики твоей… Да и слушать их нечего, матушка…– Ты думаешь?.. Ну, иди, пожалуйста… Кофе ещё… И… воды холодной стакан… Жарко как натоплено нынче… Опять мухи. Или нет их, ты говоришь? Иди…Старик ушёл.Старуха государыня, совсем бессильная, с красным лицом, опустила голову на руки и задумалась.Опять нынче ночью видела она эту загадочную чёрную тень…Кто это такой?! Кого же во сне вызывает тревожная память?.. Сны – отражение жизни… Кто эта тень?Глядит в угол – и вздрогнула, затряслась…Вот она, стоит… Мухи чаще замелькали в глазах… Лицо открылось у тени… От мух оно рябое всё… Нет. Оно рябое, это лицо… Лицо Петра… Бледное, залитое кровью, иссиня-бледное. Глаза закрыты, но они глядят…Что это, галлюцинация? Но она здорова. Вот встала, прошлась.И сразу двинулась в угол, где видела тень.Конечно, никого. Обман зрения.Опять села. И вдруг громко крикнула:– Я здесь, мама…Как это случилось? Почему она крикнула?Да просто. Она сильно задумалась, совсем позабыла, где сидит. И ясно услыхала, как из соседней комнаты громко позвала её покойная мать:– Фикхен! Софи!Вот и откликнулась на зов так же громко. А при этом – очнулась.Нет Фикхен… Больше нет Софи.Новую веру, новое имя дали той девочке. Екатерина теперь она… Великой её зовут в глаза и за глаза.Отчего же эти слёзы на глазах? Детские, горькие, беспричинные слёзы?Нездорова она на самом деле. Надо снова кровь пустить. Полечиться и отдохнуть. Поехать опять по царству. И дело, и отдых разом.Вот в Москву надо. Рапорты оттуда не нравятся императрице.В обществе высшем – волнение. Власти или бездействуют, или продают себя и служебную свою честь за деньги… Народ волнуется глухо… Может и сильнее заговорить, если подвернётся случай.– Да, надо в Москву проехаться… Пожить там, – снова вслух проговорила государыня.– Ваше величество, с кем это вы? – в тревоге спросил неслышно вошедший фаворит, которому Захар сообщил о нездоровье императрицы.– Ни с кем, дружок. Так, про себя сказала: в Москву нам съездить с тобою надо на малый срок. Подтянем там кого следует… Как почивал, дружок? – весело, ласково, стараясь казаться бодрее, спросила она у фаворита.– Благодарю, ваше величество. И вы изволите так нынче, благодарение Господу, свежо выглядеть. А Захар толкует…– Дурак твой Захар. Я его прочь погоню. Зажился, зажирел. Суётся, куда не надо. Ну, сказывай, если дела есть!– Сейчас никаких, ваше величество. Вот что потом…– Ну так сиди, слушай, как я с моими людьми работать стану. А не хочешь, погуляй ступай по Эрмитажу… Там просторно. Воздух свежий… С Богом. Жду тебя потом.Зубов, целуя руку государыне, удивился, как сильно пульсирует она, и подумал: «Ну, поправляется государыня. Как крепко выглядит».Откланялся и вышел, радостный, довольный. Напрасны тревоги. Поживёт ещё Екатерина, поцарствует он, Зубов, назло всем недругам, завистникам своим!Обычным порядком идут занятия у государыни с секретарём её Грибовским.Вот начала она писать резолюцию на одном докладе, остановилась на полуслове, подняла голову:– Пойди, голубчик, рядом подожди минутку. Я скоро вернусь, позову тебя…Он удалился.Скрылась Екатерина за небольшой дверью особого покоя, куда кроме неё никому не было входа.По странной прихоти престарелой государыни сюда был поставлен древний польский трон, привезённый после разгрома Варшавы.Как будто видом его хотела питать своё величие «Семирамида Севера»…Третий трон, третья корона…Пусть и в неподходящем месте поставлен этот трон… Но так он постоянно на глазах, как залог всех обещаний, данных ей судьбою и сдержанных до конца…Вдруг снова позвали Екатерину.Разные голоса зовут…Чёрные мухи всё крупнее и крупнее, летают, мечутся в глазах…Красные мухи летать стали… Пересохло в горле сразу. Язык большим, сухим кажется. Как ноги отяжелели. Свинцовые, не двинуть ими… Подняться не может. И руки тоже… Встать бы… сделать шаг, позвать… Подымут, спасут… Это удар… Да… Это можно спасти… Голоса… круги, звёзды… Целое море огней… Хаос звёзд, звоны, крики, набат… Зовут издалека… И чёрная тень с изрытым оспою лицом…Он, опять он…Со стоном рванулась со своего сиденья Екатерина и повалилась, глухо хрипя, у самых дверей тихого, недоступного для других покоя…Долго ждал секретарь. Он догадался, куда удалилась Екатерина. Но долго слишком длится отсутствие…Ни Захар, никто из ближней прислуги, тоже встревоженные, не смеют всё-таки без зова войти в запретную комнату.– Зубов… Генерал в Эрмитаже… За ним сходите, – говорит секретарю Захар.Испуганный, бледный подбежал Зубов к запретной двери, слушает: словно какое-то невнятное хрипение долетает из-за тяжёлой, толстой двери.Нажал ручку, с трудом поддаётся дверь; сильнее нажал – и увидел Екатерину, лежащую на полу.Кровавая пена клубится на губах, удушливое хрипенье вылетает из них…– Доктора, доктора скорее! – крикнул Зубов.Но уже несколько человек без приказания кинулись за Роджерсоном… * * * Лежит на кровати больная.Пена клубится, хрипение то затихает, то снова оглашает спальню, нагоняя страх на окружающих…– Кровь надо пустить, – говорит Роджерсон.– Нет, нет, боюсь я, – вскрикивает Зубов, – вдруг умрёт… Спасите, помогите…Пожимает плечами старый врач. Голову потерял фаворит. Но ничего сделать нельзя…Отирают больную, припарки ставят, отирают кровавую пену на губах…Осторожно подошёл к нему Алексей Орлов, большой, сумрачный, со старым шрамом на щеке.Он за делом приехал сюда, тайно говорил с Александром Павловичем… Думал новый поворот дать судьбе, ввиду скорой смерти императрицы, которой все ожидали…Но уклончивый, осторожный Александр только сказал:– Если есть завещание, если признают меня, значит, – воля Божья. А сам я ни в какие авантюры ни с кем не войду…Вот почему явился немедленно во дворец Орлов, как только услыхал чёрную весть.Подошёл он к фавориту, нагнулся и шепчет:– Вы растерялись. Мне жаль вас… Пошлите брата какого-нибудь к цесаревичу… на всякий случай, понимаете? Дайте ему скорее знать, что тут делается.Посмотрел широкими глазами, словно не понимая, фаворит, сообразил, крепко пожал руку Орлову и пошёл к брату Николаю, стоящему с другими в соседнем покое.Выслушав брата, Николай Зубов поскакал в Гатчину. Павел быстро явился во дворец.Встретя сыновей в первом покое, он сказал:– Александр, поезжай в Таврический. Там прими бумаги, какие есть… Ты, Константин, с князем, – указывая на Безбородко, продолжал Павел, – опечатаешь бумаги, какие найдутся у Зубова… И потом будь наготове…Бледен цесаревич, но спокоен. И даже как будто очень весел, но глубоко скрывает эту радость, которая слишком некстати теперь здесь.Осторожно войдя в покой, где лежит умирающая, он долгим взглядом изучает её лицо…А Роджерсон шепчет:– Плохо, ваше величество… До утра вряд ли продлится агония…«Агония?.. Так это – агония!» – про себя думает Павел. И вдруг вздрогнул. Какое-то мягкое, тяжёлое тело мешком рухнуло к его ногам.Это – Платон Зубов. Тот, кто дал ему знать о радостной минуте… Тот, кто много мучительных минут доставил цесаревичу.Что скажет этот человек, такой надменный, чванный всегда? А теперь – постарелый сразу, с красными, напухшими от слёз глазами, с дрожащими руками, которые ловят ботфорты цесаревича…– Простите! Помилуйте грешного! – слезливо, по-бабьи как-то молит фаворит, припадая грудью, увешанной всеми орденами и звёздами, к пыльным ботфортам Павла, ловя его руки. – Пощадите!..Он по-рабски целует узловатые руки, сухие пальцы цесаревича… Трость, знак дежурного флигель-адъютанта, упала, лежит рядом с Зубовым…Первым движением цесаревича было пнуть носком в лицо низкого вельможу.Но он удержался – кругом такая толпа. Мужчины, старые воины, плачут, глядят на Павла, как на чужого. И не думают даже, что в эту минуту он стал их господином, как раньше была эта умирающая женщина…Нельзя начинать искренним порывом. Надо надеть маску.Знаком велит он подать ему трость Зубова. Вежливо трогает за плечо фаворита, ползающего червяком у его ног.– Подымитесь, встаньте… Не надо этого. Берите свою трость. Исполняйте свой долг, правьте служебные обязанности… Друг моей матери будет и моим другом. Надеюсь, вы станете так же верно служить мне, как и ей служили…– О, ваше величество…– Верю…Дав знак сыновьям, он вышел с ними в кабинет, запер за собой дверь.Один Безбородко последовал за ними.– Ну, вы идите, как я сказал… К Зубову и в Таврический. А я тут погляжу с князем.Цесаревичи ушли.Павел быстро нашёл в одном из столов то, что искал: большой пакет, перевязанный чёрной лентой, с надписью: «Вскрыть после моей смерти в Сенате».Дрожит развёрнутый лист в руках Павла. Немного там написано. Но такое ужасное для него… Стиснул зубы, стоит, бледный, в раздумье… На Безбородку кидает растерянные взгляды.Старый дипломат негромко замечает:– Как холодно нынче… Вон и камин зажжён… Погрейтесь, ваше величество… У вас будто лихорадка…Указал на огонь, а сам подошёл к окну, глядит: что делается перед дворцом?Павел у камина… Дрожит рука… Миг…И затлел плотный лист… загорелся крепкий конверт, в котором лежала роковая бумага… Горит… Вот тлеть стала зола… свернулась… Золотые искорки улетели в трубу камина…– Пойдёмте, князь, разберём дальше бумаги, – хриплым голосом зовёт Безбородку Павел и вежливо пропускает вперёд старого, умного вельможу… * * * Старое царство минуло.Воцарился новый император – Павел I… Е. А. СалиасСЕНАТСКИЙ СЕКРЕТАРЬИСТОРИЧЕСКИЙ РАССКАЗ I В августе месяце 1791 года, около полудня, по маленькому переулку Петербургской стороны двигалась рысцой тележка парой лошадей, усталых и взмыленных. Мужичонка, приткнувшийся на облучке, не только не погонял лошадей, но почти дремал.В тележке сидела очень молоденькая девушка, совершенно запылённая, но с оживлённым лицом. Она с видимым нетерпением поглядывала на возницу и лошадей.– Подгони, Игнат! – выговорила она жалобно. Слова эти пришлось ей произнести во время пути по крайней мере с полсотню раз. Мужичонка на этот раз очухался, встряхнулся, дёрнул вожжой, но прибавил:– Да уж что ж подгонять?! Приехали…– То-то, приехали! Шутка ли? От Царского Села больше четырёх часов ехать.Тележка завернула в другой переулок, повернула опять и остановилась у маленького домика, ярко выкрашенного зелёною краской.Молодая девушка при виде домика уже заволновалась и, по-видимому, готова была выпрыгнуть на ходу. Едва только тележка остановилась, как из домика за ворота выбежал молодой человек, а за ним поспешно, но переваливаясь с боку на бок, вышла пожилая и полная женщина.– Что? что? – заговорил молодой человек, помогая девушке вылезти из тележки.– Всё слава Богу! Всё хорошо! – отозвалась она – И царицу видела.– Как?!– Видела, видела царицу… Близёхонько.Молодая девушка бросилась на шею пожилой женщине матери, расцеловалась с ней и затем вошла в дом.– Ну, Настенька, уж и запылилась же ты! Гляди-ка, вся спина белая… А волосы-то! Смотри-ка, седая или будто в парике напудренном…– Устала небось? – прибавил молодой человек, влюблёнными глазами оглядывая девушку.– Нет, не устала… Дайте умыться, переодеться, и всё расскажу. Всё слава Богу! Дядюшка согласился. А царицу видела! Видела…– Царицу-то как же видела, скажи? – спросила, изумляясь, мать.– Видела, видела…– Заладила одно: видела… Да скажи, как, где!..– Дайте срок, переоденусь, всё подробно расскажу. Видела, вот как вас вижу. Поклонилась. И она мне поклонилась, усмехнулась. Ей-Богу!Переменив платье, девушка вернулась и рассказала подробно всё своё далёкое путешествие.Настенька ездила в Царское Село к дяде родному, священнику, чтобы сообщить ему важную семейную новость и просить если не его собственно согласия, то подтверждения решения матери. Дело было важное…Анна Павловна Парашина уже давно была вдовой и мирно проживала с единственной дочерью Настей на пенсию после покойного мужа, бывшего когда-то актуариусом в берг-коллегии. Актуариус – чиновник, ведающий актами и приказными делами. Берг-коллегия – орган по руководству горным делом в России, учреждённый Петром I и упразднённый в 1807 г.

Мать и дочь не бедствовали, кое-как сводя концы с концами, и даже нанимали квартиру в четыре горницы. Но за это лето случилось и у них самое крупное, какое когда-либо бывает в жизни, событие. За Настенькой стал ухаживать сенатский секретарь Иван Петрович Поздняк. Это был для Настеньки блестящий жених, так как Поздняк был, кроме того, частным секретарём такого лица, которое быстро шло в гору, – Дмитрия Прокофьевича Трощинского.После семилетнего вдовства и тоскливой, серенькой жизни вдруг обе – и вдова, и семнадцатилетняя Настенька – стали чуть не самыми счастливыми женщинами на весь Петербург.Поздняк сделал уже предложение, которое было принято с восторгом, и затем испросил разрешения на брак у своего единственного родственника – богатого человека, отставного капитана лейб-компанца, у которого были два дома в Петербурге.Настенька поехала в Царское Село к родному дяде, священнику, чтобы тоже получить его согласие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77